Опубликовано в журнале Континент, номер 123, 2005
Галина АККЕРМАН — родилась в Москве, закончила филфак МГУ, эмигрировала в Израиль в 1973 г. С 1984 года живет в Париже. Защитила докторат по истории религии в Сорбонне, ведет рубрики «Судьба идей»и «Религиозная хроника»на Международном французском радио, автор многочисленных эссе и литературный переводчик.
Атеизм есть учение о вечной смерти.
А. Шмидт
Совершенно забытая в наше время, Анна Николаевна Шмидт (1851-1905) была весьма уникальной и экстравагантной фигурой Серебряного века, который, как известно, изобиловал мистиками, оккультистами и экстрасенсами. Однако даже на фоне этой диковинной фауны (вспомним хотя бы знаменитую оккультистку Анну Рудольфовну Минцлову, которая оказала значительное влияние на Белого, Бальмонта, Волошина, Вячеслава Иванова, Кузмина, Сомова и других1) история Анны Шмидт стоит совершенно особняком. Если бы самая значительная рукопись этой безвестной нижегородской журналистки (в сопровождении нескольких других ее текстов и писем) не была опубликована, посмертно, в конце 1915 года, Сергеем Булгаковым и Павлом Флоренским (два крупнейших русских религиозных философа были не только анонимными составителями и издателями сборника, но и анонимными соавторами предисловия к книге2), от Анны Шмидт не осталось бы ничего, кроме нескольких ее писем и упоминаний о ней в переписке таких поэтов и философов, как Владимир Соловьев, Андрей Белый и Александр Блок, да еще ядовитого очерка Максима Горького, написанного много лет спустя после краткого знакомства Анны Шмидт и начинающего пролетарского писателя3.
Кем же была эта истово верующая женщина, которая, если верить ее собственным утверждениям, неоднократно удостоилась «откровений» Иисуса и записала их?
Анна Шмидт была единственным ребенком в небогатой дворянской семье, чье мирное провинциальное существование было разрушено из-за растраты и последующего подлога, совершенных отцом-чиновником. Несмотря на то, что Анна училась только у домашних учителей, она сумела в 1873 году сдать экзамен, чтобы стать преподавателем французского языка в женской Мариинской гимназии. В 1876 году она оставила эту работу по состоянию здоровья, но поправить здоровье ей так и не пришлось: ее отец, коллеж-ский секретарь Николай Шмидт, был уличен в должностном преступлении, совершенном в Польше, разжалован и сослан в Астрахань, куда за ним по-следовали мать и Анна. В Астрахани Анна начала подрабатывать уроками и переводами, а по возвращении в Нижний Новгород в 1894 году стала постоянным сотрудником вначале «Волгаря», а затем «Нижегородского листка», где и проработала до своей кончины. Она регулярно освещала работу земства, а также писала рецензии на спектакли и концерты, что, разумеется, было величайшей редкостью в ту пору. Горький, который познакомился с ней в редакции «Нижегородского листка», где они оба сотрудничали, писал, что у нее был подлинный репортерский дар проникать повсюду — она умудрялась даже прятаться в шкафах, чтобы присутствовать на закрытых заседаниях земства.
Тем не менее ее известность в городе была связана отнюдь не с репортерской деятельностью. Хотя она всячески скрывала свои видения и отправила свою рукопись нескольким лицам лишь в конце своей непродолжительной жизни, но жила она как настоящая святая, посвящая каждую свободную минуту помощи ближним. Помимо того что она до конца дней своих смиренно заботилась о своей тиранической матери, ее пережившей, она постоянно помогала любым людям, испытывавшим трудности. Не обращая внимания на насмешки, которым она подвергалась из-за нелепой и неряшливой манеры одеваться, эта защитница бедных и униженных делила с ними свои скудные заработки, ходила в лохмотьях и питалась в основном одним хлебом.
По ее собственному рассказу, первое видение посетило ее в 1885 году, и, соответственно, ее издатели, Флоренский и Булгаков, датируют (со знаком вопроса) основную ее книгу, «Третий завет», 1886 годом. При жизни же ее было опубликовано всего одно ее эссе, «О будущем»4, а основные рукописи А. Шмидт, как сообщает Андрей Белый, были найдены лишь через четыре года после ее смерти в редакции «Нижегородского листка» и в конечном счете попали к Сергею Булгакову5.
Заинтригованные, взволнованные — похоже, даже потрясенные «Третьим заветом», Флоренский и Булгаков решили издать эту рукопись — анонимно и за собственный счет — через тридцать лет после ее предположительного написания и через одиннадцать лет после смерти ее странного автора. Что же представляет собой эта книга, подвигнувшая Булгакова и Флоренского на столь экстравагантный жест?
* * *
Четыре книги «Третьего завета» являются записью серии «божественных откровений», которые представляются автору завершительным, последним заветом Божьим, после Ветхого и Нового Завета. Эти новые «откровения», к которым Шмидт добавляет собственные, достаточно обширные комментарии-интерпретации, призваны объяснить таинство Троицы и сущность Церк-ви, сложнейшую природу души и духа, дать новую интерпретацию мистической сущности половой близости и брака, подготовить верующих к концу мира.
Анна Шмидт описала, от третьего лица, характер полученных ею откровений в письме, направленном в 1888 году отцу Иоанну Кронштадтскому анонимно вместе с рукописью «Третьего завета»: «Откровения эти сообщились двумя способами: 1) посредством внутреннего голоса, несомненно для нее говорившего в ней помимо ее самой, непроизвольно, и иногда столь странные и новые для нее вещи, что она не могла сразу понять их, 2) посредством явлений внешней жизни, всего, что она видела и слышала вокруг себя и что таинственно, подобно притчам, имело прямую связь с внушениями внутреннего голоса»6. Таким образом, нам уже никогда не удастся узнать, что было ей сказано «голосом» во время чистого мистического экстаза, а что является ее последующими интерпретациями и экстраполяциями.
Сочинение Анны Шмидт позволяет совершенно по-новому перечитать Ветхий и Новый Завет. Увлекательно и в весьма образных терминах Шмидт интерпретирует процесс миросозидания, историю первородного греха, потоп, жизнь Иисуса и Апокалипсис. Особенно интересно в нашу эпоху, что автор уделяет совершенно иное место женщине как в божественной, так и в земной истории: именно женщина, которая как и мужчина, была создана по образу и подобию Божьему (женщина — по образу и подобию Дочери Божьей), принесет спасение человечеству в последние времена…
Остановимся более подробно на некоторых наиболее ярких моментах этого текста. Погружаясь в историю мироздания, Анна Шмидт начинает с понятия о Предвечной Святой Семье. Согласно «переданному ей» учению, третья ипостась Троицы, Святой Дух, — это, утверждает она, Дочь Божия (вспомним, что на иврите руах, дух, — женского рода): «Для олицетворения третьей души Своей Бог-Отец, в то время как рождает Самого Себя в образе второй души Своей словом Своим7, исходит Сам от Себя в безмолвии, дыханием уст Своих, в образе третьей души Своей, и этот образ третьей души Божьей, доселе хранимый в величайшей тайне, никому не ведомый на земле и знакомый только небесам, это образ Дочери божьей, Предвечной девы (по земному понятию, 21 года)»8.
Эта основополагающая симметрия полов пронизывает все «учение», излагаемое А. Шмидт, и находит свое отражение в процессе создания человека: «Образ всего Бога появился в человеке: образ Отца и Сына в мужчине, образ Дочери в женщине»9.
Эманация Дочери Божьей, Ангел, становится супругой Сына. От этой пары, движениями Духа, рождаются шесть предвечных ангелов, их детей. Эти семь ангелов, то есть Супруга Бога-Сына и ее шесть детей, составляют вместе Предвечную Церковь, которую Шмидт называет Маргаритой, небесным кристаллом. Как в настоящем романе, Шмидт повествует о пространстве до сотворения мира, населенном Божественной Семьей, которая разрастается, образуя ангельские племена. Давая новое толкование постбиблейским традициям, она рассказывает и о восставшем ангеле, в конечном счете отвергнутом Господом, так что он становится врагом любви, прототипом которой служит любовь между Богом-Сыном и Церковью10. И причина, по которой Господь ударяет молнией будущего сатану, — оскорбление, которое тот нанес Дочери Божьей и Маргарите!
Рассказ о сотворении мира, который Шмидт старается привести в соответствие с научными знаниями своей эпохи и даже примирить с дарвинизмом, превращается в своеобразную поэму, завершающуюся мечтательным описанием рая и блаженного существования там Адама и Евы: «Труд человека должен был почти весь обратиться на потребности его духа, и лишь весьма мало на потребности тела. «Возделывать и хранить сад Эдемский», что было поручено Богом человеку, было делом настолько легким в неиспорченной природе, что больше имело целью дать телу человека необходимое движение и усилие, чем добывать для него пищу. Все естественные потребности тела удовлетворялись в первобытной, чистой природе обильно, приятно и разнообразно, при самом незначительном труде, хотя и без нынешней плотоядной и прихотливой роскоши. Главным занятием человека должно было быть познание творения Божьего, под руководством и при некотором наведении Самого Бога (наука), и воспроизведение дел Божьих в своих делах, во славу Его, словами, звуками, красками и изваяниями (искусство)»11.
Весьма тонкое и совершенно новое психологическое толкование А. Шмидт дает первородному греху. Тут надо упомянуть ее очень сложную теорию о парных и непарных душах: парные души предназначены, еще до своего рождения, образовывать совершенную супружескую пару, в то время как непарные души не имеют такого призвания. Модель этого абсолютного и совершенного союза (речь идет, разумеется, о полном соединении духа и души, а не о плотском соитии) дана человеку любовью между Богом-Сыном и Церковью-Маргаритой. Однако сатана совращает Еву через змея, который прибегает к совершенно современным аргументам: «Он начал внушать Еве… что ее счастье не полно и не истинно, так как ему недостает свободы выбора, ибо она счастлива поневоле, не зная ничего другого, кроме любви своего мужа». И Ева совершает первый в истории человечества адюльтер, «вкусив от дерева познания» с другим.
Кто же этот другой? Дело в том, что согласно «учению» Шмидт в ходе эволюционного процесса закономерно возникли совершенные человеческие существа, необыкновенного ума и красоты, которые тем не менее оставались животными, поскольку были наделены лишь животной душой, но не обладали божественным духом. Ангельский же дух, который отличает человека от животного, воплотился лишь в Адама (и его половину Еву)12. В саду Эдемском Адам и Ева были окружены людьми-животными, и вот с одним из них, по наущению змея, и вступила в связь Ева. Адам был потрясен этим: «Когда Адам узнал об этом от нее же самой, то в первый раз на земле появились гнев и ревность; он упрекнул ее словами, которым тот же злой дух научил его. Ева не перенесла обиды и не дала ему времени одуматься и простить ее, чем зло было бы остановлено на полдороге, а также вспыхнула гордостью и ответила, что он волен сделать то же самое и что она не требует от него того, что не исполнила сама. Из жажды мщения он пошел исполнить ее совет и объявил ей об этом. Но когда это совершилось, они поняли, что оба одинаково преступны и что их счастью и их бессмертию конец, ибо они нарушили закон жизни, установленный Богом по примеру Его Самого. В них тогда не осталось и следа злобы друг на друга, и с прежней любовью друг к другу, но с тяжкой скорбью стали они ждать суда Божьего»13.
Анна Шмидт описывает ужасные последствия этой изначальной ошибки- рода человеческого, ответственность за которую несут в равной степени муж-чина и женщина. После первородного греха телесный союз не соответствует более, за редчайшими исключениями, союзу предназначенных друг другу душ, и это приводит в свою очередь к разрушению всеобщей гармонии, которая сможет восстановиться теперь лишь в день всеобщего Воскресения. В чистом визионерском экстазе Шмидт повествует о Земле, похорошевшей и увеличившейся в размерах после Страшного суда и Воскресения, а также о новой организации жизни на земле, в обществе, освобожденном от вериг первородного греха и живущем по предвечным божественным законам бытия.
Новый смысл дан в «Третьем завете» многим другим знаменитым эпизодам Ветхого Завета. Так, потоп интерпретируется как божественное наказание, имеющее целью истребить расу людей-животных, которые размножились вследствие первородного греха. Что же касается Вавилонской башни, то ее строительство было внушено человечеству сатаной, дабы построить «рай на земле», где он стал бы господином. Вот как Шмидт объясняет смысл борьбы между Господом и сатаной: Господь хочет усилить Добро в человеке, чтобы борьба, которую человек ведет со Злом, взорвала мир, оскверненный грехом, в то время как сатана хочет любой ценой спасти мир от разрушения, чтобы установить в нем свое царство.
Согласно учению, излагаемому А. Шмидт (которое вводит новую генеа-логию первых поколений людей от Адама до Ноя, утверждая, что между первородным грехом и потопом прошло неизмеримо больше времени, чем десять поколений, перечисленных в Библии), далекие потомки Адама утеряли всякое воспоминание о Господе: они забыли, в частности, о существовании Троицы и Церкви-Маргариты. В соответствии с принципами христианской экзегетики, Шмидт интерпретирует ряд ветхозаветных текстов, чтобы показать, что в них уже содержались послания и Нового, и Третьего Заветов, но в форме намеков, ибо еще не пришло тогда время раскрыть человечеству всю полноту Божественного откровения.
Видения Шмидт диктуют ей волнующий рассказ о жизни Иисуса, в которой две женщины сыграли особенно важную роль: Дева Мария, в которую воплотилась (без ее ведома) Дочерь Божья (Святой Дух), чтобы она могла дать земное рождение Сыну Божьему, и некая грешница, в которую неведомо воплотилась Маргарита-Церковь. Речь идет, таким образом, о земной встрече между Иисусом и Маргаритой, его Предвечной супругой. Кто же эта будущая грешница? Родившись вне брака от римского легионера и еврейки, маленькая девочка проводит детство вместе с Иисусом, но затем жизненные обстоятельства разделяют детей. После смерти матери, которая была подругой Девы Марии, девушка становится грешницей. Когда она вновь встречается с Иисусом в доме у Симона фарисея, обливаясь слезами и омывая Ему ноги, Христос узнает ее действительную природу: «После того она сделалась, неведомо для мира, лучшей ученицей Иисуса и раньше и полнее всех апостолов поняла Его будущее воскресение и смысл искупления и жизни Его, не исключая и своего участия в этом, ни того, что она предвечный дух и предвечная жена Его…» Начиная с этого дня, раскаявшаяся грешница и Иисус встречаются редко, но остаются в незримом духовном контакте: «Незадолго до смерти Иисуса, перед Пасхой, она пришла в Иерусалим, и тут они виделись чаще и дольше, чем до того времени, и Он еще более укрепил в ней надежду на воскресение Свое. У креста Его она стояла среди женщин галилейских, веровавших в Него, вместе с Его матерью… При Его страданиях на кресте она улыбалась Ему, чтобы напомнить Ему взглядом и улыбкой их недавнюю беседу о воскресении Его и о блаженной вечности: но до конца она не выдержала, как Мать Его, хотя и сдерживала свои слезы, которых не могла сдержать Его Мать; прежде чем Он испустил дух, ее сердце разорвалось, и она скоропостижно умерла на Его глазах; это и было тем мгновением, когда Он воскликнул: Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил Меня! И это ускорило Его смерть, так что Пилат удивился, что Он уже умер»14.
Весьма удивительно, что воплотившаяся Церковь выступает здесь как анонимная женщина, отличная от Марии Магдалины15. Однако интересно в этой вариации на популярную тему раскаявшейся блудницы совсем иное. По рассказу А. Шмидт получается, что не только среди учеников Иисуса могла быть женщина, к тому же бывшая блудница, но что Христос поддерживал с ней более близкие отношения, чем со всеми апостолами. И самое интересное, что эта версия удивительным образом перекликается с тем, о чем повествует отрывочное Евангелие от Марии (по предположениям ученых, речь идет о Марии Магдалине), коптский апокриф II века, найденный в конце XIX века в Египте и хранящийся в Берлине, но расшифрованный лишь в последние годы16. Это Евангелие представляет в совершенно новом свете отношения между Иисусом и Марией Магдалиной, которую другое неканоническое Евангелие, от Филиппа, называет подругой Иисуса. Евангелие от Филиппа гласит: «Господь любил Марию больше, чем всех своих учеников, и часто целовал ее в уста».
Эти строки могут шокировать только тех, кто недостаточно знаком с иудейскими нравами эпохи. Ведь некоторые ученые предполагали даже, что Иисус должен был быть непременно женат, потому что он был раввином и проповедовал в синагогах, был вхож в святая святых Храма, что по еврейской традиции было невозможным для неженатого мужчины, который считался как бы неполным, не исполнившим заповеди «Плодитесь и размножайтесь»17. Однако, по мнению французского толкователя Евангелия от Марии, Жана-Ива Лелу, вопрос не в том, был ли Иисус женат, а в том, был ли Он полностью человеком, то есть существом, наделенным сексуальностью, способным к интимной близости, особому плотскому отношению к другому человеку. Если Иисус, Мессия, не взял на себя бремя сексуальности, то она не может быть спасена, в силу чего в христианстве, особенно римско-католическом, логика смерти возобладала над логикой жизни. Евангелие от Марии подтверждает мнение тех, кто на основании Евангелий от Иоанна и от Филиппа предполагал, что Иисус был способен на близость с женщиной, близость не только чувственную, но и интеллектуальную и духовную. Впрочем, в нашем контексте мы вполне можем оставить обсуждение этих проблем в стороне, поскольку теория, излагаемая Анной Шмидт, вообще имеет в виду совсем иной характер отношений между мужчиной и женщиной: совершенное слияние мужчины и женщины никак не похоже на вульгарный половой акт, который стал уделом человека лишь после первородного греха. И это, конечно, проливает иной свет на природу близости между Иисусом и его божественной Супругой во время их земного воплощения.
Как сообщает Евангелие от Марии, именно Мария (Магдалина) получила доступ к знанию, которого не дано было услышать из уст Спасителя другим Его ученикам. Петр говорит Марии: «Сестра, мы знаем, что Учитель любил тебя по-иному, чем других женщин. Перескажи нам слова, которые Он сказал тебе и о которых мы не ведаем…» Мария им сказала: «То, что вам не дано было услышать, я вам возвещу. Мне было видение Учителя, и я ему сказала: “Господи, я вижу Тебя сегодня в этом явлении”. Он ответил: “Блаженна ты, кто не смущаешься при виде Моем”».
Далее следует очень сложный для толкования и обрывочный философский текст о соотношении души и духа, то есть о внутреннем, «нематериальном» устройстве человека, который в некотором роде перекликается с теорией, излагаемой А. Шмидт, о соотношении между физическим телом человека, его световым телом, душой и духом (божественным дыханием), о стратах души и духа. Поражает сам философский уровень вопроса Марии, обращенного к явившемуся к ней после распятия Учителю: «Господи, в тот момент, когда некто созерцает Твое явление, видит ли он Тебя душой (psyche)? Или духом (pneuma)?» Как отмечает Жан-Ив Лелу, ни одно из канонических Евангелий не содержит подобных философских рассуждений. Поражены были и ученики Спасителя: «Андрей обратился к братьям своим: “Скажите, что вы думаете о том, что она рассказала? Я сам не верю, что Учитель говорил так”. Петр добавил: “Возможно ли, чтобы Учитель говорил так с женщиной о секретах, которых мы не ведаем?.. Действительно ли Он избрал и предпочел ее среди всех нас?” … Тогда заговорил Левий: “…если Учитель сделал ее достойной, кто ты, чтобы отбросить ее? Ведь Учитель точно хорошо знает ее… Он любил ее больше, чем нас. Покаемся же и станем Человеческим существом (anthropos) в своей целостности. Позволим ему укорениться и прорасти в нас, как просил Учитель”».
При чтении Евангелия от Марии, которое никоим образом не могло быть известно Анне Николаевне Шмидт, остается лишь удивляться этим глубинным мистическим совпадениям…
* * *
Невозможно обсуждать писания Анны Шмидт, не затронув деликатную тему ее отношения к католичеству, к которому она, по-видимому, склонялась в последние годы жизни. Однако в «Третьем завете», где она подробно обсуждает догматические различия основных ветвей христианства, она стоит еще целиком на позициях Православной церкви18.
Так, подробно обсуждая знаменитую формулу Filioque в католическом символе веры, она страстно выступает против этой формулы, ибо прибавка к выражению «Верую в Духа Святого от Отца исходящего» слов «и от Сына», делает невозможным ее интерпретацию Святого Духа как Дочери Божьей, на которой основана изначальная симметрия полов в мироздании. В более общем виде она упрекает католичество в стремлении к дальнейшему развитию и дополнению догматов, в то время как к этому не следовало приступать без нового божественного откровения. «Во всем, что отличает католиков от восточной церкви, — пишет Шмидт, — проглядывает их стремление перейти за цель, преувеличить истину до искажения ее; так, обязательное безженство священников, под предлогом большего совершенства их жизни, привело только к большему лицемерию…»
Ревностная сторонница чистоты православия, Шмидт даже утверждает, что «такое вредное ожидание усовершенствования догматов без предчувствия третьего великого завета Божьего поддерживал в западной церкви враг человеческий(!), ко вреду ее самой и всего мира». А поскольку создание и усовершенствование догматов, в том числе недавнего для того времени догмата о непорочном зачатии самой Девы Марии19, является прерогативой одного главы римско-католической церкви, то она подвергает едкой критике саму концепцию папской непогрешимости: «Папа шел передовым проводником верующих, не зная, куда и ради чего несвоевременно двигавшихся в таинственную страну духовного мира, за открытиями и исследованиями в нем; следовало только сказать ему, что он в проводники не годится, ибо дороги не знает, да и самое шествие необдуманно зашло слишком далеко, без всякого на то повеления Божьего».
Для Шмидт не удивительно поэтому, что протестанты отвергли такого проводника, что, однако, не вывело их на правильный путь: «Вместо того чтобы оглянуться на весь христианский мир и вспомнить, что дальше римского католицизма есть еще великая область восточной церкви… они поступили совсем иначе и стали искать не воссоединения церкви, а еще большего раздробления ее». По логике Шмидт, такое развитие служит интересам сатаны: «По неизбежной последовательности человеческого ума, католичество произвело протестантство, а протестантство произвело безбожие; католичество посеяло, протестантство взрастило и удобрило, а безбожие взошло и созрело».
Тем не менее, не встретив желанного понимания со стороны Православной церкви, к которой, как мы увидим чуть ниже, была столь близка провозглашаемая Шмидт «новоизраильская церковь», а возможно, и под влиянием соловьевского экуменизма, Анна Николаевна в конечном счете сближается с католическими кругами, оставаясь, однако, православной. По некоторым свидетельствам, в конце жизни она ходила причащаться у католического священника и даже надеялась получить одобрение понтифика для своего Третьего Завета20. Ее позиция достаточно ясно изложена в письме к В.А.Т., датированном 1903 г., где она призывает к союзу всех христианских церквей и утверждает, что «разделение церквей есть жгучий упрек нашим совестям»21. Тем не менее она пишет в продолжении этого письма: «Многие думали, кажется, что Владимир Сергеевич <Соловьев> склонен к католицизму. Это далеко не верно; напротив, он, в единственный раз, когда мы виделись, сказал мне, что если что доказывает Божественность моих откровений, если что уничтожает всякие сомнения во мне, так это описание отношения Духа Святого к Марии и к Ангелу (Церкви)… А это учение о Духе диаметрально противоположно Filioque; и учение о Церкви-личности не допускает олицетворения ее в папе». Ясно, что для Анны Шмидт католическая доктрина остается несовместимой с центральными положениями излагаемого ею учения, а посему она заключает: «Вообразите, что католики приняли бы это учение: они должны склониться перед православным символом».
* * *
В чем же видела свою миссию эта экстравагантная мыслительница-мистик?
По ее утверждению, Маргарита-Церковь, предвечная супруга Бога-Сына, вновь воплотилась на земле, чтобы дать рождение сыну Иисуса, Которому предстоит разрушить проникнутый злом мир. Сама же Анна Шмидт, считавшая самое себя новым земным воплощением Маргариты (хотя это и не было частью первоначального, полученного ею «откровения», см. сн. 59), чувствовала себя наделенной двойной миссией: возвестить и распространить по миру Третий Завет, то есть новый завет между Божественной Семьей и человечеством; и дать рождение младенцу, который разрушит грешную Землю и ее обитателей. Таким образом, согласно ее видению, Божественная Семья получит возможность построить новый мир, свободный от греха. Однако видение это было отнюдь не кровожадным. «Разве поступит Бог с миром, как легкомысленный революционер с обществом, разрушающий старое, не создав сперва нового? Разве не вынырнет новый мир из старого, как Арарат из потопа, прежде чем старый спадет с него, как ненужная шелуха? Разве изменит Бог своему исконному приему — действовать на человека через него самого, побуждая его к самодеятельности, не повреждая его свободы?» — пишет она в своей статье «О будущем». Это создание нового мира и должна была, по ее замыслу, подготовить новая Церковь — то есть Православная церковь, принявшая Третий Завет; церковь, которую Шмидт назвала Новоизраильской.
По толкованию Анны Шмидт, рождение сына Иисуса было возвещено в Откровении Иоанна Богослова, в главе XII: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд, которая рожает младенца мужеского пола, — это Маргарита, сына которой хочет сожрать дракон22. Соответственно, в этом же духе она интерпретирует Апокалипсис XIV, 14-19, где появляется «Сын Человеческий», сидящий на светлом облаке, с золотым венцом на голове и острым серпом в руке: «Сидящий на облаке в золотом венце, который пожнет землю, это сын Иисуса Христа, который к этому времени достигнет предела своего возраста и совершит свое дело разрушения мира, но мир, надрезанный во всех нитях, на вид еще продержится несколько времени, и люди не будут знать, когда свершилась жатва земли, и не будут чувствовать, что мир, в котором они живут, висит на подрезанных нитях»23.
О сыне Иисуса речь идет, по ее мнению, и в Апокалипсисе XIX, 11-21: «Сидящий на белом коне есть сын Рафаила-Иисуса24. Одежда его, обагренная кровью, означает тело его, зачатое и родившееся от сочетания Христа с Маргаритой одной только кровью (то есть без половой связи). Его война со зверем и воинством его необходима будет для того, чтобы помешать антихристу, перешедшему в невидимый мир, силою своего духа скреплять и сплачивать частицы нынешнего мира, так чтобы он не разрушился. Победою над ним и обезоружением его сын Иисуса довершит свое дело разрушения. Имя его: Слово Божие, по наследству от Бога-Слова, отца его, и потому, что весь дух его заключается в Св. Писании, довершенном этою последнею книгою матери его. Другое его имя, человеческое, Иаков, в честь родоначальника Израиля, от которого народ сей получил имя свое. Третье же имя его никому, кроме него, неизвестно»25.
Интерпретация Откровения Св. Иоанна Богослова Анной Шмидт целиком- пронизана чувством, которое можно было бы назвать мистическим феминизмом.- Он проявляется, например, в ее толковании разрушения Вавилона (Ап. XVII-XVIII): «Падение этого города… имеет два значения: это будет действительно- город, который разрастется до небывалых размеров вследствие громадных войн, имеющих произойти в мире в начале последних событий его; этот город со-ставит особое государство, главою которого и будет со временем антихрист, которому он доставит всемирное владычество26. Это одно значение блудницы-Вавилона; другое значение его то, что если бы личную идею самого анти-христа и всех его сообщников на земле осуществить в одном лице и собрать все их отдельные идеи в один дух, то этот дух имел бы женский образ, тот самый, который был показан в видении Иоанну. Но такого женского духа на самом деле нет и никогда не будет: это отвлеченность или призрак, возмож-ный только в примерном видении. Оттого он и назван тайной, что он составля-ет отвлеченную тайну антихристова сборища и никогда не осуществится явно. Этот мертвый призрак из мира тьмы соответствует живому соборному духу матери-Церкви в мире света»27. Таким образом, если Анна Шмидт вводит жен-ский элемент в Божественную Семью, а именно Дочерь Божию (Святой Дух) и Церковь (предвечный женский Ангел, супруга Бога-Сына), если она призна-ет равную ответственность Адама и Евы за первородный грех, если она допу-скает, что Третий Завет Господа с человечеством мог быть внушен женщине, то она в то же время отрицает существование женского духа у силы Зла!
Наконец, Шмидт предсказывает, что в конце времен ни один мужчина не останется верен Господу вплоть до Страшного суда: «Прямо скажу вам, дети мои: будет так между вами, что из мужской половины рода человеческого… не останется никто до конца; все они перемрут от разных бедствий, все до одного, и в этом обществе после антихриста… останутся, в непоколебимой верности и преданности новоизраильской вере, для небесных целей, лишь несколько святых страдалиц, женщин, добровольных жительниц пустыни… И вот под конец, даже в этой непобедимой горсти женщин твердость духа пошатнется; одна только, святейшая из всех, престарелая праведница, всеми корнями сердца приросшая к забытой всем миром вере, будет подкреплять подруг своих надеждой и молитвой и не даст им отречься от своих преданий. Видя, что они ослабевают и поддаются искушению, так что она едва может убедить их, она проведет ночь в молитве, какая еще не исходила из уст человеческих. Она не сведет глаз с Бога своего, пока Он не услышит ее, и само сердце ее, без слов, будет взывать к Нему о помощи. И на ее призыв, в безмолвный ночной час, придет Христос судить живых и мертвых. И вместе с Ним Маргарита и все святые ангелы»28. Так, в конечном счете, человечество будет спасено благодаря горстке женщин…
Если попытаться сформулировать идею, которая более всего определяет характер «откровений» Анны Шмидт, это — именно роль, которую она отводит женщине в мироздании и во всех Божественных планах. Как тонко отметил Павел Флоренский, «опыты ее — опыты материнства в глубочайших его основах. Мистическая сущность пола, брака и материнства открылась А. Н-не и открыта ею другим с глубиною и силою небывалою. Писания А. Н-ны — это философия материнства, доселе почти не существовавшая… Лишь Зогар отчасти приблизился к достижениям А. Н-ны…»
Для Флоренского тут заключена тайна: «А. Н-на мужа не знала, в браке не была, детей не имела… Не имея опыта, доступного многим, она оказывается как имеющая его и даже обладающая им в превосходной пред всеми другими степени. Как понять этот опыт без опыта?»
Великий русский теолог делает предположение о сублимированности всего творчества Шмидт из неосуществившегося материнства, однако тут же сам опровергает эту идею: «Такое предположение о творчестве А.Н. Шмидт естественно, тем более что известен пример подобной сублимации перевопло-щенного дара семейной любви, хотя и в односторонне-искаженном виде — это именно сочинения Н.Ф. Федорова. Но это-то сравнение и разрушает сделанную гипотезу относительно А. Н-ны. Там, где Федоров еле-еле дерзает, сухо обрисовывает контуры, А. Н-на жизненна, конкретна и, более того, полна — полна несомненно пережитой реальностью… Предположение о сублимации может быть полезно для уяснения основной интуиции А. Н-ны и условий возможности самого опыта… но оно никак не объясняет главного — самого опыта».
И Флоренский заключает: «Без реальности Возлюбленного нет ничего. Он — та ось, около которой вращаются все события, и ее не выдумаешь, о ней не возмечтаешь. Реальность Возлюбленного — это несомненный факт, как несомненный факт и то, что А. Н-на была в каком-то браке с ним, имела от него как-то детей, хотя и не была и не имела»29.
Именно реальность восприятия Возлюбленного, Христа, придает такую силу заключительной части ее книги, где она объясняет обустройство своей новой Церкви, основанной на «откровениях» Третьего Завета. От имени Маргариты Анна Шмидт взывает к верующим: «Любите самого Христа так, как Он возлюбил вас, и пусть вы любите его так, как никто кроме вас любить Его не может. Это значит, что вы должны любить Его больше, чем ангелы на небесах, ибо Он не за ангелов положил душу Свою и пролил кровь Свою, а за вас, и не ангелы стали, вместо потомков, родными детьми Его, а вы»30.
В страстной проповеди она призывает к самопожертвованию и бедности, восставая против того, что мы называем сегодня обществом потребления: «Ус-пехи делало до сих пор человечество в науке и в изобретениях, и во всяком труде и во всяком уменьи, но не сделало еще успехов в том, чтобы избавляться от нищеты, а напротив, нищета нынешних времен может быть ужаснее для большинства… И впереди предвидится, что она будет еще ужаснее, чем ныне… Мало того: кроме истинных нужд, действительно неодинаковых для каждого, есть еще совсем искусственные нужды — нужды всевозможных общественных приличий и обязательств, нужды изощренного и избалованного ума, требующего развлечений и занятий, нужды изнеженного здоровья, наконец, ничем не ограниченные нужды тщеславия, честолюбия, властолюбия и всяких других страстей. Для уменьшения только одной ненасытной скуки человека и для оживления его духа никаких сокровищ не достанет»31.
В целом же церковная практика новой Всеобщей церкви, к которой призывает Шмидт, практически не должна отличаться от обычаев православия. «Относительно церковных обычаев православия, единственную перемену нужно внести в исповедь… Исповедь должна состоять из трех вопросов и ответов на них: 1) Любишь ли ты Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением и всею крепостию и ближнего твоего как самого себя? 2) Любишь ли ты брата своего, как Христос его любит? 3) Любишь ли ты Христа, как Он тебя любит?32 … Священник должен строже относиться к недостатку любви, чем к каким бы то ни было грехам, и внушать, что грехи могут быть покрыты любовью, а недостаток любви ничем покрыт быть не может; любовь же сама хочет самоотвержения, которое для нее потребность, а не иго»33.
При чтении этих строк, пылкость которых достойна первых христиан, следует, наконец, задать вопрос о догматическом содержании Третьего Завета. Тончайший знаток православия Павел Флоренский восхищается осторожностью и тонкостью Анны Шмидт в этой области: «Под углом зрения догматического, не может не удивить догматическая корректность А. Н-ны… Можно с уверенностью сказать, что под всяким иным пером этот же материал стал бы источником бесчисленных догматических погрешностей… И однако, если исключить несколько неловких оборотов речи, по существу дела не имеющих никакого еретического умысла, и пункт о перевоплощении, смысл которого должен быть обсужден особо, то можно сказать, что учение А. Н-ны не вступает в борьбу с церковным учением, но, напротив, всюду предполагает его и, с другой стороны, нередко само бывает уяснением и освещением учения Церкви… Ходя около гностических тем, А. Н-на нигде не сбивается в правом утверждении мира и тела, нигде не впадает в грех гнушения и неприятия, как это непременно делает всякий еретик-гностик и всякий хлыст. И однако… это происходит не от еретического поклонения миру и телу, а при отчетливости основной аскетической, т.е. православной точки зрения»34.
Флоренский также поражен тем обстоятельством, что Анна Шмидт излага-ет свои философские и догматические идеи не в общепринятых терминах, которых она, по-видимому, не знает, а описательно, но при этом с большой точностью. «Это обстоятельство показывает, — заключает он, — что не где-то вы-читанное вспоминала А. Н. и не потому фантазии отдавалась, а действитель-но описывала возможно точно и старательно то, что видела и переживала»35.
Сходная идея выражена и в предисловии к сочинениям Шмидт, написанном Флоренским и Булгаковым: «По самобытности, по отсутствию всяких литературных “влияний”, по своеобразию тона и по особенностям в решении мистических вопросов, Анна Николаевна даже и в плеяде славных мистиков займет совершенно особое место. Единственное, с чем в области мистики у нее есть точки касания — это Каббала; но Анна Николаевна, образованная весьма недостаточно, о Каббале, конечно, и понятия не имела, так что тут и речи быть не может о “влиянии”»36.
Похоже, впрочем, что в конце своей жизни Анна Шмидт обладала несколько более обширной культурой, чем это предполагали Флоренский и Булгаков. Горький, который лично с ней беседовал в 1900 году, пишет в своем очерке, что сидевший перед ним человек «говорил очень складно, красиво, уснащал речь свою цитатами из творений отцов церкви, говорил о гностиках, о Василиде и Энойе»37. Однако ввиду обстоятельств ее жизни, связанных с тяжелой поденной работой и постоянным уходом за больной и капризной матерью, что не оставляло ей ни времени, ни средств для самообразования, можно скорее предположить, что она вычитала какие-то сведения по философии и по мистическим учениям a posteriori, пытаясь найти подкрепления «откровению», которое она, несомненно, пережила.
* * *
Следует сказать, что в кругах русского символизма сама личность Анны Шмидт возбудила интерес задолго до публикации ее произведений. Скромная провинциалка вызвала любопытство среди людей, близких к знаменитостям Серебряного века, своей историей «мистической любви», связавшей ее с русским религиозным философом и поэтом Владимиром Соловьевым, после того как она незадолго до смерти Соловьева познакомилась сначала с его творчеством, а затем и с ним самим.
На протяжении всей своей жизни Соловьев воспевал Софию, концепт Божественной мудрости и Вечной женственности38, который занимал важное место в творчестве целой плеяды русских философов Серебряного века: Павла Флоренского, Сергея Булгакова, Николая Лосского, Семена Франка и других39. Однако поэт Соловьев был единственным, кто описывал в своих стихотворениях мистические явления ему Софии, представленной им как его подлинная Возлюбленная. Как писал Булгаков, Соловьев поддерживал с Софией «личные отношения, принимающие эротический характер… В свете этой, так сказать, эротической гносеологии, у Вл. Соловьева София впервые является не только метафизической сущностью, но и ипостасью, конкретной женской личностью, которая может назначать свидания, писать записочки (видевшие говорят, что в соловьевском архиве можно найти таковые, написанные через “автоматическое” письмо)…»40
Сергей Булгаков, который мечтал о создании библиотеки-музея с целью увековечения памяти Вл. Соловьева (проекту этому не дано было осуществиться), был страстным поклонником поэта-философа. И — как глубокий знаток его творчества — он задает холодящий душу вопрос: «Если Соловьеву являлась “вечная подруга”, о которой мы имеем его же собственное учение… то каково же было его собственное самосознание? Кем он должен был почитать самого себя, счастливого избранника, удостоенного любви Софии и свиданий с ней лицом к лицу, без всякого посредства земной женщины?.. В своей глубокой отъединенности и замкнутости, столь противоречащей внешней доступности, Соловьев таил от людей… свое самое интимное, и в этой обреченности тайне было и нечто нечеловеческое, сверхчеловеческое»41.
Именно тут Сергей Булгаков не без некоторого смущения вводит на сцену Анну Шмидт, которая — согласно ее собственным претензиям, особо развившимся к концу ее жизни, — являлась новым земным воплощением Церкви, воспринимаемой ею не только как коллективная сущность (в соответствии с идеей соборности), но также как особая Предвечная божественная фигура: в «Третьем завете» подробно описывается божественная генеалогия, по которой Церковь, «Невеста Христова», является небесной супругой Бога-Сына, рожденной из света Святого Духа. Это «откровение» снизошло на нее лишь в конце ее работы над «Третьим заветом», и вопрос о том, не было ли оно проявлением чистого безумия, продолжал мучить ее издателей через много лет после ее кончины: «Откуда брала А. Н-на свои вопросы, не говоря уж об ее глубоких и заведомо мудрых решениях, об ее пронзительных словах? И далее. Как могла эта обойденная судьбой девушка мыслить и говорить о себе в упор так, как не посмела бы помыслить ни одна царица даже в смутных мечтаниях? А если это — безумие, то где же признаки безумия, и почему душевное здоровье героини романа, столь дерзновенного, осталось неповрежденным, а нравственная чистота не возмутилась ни самомнением, ни высокоумием?»42
Во всяком случае, Булгакову и Флоренскому представляется, что вопрос о самовосприятии Анны Шмидт следует связать с вопросом о самовосприя-тии Соловьева. Булгаков пишет: «А.Н. Шмидт дала свое истолкование мисти-ческому опыту Соловьева, она посмотрела на него в связи с своим собственным, сродным опытом, в свете своего самосознания… Она решила, что тот, кто был удостоен такого избранничества Софии, очевидно, и есть… воплощение Логоса, ибо только ему соответствует такое отношение к Софии, как это сле-дует, между прочим, и из построений самого Соловьева… Навязчивая, маниакальная психопатка? Может быть, но одаренная гениальной мистической проницательностью, а при этом, когда нужно, трезвая, не чуждая невинного лукавства репортерша провинциальной газеты. А главное, она имела слишком- достаточно оснований для своего исключительного отношения к Соловьеву. Ведь его поэтических самосвидетельств она же не сочинила и не могла сочи-нить, как не сочинила она и своего собственного мистического опыта, какова бы ни оказалась его религиозная ценность. Она не без оснований пришла к выводу, что опыт обоих в существе сроден, если не прямо тождествен».
И философ заключает это рассуждение поразительной фразой: «Не знаю в истории мировой мысли другого явления, столь же загадочного и своеобразного»43.
Анна Шмидт познакомилась с произведениями Соловьева лишь осенью 1899 года, менее чем за год до смерти поэта44. Считая себя, на основе полученного «откровения», воплощением Церкви на земле и воспринимая Соловьева, в соответствии с его поэтической логикой, как новое земное воплощение Иисуса, Шмидт, естественно, возгорелась мечтой о встрече со своим «предвечным» Супругом. Согласно издателям ее литературного наследия, она написала Соловьеву в общей сложности 26 писем, к которым следует добавить посылку и пять телеграмм45. К сожалению, уцелела лишь малая часть этих писем и фрагментов, опубликованных А. Козыревым46: вряд ли близкие Соловьева, его брат Михаил и племянник Сергей, были заинтересованы в их бережном хранении47. В то же время сохранились семь ответов, которые Соловьев направил Анне Шмидт в краткий период их общения, между мартом и июнем 1900 года48.
Вот как Анна Шмидт рассказывает в своем дневнике о своем знакомстве с Соловьевым49:
«Прошло много лет со времени моих первых откровений… В 1900 году, дочитав до конца Три разговора Вл.С. Соловьева, я почувствовала такое состояние, точно меня что-то подымало от земли. Родственность его духа и его идей с моими была мне очевидна. Я написала ему 16 страниц, где изложила вкратце, но сполна, мои верования и чаяния, и полученное мною от Бога учение… Нужно сказать теперь, что во все время рассказанных выше Божьих откровений, посылавшихся мне, мне не переставая говорил мой Возлюбленный, что он вторично… живет в смертном теле на земле».
Соловьев получил письмо Шмидт 7 марта 1900 года и ответил ей на следующий день:
«Многоуважаемая Анна Николаевна!
Прочитав с величайшим вниманием Ваше письмо, я рад был видеть, как близко подошли Вы к истине по вопросу величайшей важности, заложенному в самой сущности христианства, но еще не поставленному отчетливо ни в церковном, ни в общефилософском сознании, хотя отдельные теософы и говорят об этой стороне христианства (особенно Яков Беме и его последователи: Гихтель, Пордедж, Сен-Мартен, Баадер)50. Мне приходилось много раз с 1878 года касаться этого предмета в публичных чтениях, статьях и книгах, соблюдая должную осторожность. Думаю на основании многих данных, что широкое раскрытие этой истины в сознании и жизни христианства и всего человечества предстоит в ближайшем будущем, и Ваше появление кажется мне очень важным и знаменательным».
В продолжение этого письма Соловьев выражает желание лично встретиться с Шмидт и более подробно познакомиться с переданным ей учением и автобиографией. Однако ее исповедь, которую он получил через полтора месяца после начала их переписки, судя по всему, испугала философа51:
«Исповедь Ваша возбуждает величайшую жалость и скорбно ходатайствует о Вас перед Всевышним. Хорошо, что вы раз это написали, но прошу Вас более к этому предмету не возвращаться. Уезжая сегодня в Москву, я сожгу фактическую исповедь в обоих изложениях, — не только ради предосторожности, но и в знак того, что все это только пепел… Пожалуйста, ни с кем обо мне не разговаривайте. А лучше все свободные минуты молитесь Богу».
Тем не менее Соловьев назначает Шмидт свидание во Владимире, где он находился проездом. Однако после двухчасовой встречи, состоявшейся 30 апреля 1900 года, тон писем Соловьева становится куда более сухим. Неизвестно, что произошло во время этого свидания. Быть может, философа испугала маниакальная убежденность Анны Шмидт в том, что он является новым земным воплощением Иисуса, а она сама — олицетворенной Церковью? Был ли он отчасти шокирован невзрачностью своей корреспондентки? Андрей Белый, который познакомился с Шмидт полтора года спустя, осенью 1901 года, когда ей было всего пятьдесят лет, описывает ее как старую карлицу с сухенькими губками, серенькими глазками, серыми от седины волосами, в дырявом платьице, хотя «шаловливый задор, выступавший на личике, превращал ее в девочку»52. Вполне может быть, что эстет Соловьев был разочарован уже тем, что женщина со стареньким, как печеное яблочко, личиком (выражение Белого) берется претендовать на то, чтобы отождествлять себя с «чистой голубицей Сиона», ни в какой мере не соответствуя его представлению о «Пресвятой Божественной Софии, существенном образе красоты и сладости сверхсущего Бога»53. Во всяком случае, его явно привели в смятение космические личные притязания Шмидт, хотя, если верить ее дневнику, он и признал подлинность ее «откровения»: «Сказал мне, что все написанное мною внушено свыше, только изложено по-моему; но и евангелие, прибавил он, прошло через способ выражения писавших его»54.
Пораженная холодностью Соловьева после их встречи, Шмидт шлет ему отчаянные письма. На одно из них он откликается: «Дорогая Анна Николаевна! Вот два слова в успокоение. Я жив, по-прежнему сохраняю к Вам неиз-менные чувства интереса и симпатии, никакого неблагоприятного впечатления свидание с Вами не оставило, одним словом, все по-старому. Теперь очень спешу, а на днях постараюсь написать больше»55. Однако Шмидт изнемогает в ожидании следующего письма. 17 июня 1900 года она пишет: «Дорогой друг! 28 мая Вы меня порадовали, написав: «на днях постараюсь ответить больше». Но письма все нет, и мое сердце давно с болью сжимается… Мне кажется, для меня было бы целебно, благотворно больше общаться с Вами, чаще видеться, а пока чаще получать известия… Право, можно бы молиться об «упокоении моей души» уже теперь, как об умершей, настолько мне тяжело и настолько я «умерла» в известном смысле. Неужели господь находит, что для Его цели относительно меня нужно удалить меня от Вас? … Вы верно другого мнения, чем я, о пользе сокращения разлуки: Вы не ответили, можно ли мне съездить к Вам… Диктуйте какие хотите условия, только дайте на Вас взглянуть. Уж не чудится ли Вам, в каком-нибудь искушении, что у меня есть себялюбивые мысли при этом? Не верьте ничему, ничему дурному во мне относительно Вас. Топите… проклинайте такие сомнения… Страшно, страшно тяжело жить без Вас теперь, когда я Вас нашла и узнала»56.
Ответ от Соловьева, датированный 22 июня, где он сообщал ей о предстоящем отъезде из Санкт-Петербурга и обещал написать по возвращении в августе, был последним письмом, полученным Анной Шмидт от «Друга». 31 июля 1900 года Владимир Соловьев скончался. В своем дневнике она рассказывает о том, что провела три дня вблизи от дома, где он агонизировал, но ее допустили к нему только один раз, когда он спал. Смерть философа глубоко ее потрясла, как об этом проникновенно свидетельствует издатель «Популярной религиозно-философской библиотеки» М.А. Новоселов57. И даже весьма враждебно к ней настроенный С.М. Соловьев так описал сцену похорон: «Маленькая фигурка А.Н. Шмидт шла около гроба. В глазах ее был тихий экстаз, быть может, она верила, что ее возлюбленный воскреснет…»58
Эта мистическая «любовная история» сыграла двойственную роль в судьбе творчества Анны Шмидт. С одной стороны, «мистический роман» и загадка перекрестной судьбы Соловьева и Шмидт привлекли к ней в конечном счете внимание Сергея Булгакова, а затем Павла Флоренского, обеспечив тем самым посмертную публикацию ее произведений. С другой стороны, ее самоотождествление с предвечной Церковью и ее вера в новое воплощение Иисуса в лице Владимира Соловьева привели к тому, что многие в кругу младосимволистов считали ее женщиной странной, если не душевнобольной, хотя это впечатление разделялось далеко не всеми59. Так, после встречи с Анной Шмидт в 1904 году Александр Блок пишет Андрею Белому из Шахматово: «К нам приезжала А.Н. Шмидт. Впечатление оставила смутное, но во всяком случае, хорошее — крайней искренности и ясности ума, лишенного всякой “инфернальности” — дурной и хорошей. Говорила много тонких вещей, которые мне только понятны»60.
Однако окончательное решение о публикации наследия странной пророчицы было принято С. Булгаковым и П. Флоренским под влиянием конкретных исторических событий. 24 декабря 1914 года по старому стилю Булгаков писал А.С. Глинке: «Мы приступили к печатанию творений А.Н. Шмидт. Уже много лет прошло в колебаниях и незнании, как поступить с ее рукописями. Дело в том, что по характеру их содержания установить внутреннее к ним отношение до сих пор невозможно (да и не станет возможно до каких-либо мистических подтверждений или обнаружений). Но со времени [начала] войны нам стало ясно, что таить от мира факт существования Шм.[идт] далее нельзя, да и докуда же таить? И разве нерешительность и медлительность есть решение? Под этим молчаливым и настойчивым побуждением и было принято это очень важное решение»61.
Дело в том, что в 1915 году российская армия терпит тяжелые поражения и апокалиптические настроения носятся в воздухе. В своем предисловии к книге Флоренский и Булгаков пишут: «А.Н. Шмидт говорит о вопросах, которые сейчас выдвигаются в сознании не только духом времени, но и самими событиями. Все ли, что она говорит об этом, истина? — Мы этого не знаем; но мы знаем, что ее речи значительны и своеобразны. Не считаться при современных обсуждениях подобных вопросов с голосом А. Н-ны … было бы легкомысленно… В отличие от мистических откровений Пордеджа, Беме и проч., которые существенно внеисторичны и потому одинаково хороши (или одинаково нехороши) всегда и всюду, откровения А.Н.Шмидт в высокой степени конкретны, насквозь историчны, и если в них есть хоть какая-то правда, то с ними надо считаться не только теоретически, но и практически… Замалчивать о них сейчас, когда они могут оказаться и ключом к мировым событиям, — из боязни и нерешительности замалчивать то, что нам лишь поручено, но вовсе не наше, — стало, очевидно, невозможно»62.
Можно предположить, что некоторые пророчества Анны Шмидт производили сильное впечатление на ее современников. Так, в ее видении четырех коней Апокалипсиса угадывалось прозрение о грядущей Октябрьской революции и других революциях XX века, а также о возникновении фашистской и нацистской идеологий:
«Рыжий конь и всадник на нем — это то, что придет на смену царству белого коня: ибо со времени этого царства судьбы народов будут совершаться все вместе и по всей земле будет происходить одно и то же, а не разное; на смену всемирному царству придет всемирный мятеж против всякой государственной власти и против всех существующих общественных законов [мятеж произойдет во имя счастья человечества, дабы уравнять пользование земными благами и с корнем уничтожить бедность и нищету]; рыжим конем он назван по красному знамени, которое уже теперь избрали подготовляющие его, но ему дано будет только взять с земли мир, установленный соединением всех народов в одном царстве, и чтоб убивали друг друга, больше же он ничего не достигнет.
Конь вороной и всадник на нем — это ересь, которая будет господствовать по всей земле и всех будет стараться обращать к себе насилиями и гонениями под предлогом укрощения свирепости рыжего коня…»63.
В 1918 году Сергей Булгаков, который считает произведения Анны Шмидт «грандиозным явлением мистической литературы», особо ценит ее интерпрета-цию появления «нового человека», которого он называет гомо социалистикус64.- Речь идет о людях, наделенных животной душой, но лишенных божественного- духа: «…в 48 году нынешнего XIX столетия совершилось на западном по-лушарии земли дело неслыханного беззакония и разврата, которое осталось в глубокой тайне, но привело к новому появлению на земле существа, воспроизведшего ту истребленную потопом породу животных вполне человеческого вида и с сильно развитой душой, которая не имела ангельского духа»65. Разумеется, Анна Шмидт пишет тут о прокатившихся по Европе революциях 1848 года, а быть может, и о «Коммунистическом манифесте», опубликованном в том же году. В возникновении «бесов», которые представляются Шмидт представителями совершенно отличной человеческой расы, то есть людьми-животными, она видит признаки приближения царства Антихриста.
В эпоху все ускоряющегося научно-технического процесса современники Анны Шмидт были, возможно, поражены и ее предсказаниями о том ходе развития, который увенчался в наше время глобализацией: «Наше время — последнее в истории, — писала она в 1904 году. — Дальше будет уже не прежний, а новый космический период. Наше время мчится навстречу краткой, но вполне мировой истории, а уже не национальной… Актером истории будет не тот или иной народ, а человечество. Все события примут характер мировой,- а не местный… История идет с быстротой геометрически прогрессивной»66.
Вероятно, конкретные исторические пророчества Анны Шмидт на фоне надвигающегося конца Российской империи в значительной мере способствовали такой высокой оценке ее творчества двумя выдающимися богосло-вами, Павлом Флоренским и Сергеем Булгаковым: «В сочинениях А.Н. Шмидт мы имеем один из наиболее примечательных памятников мистической письменности, по меньшей мере не уступающий произведениям таких корифеев мистики, как Дж. Пордедж, Як. Беме, Тереза, канонизированная в католичестве, Сен-Мартен, Сведенборг… Мы ничуть не сомневаемся, что в плоскости историко-литературной, как памятник, сочинения А.Н. Шмидт будут признаны ценным вкладом в не существующий еще Corpus mysticorum omnium »67.
И тем не менее «Третий завет» так и не был по-настоящему открыт чи-тателем. Правда, после весьма конфиденциальной публикации в 1915 году, тиражом 3000 экземпляров, книга получила краткую, но скандальную известность68, однако последующие исторические события сделали ее абсолютным- раритетом. За исключением уже упомянутых относительно коротких текстов Булгакова и Флоренского, которые в течение нескольких лет были подлинны-ми «шмидтианцами», серьезных анализов творчества Шмидт так и не появи-лось69. Да и в наши дни редкие комментаторы, как А. Козырев или А. Казарян,- пишут о Шмидт лишь как о курьезной личности, пусть и востребованной смутным предреволюционным временем, мало вдаваясь в смысл ее писаний.
Не имела успеха и попытка Анны Шмидт создать «Новоизраильскую Цер-ковь», основанную на учении «Третьего Завета». Отец Иоанн Кронштадтский, которому она послала свою рукопись еще в 1888 году, по-видимому, не подал- знака о получении благой вести70. Можно предположить, что и другие подоб-ные попытки с ее стороны также не увенчались результатом. Она смогла лишь организовать кружок своих почитателей в Нижнем Новгороде, просуще-ствовавший вплоть до конца 20-х годов71 и довольно жестоко высмеянный Горьким, который глумливо рассказывает в своем очерке о двух членах этого кружка, портнихе Палаше и пожарном Луке. Тем не менее даже Горький вы-нужден был признать духовную значительность Шмидт, так контрастировав-шую с ее нелепым внешним обликом: «Предо мною сидел незнакомый мне человек… голос его звучал учительно и властно, синие зрачки глаз расширились и сияли так же ново для меня, как новы были многие слова и мысли. Постепенно все будничное и смешное в этом человеке исчезло, стало невидимо, и я хорошо помню радостное и гордое удивление, с которым наблюдал, как из-под внешней серенькой оболочки возникают, выбиваются огни мышления о зле жизни, о противоречии плоти и духа, как уверенно и твердо звучат древние слова искателей совершенной мудрости, непоколебимой истины».
* * *
Кем же была Анна Шмидт?
Она была журналисткой, которая жила как святая. Старой девой, которая проповедовала уникальное учение о любви. Мистиком-самоучкой, получившей «откровение» о создании и о конце мира. Вот эта духовная значительность удивительной женщины XIX века и побуждает нас, в год столетия ее смерти, попытаться извлечь ее творчество и жизнь из «колодца забвения».
Сноски:
1 См. Богомолов Н.А. Русская литература начала ХХ века и оккультизм. М., НЛО, 2000, стр. 23-110 (Anna-Rudolph).
2 Из сочинений Анны Шмидт. М., 1915 (издательство «Путь»). Об истории публикации рукописей Анны Шмидт, см. А.Казарян в кн.: Павел Флоренский. Сочинения, том 2, М., 1995, стр. 808-811, а также Голлербах Е. К незримому граду. Религиозно-философская группа «Путь» (1910-1919) в поисках новой русской идентичности. Спб, 2000, стр. 209-213.
3 Горький М. А.Н.Шмидт — в кн.: Полное собрание сочинений. Том 17, М., 1973, стр. 45-57.
4 Эта статья под псевдонимом А. Тимшевский была опубликована в журнале Новый путь в июне 1904 г.
5 См.: Белый А. Начало века, М., 1990, стр. 145.
6 Полный текст письма см.: Из сочинений Анны Шмидт, стр. 240-244.
7 Христианская догматика рассматривает Логос как вторую ипостась Троицы.
8 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 29.
9 Там же, стр. 57.
10 В некоторых традициях еврейской и христианской экзегетики история падения ангелов выводится из весьма неясного параграфа книги Бытия, 6, где «сыны Божьи» берут себе в жены «дочерей человеческих», порождая от них сильных, издревле славных людей. В конечном счете семя падших ангелов связывается с родом Каина и развитием в человеке стремления к убийству. Шмидт предлагает совершенно иную интерпретацию (которая сближает ее с неизвестными ей гностическими учениями): «сыны Божьи» были людьми, наделенными божественным духом, в то время как «дочери человеческие» были совершенными животными, обладающими душой, но лишенными божественной искры духа (см. ниже и сн. 12).
11 Там же, стр. 67.
12 Эти люди-животные были впоследствии уничтожены во время Потопа, в чем и состоял его смысл. Там же, стр. 57-59.
13 Там же, стр. 68, 70.
14 Там же, стр. 130-131.
15 Иногда в западной агиографической традиции Мария Магдалина отождествлялась с сестрой Марфы и Лазаря, а также с анонимной грешницей, которая омыла ноги Иисуса у Симона.
16 См. Leloup Jean-Yves. L’Evangile de Marie. Paris, 1997. Все дальнейшие цитаты из Евангелия от Марии почерпнуты из этой книги.
17 На этом предположении основана интрига самого популярного американского триллера прошлого года, «Код Да Винчи» Дэна Брауна.
18 См.: Из сочинений Анны Шмидт, стр. 153-162, откуда почерпнуты и несколько последующих цитат.
19 Он был принят в 1854 г. папой Пием IX, после многолетних консультаций с епископатом и, по существу, под давлением «снизу», — ввиду настоящего культа Матери Божьей среди верующих.
20 См.: Из сочинений Анны Шмидт, стр. IX, сноска 2.
21 Опубликовано в: Из сочинений Анны Шмидт, стр. 270-276, где фигурируют только инициалы адресата, В.А. Тернавцева, религиозного деятеля, публициста, чиновника по особым поручениям при обер-прокуроре Святейшего синода.
22 Из сочинений Анны Шмидт, кн. IV, ╖ 9.
23 Там же, стр. 189.
24 Согласно «откровению» Анны Шмидт, таково предвечное имя Иисуса: Рафаил. См. Там же, стр. 35.
25 Там же, стр. 195-196.
26 Эта интерпретация явно близка к «Трем разговорам» Соловьева (написанным 13 лет спустя), но если Соловьев писал о Соединенных Штатах Европы, то сегодня можно было бы скорее подумать о Соединенных Штатах Америки.-
27 Там же, стр. 189-190.
28 Там же, стр. 194-195.
29 Цитируется по: Флоренский П. По поводу «сочинений» Шмидт. — «Сочинения», том 2. 1995, стр. 725-729.
30 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 204.
31 Там же, стр. 208-209.
32 Эти три вопроса, с точки зрения Шмидт, резюмируют основное послание каждого из Божественных откровений, которые соответствуют Ветхому, Новому и Третьему завету. См. кн. IV, ╖╖ 15-17.
33 Там же, стр. 236-237.
34 По поводу «сочинений» Шмидт, стр. 725-726.
35 Там же, стр. 726.
36 Из сочинений Анны Шмидт, стр. XI.
37 Горький М. Указ. соч., стр. 51.
38 См. например: Соловьев Вл. «Смысл любви», статья 4, VII — Сочинения, М., 1989.
39 См. об этом у Сергея Аверинцева: София-Логос, Киев, 2001.
40 Булгаков С. «Владимир Соловьев и Анна Шмидт» — Тихие думы, М., 1996 (расширенное переиздание книги, опубликованной в Москве в 1918 г.), стр, 68-69.
41 Там же, стр. 76.
42 Из сочинений Анны Шмидт. Предисловие, стр. XI.
43 Булгаков С. Указ. соч., стр. 77-78.
44 См. подробную статью А. Козырева Нижегородская Сивилла, доступную по Интернету: http://www.ruthenia.ru/marginalia/kozyreff.html (русско-эстонский филологический проект Marginalia).
45 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 281, прим. 1.
46 См. прим. 44.
47 С.М. Соловьев рассказывает об отношениях между своим дядей и Анной Шмидт с очевидным смущением. См. главу из эссе Сергея Соловьева «Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эволюция», опубликованную в: Соловьев Вл. Три разговора, М., изд-во Захаров, 2000, стр. 177-180 и 187.
48 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 281-288. Хотя издатели Анны Шмидт утверждают, что в их распоряжении имелись все письма, адресованные Шмидт Соловьевым, их переписка могла быть и более обширной. В своем очерке, посвященном А. Шмидт, Максим Горький упоминает о содержании других соловьевских писем, которые Шмидт цитировала ему во время их разговора. Горький рассказывает, что Шмидт носила на себе кожаный пакетик с письмами философа. Впрочем, вряд ли можно считать этот карикатурный очерк, написанный через много лет после описываемой встречи, полностью достоверным. См. Горький М. Указ. соч., стр. 52, 54.
49 Отрывки из Дневника, где она, в частности, рассказывает о явлениях «Возлюбленного», называя места и даты наиболее значительных видений, были опубликованы Булгаковым и Флоренским, см.: Из сочинений Анны Шмидт, стр. 245-269.
50 Соловьев намекает, возможно, на интерпретацию Анной Шмидт Святого духа как Дочери Божьей — что является важнейшей частью «откровения» Третьего завета.
51 Сама эта исповедь не сохранилась, но представление о ней, возможно, могут
дать отрывки из Дневника Анны Шмидт (см. сн. 49). Она прямо пишет там, в частности, о грядущем рождении «сына от меня и Христа».
52 Белый А. Начало века, М., 1900, стр. 142-143.
53 Цитаты из соловьевской «молитвы об откровении великой тайны», см.: Булгаков С. Указ. соч., стр. 53-54.
54 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 267.
55 Там же, стр. 287.
56 Козырев А. Указ. соч.
57 Свидетельство Новоселова под инициалами М.А.Н. приведено в книге Из сочинений Анны Шмидт, стр. VII-VIII.
58 См.: Соловьев С. Указ. соч., стр. 187.
59 Следует все же подчеркнуть, что ни самоотождествление Анны Шмидт с Церковью (Маргаритой), ни ее отождествление Владимира Соловьева с сошедшим на землю Спасителем не являются частью первоначального «откровения». Озарение относительно Соловьева пришло к ней только в 1900 году, хотя ранее она уже думала о возможном воплощении Иисуса в лице одного иудея (она рассказывает об этом в своем дневнике), в то время как самоотождествление с Церковью произошло в промежуток между написанием «Третьего завета» (предположительно 1886 г.) и отправкой рукописи Иоанну Кронштадтскому в 1888 году. Шмидт так заканчивает Третью книгу «Третьего завета»: «Умерла ли уже вторично воплощенная Маргарита — неизвестно, как неизвестна она сама».
60 Подчеркнуто автором. См.: Александр Блок и Андрей Белый. Переписка 1903-1919, М., 2001, стр. 153.
61 См.: Голлербах Е. Указ. соч., стр. 211, сноска 3. См. также Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках, М., 1997, стр. 607 и 645.
62 Из сочинений Анны Шмидт, стр. XII.
63 Там же, стр. 178-179. Слова, выделенные курсивом, были подчеркнуты А. Шмидт, а фразы в скобках являются ее разъяснениями, по отношению к «продиктованному» тексту откровения.
64 См.: Булгаков С. Христианский социализм, Новосибирск, 1991, стр. 283.
65 Из сочинений Анны Шмидт, стр. 163. См. также выше и сн. 10 и 12.
66 Из полного варианта статьи «О будущем», который опубликован в книге Из сочинений Анны Шмидт, стр. 1-16.
67 Из сочинений Анны Шмидт, стр. XI
68 См.: Голлербах Е. Указ. соч.
69 Заметим, что публикация наследия Шмидт вызвала несколько резких реакций.- Так, князь Евгений Трубецкой упрекал С. Булгакова как за саму публикацию- (которую он финансировал из собственных средств), так и за «тон» предисловия, написанного совместно с П. Флоренским. См.: Козырев А.Указ. соч.
70 См. сн. 6 и 59.
71 По сообщению А.Л. Никитина, которого цитирует А. Козырев, — Указ. соч.