Опубликовано в журнале Континент, номер 122, 2004
Виктор Тополянский — родился в 1938 году в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И. Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, а также книги «Вожди в законе» (1996). Выступает как публицист в периодических изданиях, постоянный автор «Континента». Живет в Москве.
Каждый праздник, основанный на каком-то давнем происшествии, превращается постепенно в привычный обряд. Взаимосвязь между определенной ситуацией в прошлом и сложившимся потом ритуалом с годами все более размывается, а иной раз совсем пропадает, и некий эпизод минувшего наглухо оплетают романтические предания вперемежку с прямыми небылицами.
Особенно густые заросли легенд окружают события, лежащие в истоках ежегодных торжеств 23 февраля.
Эволюция обряда
В боевом 1918 году, когда советские обычаи находились ещё в эмбриональном состоянии, день Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) справляли на воскресных митингах дважды: 10 февраля в Петрограде и 24 марта — в Москве. Петроградские большевики напечатали по такому случаю призывы к гражданской войне, а московские — провели заседание военной коллегии и порешили срочно разработать подробную инструкцию по организации Красной армии1.
В не менее боевом 1919 году день Красной армии — «могильщика капитала» пришёлся на воскресенье 23 февраля и ознаменовался, как положено, «большими митингами» в театрах и на заводах2. Наркомат по военным делам объявил в этот день конкурс на лучший марш Красной армии3.
Гражданская война, голод и разруха отнюдь не способствовали радужному настроению трудящихся; поэтому, вероятно, в 1920 и 1921 годах о дне Красной армии попросту забыли. Зато 23 февраля 1922 года произошли два «эпохальных», как выражалась тогда пресса, события: Президиум ВЦИК вынес постановление, обязывающее местные власти в течение месяца изъять из церковных имуществ «все драгоценные предметы из золота, серебра и камней», а нарком по военным делам и председатель Реввоенсовета Троцкий устроил военный парад на Красной площади, заложив тем самым традицию ежегодного всенародного торжества. Ровно в полдень «организатор и любимый вождь нашего воинства» принял рапорт командующего парадом и, обойдя полки, прокричал по привычке пламенную речь, приурочив четвёртую годовщину Красной армии к публикации ленинского декрета о её создании4.
Наркому по военным делам вторило политическое управление Петро-градского военного округа. В пропагандистском сборнике, напечатанном к пятой годовщине октябрьского переворота, петроградские комиссары утверждали, что декрет Совнаркома от 23 февраля 1918 года заложил основы регулярной армии — «вооруженного авангарда рабочего класса, акушера с винтовкой в руке при родах нового строя — коммунизма» 5.
Тут скрывалось, однако, какое-то противоречие. Декрет об организации РККА был принят на заседании Совнаркома 28 (15) января 1918 года. На следующий день, 29 (16) января, Ленин подписал декрет о выделении из Государственного казначейства 20 миллионов рублей на нужды заново формируемых воинских соединений; куда ушли эти огромные по тем временам ассигнования, осталось, впрочем, неизвестным. Оба декрета были распубликованы 1 февраля (19 января) 1918 года6. Спустя ещё 10 дней советское правительство вынесло постановление об организации Рабоче-Крестьянского Красного Флота; соответствующий декрет появился в печати 15 февраля 1918 года7.
Тем не менее Троцкий и в 1923 году настойчиво повторял: декрет об организации Красной армии Совнарком издал именно 23 февраля 1918 года. Столичная же пресса к пятилетней годовщине РККА указала её стратегические задачи, поместив под изображением земного шара, накрытого будённовкой, недвусмысленную подпись: «Перед Красной Армией стоят большие цели» 8. К этому дню Троцкий не приготовил военного парада; «выдающийся вождь и воспитатель» РККА уже наигрался в солдатики на площадях и увлекался теперь собственным здоровьем и внутрипартийными раздорами.
Шестую годовщину РККА военное ведомство встретило без особого энтузиазма. Партийная печать еще не остыла от скорби в связи с кончиной вождя мирового пролетариата, ближайшие соратники покойного примерялись к его наследству, а Троцкий усердно восстанавливал свое здоровье с помощью морского воздуха, абхазского солнца и обильной южной кухни. Центральная пресса натужно толковала о роли Ленина в создании РККА и роли самой Красной армии в признании СССР другими странами, распевала дифирамбы советской казарме («школе гражданственности и коммунизма, наилучшей форме политической смычки между городом и деревней») и восторгалась прекрасным аппетитом Троцкого, которому удалось наконец добиться «значительной прибавки в весе»9.
С опалой Троцкого немного трансформировалось и официальное обоснование праздника. К десятилетней годовщине РККА обнаружилось, что 23 февраля 1918 года советское правительство уже приступило к формированию первых отрядов Красной армии, хотя новый нарком по военным делам Ворошилов всё ещё связывал «торжественные мероприятия» с вышеупомянутым ленинским декретом. Взамен портретов Троцкого и его сподвижников прессу украсили тогда фотографии Ленина, Фрунзе и Ворошилова10.
В последующие десять лет на торжественных заседаниях по поводу очередной годовщины РККА военное руководство произносило пышные речи с ритуальными угрозами, но без внятных экскурсов в недавнее прошлое. К 23 февраля 1938 года была учреждена юбилейная медаль «ХХ лет РККА». И только в сентябре того же 1938 года, когда газета «Правда» впервые напечатала «Краткий курс истории ВКП(б)», трудящиеся получили наконец единственно правильное истолкование всенародного праздника: «В ответ на брошенный партией и советским правительством клич «Социалистическое отечество в опасности» рабочий класс ответил усиленным формированием частей Красной армии. Молодые отряды новой армии — армии революционного народа — героически отражали натиск вооружённого до зубов германского хищника. Под Нарвой и Псковом немецким оккупантам был дан решительный отпор. Их продвижение на Петроград было приостановлено. День отпора войскам германского империализма — 23 февраля — стал днём рождения молодой Красной армии»11. Такое объяснение всенародного праздника укоренилось в массовом сознании легко и прочно.
День Красной армии в 1942 году ознаменовался массовым расстрелом советских военачальников, в том числе нескольких Героев Советского Союза, и руководителей наркоматов боеприпасов и авиационной промышленности, арестованных накануне войны или в самом ее начале. Исполняя повеление «любимого вождя советского народа», наркома обороны Сталина, Особое совещание при НКВД СССР вынесло постановление о казни 46 генералов и крупных работников оборонной промышленности еще 13 февраля, но приведение это приговора в исполнение высокие инстанции отложили до памятного дня 23 февраля. В тот же день Сталин издал традиционный праздничный приказ, усилив в нем прежние акценты по-большевистски правильной интерпретации торжественной даты. Отныне его подданным надлежало усвоить не менее прочно, чем таблицу умножения, что 23 февраля 1918 года «молодые отряды Красной армии, впервые вступившие в войну, наголову разбили немецких захватчиков под Псковом и Нарвой»12.
С 1944 года Сталин ввёл в обычай отмечать день Красной (с 1946 года — Советской) армии (с 1950 года — день Советской Армии и Военно-Морского Флота) праздничным салютом из 20 артиллерийских залпов. В том же 1944 году 23 февраля началась депортация населения Чечено-Ингушской АССР, оккупированной немецкими войсками в 1942-1943 годах, в северные и восточные регионы государства.
О первом этапе карательной операции нарком внутренних дел СССР Берия тотчас же проинформировал Верховного главнокомандующего и председателя Государственного комитета обороны Сталина: «Сегодня, 23 февраля, на рассвете начали операцию по выселению чеченцев и ингушей. Выселение проходит успешно. Заслуживающих внимание происшествий нет. Имело место 6 случаев попытки к сопротивлению со стороны отдельных лиц, которые пресечены арестом или применением оружия. Из намеченных к изъятию в связи с операцией лиц арестовано 842 человека. На 11 часов утра вывезено из населенных пунктов 94 тысячи 741 человек, т.е. свыше 20 процентов подлежащих выселению, погружены в железнодорожные эшелоны из этого числа 20 тысяч 23 человека. Берия. 23.02.1944». В Костромскую, Ивановскую и Вологодскую области доставили только три с лишним тысячи человек из 467 365 чеченцев и ингушей, доехавших до места ссылки; остальных распределили в Казахстане и, в меньшей степени, — в Киргизии.
Основные итоги самоотверженных действий своих подразделений Берия подвел в рапорте Сталину 7 марта: «В проведении операции принимали участие 19 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД, стянутые с различных областей, значительная часть которых до этого участвовала в операциях по выселению карачаевцев и калмыков и, кроме того, будет участвовать в предстоящей операции по выселению балкарцев. <…> В результате проведенных трех операций выселены в восточные районы СССР 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев. Берия. 7.03.1944».
Не забыли чекисты и представителей осужденных народов, служивших в Красной армии; срочной демобилизации и направлению «в распоряжение отделов спецпоселений НКВД» подлежали 5 943 офицера, 20 209 сержантов и 130 691 рядовой. Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцо-вое выполнение особой акции по превращению жителей Северного Кавказа- в спецпереселенцев 714 бойцов и офицеров НКВД наградили боевыми орде-нами и медалями; заместителям наркома внутренних дел, комиссарам государ-ственной безопасности 2 ранга Б.З. Кобулову, С.Н. Круглову и И.А. Серову 8 марта 1944 года пожаловали полководческий орден Суворова 1 степени13.
Священная формулировка «Краткого курса истории ВКП(б)» оставалась замороженной почти 20 лет и лишь во время хрущёвской оттепели в ней образовалась проталина. «Решительный отпор» под Нарвой исчез из нее совершенно бесследно, зато под Псковом созданная Лениным «непобедимая и легендарная, в боях познавшая радость побед» Красная армия оказала «упорное сопротивление превосходящим силам противника и нанесла им серьёзное поражение»14.
Однако и «серьёзное поражение» германской армии под Псковом напрочь выпало вскоре из речей и докладов военных министров. Незадолго до свержения Хрущева вдруг выяснилось, что 23 февраля 1918 года никаких боев под Псковом и, тем более, Нарвой не было; поэтому впредь надлежало славить — без уточнения каких-либо подробностей — не триумфальную победу советского оружия, а «мобилизацию всех сил народа на отпор наступавшим войскам германского империализма, массовое выступление советского народа на защиту Социалистического Отечества и мужественное сопротивление отрядов Красной армии германским захватчикам»15.
За время правления четырежды Героя Советского Союза Брежнева у праздника обнаружился новый самобытный оттенок. Инстанции спустили трудящимся негласную директиву: 23 февраля полагалось рассматривать и как специфический мужской праздник, своего рода компенсацию за ежегодные обиды, причиняемые сильному полу в Международный женский день 8 марта.
Непонятно, какую цель преследовали авторы идеи второго однополого праздника. Намеревались ли они таким образом внедрять в сознание подрастающего поколения основы старинной рекрутской повинности, ибо первоклассникам нередко вручали в этот день «памятные подарки» со словами: «Ты мужчина и, значит, будущий защитник Отечества»? Собирались ли они противостоять феминизации мужчин и маскулинизации женщин или, наоборот, надеялись возбудить у народонаселения страны, где труд заменял секс, не отменяя деторождения, тягу к ещё невиданным свершениям после обильного застолья? Во всяком случае, из дальних гарнизонов просочилось тогда в массы изречение: одна коллективная пьянка сближает больше, чем год совместной службы. Восторженная молва приписывала эту сентенцию неизвестному подполковнику, чуть ли не ежедневно, да еще и собственным примером подтверждавшему безошибочность назидания партийного аппарата: «будь попроще — и люди к тебе потянутся»; говорили, будто по утрам он «принимал на грудь стакан для разминки».
Мелькали годы. Климат теплел, маразм крепчал, салюты продолжались. Тех, кто не хотел (в частности, из-за афганской войны) отмечать «день милитариста» вместе со всеми сослуживцами, не одобряли. Из конца в конец страны шастали слухи о безжалостной головомойке, полученной каким-то важным воинским начальником; передавали, будто к очередному празднованию 23 февраля здание подчиненного ему артиллерийского училища украсил лозунг: «Наша цель — коммунизм».
К 70-летней годовщине Советской армии в 1988 году министр обороны Д.Т. Язов неожиданно вспомнил об отпоре германским интервентам на рубеже Пскова и Нарвы. Чутко уловив настроение генералитета, пресса тут же завела речь о непреходящем значении «первой победы, одержанной бойцами Красной армии под Псковом ровно 70 лет назад»16.
Однако рутинную «обстановку исключительного политического и трудового подъёма» сменили вскоре волнения горбачёвской перестройки, призрак рыночной экономики и, наконец, особенности индивидуального выживания в постсоветском пространстве. В 1992 году полузабытому февральскому празднику дали второпях временное имя — «День вооружённых сил». Новое название не привилось, и в 1993 году 23 февраля нарекли, с благословения Б.Н. Ельцина, «Днём защитников Отечества»17. Всё-таки отрешиться от давешних устоев дедушка российской квазидемократии не мог ни при каких обстоятельствах.
Очередная формулировка законодателям хоть и приглянулась, но показалась недостаточно полной, и 10 февраля 1995 года Государственная Дума приняла, а 13 марта того же года президент Ельцин подписал Федеральный закон «О днях воинской славы (победных днях) России». Отныне в знаменательный день 23 февраля надлежало торжественно, с ритуальным салютом справлять «День победы Красной армии над кайзеровскими войсками Германии (1918) — День защитников Отечества»18.
Слегка усеченное определение из «Краткого курса истории ВКП(б)» вновь подверглось ревизии в самом начале XXI века. Министр обороны И.Д. Сергеев включил все-таки в свой предпраздничный приказ от 22 февраля 2001 года красочный, но несколько загадочный оборот: «Этот поистине всенародный праздник олицетворяет неразрывную связь поколений и преемственность ратных традиций, воплощает в себе самоотверженное служение Отечеству и признание великих заслуг российского воинства перед государством»19. Зато «Российская газета» нашла такую интерпретацию профессионального праздника «человека с ружьем», что победа над кайзеровскими войсками опять скрылась в непроницаемом мраке прошедшего. Теперь выяснилось, что в день рождения Красной армии, 23 февраля 1918 года, была зафиксирована «самая массовая запись» добровольцев в ряды РККА, а «сформированные отряды в те же дни вступили в бой с германскими войсками в районе деревень Большое и Малое Лопатино под Псковом»20.
Через год — в 2002-м — 23 февраля провозгласили нерабочим днем. Долгий путь становления полноценного праздника, таким образом, закончился: мужской и женский дни полностью уравняли в правах. Согласно официальному определению, День защитников Отечества, ранее отмечаемый как всенародное торжество, преобразился в общегосударственный праздник. По этому поводу Московский винно-коньячный завод «КиН» распространил в столице свои рекламно-поздравительные открытки, а министр обороны С.Б. Иванов распорядился о праздничном салюте, пояснив: «Эта дата олицетворяет собой ярчайшие вехи боевой летописи Отечества, беспримерное мужество и стойкость российского воинства»21.
Зачатый Троцким и взращённый Сталиным всенародный праздник утра-тил в итоге и прародителя, и воспитателя. Но торжественный день без родословной подобен казанской сироте на городской окраине.
Так какие же события минувшего по-прежнему отбрасывают свою вечернюю тень на знаменательную дату 23 февраля?
Война и политика
Вечером 10 февраля 1918 года бесплодные Брест-Литовские переговоры, проходившие с 4 декабря (21 ноября) 1917 года в ставке главнокомандующего германским Восточным фронтом, были прерваны после декларации советских представителей, возвестивших — в одностороннем порядке — о прекращении войны с государствами Четверного союза (Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией). Утром 11 февраля советское правительство распорядилось о полной демобилизации российских вооружённых сил. Столь необычный способ завершения военных действий писатель В.Г. Короленко тотчас прокомментировал в своем дневнике: «В первый еще раз страна, в сущности еще не побежденная, но с совершенно обессиленной волей, отказывается просто формально признать себя побежденной и, как собачка, подымает лапки кверху, сдаваясь на милость и немилость.… Случай во всемирной истории беспримерный, своеобразный и во многих отношениях знаменательный…»22.
К срочному расформированию воинских частей, уже достаточно деморализованных непрестанной антивоенной пропагандой, большевики приступили практически одновременно с Брест-Литовскими переговорами. Всего за два месяца они успели снять с передовых позиций и отправить по домам почти шесть миллионов военнослужащих. Оригинальный способ разложения российской армии придумал тогда первый нарком по военным делам Н.И. Подвойский. Своим приказом от 27(14) декабря 1917 года он упразднил главный военно-санитарный совет «ввиду необходимости переизбрания его состава на самых широких началах представительства всех работников медицинского дела». Как только информация об этом приказе распространилась по фронтам, армейские санитарные учреждения стали самочинно сворачиваться, и в январе 1918 года остатки прежних воинских соединений лишились медицинской помощи23. Как заметил В.Б. Шклов-ский в письме Максиму Горькому (6.XII.1917), «революция по ошибке вместо того, чтобы убить войну, убила армию»24. Однако квалифицировать действия большевиков как ошибочные в данной ситуации было неправомерно, ибо, по признанию Троцкого, «старую царскую армию наша партия сознательно разрушала»25.
Помимо массовой демобилизации, ускоренному развалу армии способствовали и вести из глубокого тыла о дележе земли, перераспределении угодий и грабеже помещичьих домов. Солдаты, поодиночке или целыми ротами убегавшие с фронта, штурмовали железнодорожные станции, кишели в поездах и крушили и без того полупарализованный транспорт. На стенах вагонов появлялись иногда слезные обращения к давешним защитникам Отечества: «Товарищи солдаты! Просим не выбрасывать пассажиров из окон после того, как поезд тронулся!» Повальное дезертирство, спровоцированное чарующей перспективой безграничного передела собственности (прежде всего земельной), опрокинуло все старые представления о патриотизме, исходившие раньше от власти и прессы26.
Посильную помощь большевикам в разложении армии оказывал генерал М.Д. Бонч-Бруевич. Сразу же после убийства Верховного главнокомандующего (Главковерха) Н.Н. Духонина (20 ноября 1917 года) генерал Бонч-Бруевич принялся исполнять обязанности начальника штаба у нового Главковерха, прапорщика Н.В. Крыленко. Пока прапорщик Крыленко колесил по фронтам, подвергая арестам отдельных командующих войсковыми соединениями, генерал Бонч-Бруевич занимался планомерной ликвидацией верховного управления российскими вооруженными силами. К вечеру 19 февраля 1918 года он завершил разгром Ставки, 20 февраля укатил из Могилева в Петроград и вечером 22 февраля явился в Смольный27.
Всем, кто не мог понять, зачем распускать войска, не подписав сепаратного мира, петроградский вождь Г.Е. Зиновьев разъяснил с трибуны и в печати: ожидать неприятельского нападения не следует, так как трудящиеся Герма-нии и Австро-Венгрии воевать не желают28. Аналогичные соображения вы-сказывал и командующий Западным фронтом А.Ф. Мясников (Мясникян) — бывший помощник присяжного поверенного и будущий секретарь Закавказского крайкома РКП(б). Выдавая нежелательное для большевиков за невозможное для германской армии, он категорически отвергал предположение военных специалистов о предстоящем наступлении противника и даже распорядился расклеить по всему Минску соответствующее распоряжение: «Расходятся неблагонадежные слухи о возможном наступлении немцев. Предупреждаю, что впредь буду привлекать к строжайшей ответственности, вплоть до предания военному суду, лиц, распространяющих эти слухи»29.
Между тем германское верховное командование готовилось к решающим сражениям на своем Западном фронте и с этой целью концентрировало там наиболее боеспособные соединения. Если к августу 1917 года на фронте насчитывалось, по сведениям А.Ф. Керенского, 86 германских дивизий с приданной им тяжелой артиллерией, то к январю 1918 года их осталось только 5730. Всего же за три неполных месяца (декабрь 1917 — половина февраля 1918 года) с Восточного фронта на Западный было переброшено около 80 дивизий (почти треть всех германских вооруженных сил), что не стало, однако, неожиданностью для верховного командования союзных войск. Еще 9 мая 1917 года начальник Генерального штаба Великобритании В.Р. Робертсон прогнозировал вполне реальную возможность перемещения из России во Францию всей германской восточной группировки войск в составе 91 дивизии31. Как подчеркивал позднее генерал Э. Людендорф (фактически руководивший всеми германскими военными операциями), «дело заключалось уже не в обмене выдохшихся на западе дивизий на свежие с востока, а в действительном усилении численности Западного фронта»32. На Восточный же фронт были направлены — взамен снятых с него дивизий — формирования ландвера (части, состоявшие из военнообязанных запаса второй очереди).
До начала Брест-Литовских переговоров германское верховное командование намеревалось заключить сепаратный мир на достаточно выгодных для советской стороны условиях. Ленин и Троцкий считали, однако, что мирные переговоры надо использовать для разложения неприятельских войск, ибо в Германии вот-вот вспыхнет революция. Советская делегация получила в связи с этим четкую инструкцию: переговоры затягивать, «обращаясь к германской массе и к германским солдатам» через головы немецких собеседников. Участники советской делегации выполняли директивы главных вождей с превеликим усердием, хотя склонного к своеволию Л.Б. Каменева, недавно смещенного с поста председателя ВЦИК, Ленин подозревал в тайном желании «вести реальную политику» и быстрее закончить войну мирным соглашением. Будущему заместителю наркома просвещения М.Н. Покровскому пришлось поэтому ехать в Брест-Литовск со специальной миссией: «Следить за Каменевым, чтобы реальная политика не велась»33.
Поскольку Ленин явно не собирался покупать мир задешево, герман-ский генералитет приступил к осуществлению своей «реальной политики» на Восточном фронте. Утром 18 февраля германские солдаты прекратили демонстрации «братания» с российскими нижними чинами и принялись за исправление железных дорог на нейтральной полосе и наведение разрушенных мостов34. Затем германское верховное командование заявило об окончании временного перемирия. Немецкие воинские части, как и подозревали скептики, начали наступление по всей линии разваленного Восточного фронта, захватив Двинск (впоследствии Даугавпилс) и Луцк 18 февраля, Минск и Могилев — 20, Полоцк — 21, Режицу (позднее Резекне) — 22 февраля35.
Отдельные российские формирования, еще сохранившиеся, несмотря на торопливую демобилизацию, никакого сопротивления неприятелю не оказывали. Германский патруль из трех солдат и одного унтер-офицера на мосту за Двинском с трудом успевал собирать стрелковое оружие и патроны у бегущей армии36. Генерал М. Гофман (фактический глава немецкой делегации на переговорах в Брест-Литовске) записал в своем дневнике 20 февраля: «Свинство в русской армии гораздо больше, чем мы предполагали. Сражаться больше никто не хочет. Вчера один лейтенант и шесть солдат взяли в плен 600 казаков. Сотни пушек, автомобилей, локомотивов, вагонов, несколько тысяч пленных, дюжины дивизионных штабов захвачены без всякой борьбы»37.
Неординарность возобновившихся военных действий определялась не только беспримерным разложением российских войск, но и стремительностью германского вторжения. Противник беспрепятственно продвигался на восток преимущественно «боевыми поездами». В 14-16 вагонах таких эшелонов размещались обычно эскадрон кавалерии, до полуроты пехоты (при 14-16 пулемётах и 2-4 пушках) и сапёрный взвод38. На пятый день наступления, 22 февраля, генерал Гофман констатировал: «Это самая комическая война, которую только можно себе представить. Она ведется только на железной дороге и на грузовиках. Сажают какую-нибудь сотню пехотинцев с пулеметами и одной пушкой на поезд и отправляют до ближайшей станции. Берут станцию, большевиков арестовывают и продвигаются дальше. Это, по крайней мере, имеет некоторый интерес новизны»39.
По признанию того же Зиновьева, в хорошо укреплённый Двинск просто въехал на автомобилях неприятельский отряд, состоявший не то из 60, не то из 100 человек40. В Режицу ворвалось подразделение настолько малочисленное, что не сумело с ходу занять телеграф, проработавший ещё почти сутки41.
Минские большевики стали готовиться к бегству с утра 19 февраля. На станцию свозили оружие и продовольствие; к 18 часам туда прибыл грузовик с ящиками и баулами, где находилось 13 миллионов рублей — конфискованная за день городская наличность. В 10 вагонах «секретного эшелона» расположились местные начальники с охраной и штаб Красной гвардии во главе с командующим Западным фронтом Мясниковым, мужественно попиравшим в тот день собственный приказ о судебной ответственности за распространение слухов о германском нашествии. Неожиданно рабочие железнодорожных мастерских отогнали паровоз и потребовали жалованье за последние месяцы.
Ночь протянулась в спорах о допустимых масштабах вознаграждения за пролетарский труд; лишь к рассвету обе стороны сошлись на общей сумме в 450 тысяч рублей. Получив деньги, рабочие вознамерились было не выпустить из города нескольких комиссаров, подозреваемых в крупных хищениях. В ответ большевики выставили на площадках и крышах вагонов пулемёты и пригрозили разгромить всю станцию, если к поезду не прицепят паровоз немедленно. Утром 20 февраля «секретный эшелон» отправился наконец в Смоленск, а к белорусской столице приблизилась германская кавалерия. После короткой передышки в Минске немецкие отряды переместились на 117 вёрст по направлению к Москве за каких-нибудь 18-20 часов42.
Не менее впечатляющими были и темпы мародёрства. Жители Двинска и Режицы в содружестве с крестьянами из близлежащих деревень успели разграбить местные склады, магазины и частные лавки буквально перед появлением передовых немецких разъездов43. Кроме того, Режица подверглась нападению вооруженных банд дезертиров сразу же после падения Двинска. Совет рабочих депутатов и Красная гвардия разбежались. Обыватели, тщетно пытавшиеся организовать самооборону, послали за помощью в штаб Северного фронта. Через несколько часов остатки регулярной армии очистили Режицу от грабителей: одних расстреляли на месте, других изловили, остальные успели скрыться из города44.
В ночь на 19 февраля Ленин и Троцкий телеграфировали в Берлин о готовности Совнаркома без промедления подписать мир на германских усло-виях, но немецкое командование предпочло продлить экономически выгодное и необременительное наступление до получения официального письмен-ного подтверждения присланной депеши. На следующий день Совнарком одобрил ночную телеграмму и призвал все местные советы и войсковые организации приложить максимум усилий к воссозданию армии. Вместе с тем советское правительство отнюдь не спешило дать указание хотя бы о приостановлении трудно объяснимой демобилизации, что возбуждало всяческие слухи и толкования. Одни давно уже считали большевиков немецкими агентами, выполнявшими поручения германского верховного командования, другие говорили о паранойяльной верности вождей марксистским догмам, неукоснительное соблюдение которых делало необходимым полное уничтожение дореволюционного государственного аппарата и — особенно — прежней армии. Пока жители рухнувшей империи пытались осмыслить происходящее, соответствующий комиссариат продолжал свою конвульсивную деятельность по расформированию воинских частей45.
Командующий Западным фронтом Мясников добрался до Смоленска только 22 февраля и тут же занялся изданием приказов о воссоздании штаба Западного фронта и введении в Смоленске военного положения. Разгневанный германской интервенцией, он сгоряча предписал всем местным Советам от Нарвы до Одессы «задерживать и сосредоточивать отступающие части для приведения их в боеспособный вид», но через пару дней, слегка остыв, распорядился о расформировании Управления начальника военных сообщений, Сибирских стрелковых и запасных полков46.
Псковская оборона
В анналах военной истории сохранилось описание доблестной защиты Пскова, но только во время Ливонской, а вовсе не Первой мировой войны. На протяжении без малого пяти месяцев (с августа 1581 года по январь 1582) осаждённый псковский гарнизон, возглавляемый воеводой Иваном Шуйским, успешно отражал неоднократные попытки польского короля Стефана Батория овладеть городом. Зимой 1918 года всё получилось иначе.
Первый пункт по вербовке добровольцев в Красную армию открылся в Выборгском районе Петрограда лишь 21 февраля. В тот же день был учреждён чрезвычайный штаб Петроградского военного округа во главе с управ-ляющим делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичем, а Ленин написал воззвание «Социалистическое отечество в опасности»47. Чрезвычайный штаб объявил столицу на осадном положении, ввёл военную цензуру и распорядился о расстреле «контрреволюционных агитаторов и германских шпионов». Советский главнокомандующий, прапорщик Крыленко настроился, в свою очередь, на разгром коварного противника посредством публикации грозного приказа об «организации братания» и поручил революционным агитаторам убеждать немецких солдат «в преступности их наступления»48.
Официальное сообщение о наступлении германской армии сразу же напомнило боевым офицерам, застрявшим в Петрограде после демобилизации, что никакие жизненные обстоятельства не могут освободить их от исполнения воинского долга. Пока они обсуждали, как правильнее поступить в данной ситуации — пробираться ли на Дон или без промедления вступать в Красную армию, — военный инженер, строивший полевые укреп-ления под Псковом, и вместе с тем член ЦК Трудовой партии В.Б. Станкевич поспешил в приемную Крыленко, чтобы предложить свои услуги в качестве рядового офицера на передовых позициях. Чрезвычайно удивленный этим визитом главнокомандующий попросил специалиста по фортификации срочно изложить свои соображения по защите Пскова в письменном виде. Закончить свой доклад Станкевич не успел, так как его арестовали по ордеру, подписанному Е.Ф. Розмирович — женой Крыленко и председателем следственной комиссии Верховного трибунала49.
Тем временем германские воинские части направились к Пскову, где был штаб Северного фронта и находились обширные склады военного имущества, боеприпасов и продовольствия. Лишь 22 февраля командование Северно-го фронта решило приостановить демобилизацию; 23 февраля большевики объявили город на осадном положении, что ни в коей мере не улучшило ситуацию. Германские воинские части приближались к еще не осажденному городу с неумолимостью часового механизма, и комиссар Б.П. Позерн, входив-ший в состав управления войсками Северного фронта, доложил в Петроград- по прямому проводу: «Немцы в 25 верстах от Пскова и идут броневиками по шоссе и по железной дороге поездом. Очевидно, будут в Пскове через несколько часов». Вечером 24 февраля немецкий отряд численностью не более 200 человек без боя овладел городом. В тот же день, 24 февраля, пали Юрьев (с 1919 года Тарту) и Ревель (ныне Таллинн)50. Прорыв, не удавшийся мощной группировке генерал-фельдмаршала П. Гинденбурга в 1915 году, осуществили — практически без потерь — небольшие и разрозненные германские подразделения, скорость продвижения которых ограничивалась преимущественно степенью проходимости российских шоссейных и железных дорог.
Истоки массового героизма
Через несколько часов после падения Пскова управляющего делами Совнаркома Бонч-Бруевича всполошила телеграмма о возможном германском наступлении на Петроград. В ночь на 25 февраля он зачитал это тревожное известие на заседании Петроградского Совета и потребовал разбудить спящий город заводскими гудками, дабы перейти, наконец, от слов к делу и срочно приступить к записи добровольцев в Красную армию51.
Утром редакция «Красной газеты» придумала невнятное объяснение ночной тревоги, а через сутки изложила его на первой полосе как информацию Совнаркома: «В районе Пскова идут бои, причем город, по-видимому, несколько раз переходил из рук в руки. Первые германские отряды, вступившие в Псков, были очень незначительны. Наткнувшись на сопротивление, немцы начали стягивать к Пскову большие силы»52. Немногочисленным читателям этой прессы оставалось лишь удивляться неосведомленности большевиков, поскольку о германской оккупации Пскова жители Петрограда узнали еще 24 февраля. Во всяком случае 24 февраля А.А. Блок отметил в своем дневнике: «К ночи — долгие и тревожные гудки фабрик в разных районах города». Вслед за этим 25 февраля поэт записал: «О взятии Пскова было известно еще вчера. Еще сомнительно, придут ли сюда (брать на себя 3 000 000 жителей)»53.
К вечеру 25 февраля во все губернские Советы поступил циркуляр Сов-наркома: «…При дезорганизованности нашей армии, в панике бегущей от наступающих немецких войск, оставляющей в руках врага всю артиллерию и фураж, не желающей разрушать железнодорожные пути, уничтожать мосты, при остроте переживаемого нами продовольственного кризиса, при общем утомлении от войны никакая вооруженная борьба в данный момент невозможна». Вместе с тем необходимы «организация сил, создание дисциплины, упорядочение железных дорог и продовольствия и подготовка революционной войны…»54.
Одновременно «Правда» продублировала ночное беспокойство Бонч-Бруевича восклицаниями, частично заимствованными из популярных в начале ХХ века романов о Французской революции: «Смертельный удар занесён над Красным Петроградом! Если вы, рабочие, солдаты, крестьяне, не хотите потерять своей власти, власти Советов, — до последнего издыхания сражайтесь с разбойниками, которые надвигаются на вас! Все к оружию! Сливайтесь немедленно в красные социалистические батальоны и идите победить или умереть!»55 С 25 февраля в разных районах Петрограда действительно открылись вербовочные пункты, где принимали кандидатов в защитники Отечества ежедневно, за исключением выходных и праздничных дней, с 10 или 11 до 15 или 16 часов, но только по рекомендации того или иного комитета — партийного, солдатского или фабричного56.
Постоянный, хотя и совсем не густой, приток волонтёров в Красную Армию обеспечивала нарастающая хозяйственная разруха. Небывалая безработица и надвигающийся голод служили надёжной гарантией успешной вербовки добровольцев и впредь, поскольку армейский паёк, подкреплённый обещанием денежного довольствия, издавна рассматривали как верное средство для возбуждения боевого духа у безработных. Сцены комплектования советских войск на Украине еще в январе 1918 года получили отражение в дневнике Короленко:
«…Приходит наниматься в красную гвардию человек. Ему говорят:
— Вы, товарищ, значит, знаете нашу платформу?
— Та знаю: 15 рублей в сутки.
…Красногвардеец, почти мальчик, из петербургских фабричных.
— Что ж, — говорит мальчишка, как будто оправдываясь, — фабрика за-крылась, есть нечего, а тут плотят…»57.
Конкретные указания по борьбе с голодом Ленин, возмущенный «чудовищной бездеятельностью питерских рабочих», озвучил еще 27(14) января 1918 года: «Необходимо созвать пленарное собрание Совета и постановить произвести массовые обыски в Петрограде и на товарных станциях. Для обысков каждый завод, каждая рота должны выделить отряды, к обыскам надо привлечь не желающих, а обязать каждого, под угрозой лишения хлебной карточки. Пока мы не применим террора — расстрел на месте — к спекулянтам, ничего не выйдет. Если отряды будут составлены из случайных, не сговорившихся людей, грабежей не может быть. Кроме того, с грабителями надо также поступать решительно — расстреливать на месте. Зажиточную часть населения надо на 3 дня посадить без хлеба, так как они имеют запасы и других продуктов и могут по высоким ценам достать у спекулянтов»58. Не возлагая, видимо, особых надежд на скорое пробуждение экспроприаторской активности у трудящихся, 28(15) января вождь мирового пролетариата обратился к единомышленникам в Харькове: «Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть»59.
В середине февраля Совнарком учредил особую комиссию по продовольствию во главе с Троцким, наделив её неограниченными полномочиями. О кризисном положении в городе свидетельствовала одна из первых телеграмм, отправленных комиссией Троцкого в Саратов 16 февраля: «В Петрограде выдали сегодня хлеба только одну восьмую на два дня. <…> Направляйте на Петроград всё, что имеется из продовольствия»60.
Коммунистическая пресса, уже три месяца тосковавшая по «властной руке», восприняла образование провиантской комиссии с чувством глубокого удовлетворения и сразу же предложила свою программу. Повальные продовольственные обыски, проведённые Петроградским Советом, дали, конечно, кое-какие результаты, утверждала «Красная газета», но останавливаться на достигнутом нельзя, — «нужно в первую голову выселить из Петрограда всех паразитических дармоедов и контрреволюционеров», а затем проследить, чтобы в город никто не мог проникнуть без крайней необходимости и чтобы все продукты распределялись поровну61.
Идя навстречу пожеланиям трудящихся, 22 февраля Совнарком потребовал от военного ведомства «принять срочные меры к эвакуации военно-пленных» и учредил еще одну разновидность ЧК — «Чрезвычайную Комис-сию по разгрузке Петрограда»62. Утром 23 февраля новая комиссия вынесла постановление: «прекратить пассажирское движение поездов на Петроград и за Петроград»; разрешить въезд в город только по удостоверениям местных советов «в служебных поездах»; виновных «в самовольном въезде» подвергать задержанию с конфискацией имущества; обязать домовые комитеты ввести прописку — регистрацию всех, кто въезжает или выезжает из каждого дома; просить чекистов «очистить Петроград от контрреволюционеров»63.
К тому времени Петроград уже заметно опустел. Если с января 1918 года, спасаясь от репрессий, из города потянулась так называемая буржуазия (вкупе с интеллигенцией и офицерством), то в конце февраля начался массовый исход рабочих, гонимых голодом64. Радикальное решение сразу всех проблем нашёл тогда вождь мирового пролетариата. Утром 21 февраля Ленин повелел было «двинуть поголовно всю буржуазию до одного» под контролем десятков тысяч рабочих на рытьё окопов под Петроградом, но, поразмыслив до вечера, не стал включать в состав трудовых батальонов малолетних и немощных «членов буржуазного класса», приказав мобилизовать лишь работоспособных мужчин и женщин, а «сопротивляющихся — расстреливать»65.
Исполняя директивы вождя, прапорщик Крыленко призвал жителей Петрограда на защиту советской власти, не забыв упомянуть о свободе выбора каждого обывателя: кто сам не запишется в Красную армию, того отошлют долбить мёрзлую землю под конвоем66. Через три дня после этого заявления Красная армия разрослась, по мнению петроградской прессы, чуть ли не до ста тысяч человек67. На самом деле это число надо было уменьшить минимум в 10 раз. По признанию Свердлова, к 7 марта 1918 года большевики могли полагаться лишь на армию из «5-10 тысяч питерских пролетариев»68. Тем не менее отдельные наспех сколоченные рабочие, точнее, партизанские, отряды — фактически своеобразное ополчение — отправились затыкать своими телами безразмерные прорехи на Западном фронте.
В дальнейшем, преимущественно с апреля по декабрь 1918 года, когда городские жители стали пухнуть от голода, Петроградскому военному комиссариату удалось поставить под ружье почти 48 тысяч человек, из которых сформировали 172 партизанских отряда69. Каждый из них присвоил себе какое-нибудь устрашающее название (например, «Беспощадный» или «Волчья стая») и, действительно, стяжал громкую славу полным отсутствием элементарной воинской дисциплины. Организация регулярных воинских частей оказалась возможной лишь после того, как 29 мая 1918 года ВЦИК принял постановление о принудительном наборе в Красную армию70.
Через 11 лет генерал Бонч-Бруевич предпринял осторожную попытку пересмотра недавнего прошлого. Поскольку в 1929 году еще никто не догадывался ни о триумфальных победах под Псковом и Нарвой, ни о массовом вступлении обывателей в ряды героических защитников Отечества, генерал перенес только заводские гудки, растревожившие сонный Петро-град, с ночи на 25 февраля в ночь на 23 февраля 1918 года. Утром 23 февраля советское командование послало к Нарве несколько разведывательных групп численностью до 20-30 человек каждая. Именно эти разведывательные группы и стали, по словам генерала, «первыми вооруженными силами молодой советской республики, получившими наименование Красная армия»71.
В отличие от генерала, явно не склонного к высокому полету фантазии, его младший брат, бывший управляющий делами Совнаркома, проявил незаурядные способности в исправлении минувшего. Вообразив себя не то гениальным военным организатором, не то просто скромным спасителем Отечества, он переместил во времени все те же заводские гудки, возвестившие о падении Пскова, на более удобную для сталинской историографии дату — после полуночи 21 февраля.
По мановению волшебного пера младшего Бонч-Бруевича, утром 21 февраля под окнами Смольного выстроилась десятитысячная дивизия сестрорецких рабочих в дубленых полушубках, отороченных по борту белым мехом. Вслед за ними подошли вразвалочку батальоны морской пехоты из Кронштадта, вдали растянулись колонны войск петроградского гарнизона и несметные полки Красной гвардии, а в Смольный устремился неудержимый поток добровольцев, охваченных патриотическим порывом. Обладая столь внушительным воинством, бывший управляющий делами Совнаркома 22 февраля готовился к сражению, а 23 февраля — в соответствии с указаниями «Краткого курса истории ВКП(б)» — обратил в бегство вероломного противника и освободил Псков72. Разгромить германскую армию под Нарвой младший Бонч-Бруевич почему-то не захотел; может быть, в период хрущевской оттепели советская пресса и по этой причине о нарв-ской операции не упоминала.
Нарвский поход
Вполне реальная, судя по направлению главного удара, угроза герман-ского наступления на Петроград побудила советское командование выдвинуть на защиту столицы лучшие воинские части. Нарком по морским делам П.Е. Дыбенко лично повёл навстречу противнику соединение балтийских матросов, отлично зарекомендовавших себя при разгоне и расстреле мирной демонстрации жителей Петрограда в день открытия Учредительного собрания.
Славно покутив в Петрограде 28 февраля и прихватив с собой три конфискованных где-то бочонка спирта, революционные моряки ворвались в застывшую от мороза и страха Нарву 1 марта. Объявив городу свои личные декреты о всеобщей трудовой повинности и красном терроре, нарком по морским делам засел в штабе и занялся перераспределением спирта; братва же приступила к повальным арестам потенциальных контрреволюционеров (особенно учителей нарвской гимназии и самих гимназистов) и безотчётным расстрелам соотечественников, предварительно выгнав нарвских обывателей на улицы для расчистки мостовых от снежных заносов73.
Конфискованный спирт быстро закончился, и к вечеру 3 марта Дыбенко вместе со своим штабом покинул Нарву, увозя с собой телефонные и телеграфные аппараты. Подчинённые наркому войска охватила паника; их сокрушительное отступление удалось остановить лишь через сутки. Перехватив Дыбенко в Ямбурге (с 1922 года Кингисепп), командующий нарвскими отрядами генерал Д.П. Парский и комиссар латышских стрелков К.А. Петерсон попытались уговорить наркома вернуться в Нарву. Пасмурный с перепоя Дыбенко ответил, что его матросы «утомлены», и, приказав братве запереть Парского в одном из вагонов своего поезда, отвалил в Гатчину. На первой же остановке генерал ускользнул из вагона, вернулся в Ямбург и, приступив к исполнению своих обязанностей, послал в разведку 300 солдат местного гарнизона. Результатов этой разведки он не дождался, потому что его солдаты, выйдя из города, разбежались74.
Вечером 3 марта германские подразделения, опасаясь ночного боя в Нарве или на ее окраинах, тоже отошли от города на 15 верст назад. К полудню 4 марта небольшой немецкий отряд занял Нарву без боя и не без лёгкого удивления. Опытный боевой генерал Парский сумел всё-таки наладить оборону Ямбурга, но германская армия уже прекратила наступление, поскольку 3 марта в Брест-Литовске был подписан мирный договор. Дыбенко же вместе со своими матросами внезапно возвратился в Ямбург 6 марта, сутки терроризировал местное население и 7 марта умчался наводить революционный порядок в других регионах75.
Крыленко, променявший жезл главнокомандующего на дубину государственного обвинителя на следующий же день после подписания Брестского мира, спустя четыре года с умилением вспоминал, как рабочие Петро-града поднялись на защиту советской власти «в критическую ночь» 25 февраля 1918 года и отстояли свой город на позициях у Нарвы и Ямбурга, Пскова и Луги76. К 15-й годовщине РККА первый верховный главнокомандующий «пролетарской армией» и выдающийся специалист по организации первых показательных судебных процессов Крыленко был награжден орденом Красного Знамени «за исключительные заслуги перед рабочим классом СССР в деле борьбы с врагами социалистического Отечества»77.
Побег в ночи
Германская интервенция в феврале 1918 года имела, как стали изъясняться через несколько десятков лет, поистине судьбоносное значение для страны неизбывных дум и советов. Первыми это почувствовали петроградские жители, ибо уже 20 февраля столицу наводнили слухи о предстоящей эвакуации советского правительства в Москву. Многоопытные журналисты предрекали незамедлительный переезд Совнаркома в Москву, если германские войска оккупируют Псков. В Смольном эти обывательские сплетни презрительно опровергали, но на всякий случай непрестанно совещались с военными специалистами по единственному вопросу: не угрожает ли Петрограду германское нашествие?78
Изначально намерение перенести столицу из Петрограда в Москву принадлежало Временному правительству и получило широкую огласку после того, как 21 августа 1917 года германские войска завладели Ригой. В сентябре — начале октября 1917 года правая печать высказывала крайнюю обеспокоенность в связи с вероятностью дальнейшего наступления противника и пугала население слухами о немецких дирижаблях, разлетавшихся по осени чуть ли не в окрестностях Петрограда. Волнения по поводу военных неудач усугубляли доносившиеся с газетных полос напоминания о грандиозном немецком погроме, устроенном в Риге российскими солдатами и латышскими мародёрами в ночь перед падением города, и смутные опасения мести со стороны победоносного неприятеля79. Пресса левого направления усердно шпыняла малосильную власть за паническое умонастроение и рассматривала эвакуацию столицы как недостойную политическую игру.
Временное правительство объявило столицу в опасности и 6 октября вынесло постановление о переводе в Москву основных государственных учреждений80.Начало эвакуации было запланировано на 12 октября; само же Временное правительство собиралось покинуть столицу в первых числах ноября, но так и не сумело предпринять какие-либо действия, чтобы оставить беспредельно раскаленную большевиками почву Петрограда.
Намеченный Временным правительством переезд в Москву большевики сразу же расценили как «удар ножом в спину революции»; кто-то из министров в публичном выступлении поинтересовался тогда, не предпочитают ли представители крайних левых партий «удар германским штыком в грудь?»81. В рабочих кварталах, по свидетельству современника, «готовность правящих патриотов бросить столицу немцам и бежать самим вызвала величайшее негодование». Солдатская секция ЦИК 6 октября приняла специальную резолюцию: «Если Временное правительство не способно защитить Петроград, то оно обязано заключить мир либо уступить место другому правительству. Переезд в Москву означал бы дезертирство с ответственного боевого поста»82. За всей этой патетической мишурой скрывались, как обычно, вполне конкретные устремления, ибо перенос правительственных учреждений в другой город всерьёз нарушал планы большевиков по захвату власти.
На заседании Петроградского Совета 9 октября большевики приняли резолюцию о повышении боеспособности петроградского гарнизона и образовании революционного комитета обороны. В прениях Троцкий изложил сгоряча свою программу по организации военного руководства будущей Красной армии: «Мы приставим дуло револьвера ко лбу реакционного генерала, и он будет нашим стратегом и поведет нас туда, куда мы ему укажем»83. Когда меньшевики на том же заседании назвали его подлецом, Троцкий никак не отреагировал на оскорбление, только слегка побледнел.
Спустя всего четыре месяца после октябрьского переворота большевики целиком приватизировали замысел Временного правительства о перемещении столицы в Москву. На следующий день после падения Пскова, 25 февраля, управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич проинформировал Ленина о необходимости экстренного переселения высших сановников из столицы в провинцию. Председатель советского правительства изъявил полное согласие. И Бонч-Бруевич, и Ленин отчётливо сознавали, что главное в ремесле вождей — это вовремя смыться, только формулировали свои понятия в иных выражениях.
Вождя мирового пролетариата и его управляющего весьма беспокоили не только и, очевидно, не столько германские военные действия, сколько мас-совое обнищание и длительное недоедание жителей столицы, самоуправство демобилизованных солдат и одичание революционных матросов. Хорошо зная, чем может завершиться стихийное возмущение в «колыбели трех революций»,- вожди торопились укрыться от соотечественников за кремлевскими стенами, разместив по периметру цитадели многочисленную бдительную стражу с пулеметами. В целях сугубой конспирации своего замысла от сограждан Ленин и Бонч-Бруевич «условились всё это не разглашать, в Москву предварительно не сообщать и переезд организовать насколько возможно внезапно»84.
Во избежание каких-либо недоразумений опасливый Бонч-Бруевич заручился рапортом своего старшего брата — генерала, «разгадавшего замыслы германского командования» и авторитетно подтвердившего целесообразность переезда советского правительства из Смольного в Кремль. Для пущей убедительности генерал Бонч-Бруевич припугнул вождя мирового пролетариата информацией о беззащитности Петрограда — «магнита для немцев» — с севера и в связи с этим высоким риском неприятельского десанта с территории и прибрежных вод Финляндии85.
На закрытом заседании Совнаркома 26 февраля Ленин уведомил соратников о своём решении срочно перебраться в Москву, захватив с собой от каждого ведомства «только минимальное количество руководителей центрального административного аппарата», а также «во что бы то ни стало и немедленно вывезти Государственный банк, золото и Экспедицию заготовления государственных бумаг»86. С тех пор ленинскую тактику многократно использовали чуть ли не все диктаторы ХХ столетия: при военном перевороте брали в первую очередь почту, телеграф и телефонную станцию, а перед бегством — Государственный банк.
О конфискованном серебре позаботился секретарь ВЦИК В.А. Аванесов. По его распоряжению драгоценный металл «в медалях и вещах» упаковали в ящики, наложив на них печать ВЦИК, и специальным эшелоном доставили в Москву вместе с делами ВЦИК87.
С 27 февраля большевики прекратили всякие выплаты населению и организациям Петрограда и закрыли Государственный банк, «чтобы не потворствовать паническим настроениям»88. Вслед за этим в Совнарком посыпались телеграммы из Казани, Нижнего Новгорода, Череповца и других городов о полном отсутствии денег в банках, невыплатах жалованья трудящимся и забастовках из-за невозможности выкупить хлебный паек89. Тем временем коммунистическая пресса напечатала специальное сообщение ВЦИК: «Все слухи об эвакуации из Петрограда Совета Народных Комиссаров и Центрального Исполнительного Комитета совершенно ложны. Совет Народных Комиссаров и Центральный Исполнительный Комитет остаются в Петрограде и подготовляют самую энергичную оборону Петрограда. Вопрос об эвакуации мог бы быть поставлен лишь в последнюю минуту в том случае, если бы Петрограду угрожала самая непосредственная опасность, чего в настоящий момент не существует»90.
Теперь вожди не кидали в толпы пламенные фразы о «дезертирстве с ответственного боевого поста» — речь шла лишь о поспешном исполнении требований «текущего момента» и нескольких постановлений Совнаркома, частично заимствованных у дореволюционного Российского или у Временного правительства, «по разгрузке» Петрограда91. Чтобы убедить сподвижников и, заодно, жителей столицы в серьезности германской угрозы, «Красная газета» подняла трезвон по поводу неприятельских дирижаблей: 3 марта они вдруг поплыли невесть откуда в сторону Петрограда, но умелым зенитным огнем их удалось отогнать от города. Через несколько дней обнаружилось, что 3 марта в небо поднимался всего один дирижабль, да к тому же не вражеский, а российский, но это открытие уже ничего не меняло, — газетная утка сыграла свою небольшую роль и даже обрела долголетие92.
С понедельника 4 марта большевики приступили к эвакуации в Москву правительственных учреждений и казначейства. Одновременно Москву «разгружали» от служащих экстренно упраздняемых заведений, учащихся и беженцев: их просто лишали продовольственных карточек93. Жесткие, энергичные действия советского правительства придавали ленинской диктатуре видимость исправно функционирующего государственного аппарата.
Соратникам, никак не способным уразуметь, зачем бежать в Москву после заключения Брестского мира, Троцкий разъяснял, что смена столицы послужит наилучшей гарантией от захвата Петрограда германской армией, — огромный голодный город без правительства немцам, дескать, не нужен94. Такую же аргументацию он использовал в специальном обращении к жителям Петрограда95. Публикацию официального извещения о переносе столицы Совнарком счел полезным отложить до назначенного на середину марта съезда Советов96.
Не обошлось, как водится в таких случаях, без мелких интриг сановников. Проведав о передислокации высшего руководства, нарком просвещения Луначарский, слывший между большевиками недюжинным интеллигентом, выдвинул себя на пост петроградского воеводы. Он искренне полагал, будто его присутствие в городе могло бы смягчить у трудящихся, покидаемых своим правительством, горечь понесенной утраты. В конфиденциальной записке на имя Ленина он акцентировал еще и моральный аспект своего пожелания: «Я сознаю всю ответственность, которую беру на себя, всю тягостность, опасность, скажем, почти гибельность той позиции, которую я прошу у Вас позволения занять, но, если я не ошибаюсь, занять ее является моим долгом»97. Прошение Луначарского вождь мирового пролетариата просто-напросто проигнорировал, а к петроградскому кормилу приставил не без лести преданного Зиновьева. Несостоявшийся генерал-губернатор Петрограда, Луначарский вынужден был по-прежнему довольствоваться креслом главного мандарина советского образования.
В пятницу 8 марта «для более спокойной и продуктивной работы» ретировался в Москву наркомат юстиции, а в субботу 9 марта выбыло руководство ВЧК, взяв с собой для покрытия предстоящих расходов два миллиона рублей. До отъезда чекисты успели основать Петроградский филиал карательного ведомства и предложить коллегам арестовать «видных капиталистов» в качестве заложников98.
Поздним воскресным вечером 10 марта под усиленной охраной латышских стрелков пустился в путь и сам вождь мирового пролетариата. Его поезд с неосвещёнными окнами вагонов тихо, словно крадучись, отошёл от заброшенного полустанка на окраине Петрограда и так же скрытно прошмыгнул в первопрестольную тёмным морозным вечером 11 марта. Тайную организацию перевозки советского правительства в Москву управляющий делами Совнаркома считал впоследствии одной из самых главных своих заслуг перед партией99. Генерал Бонч-Бруевич, назначенный военным руководителем Высшего военного совета, вместе с немногочисленной свитой из штабных офицеров примчался в Москву экстренным эшелоном из 24 вагонов 14 марта — в день открытия Чрезвычайного съезда Советов100.
Среди участников съезда преобладали большевики. После долгих препирательств делегаты ратифицировали Брестский мир и 16 марта предоставили Петрограду статус провинциального города. Для страны, где символы зачастую подменяли собой реалии, лишение Петрограда прежнего титула означало по сути поворот вспять, возврат в прошлое — к допетровской обособленности и капитальной изоляции населения от «тлетворного влияния» западных демократий. Петроградский наместник Зиновьев попробовал было с трибуны утешить себя надеждой на «временный перенос столицы» и даже протащил это положение в резолюцию съезда, но собравшиеся не разделили его чаяний. Меньшевики попытались было изложить свою точку зрения на происходящее, однако, как только они начинали говорить о «дискредитации революции», неумолимый председатель съезда Свердлов лишал их слова, за что тут же получил прозвище «затыкальщик»101.
Прошла еще одна сумбурная неделя, и 23 марта Петроградское бюро ЦК РКП(б) уведомило кремлёвских обитателей, что в результате скоропалительного побега советского правительства денег в бывшей столице не осталось вообще. В городе полная безработица, запустение и паника, а «бегство по-прежнему такое, что только пятки сверкают». В ответ на просьбу о финансировании нарком продовольствия Цюрупа затребовал подробную смету, что петроградские большевики расценили как чистое издевательство. Особенно же обидел петроградских соратников Дзержинский: «Бумаги он вывез, следователей вывез, а подсудимых оставил»102. Через неделю руководство ВЧК учредило специальную комиссию «для выяснения дел, которые должны быть продолжены следствием в Контрреволюционном Отделе, и определения состава тех из арестованных, кои должны быть по этим делам переведены из Петрограда в Москву»103.
23 февраля 1918 года
В незапамятные времена глагол праздновать означал быть в определенный день праздным, то есть отдыхать, пировать и совершать те или иные обряды во славу или в память какого-либо события прошлого. Отчетливо понимая важность всенародных торжеств, нарком по военным делам и председатель Реввоенсовета Республики Троцкий провозгласил 23 февраля днем рождения Красной армии, связав, вопреки очевидности, эту дату с подписанием в 1918 году ленинского декрета об организации РККА. Вслед за Троцким генеральный секретарь, а затем генералиссимус Сталин повелел справлять день рождения Красной армии 23 февраля, связав, тоже вопреки очевидности, эту дату с «решительным отпором», оказанным в 1918 году советскими вооруженными силами «войскам германского империализма» под Псковом и Нарвой.
В 1922 году Троцкий впервые провел 23 февраля военный парад на Красной площади; в 1944 году Сталин впервые распорядился отметить 23 февраля артиллерийским салютом. Однако ни тот, ни другой не видели необходимости в учреждении полноценного праздника с объявлением 23 февраля выходным днем. Может быть, объяснение такой сдержанности вождей следует искать на уровне их подсознания, запечатлевшего все, что случилось на самом деле 23 февраля 1918 года?..
…В тот бесцветный зимний день во всех районах Петрограда состоялись митинги, посвященные обороне социалистического Отечества. Местные власти объявили о роспуске пулеметного полка в городе Ораниенбауме (впоследствии Ломоносове) и ружейно-пулеметного батальона Петропавловской крепости, не забыв упомянуть о своем намерении объединить иностранных граждан, не владеющих русским языком, но понимающих по-английски, в первый интернациональный отряд Красной армии104. В Москве же ничего экстраординарного не случилось. Под утро приплёлся, правда, обшарпанный почтовый поезд, отправленный из Минска с беженцами ещё 19 февраля, да только доставил он, к удивлению встречающих, одних лишь солдат из расформированных подразделений. По рассказам железнодорожных служащих, где-то за Минском недавние фронтовики просто выкинули из вагонов беженцев, не забыв отобрать у них продукты и ценные вещи105.
…В тот безотрадный зимний день члены ЦК большевистской фракции РСДРП, собравшиеся в Смольном, согласились вывести войска из Прибалтики, Украины и Финляндии, произвести полную демобилизацию армии и выплатить Германии гигантскую контрибуцию. Ради сохранения своей власти Ленин готов был подписаться под любыми условиями «похабного мира» с государствами Четверного союза. «Для революционной войны нужна армия, а её нет», — жёстко аргументировал он навязанное сподвижникам решение. Вождю мирового пролетариата поддакивал, как обычно, Зиновьев: «По опыту последних дней ясно, что нет энтузиазма, замечается лишь всеобщая усталость»106.
…В тот беспокойный зимний день состоялось ещё и заседание ВЦИК под председательством Свердлова. Несмотря на категорические возражения 85 его участников, 116 членов ВЦИК при 25 воздержавшихся глубокой ночью приняли продиктованные германским правительством условия безоговорочной капитуляции; двое анархистов от голосования отказались107.
…В тот же безысходный зимний день вождь мирового пролетариата приказал обеспечить в ночь на 24 февраля безотлучное дежурство технического персонала на радиостанции Царского Села, дабы радиотелеграмма советского правительства «могла быть отправлена безотлагательно и с полной гарантией»108. В 7 часов утра 24 февраля Ленин телеграфировал в Берлин: «Согласно решению, принятому Центральным Исполнительным Комитетом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 24 февраля в 4 ╫ часа ночи, Совет Народных Комиссаров постановил условия мира, предложенные германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск»109.
…В тот бесславный зимний день Ленин и его приспешники раскололи страну на два непримиримых лагеря, после чего полномасштабная гражданская война стала совершенно неизбежной. Сотрудничество большевиков с германским правительством обернулось в конечном счете не только перманентной агрессией, направленной против сограждан, но и предательством военных союзников России и международного социал-демократического движения. Подписав Брестский мир, ленинская партия поставила, наконец, точку в публичном доказательстве своего «права на бесчестие», по определению Достоевского.
Вытеснив из памяти неприятные впечатления, связанные с постыдной капитуляцией, Троцкий назначил на 23 февраля всенародный праздник. Продолжив традицию ежегодного торжества, Сталин постарался навсегда вытравить из сознания своих подданных позорное пятно на прошлом его империи.
Каждый диктатор знает толк в фальсификации минувшего и, потерпев поражение, тотчас претендует на лавры триумфатора. Так, после беспримерного разгрома вооруженных сил Ирака в 1991 году Саддам Хусейн объявил о великой победе своей страны над западной коалицией.
Но что же, в сущности, отмечают у нас в приснопамятный день 23 февраля — тактический успех германской армии или конец петербургского периода российской истории и культуры?
Сноски:
1 Красная газета, 10.II.1918. Правда, вечерний выпуск, 9.II.1918, 11.II.1918. Известия Петроградского Совета, 24.III.1918. Новые ведомости, 21.III.1918.
2 Правда, 21-23.II.1919. Известия, 21-23. II.1919.
3 Известия Народного комиссариата по военным делам, 23.II.1919.
4 Правда, 23.II.1922. Рабочая Москва, 23-24.II.1922. Известия, 26.II.1922.
5 Красная Армия в пролетарской Революции. Пг., 1922, с. 12, 36.
6 Правда, 1.II (19.I.).1918. Известия, 1.II (19.I.).1918. Декреты советской власти, т. I, с. 352-357, 365-366.
7 Известия, 15.II.1918. Декреты советской власти, т. I, с. 434-441.
8 Рабочая Москва, 23.II.1923. Правда, 23.II.1923.
9 Известия, 22-23.II.1924.
10 Правда, 23.II.1928. Красная звезда, 22-23.II.1928.
11 Правда, 14.IХ.1938.
12 Правда, 23.II.1942. Независимое военное обозрение, 2003, № 6, с. 5.
13 Вопросы истории, 1990, № 7, с. 32-44. Отечественные архивы, 1993, № 5, с. 98-111.
14 Правда, 23.II.1958, 23.II.1963.
15 Военно-исторический журнал, 1964, № 5, с. 114-117. Большая советская энциклопедия. М., 1972, т. 8, с. 100. Советский энциклопедический словарь. М., 1980, с. 380.
16 Известия, 22-23.II.1988. Красная звезда, 21-23.II.1988.
17 Красная звезда, 22.II.1992; 23-24.II.1993.
18 Российская газета, 13.III.1995. Собрание законодательства РФ № 11 от 13.III.1995.
19 Красная звезда, 23.II.2001.
20 Российская газета, 23.II.2001.
21 Красная звезда, 22.II.2002.
22 Вопросы литературы, 1990, № 8, с. 214.
23 Новые ведомости, вечерний выпуск, 13.II.1918. Врачебная газета, 1918, № 1-3, с. 22.
24 De Visu, 1993, № 1, с. 28.
25 Правда, 21.III.1918.
26 ОР РГБ, ф. 520, к. 36, е.х. 9, л. 4.
27 ОР РГБ, ф. 369, к. 421, е.х. 1, л. 7, 7об; к. 458, е.х. 1, л. 2-3. Ильин-Женевский А.Ф. Большевики у власти. Воспоминания о 1918 годе. Л., 1929, с. 19.
28 Новые ведомости, 11.II.1918.
29 Самойло А.А. Две жизни. Л., 1963, с. 233.
30 Вопросы истории, 1991, № 2-3, с. 166.
31 Вопросы истории, 1998, № 8, с. 87-93.
32 Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. М., 1924, т. 2, с. 90, 153.
33 Отечественные архивы, 1992, № 3, с. 97-106.
34 Петроградское эхо, 21(8).II.1918.
35 Новая Петроградская газета, 19-26.II.1918. Новые ведомости, 19-21.II.1918. Новое слово, 21.II.1918. Русские ведомости, 24.II.1918. Утро России, 20-23.II.1918.
36 Новое слово, 23.II.1918.
37 Гофман М. Записки и дневники. 1914-1918. Л., 1929, с. 240.
38 Утро России, 27.II.1918.
39 Гофман М. Указ. соч., с. 241.
40 Правда, вечерний выпуск, 23.II.1918.
41 Русские ведомости, 24.II.1918.
42 Утро России, 23-24.II.1918.
43 Новое слово, 24.II.1918. Русские ведомости, 24.II.1918.
44 Петроградское эхо. 21(8).II.1918.
45 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 65, л. 1. Новые ведомости, 20-21.II.1918. Новая Петроградская газета, 19-21.II.1918. Утро России, 21-23.II.1918. Декреты советской власти, т. I, с. 487-488.
46 РГАСПИ, ф. 71, оп. 34, д. 574, л. 71, 74, 78, 80, 81, 83.
47 Новая Петроградская газета, 21.II.1918. Правда, вечерний выпуск, 21.II.1918. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 357-358.
48 Новая Петроградская газета, 23.II.1918. Утро России, 23.II.1918. Новое слово, 24.II.1918.
49 Станкевич В.Б. Воспоминания. 1914-1919 гг. Берлин, 1920, с. 303-305.
50 Новая Петроградская газета, 26.II.1918. Утро России, 24-27.II.1918. Директивы командования фронтов Красной Армии (1917-1922 гг.). М., 1971, т. 1, с. 68-69, 77.
51 Красноармеец, 1919, № 10-15, с. 48-50.
52 Красная газета, 26.II.1918.
53 Блок А.А. Записные книжки. М., 1965, с. 390.
54 ГАРФ, ф. Р-130, оп. 2, д. 591, л. 20-22.
55 Правда, вечерний выпуск, 25.II.1918.
56 Известия Петроградского Совета, 24.III.1918.
57 Вопросы литературы, 1990, № 8, с. 207-208..
58 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 311.
59 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 30.
60 РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 467, л. 5.
61 Красная газета, 15.II.1918.
62 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 68, л. 1-2. Известия, 27.III.1918. Декреты советской власти, т. I, с. 495.
63 ГАРФ, ф. 3842, оп. 1, д. 31, л. 13-16.
64 Петроградский голос, 14.III.1918.
65 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 354, 357-358.
66 Красная газета, 22-23.II.1918.
67 Новая Петроградская газета, 27.II.1918.
68 Свердлов Я.М. Избранные произведения. Статьи, речи, письма. М., 1976, с. 144-149.
69 Ильин-Женевский А.Ф. Указ. соч., с. 43, 46-47, 58-59.
70 Декреты советской власти, т. II, с. 334-335.
71 Красная газета, 23.II.1929.
72 Знамя, 1955, № 4, с. 154-158.
73 ГАРФ, ф. Р-1005, оп. 1а, д. 1288, л. 32-37. Петроградское эхо, 25.IV.1918. Известия, 4.V.1918.
74 Петроградский голос, 24.III.1918. Известия Петроградского Совета, 8.V, 10.V.1918. Военно-исторический сборник. М., 1919, в. II, с. 194-218. Военно-исторический журнал, 1966, № 10, с. 125-128.
75 Известия, 4.V.1918, 14.V.1918.
76 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 76, л. 22-23. Известия Петроградского Совета, 3.IV.1918. Рабочая Москва, 23.II.1922.
77 Правда, 23.II.1933.
78 Новые ведомости, 21.II.1918.
79 Русское слово, 22-29.VIII.1917. Современное слово, 6.IX.1917. Вечернее Время, 5-15.IX.1917.
80 Биржевые ведомости, 6-7.X.1917.
81 Биржевые ведомости, вечерний выпуск, 6.Х.1917.
82 Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1992, т. 3, кн. 6, с. 231.
83 Биржевые ведомости, вечерний выпуск, 10.Х.1917.
84 Бонч-Бруевич В.Д. Избранные сочинения в трёх томах. М., 1963, т. III, с. 145.
85 Бонч-Бруевич В.Д. Указ. соч., с. 146. Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М., 1957, с. 262-263.
86 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 70, л. 1-3. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 398.
87 Советские архивы, 1988, № 6, с. 49-52.
88 Новая Петроградская газета, 27.II.1918.
89 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 75, л. 13-18.
90 Правда, 1.III.1918. Известия, 1.III.1918. Декреты советской власти, т. I, с. 500.
91 Декреты советской власти, т. I, с. 521-522, 525-526.
92 Красная газета, 5.III, 9.III.1918.
93 Красная газета, 5.III, 8.III, 9.III, 12.III.1918.
94 Новая жизнь, 12.III.1918. Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1990, т. 2, с. 74.
95 ГАРФ, ф. Р-130, оп. 2, д. 591, л. 28.
96 РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 74, л. 1об.
97 РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1170, л. 1-2.
98 Красная газета, 8.III.1918. В кн.: Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов. Казань, 1996, с. 51.
99 РГАСПИ, ф.124, оп. 1, д. 237, л. 10. Бонч-Бруевич В.Д. Указ. соч., с. 152-155.
100 Новое слово, 15.III.1918.
101 Новые ведомости, 16.III.1918. Стенографический отчет IV Чрезвычайного съезда Советов. М., 1920, с. 71. Садуль Ж. Записки о большевистской революции, 1917-1919. М., 1990, с. 209-210.
102 РГАСПИ, ф. 466, оп. 1, д. 1, л. 2.
103 В кн.: Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов. Казань, 1996, с. 57.
104 Красная газета, 24.II.1918.
105 Утро России, 24.II.1918.
106 Седьмой экстренный съезд РКП(б). Март 1918. Стенографический отчёт. М., 1962, с. 265-271.
107 ГАРФ, ф. Р-1235, оп. 18, д. 8, л. 1-29. Правда, вечерний выпуск, 25.II.1918.
108 Ленинский сборник, XI, с. 27.
109 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 381.