Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 124, 2005
1
памяти моей овражек.
Подойдя случайно к краю,
оступаюсь, замираю,
напряженно вниз гляжу,
абажур там нахожу.
А под абажуром этим
все тепло досталось детям.
Взрослые стоят в тени,
всматриваясь в наши дни.
2
даже ночью воздух млечен
между пальцами течет.
Потеряло время счет.
Ветерок сдувает пенку
на разбитую коленку.
Где же мамина рука
с тощей кружкой молока?
* * *
Книгу лет своих листая,
мысли рваные латая,
звучную свиваю ткань
в цельный полотна кусок,
плотный, но полупрозрачный,
чтобы был не слишком мрачный
и шуршал бы, как песок,
чтоб тепло он источал,
правнукам моим и внукам,
не родившимся пока,
намекал на те века,
когда голос мой был звуком.
Низкий, он ручьем журчал,
ворожил и приручал,
согревал гагачьим пухом…
Только б родились со слухом.
* * *
Мир безделиц, по меньшей мере.
Но отнимешь их, — жизни нет,
застит свет пелена потери.
Полузрячий зрачок таит
тьму теней, где лишь мрак и морок.
Все великое состоит
из неведомых нам подпорок.
Стоит только убрать одну —
и обрушится мирозданье,
камнем сразу пойдет ко дну
неприкаянное сознанье.
Миллениум
в котором все пролеты — цепь догадок.
Но почему-то человечий мозг
в такие дни на них особо падок.
И чтобы вникнуть в замысел Творца,
все в кучу — Нострадамус ли, Саровский…
Но впереди не различить лица:
там темь еще — сестрица допетровской.
И надо бы уже рукой махнуть.
Но только все ко сну располагает,
вдруг видишь: незнакомый Млечный Путь
два полюса упрямо сопрягает.
Выселки
дом занесло аж по самые уши.
“Как вам живется? Что в мире хорошего?” —
Скажут ли мне стариковские души?
Белое, черное — сколько запасов! —
Только контрасты в российской природе.
И надрывающий сердце Некрасов —
наш современник при всякой погоде.
Недалеко и отъехали, в общем-то:
час электричкой да час на автобусе.
Дятел, синички — все местное общество,
и не ищи эту пропасть на глобусе.
* * *
озаряемый всеми огнями.
На носок и на пятку, на нос и корму…
Кроме звезд он не виден уже никому,
и решится судьба его днями.
Но танцуют еще на втором этаже
и смеются счастливо и звонко.
Кто же знает о том, что творится в душе
не рожденного к марту ребенка?
Катит волны зеленые сказочный лес.
Но не айсберг ли на горизонте,
на темнеющем фоне нейтральных небес?
Защитите же их. Ах, не троньте!
Как мираж, этот дом в океане немом,
как метафора для Голливуда.
Все спокойно уснули здесь в тридцать седьмом
с ощущением близкого чуда.
* * *
поколения — ушли.
До сих пор видны проплешины
вдоль и поперек земли.
Звенья страшного орнамента,
долгих русских зим и лет, —
чтоб запоминались намертво
времени черты и след.
* * *
Шоколадница — школьница прошлого века,
ты беспечно порхаешь, свободно дыша,
как моя обрученная с чудом душа.
Мы с тобой не подружки, но, может, кузины,
копошимся у пестрой цветочной корзины
и не знаем, когда нас накроет сачок.
Но не будем о грустном, об этом — молчок.
Песенка
на нас так много снега,
что до весны уже не разгрести.
Обиды лед не тает,
но рядом снег витает,
шуршит на ушко: всем и все прости.
Великий миротворец,
он, точно царедворец,
так ловко сгладил острые углы.
Колдобины и складки —
и те лежат в порядке,
расправлены, наряжены, белы.
Давай же сменим оба
на милость гнев и злобу.
Ведь этот снег — высоких сфер гонец.
Хоть будущность туманна,
он послан нам, как манна,
чтоб мы с тобой прозрели наконец.
* * *
Ларисе Миллер
июльской ночи,
старинный письменный прибор —
ах, что есть мочи
пиши, макая перья птиц
в чернильный воздух
на кромке узенькой границ
владений звездных.
Ты их нарушишь тут и там,
авось простится:
не вражеский же — Теплый Стан
во тьме таится.
Тебе откроются миры,
каналы, бездны,
как проходные те дворы
поры железной,
послевоенной (помнишь ты
их гул, каверны?),
и жизнь, чьи вечные черты
несоразмерны.
Счастье
надела я после купанья.
И жизнь ослабила тиски,
дав полчаса для оправданья.
А если говорить точней, —
для подтвержденья старых истин
о том, что путь наш бескорыстен
и силы наши — от корней.
И я, глядящая в окно
во время передышки редкой,
всего лишь навсего — звено,
зеленая живая ветка.
И завязь нежная — мой сын,
теплом обласканный так щедро.
А ствол — один, и род — один,
корнями уходящий в недра.
И все мы — жители земли —
родня в каком-нибудь колене,
язык животных и растений
забывшие от них вдали.
И если в корень заглянуть,
не испугает даже Лета:
мы все бессмертны — в этом суть
и смысл
Земли,
Воды
и Света!
* * *
и солнце не выйдет.
И день этот
то ли продут, то ли выдут,
как мыльный пузырик,
дыханьем Твоим.
Внизу — муравейник,
и небо — над ним.
Не лучший денек
из возможных попыток,
но мы его впишем
в графу, где “Прибыток”:
простой, предосенний,
совсем никакой,
он все же не лишний,
он все-таки мой!
* * *
день за днем без отдыха плела.
Козий пух — как теплая зола,
козий пух — как время — серый пепел.
Шли гуськом дожди и холода,
хищный зверь свои владенья метил —
паутину из воздушных петель
я плела. Меня вела звезда.
Слишком темен путь наш или светел,
я не знаю, — не разобрала.
Паутину из воздушных петель
или околесицу плела?
Если кто и слышал, — не ответил…
Близко подошла ко мне зима,
но полны, как сердце, закрома
легкой мукою воздушных петель.