Опубликовано в журнале Континент, номер 123, 2005
Татьяна СОТНИКОВА — родилась в 1963 году в Минске. Окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета и аспирантуру Литературного института. Кандидат филологических наук, доцент Литературного института. Автор двенадцати романов (под псевдонимом Анна Берсенева) и многих статей по современной русской литературе в энциклопедических и в периодических изданиях. Живет в Москве.
Ольга Крыштановская. Анатомия российской элиты
М.: Захаров, 2005
Оксана Робски. Casual
М.: Росмэн, 2005
Интерес читающей публики — явление прихотливое, недолговечное и труднообъяснимое. Вчера взрослые люди сходили с ума от детской книжки о приключениях маленького мага, а сегодня, смотришь, почему-то увлеклись детективом о картине Леонардо да Винчи, которая, между прочим, и вчера, как сто лет назад, мирно висела в Лувре… Поди пойми, что будет иметь успех завтра!
Есть, однако, тема, интерес к которой стабилен всегда: жизнь сильных мира сего, то есть элиты. Поэтому издатели с уверенностью выпускают массовым тиражом книжку, написанную социологом с мировым именем почти в стиле докторской диссертации, и тиражом еще более массовым — книжку, написанную скучающей дамочкой в стиле глянцевого журнала. И не ошибаются.
Чтобы составить себе представление о том, кто же все-таки правит государством, читатели Ольги Крыштановской должны дать себе немалый труд: им предстоит пробиться сквозь обзоры классических теорий элиты, осмыслить выборы как механизм элитной инкорпорации, осознать тенденции нисходящей мобильности элиты и проделать еще немало подобных умственных упражнений. Что поделаешь: Крыштановская — серьезный социолог, она не позволяет себе броских спекуляций, не подкрепленных солидными исследованиями. И тем не менее ее книга дает читателю такое представление о современной российской элите — политической, предпринимательской, — которое не обнимается одной лишь сферой отвлеченного научного разума. Сквозь череду таблиц и графиков картина вырисовывается довольно живая и рельефная. Да и сугубо социологические термины оказываются весьма выразительными…
Интересно, к примеру, узнать, что топ-элита относится к так называемой “карцерной группе”, то есть группе, постоянно живущей в изоляции. Термин этот, появившийся после изучения обитателей тюрем, клиник для душевнобольных и прочих подобных заведений, оказался вполне применим к элите. От того, что ее изоляция является добровольной, суть дела не меняется: “Карцерные системы коренным образом отличаются от других организаций своим полностью закрытым характером. Закрытый образ жизни вносит свои особенности в менталитет карцерной группы: из-за постоянного взаимного контроля у ее членов возникает культ privacy (личной жизни, скрытой от посторонних глаз) и психологическая дистанция между ее членами увеличивается. Из-за ограничения информации, поступающей из внешнего мира, их мировосприятие претерпевает изменения и перестает быть адекватным. В элитных карцерных группах царит атмосфера напряжения, связанная с необходимостью постоянно помнить о мерах безопасности, о потенциальной угрозе их жизни и статусу. Часто это вызывает повышенную тревожность и мнительность, которая тем выше, чем более закрытой является группа. Конечно, топ-элита не так отрезана от внешнего мира, как заключенный в одиночную камеру. Но все же доступ к ее членам жестко ограничен установленным числом обслуживающих ее людей. Общение “на равных” также ограничено соратниками и членами топ-элит других государств. Атмосфера на вершинах, где обитают высшие руководители государств, разрежена, и чем дольше на этой вершине пребывает политик, тем большее воздействие на его личность оказывает власть. Степень инкарцерации является величиной, прямо пропорциональной как времени пребывания в “элитной резервации”, так и высоте элитного статуса. Подобно тому как молодые люди, входящие в жизнь, проходят этап социализации, жители политического олимпа десоциализируются, утрачивая множественные и стихийные социальные связи с миром “простых людей”.
Это — объективная реальность, одинаковая и для российской, и для любой другой элиты. А вот то субъективное, чем наполняется эта реальность именно в России… Едва ли что-либо подобное характерно для какой-нибудь еще страны.
Взять, к примеру, региональные выборы 1997-2002 — по всем мировым показателям, свободные и демократические. А дотошный, статистически подкрепленный анализ приводит Крыштановскую к выводу: в результате этих выборов состав региональных элит по сравнению с советскими временами практически не изменился. Если в элиты и попали какие-то новые люди, не входившие в советский партхозактив, то это были вовсе не какие-нибудь неожиданные представители народа, а всего лишь ельцинские назначенцы 1991-1992 годов, то есть тех времен, когда Ельцин нуждался в преданных лично ему кадрах так остро, что даже готов был несколько расширить начальственный круг, вывести его за пределы старой советской номенклатуры. Ситуация настолько парадоксальная, что представить себе ее в какой-либо демократической стране просто невозможно: при наличии и посредством выборов новые люди приходят во власть не самостоятельно, “снизу”, “из народа”, а в результате произведенных в советско-царском духе назначений…
Это и есть то самое явление, которое получило название “административный ресурс”.
По Крыштановской, этот термин означает в условиях нашей страны следующее: “В России сложились территории с “особой электоральной культурой”, специфика которой заключается в существовании “управляемого электората”, который ведет себя на выборах так, как хочется местной власти… Всем специалистам по избирательным проблемам приходится признать тот факт, что некоторая (довольно значительная) доля российского электората принадлежит не “левым”, “правым”, “центристам” или “националистам”, а прагматичным региональным начальникам”.
Вот так: довольно значительная часть наших сограждан принадлежит начальникам. И смейся после этого над репликой из фильма “Иван Васильевич меняет профессию”: “Ты чьих будешь? Чей холоп, спрашиваю?”
Как именно проводятся выборы в подобной электоральной среде (напомним, “довольно значительной”), известно всем, кто хоть раз входил в штаб любого регионального кандидата на любых выборах. Существует, к примеру, термин “процент на подпое”. Имеется в виду количество избирателей, которых можно убедить проголосовать за того или иного кандидата следующим способом. В день выборов в обычный городской двор приходит агитатор и обращается к местным мужчинам, коротающим время за домино с параллельным распитием спиртных напитков или просто за распитием спиртных напитков. “Мужики! — говорит агитатор. — Не хотите за Тютькина проголосовать?” — “Не хотим”, — отвечают мужики и, не стесняясь в выражениях, объясняют агитатору (о том, что в день выборов агитация запрещена, никто из них при этом не вспоминает, да, скорее всего, и не знает), почему они не хотят проголосовать ни за Тютькина, ни за Мутькина, ни за кого бы то ни было вообще. “А за бутылку?” — не мудрствуя лукаво, интересуется агитатор. “А где бутылка?” — оживляется электорат. Тут-то агитатор и доводит до сознания коротающих время во дворе, что вожделенный предмет будет вручен непосредственно на выходе с избирательного участка. Каждому, кто проголосует за Тютькина.
Таким образом можно увеличить число проголосовавших за Тютькина ни много ни мало как на 15%… Впечатляющая цифра! Закупка необходимого количества бутылок — одна из важнейших статей расходов избирательных штабов. На это дают деньги бизнесмены; для четкой организации этой составляющей демократического голосования необходима отлаженная административная структура, способная нанять расторопных агитаторов и вовремя подвезти тару.
Жителя нашей страны может удивить в этой нехитрой схеме только одно: почему практически никто из наскоро сагитированных при помощи убедительного стеклянного аргумента не пытается втихомолку проголосовать не за Тютькина, а против? Ну, хотя бы из вредности, хотя бы назло! Впрочем, тех, кто организует выборы, это не удивляет. Они просто знают: каждый мужчина, пришедший голосовать за бутылку, проголосует именно за выдавшего бутылку Тютькина. Так же, как проголосует за него и каждая женщина, которой от имени Тютькина за день до выборов были выданы три куска туалетного мыла. Никакие соображения вредности человеческой или зависти к богатому Тютькину в этой ситуации не работают. Работает тот самый административный ресурс, который и выявили социологи в результате объективных, беспристрастных и бесстрастных исследований.
А ведь подпой и подкуп с помощью мыла — это еще не все избирательные технологии, отлично работающие на территориях административного ресурса. Есть еще, например, черный пиар. Этим термином обозначается самое обыкновенное наглое вранье, направленное на дискредитацию тютькинского соперника. И эта технология — это открытое, немаскируемое вранье — работает не менее эффективно, чем подпой и мыло.
Читать сухую научную книжку Ольги Крыштановской очень грустно. Потому что, не впадая в обличительный пафос, автор не оставляет читателю-соотечественнику никаких иллюзий.
С выборами все понятно. Политические партии? Пожалуйста — колонка цифр, несколько графиков. И выводы о путях партийного строительства, сделанные на основании этих данных, в объективности которых, увы, сомневаться не приходится: “Первый путь партийного строительства предполагал создание партий, инициированных местной администрацией, причем зачастую губернатор способствовал укреплению структур, которые, на первый взгляд, находились в оппозиции к местной власти. Так, ряд лояльных президенту губернаторов способствовали укреплению отделений КПРФ, поддерживая тесную связь с их руководителями и полностью контролируя деятельность оппозиции. Был и другой сценарий: партийное строительство шло за счет “инициативников”, которые представляли собой в начале 90-х годов группу амбициозных маргиналов, готовых “продаться” московским лидерам вне зависимости от собственных политических предпочтений. Я нередко наблюдала такую картину: приезжая в регион в первый раз, можно было вступить в контакт с группой местных активистов, которые утверждали, что они представляют, скажем, региональное отделение партии “Яблоко”. В мой второй визит через год эти же люди представлялись активистами ЛДПР. Такой переход объяснялся просто: “яблочниками” региональные активисты становились вскоре после визита в их город Г. Явлинского, а членами ЛДПР — после вербовочной поездки в регион В. Жириновского. Местные активисты жаждали бурной деятельности и денег и предлагали свои услуги всем столичным политикам без разбору. Цинизм, замешанный на политической наивности, был той почвой, на которой выросла российская многопартийность”.
Следующая иллюзия, которую развенчивает Крыштановская, связана с бизнес-элитой. Пожалуй, эта группа привлекает самое пристальное внимание “граждан с надеждами”. Все-таки, как ни говори, а в бурных общественных водоворотах конца 80-х — начала 90-х годов могли выплыть “посторонние”, не связанные с советской номенклатурой люди. Ну хоть случайно, хоть чудом!
“Не могли, — говорит социолог. — Чудес в этой сфере не бывает. Так же как и случайностей”.
Не верите? Вот вам портрет современной бизнес-элиты и точный анализ того, откуда и как эти люди приобрели капитал. Как водится, с графиками и статистическими таблицами.
Для начала — краткий исторический экскурс: “В России собственность практически никогда не была отделена от государства. Собственность давалась властью и ею же отбиралась. В современном русском языке существует слово “дача”, означающее небольшой надел земли за городом. Оно возникло еще во времена Ивана IV Грозного, когда широкое распространение получило дарение царем земель своим боярам. Бояре, попадавшие в немилость к государю, земли лишались”.
Затем — вывод: “Богатым в России позволяет быть власть, которая в политическом обществе использует разрешение богатеть как свой ресурс, как привилегию, которой можно награждать достойных. Тех же, кто позволил себе разбогатеть, не заручившись поддержкой власть имущих, ждут репрессии и разорение”.
Крыштановская дает подробное описание каждого из этапов становления бизнес-элиты в современной России: механизм приобретения собственности, объекты собственности, субъекты, ее получившие. Этапы выглядят так.
1986-1989 — создание “комсомольской экономики”; выделение из номенклатуры экспериментальной группы бизнесменов; монополизация сверхприбыльных, быстрооборотных секторов экономики.
1989-1992 — латентная приватизация, приватизация государством государства; образование “класса уполномоченных”; приватизация финансовых и управляющих структур, концентрация финансового капитала.
1992-1994 — открытая приватизация промышленности; образование бизнес-элиты; борьба московских банков за передел промышленности.
1994-1998 — залоговые аукционы; образование ельцинской олигархии; приобретение московскими банками крупнейших промышленных предприятий, создание промышленных групп и вертикально интегрированных компаний.
1998-2001 — кризис 1998 г. и посткризисное развитие; образование региональных олигархий; оформление ведущих холдингов, специализация бизнеса.
2002 — политика “равноудаления бизнеса от власти”; крупный бизнес становится частью новой номенклатуры; бизнесу запрещают финансировать собственные политические проекты.
2004 — становление новой олигархии; образование путинской олигархии; усиление государственного контроля над бизнесом.
Что означает каждый из терминов, употребляемых социологом, приблизительно понимает каждый, кто на протяжении двадцати последних лет более или менее внимательно следил за общественным, политическим и экономическим развитием страны. Ни для кого не секрет, что в числе “комсомольцев”, участвовавших в первом этапе приватизации, и “уполномоченных” на ее последующих этапах были руководители банков “Менатеп”, “Инкомбанк”, “Альфа-банк”, “ОНЭКСИМбанк” и других, то есть “молодые люди, в биографиях которых номенклатурные позиции не значились. Однако их головокружительные финансовые успехи наводили на размышления — откуда в их распоряжении оказались такие огромные деньги? Объяснить это можно было только одним: государство само инициировало их бизнес и вливало туда значительные средства. Молодые люди, мгновенно ставшие миллионерами, не будучи сами номенклатурой, были ее доверенными лицами, трастовыми агентами государства. Самой большой льготой 90-х годов в России стало разрешение заниматься такой коммерческой деятельностью, которая приносила сверхприбыли. Это было разрешение властей на обогащение”. Разрешение, разумеется, не бесплатное: термин “откат”, ныне употребляемый не только на заоблачных высотах большого бизнеса, но и в повседневной жизни каждого мелкого предпринимателя, появился именно тогда.
Да и во время залоговых аукционов в число разрешенно-успешных предпринимателей тоже вошло не более пяти-шести человек. Для тех, кто не знал или забыл: залоговые аукционы — это когда бизнесмены, получившие свои капиталы на разрешенной им государственными чиновниками приватизации государственной же собственности, дали государственным же чиновникам кредит из этих самых капиталов, получив в залог государственные пакеты крупнейших промышленных предприятий страны; при этом все понимали, что государство не найдет денег для выкупа своей собственности у доморощенных “ростовщиков”, то есть залоговый аукцион означает просто раздачу собственности своим по бросовым ценам.
При кажущейся непредсказуемости и даже хаотичности (кто хотя бы однажды не характеризовал ситуацию 90-х годов словом “бардак”!), каждый из этапов становления бизнес-элиты был организован так, что к большой государственной собственности, то есть к единственно возможным большим деньгам, не мог пробраться не то что посторонний человек, но даже посторонняя мышь. Если по недосмотру госчиновников появлялись самостоятельные жулики, которые “добивались таких впечатляющих успехов, что даже становились народными героями”, — от них быстро избавлялись. Именно это произошло с главой знаменитого “МММ” Сергеем Мавроди, умело сыгравшим на вековой страсти соотечественников: купить на пятачок рублей и получить много денег, лежа на кровати.
“МММ” и аналогичные структуры, — пишет Крыштановская, — вызвали волну скандалов в обществе, и с ними решено было бороться. Но причиной недовольства властей их деятельностью были не столько нарушения закона (ведь государство само занималось строительством пирамиды государственных облигаций — ГКО), сколько то, что большие деньги не должны были делаться вне государственного контроля. Стихийным нуворишам “перекрыли кислород”, пирамиды были разрушены, народ потерял свои деньги, а новоявленные миллионеры оказались за решеткой или скрылись за границей”.
На фоне впечатляющей картины того, как государство цинично приватизировало само себя в пользу чиновников и назначенных ими бизнесменов, — начало путинского правления показалось отрадным. Причем не только уставшему народу, но и бизнес-элите. В самом деле, за счет пресловутой “вертикали власти” предотвращались центробежные процессы в развитии страны; привыкшая к военной дисциплине команда нового президента устанавливала вполне определенные правила игры… Ну а то, что, согласно этим правилам, бизнес переставал так сильно влиять на политику, как это было при Ельцине, тоже должно было только радовать: “Чем слабее государство, тем активнее бизнесмены. И наоборот, чем сильнее политическая власть, тем более скромную политическую роль играют предприниматели, сосредоточиваясь на своих экономических проблемах. Иначе говоря, политические амбиции предпринимателей — это своеобразный барометр состояния государства”. Предприниматели охотно договорились с Путиным о том, что не будут питать политических амбиций, а за это получат возможность спокойно заниматься бизнесом; это соглашение, вследствие непринужденной обстановки, в которой оно состоялось, получило название “шашлычного”.
Все было бы хорошо, если бы не то, о чем пелось в хулиганской песенке начала перестройки: “Посмотри на эти лица — сразу пыл сойдет с лица. А ведь это эти лица перестраиваются…”
Лица, взявшиеся с приходом нового президента наводить порядок в стране, то есть новая элита, тоже подверглись социологическому исследованию Крыштановской. В разделе “Советизация”…
Социальный состав этой новой элиты: военные (причем речь идет не о единичных генералах, пришедших в политику, а о “наполнении всех ветвей и этажей власти военными, которые составляют в разных элитных группах от 10 до 70%” и которых специально, в силу профессии, “приучают не рассуждая подчиняться приказам” и подавлять в себе творческую составляющую мышления) и представители спецслужб, которым присущ клановый, корпоративный дух и которые искренне уверены в том, что все сферы общественной жизни могут быть освоены и управляемы по правилам оперативной работы.
Если вспомнить, что являла собою оперативная работа ГПУ-НКВД (а нынешние руководители спецслужб публично, не смущаясь, декларируют преемственность именно этих традиций), появляется некоторое беспокойство за будущее страны, руководимой этими товарищами. И доводы о том, что Березовский тоже был не подарок, хотя и утешают, но не радуют…
Об опасностях нового стиля руководства говорит не только генетический опыт граждан, но и социологическая реальность: “Нео-авторитаризм путинской милитократии соседствует с плюрализмом мнений, с существованием частной собственности, с гражданскими свободами. Демократические свободы формально соблюдаются. Но федеральная власть чувствует себя все более уверенно — исход согласительных процедур почти всегда известен, итоги выборов прогнозируемы. Новая управленческая сеть, созданная Путиным, базу которой составляют военные, восстановила контроль практически над всеми ключевыми процессами в обществе. Началось выхолащивание демократии, приобретение ею имитационного характера. Образцом такой квазидемократии было советское общество, в котором существовали и три ветви власти (независимые только на бумаге), и выборы (хотя и безальтернативные), и конституционно закрепленные демократические свободы граждан. С каждым годом правления Путина все более отчетливо проступают черты советского стиля управления: пышные съезды партии власти со скучными, длинными речами, бесконечные заверения элиты в верности президенту и его “генеральной линии”, диктат политики над экономикой, сжатие поля свободы слова, страх перед репрессиями к нелояльным, восстановление закрытости элиты, увеличение ее привилегий и т.п.”.
Да, кстати, и пятилетками запахло — когда президент велел к 2010 году повысить ВВП в два раза.
Кому-то — да не кому-то, а огромной части населения — это очень нравится. Удивляться таковому восторгу не приходится: достаточно ослабить в людях способность к самостоятельному мышлению (а советская власть, начиная с массовых убийств 20-30-х годов, провела в этом направлении огромную работу) — и нефтяные деньги сразу дадут этим людям иллюзию стабильности. Только вот мир очень изменился с благословенных сталинских пор: начальственным распоряжением улучшить состояние экономики в этом сложно развивающемся мире становится все труднее. Даже в тех странах, в которых деньги текут из нефтяного крана.
Что же касается непосредственно людей, которые пытаются проводить демократические реформы в духе милитократии, именно как людей, то тут Крыштановская, отказавшись от сложных таблиц, просто приводит два примера.
Один из них касается истории с НТВ и Владимиром Гусинским: “Один из моих кремлевских собеседников из окружения Путина сказал, что крайнее раздражение президента вызвала одна из телепрограмм “Куклы” на канале НТВ. В этой передаче Путин был изображен в виде Крошки Цахеса — жестокого уродца из одноименной сказки немецкого писателя Гофмана. Путин, смотревший передачу дома в кругу друзей, побледнел и тихо сказал сквозь зубы: “Этого я Гусинскому никогда не прощу””.
Второй — к истории с Михаилом Ходорковским: “Больше всего новую власть раздражают бизнесмены, которые “высовываются”, работают на свой имидж, выступают с яркими инициативами. Если предприниматель занимается благотворительностью по собственному хотению, власть трактует это как желание заработать политический вес (что недопустимо). В 2002 году Ходорковский начинает широкомасштабный проект, связанный с созданием фонда “Открытая Россия”. Скрытой целью этого проекта было создание новой генерации политиков демократической ориентации, которая будет призвана составить каркас новой власти. Путину докладывали, что Ходорковский готовится к 2008 г., присматриваясь к президентскому креслу, и для этой цели создает сетевые организации — “Школы публичной политики”. Это вызывало не просто раздражение — это пугало. Огромные деньги нефтяного гиганта ЮКОСа могли сделать то, что не удавалось другим, — консолидировать политические партии, множество мелких общественных организаций, все демократические силы общества. Были и причины личного характера: говорят, что Ходорковский раздражал Путина своей инициативностью, успешностью, яркостью. Последней каплей был приход Ходорковского на аудиенцию к Путину без галстука. Это было воспринято как откровенная наглость. Судьба его в тот момент была решена”.
Объективные исторические законы, безусловно, существуют. И смешно думать, что российская история пошла бы иначе, приди Ходорковский на кремлевскую встречу в галстуке. Но ведь, с другой стороны, все-таки не каждый возьмется с полной уверенностью утверждать, что различает действие именно объективных исторических законов в обыденных событиях своей повседневной жизни. А вот свое отношение к человеку, которого до такой степени раздражает телевизионная сатира и чужая неординарность, вполне может определить для себя каждый…
И на том — довольно социологии! Ведь если даже многонаучная книга Ольги Крыштановской завершается примерами из личной жизни правителей, то обычному человеку и вовсе понятно: анатомия элиты наиболее ярко проявляется именно в ее повседневной жизни. В ее casual.
Этому явлению посвящена книга Оксаны Робски.
Написана она в жанре детектива вперемешку с очерком нравов, и написана хорошо. В том смысле, что ее стилистика и композиция гораздо лучше и большинства стандартных детективных покетов, и большинства стандартных же произведений, авторы которых называют себя серьезными прозаиками только на том основании, что пишут темно и вяло. Роман “Casual” (“Повседневное”) написан в манере глянцевых журналов высокого уровня — крепкой, броской, выверенной, попсовой. То есть в манере, очень востребованной современной читающей публикой.
Детективную составляющую можно оставить в стороне, поскольку она незамысловата. Убит муж-бизнесмен; жена, несмотря на то что незадолго до смерти застукала супруга с молодой любовницей, решает отомстить за его смерть и заказывает киллеру предполагаемого убийцу супруга; вскоре выясняется, что дама ошиблась с выбором объекта для заказа, так как ее мужа убил из-за мелких бизнес-проблем совсем другой человек, брат его любовницы; отважная женщина наводит убийц на нового врага и удовлетворенно созерцает его хладный труп, после чего ее личная жизнь наконец налаживается — мстительница встречает нового бизнесмена, готового взять на себя заботу о привычном для нее рублевском образе жизни.
А вот рассказ об этом самом образе, которым пронизана вся книга, вызывает гораздо больший интерес, чем дамско-киллерские разборки. Во всяком случае, имеет смысл изучить эту жизнь с помощью Робски, прежде чем воскликнуть: “Боже, кто нами правит!”. Правда, читатель книги Ольги Крыштановской ничего такого уже, наверное, и не воскликнет…
Следует сразу условиться, как называть героиню, которая ведет читателя по рублевским тропинкам. С одной стороны, понятно, что Робски написала о себе и своих подругах и что в ее книжке “все как в жизни”. Но, с другой стороны, в одном из своих телеинтервью (пиар-кампания книги организована богато и грамотно) она сообщила, что как только ее муж, прочитавший книгу, поинтересовался, действительно ли она делала уколы ботокса, она тут же ответила, что героиня не ее двойник, а художественный образ. В художественности можно усомниться, но, во избежание недоразумений, лучше называть героиню не Оксаной, а, например, Вдовой Сержа; именно в этом качестве она выступает в романе.
Итак, кто эта женщина и какую жизнь она ведет в “своей деревне”? (Тут кстати вспоминается приводимый Крыштановской пример о том, что означало слово “дача” при Иване Грозном; этот исторический смысл так и витает над крышами современных рублевских строений.)
Вдова Сержа, как принято было говорить при советской власти, то есть в годы ее детства, вышла из народа: “Я и сама выросла в пятиэтажке на задворках Москвы. Я комплексовала даже перед таксистами, которые привозили меня домой. Я считала, что жить надо в роскошной квартире, хотя никогда ни одной такой не видела. Только читала в книгах и смотрела в кино”. Можно было бы сказать, что она попала из грязи в князи, если бы не большие сомнения в том, что к ее удачному замужеству относится вторая часть данной поговорки.
Она обладает быстрым и цепким умом. Ее можно было бы просто назвать умной, если бы не то обстоятельство, что в ее уме отсутствует глубина и, соответственно, в ее личности отсутствует масштаб. Но, с другой стороны, много ли в ее жизни ситуаций, которые требовали бы глубокого ума? И много ли она встречает в своем casual масштабных личностей? Так что Вдову Сержа вполне можно считать умной. Ну, если не обращать внимания на некоторые высказывания, которые, надо полагать, должны подчеркнуть ее способность к философскому осмыслению жизни: “Когда тебе двадцать лет, ты пьешь для того, чтобы понравиться людям, — остроумная, открытая, бесшабашная. Когда тебе тридцать, если ты хочешь кому-то понравиться, то стараешься не пить. Потому что (откуда это?) становишься язвительной, самоуверенной и — о ужас! — вульгарной”. Глянец, глянец, ничего с ним не поделаешь. Но ведь именно из него черпает духовно-философский опыт большинство современных женщин — почему же Вдова Сержа должна быть исключением?
Она явно получила неплохое высшее образование: хотелось бы, но трудно представить, что дочка одинокой мамы, родившейся в деревне (теперь эта женщина возмущается тем, что в купленной ей дочерью машине отсутствует память установки кресел), приобрела знания в разговорах с соседями по спальному району и выработала вкусы исключительно с помощью самообразования.
Она твердо уверена: люди живут только в “ее деревне”. Она не слишком обольщается на их счет, понимая, что среди них немало глупых, пошлых, завистливых. Но людьми Вдова Сержа считает только рублевских обитателей, то есть существ, ведущих такой же образ жизни, как она. Вся остальная часть населения страны (насчет всего мира она, возможно, еще не определилась) является обслуживающим персоналом — отчасти уже востребованным (горничная, массажистка, киллер, дочкина учительница), отчасти пока не понадобившимся, а потому вообще не замечаемым: “Когда-то этот ресторан был модным, и с тех пор в нем остались хорошая кухня и неплохое обслуживание. Только люди перестали ходить. Как раз то, что нужно для тайных свиданий”.
Итак, люди. Подруга Вероника, подруга Лена, подруга Катя.
“Мы знали друг друга уже давно. Лет пятнадцать. Уже по нескольку раз ссорились и расставались. (…) Сейчас мы опять дружили все вместе и ценили это время, подозревая, что оно будет коротким. Нельзя сказать, чтобы мы очень любили друг друга. Но мы (…) давно смирились с недостатками друг друга, и нам не нужно было казаться лучше, чем мы есть; мы могли позволить себе быть настоящими, не заботясь о произведенном впечатлении”.
Ну, насчет “не заботясь о впечатлении” Вдова Сержа явно кокетничает: жить не напоказ она не может уже органически — даже наедине с собой ежесекундно демонстрирует самой себе, что жизнь для нее невозможна, к примеру, без горничной-филиппинки, одетой в специальное платье, дизайн которого разработан женой Валдиса Пельша. (Это такой плевок в сторону известного телеведущего: чтобы не забывал, что и он относится к обслуживающему персоналу, хотя почти замаскировался под людей; впрочем, жене Пельша тоже палец в рот не клади — не зря же она бросает на Вдову Сержа снисходительный взгляд, узнав, что у той почему-то нет кухарки.)
Собравшись вместе в банный день, подруги пользуются услугами Вдовы-Сержевой массажистки (та живет у нее в доме, потому что дама привыкла брать массаж в любое время суток; принимать участие в разговорах хозяйских подруг — людей — массажистке строго запрещено), выясняют, чей шофер глупее, и пытаются понять, как им вести себя с Мужчинами. О, мужчины! Вдова Сержа и ее подруги феминизм в гробу видали: мужчины — высшие существа, и все на том. Не то чтобы хотелось привить дамочкам зачатки феминизма — однако же смешно сознавать, что мужчина является для них источником смысла жизни не вследствие какой-то особой утонченности их мироощущения, а по одной простой причине: мужчина есть источник дармовых денежных потоков. А потому женщине следует научиться в жизни двум главным вещам: заарканить нужного мужчину и суметь его удержать.
Вот Вдова Сержа и ее подруги и учатся — от юности до старости, которую пытаются отсрочить уколами ботокса.
Лена находится на первой стадии отношений с новым мужчиной (прежний ушел к секретарше) — она с ним только что познакомилась. Следовательно, ее надо научить его заарканить.
“Он предложил Лене сменить обстановку в ее доме, выбрав у него в магазинах все, что ей нравится. Сейчас мы решали, стоит ей принять его предложение, и если да, то в каких размерах.
— Ну и отлично! — Я считала, что надо брать.
— Но мы всего месяц встречаемся… — Лена боялась испортить впечатление о себе.
— Ну и что? Хочешь, я поеду с тобой выбирать? — Кате хотелось с ним познакомиться.
— Нет. — Лена не собиралась рисковать ухажером.
(…) — Я хочу сделать гостевую в китайском стиле, — уточнила Лена капризно.
— Не знаю, чего она? — Катя зашла в парилку вслед за подругой. — Я бы еще и вазочки с ковриками прихватила”.
Катя знает, что говорит:
“Семь лет назад ее жених, один из самых богатых людей России (точно в таких выражениях Лев Толстой пишет о князе Андрее Болконском. — Т.С.), влюбился в другую. Практичная Катя, порыдав по поводу измены любимого, стала думать, как обеспечить себе существование. Пока он не объявил ей о разрыве, можно было что-нибудь придумать. И мы придумали. Катя объявила, что беременна. (…) К этому времени роман ее олигарха с другой стал широко известен. Катя потребовала объяснений. Он ушел, хлопнув дверью. На следующий день было объявлено, что у Кати выкидыш. И как следствие — невозможность в будущем иметь детей. С той девушкой олигарх вскоре расстался. А к Кате относится тепло и по сей день, не забывая перечислять на ее счет по десять тысяч долларов в месяц”.
К финалу романа практичная Катя, выяснив, что иметь детей не может не она, а вернувшийся к ней щедрый олигарх, который как раз-таки всей душой хочет иметь детей, — беременеет от донора спермы. Счастливого отца-олигарха о такой мелочи, естественно, никто информировать не собирается. Зря, что ли, девушки учились жить!
Другая подруга, Олеся, своего олигарха уже заарканила. Ей, значит, пора переходить ко второму этапу работы с мужчиной: затягивать петлю покрепче. Хорошим способом для этого является венчание. Это, может, для кого-нибудь, не относящегося к числу людей, данная процедура есть таинство. Олеся-то знает, для чего нужно венчание: чтобы мужчина, который, несмотря на все свое богатство, добытое в отечественных джунглях соответствующими способами, почему-то до сих пор питает иллюзии относительно духовного единства с любимой женщиной, — так вот, чтобы этот перспективный мужчина не имел шансов вырваться из ее цепких лапок. Если венчание что-то для него значит в этом самом духовном (Олесе неведомом) смысле — даешь венчание! Осталось только подобрать подходящую причину. В смысле, для наивного супруга подходящую — Олеся-то знает причину для венчанья…
“А может, сказать, что меня батюшка в церкви ругает, что мы во грехе живем? (…) А может, сказать, что за наши грехи дети будут расплачиваться? (…) А может, купить платье тысяч за десять долларов, а потом не выбрасывать же его? Придется венчаться!”
Спасибо, есть подруги — по пути из SPA в тренажерный зал с удовольствием помогут советом.
Олесины старания увенчались успехом: супруг обвенчался как миленький. Сподвигнуть его на это оказалось совсем не трудно:
“Она рассказала своему мужу, что ей приснилось, будто он поехал на охоту и медведь задрал его насмерть. Она рассказала ему про кровавые части тела, которые явственно видела во сне. (…) Олесин муж был мнителен ничуть не меньше, чем все остальные мужчины. Ему сразу стало плохо, и он слег, не поехав на работу.
— Я уехала, — рассказывала Олеся, — а вечером вернулась и сказала, что была у известной гадалки. Он к тому времени совсем уже позеленел. И гадалка сказала: чтобы избежать смерти, ему надо венчаться.
— Ты сумасшедшая, — сказала Лена.
— Просто я его люблю. Вам этого не понять, девочки, — обиделась Олеся. — Кстати, на Восьмое марта он подарил мне браслет от Картье. А вам что-нибудь подарили?”
Ей-богу, уж лучше бы несчастным олигархам иметь в женах феминисток! Может, равноправные товарищи по институту брака сподвигли бы их хоть на что-нибудь возвышенное.Потому что подруги Вдовы Сержа с их банями, роллами “Калифорния”, несчастными крашеными собачками и друзьями-гомосексуалистами, которых они приглашают на вечеринки, “чтобы было тусовочно”, — ни на что подобное мужчин сподвигнуть не способны. Не приходится удивляться, что эти мужчины так ничтожно обустраивают свою (и нашу заодно) внедомашнюю жизнь, если их домашняя жизнь проходит в петле таких ничтожных женщин…
Удивительно другое: эти женщины уверены, что хорошо знают жизнь, притом настоящую жизнь, какая она есть на самом деле. Вот Вдова Сержа мельком сообщает о какой-то посторонней даме: “Мы не дружили с ней. Она не знала наших проблем, а мы не понимали ее. Она ходила не касаясь земли, а мы стояли на ней обеими ногами”.
А Вдова Сержа, между прочим, дама довольно проницательная и про жизнь в самом деле кое-что понимает. Не зря же на вопрос подруги — “ну что ему (богатому, но все никак не арканящемуся возлюбленному) от меня нужно?” — отвечает: любви.
Впрочем, обольщаться насчет проницательности Вдовы Сержа во всем, что напрямую не касается материального благополучия или того, что называется простым словом “понты” (какими зажигалками можно пользоваться, а какими нельзя и т.п.), — тоже не стоит. Да, она знает, что мужчинам нужна любовь. Но она же искренне удивляется: “Я уже много раз замечала, что, когда наденешь красивое вечернее платье, сделаешь отличный макияж и причешешь волосы в лучшем салоне города, ни на какое романтическое приключение рассчитывать не приходится. Мужчины будут смотреть ищущим взглядом, но сквозь тебя, и только в глазах женщин будет то, что может вознаградить за всю эту суету”.
А чему удивляться-то? Просто женщину, способную любить только себя (видимо, именно это глубинное качество выходит на поверхность после того, как она упоенно ублажит себя любимую красивым платьем или прической), за версту чувствуют даже такие незамысловатые существа, как те мужчины, которые могут представлять интерес для такой женщины…
Вдова Сержа искренне не понимает столь многих вещей из области того, “как мир устроен”, что иногда ее просто жалко. Она ведь не дурочка какая-нибудь — и на рефлексию способна, и свой органический недостаток, то есть свою эмоциональную недостаточность, вполне сознает. И даже знает ее причину.
“Это был основной принцип ее (маминого. — Т.С.) воспитания: “Как будто ничего не произошло”. (…) Я помнила тот день, когда мама сказала мне о гибели отца. Вернее, ту минуту. (…) Через минуту она рассказала, что я буду есть на ужин. И с тех пор у меня большая проблема с эмоциями. Я не всегда уверена в том, что правильно реагирую на происходящие события”.
Но тоже: вроде наблюдательная она женщина, эта Вдова Сержа, а… чего-то не хватает даже ее наблюдательности. Как-то неточно она выстраивает логические цепочки, из этой наблюдательности следующие.
Вот, например, одно из наиболее глубоких ее наблюдений: “Чем богаче человек и чем выше его положение, тем более распущенным он позволяет себе быть. Только единицы умудряются найти в себе некий стержень, который помогает им этого избежать. И опираются на него всю жизнь. Обычно это семья. Дом, жена, дети, собака. Компьютер, теща, спортивный канал”.
Все хорошо, все точно. И вместе с тем девушка не понимает, что в поисках “некоего стержня”, который позволяет человеку оставаться человеком при любых обстоятельствах, семья и спортивный канал — не явления одного порядка…
Вообще, именно по рядам, которые выстраивает Вдова Сержа, можно очень точно судить о точках ущербности ее и других людей.
Вот, в нелегкий момент своей жизни, она начинает думать о смерти, причем не как о чем-то исключительном, а как об обыденном явлении — “как о косметике, о погоде, о своей дочери”. Можно не сомневаться, что Вдова Сержа любит свою дочь. И отношения у нее с девочкой дружески-доверительные. Но сказано то, что сказано, и ряд выстроен так, как выстроен: косметика, погода, дочь…
Вообще, стоит ли сочувствовать Вдове Сержа и ее подругам, это еще вопрос. В конце концов, они не просто сами выбрали свою жизнь — они ее добивались в нелегких боях. И добились, и перегрызут горло любому, кто попробует отнять у них хотя бы одно благо этой завоеванной жизни. И, при всей своей способности к рефлексии, при всех своих размышлениях о необходимости любви, они все-таки считают себя счастливыми — не только здесь и теперь, но также здесь и потом: “Мы будем первым поколением счастливых старушек в Москве. Как были первым поколением богатых девчонок”.
А вот детей, которых родили эти счастливицы, никто не спрашивал, хотят ли они жить такой жизнью, которую вымечтали для себя в спальных пятиэтажках их мамы. Да, эти дети воспринимают “то, что еду готовит кухарка, а убирается уборщица, так же естественно, как то, что восходит солнце”. Да, у них есть все, что можно купить за деньги, а если чего ненароком нету, то оно появится сразу же, как только какая-нибудь подружка сообщит маме, что у людей это есть. Да и материнской любовью рублевские дети обделены уж во всяком случае не больше, чем дети нищей алкоголички.
И все-таки их жаль по-настоящему. Потому что, как всякие дети своих родителей, они почти наверняка обречены повторить родительскую же судьбу: жизнь напоказ, эмоциональную недостаточность, ничтожество женщин и обреченных этими женщинами на такое же ничтожество мужчин… Ну, разве что чудо. Или разве что Вдова Сержа знает все-таки не всех жителей “ее деревни”, и кто-нибудь из них ведет какую-нибудь иную жизнь, нежели та, которую ведут она и ее соседи по рублевской зоне.
Что нужно от них детям, рублевские мамы не понимают так же искренне, как рублевские жены не понимают, чего уж такого особенного нужно от них мужчинам. А потому их не очень волнует, как эти дети — во всяком случае, основная их масса — будут жить, когда в их жизни настанет время, называемое социологом Крыштановской социализацией. Правда, иногда которая-нибудь из мам забеспокоится о том, что ее шестнадцатилетняя дочка не умеет варить яйца, но подружки тут же объяснят: когда девочке готовить-то, если у нее — три языка, музыкальная школа, школа по истории искусств и подготовка в МГИМО? Да и зачем ей, кстати, вообще готовить, когда дома и так все всегда приготовлено кухаркой? Впрочем, едва ли подобная дочкина проблема будет волновать маму слишком долго. Тут дай Бог мужа удержать — то и дело, подлец, норовит уйти к какой-нибудь… не из людей. А чтобы заниматься детьми, есть няня и учительница. Обслуживающий персонал. И уж точно, что маме не придет в голову простая мысль о том, что богатые люди появились в мире не вчера, а следовательно, детей своих они тоже воспитывают уже давным-давно. И механизмы такого воспитания — те самые механизмы, которые позволяют ребенку создать свой внутренний стержень, — выработаны разумной частью человечества тоже давным-давно. И об этом даже можно почитать — в каких-нибудь книжках о том, как воспитывались русские дворяне или как до сих пор воспитываются дворяне европейские.
Впрочем, если даже которая-нибудь из подруг Вдовы Сержа и прочтет такого рода книжку, вряд ли это будет иметь практические последствия для ее детей. Потому что подобные книжки — это ведь не инструкции к электробытовым приборам, в которых при некотором напряжении ума можно разобраться. Тут, прежде чем воспитывать ребенка, самой надо было воспитываться, притом тоже давным-давно, а теперь уже, пожалуй, поздновато…
Да и лучше их совсем не воспитывать, этих деток, чем воспитывать по маминому образу и подобию. Вот Вдова Сержа вдруг начинает вырабатывать у своей восьмилетней дочери раскованность, которую считает важнейшим человеческим качеством.
“Иногда я всерьез размышляла о том, что хорошие манеры стали Машиным пленом, границами ее поведения и, что гораздо хуже, — ее сознания. Они выработали у нее кучу комплексов под названием “нельзя”, “не могу”, “некрасиво”, “невозможно”. Что в сочетании с ее действительно добрым сердцем и отзывчивым характером делало ее особой весьма ограниченной”.
Для избавления от комплексов (Вдова Сержа не подозревает, что этим словом, столь любимым психологами из все тех же учебников жизни — глянцевых журналов, она, возможно, называет драгоценнейшие душевные качества своей дочки) девочка Маша должна встать посреди людной улицы и громко закричать “а-а-а”. Сначала глаза ребенка наполняются ужасом, потом слезами; “ее первое слабое “а-а-а” было похоже на SOS в открытом океане”. Потом ужас сменяется в ее глазах озорством (точнее, мама видит в ее глазах именно это), потом весельем и удивлением. Все. Победа над собой одержана. Раскованность приобретена.
Если бы такую победу над собой одержала обычная, не рублевская девочка, это, пожалуй, можно было бы приветствовать. Излишняя скованность человеку в самом деле ни к чему и, возможно, после идиотского ора на улице девочка станет поживее и повеселее, научится преодолевать житейскую скуку. Но победа над собой, которой добилась рублевская мама от рублевской дочки, наверняка будет иметь другие последствия. Скорее всего, рано или поздно Маша перестанет быть ограниченной особой с добрым, отзывчивым сердцем и станет особой неограниченной. Совсем как мама и ее подруги.
Вышеназванный возглас: “Боже, кто нами правит!” — по прочтении книжки Оксаны Робски, вероятно, сорвется со многих губ. А на многих губах — замрет… Если наблюдательные читатели вовремя включат телевизор и посмотрят новостные репортажи о жизни обычных, не рублевских людей.
Вот небольшая фирма, которую возглавляет отнюдь не олигарх, сделала к 8 Марта подарок своим сотрудницам: заказала прямо в офис мужской стриптиз. Женщины (не жены олигархов) счастливы — вечер удался. Можно не сомневаться: книгу Робски, в которой описывается точно такое же развлечение рублевских жен, эти женщины еще не читали. А если и читали, то испытывать искренний восторг от убогих развлечений они научились не из книжки. Так как-то… По жизни.
Что здесь является причиной, что следствием, разобраться не представляется возможным. Жизнь ли в стране убога потому, что ее организуют жители рублевской зоны, или жители рублевской зоны убоги, потому что вышли именно из этой жизни… Но то, что представители элиты есть плоть от плоти своей страны, — в этом, к сожалению, трудно сомневаться. В этом в равной мере убеждают обе книжки о современной элите.
“Да что вы!.. Да сколько хороших людей!.. Да мы!..” — к сожалению, эти возгласы как раз-таки ни в чем не убеждают. Хорошие люди у нас в стране есть, в этом никто не сомневается. Видимо, есть они и в рублевских деревнях — нельзя же сомневаться в их существовании только потому, что они не входят в круг общения Вдовы Сержа. Но роль, которую эти люди играют в политике, бизнесе, casual, — не выглядит определяющей. И когда эта роль изменится, и изменится ли хоть когда-нибудь или всякие изменения будут на корню пресечены теми, кто не любит, когда “высовываются”, — остается только гадать. Ну, может, еще социологи подскажут.