Опубликовано в журнале Континент, номер 122, 2004
Нина ГОРЛАНОВА — родилась в Пермской области. Закончила филологический факультет Пермского государственного университета. Автор (в соавторстве с Вячеславом Букуром) “Романа воспитания”, повестей “Учитель иврита”, “Тургенев — сын Ахматовой”, “Лидия и другие” и т.д. Печаталась в журналах “Звезда”, “Знамя”, “Континент”, “Новый мир”, “Октябрь”. В 1996 вошла в shortlist претендентов на Букеровскую премию. Живет в Перми.
Бег времени
Эта история любви обрушилась на меня бурно, как водопад. Дело происходило летом в Питере — шел второй день Великой Жары. На небе показалось облако в виде кукиша и сразу же испарилось. Нора (Элеонора) приготовила себе и мне влажные марлевые повязки, которые нужно было прикладывать к носу, чтоб продышаться — так советовали по радио.
При этом у Норы была хризантемная стрижка (все волосы завихрялись по часовой стрелке), а цвет — с фиолетовым оттенком. И в глазах у меня стоял фиолетово-сиреневый туман. В общем, мы обе так плохо соображали от этой жары, что про нее же и забыли (марлевые повязки так и не были надеты).
В свое время мы вместе с Норой учились на первом курсе филфака, как вдруг заболела ее питерская тетя, и вся семья их перебралась в город на Неве.
В 1999 году издательство “Лимбус-пресс” пригласило меня в Санкт-Петербург для работы над моим романом. Через своего редактора я разыскала Нору, и она пригласила меня в гости.
— Нора, это твой портрет? Словно негатив фотографии… А кто написал? Что за техника?
— Темпера на доске. Муж мой написал. Кстати, о грузинах: они чем старше становятся, тем чаще встречаются с друзьями. Давай выпьем чего-нибудь сухого за то, чтобы чаще встречаться!
И вот тут-то ее история любви обрушилась на меня, как водопад (видимо, что-то такое нам требовалась как лекарство от жары)…
— Букеты пудовые носил моей подруге — знаменитой Кате-клоунессе, — Нора покачала головой. — И началось-то все с того, что она — подруга — попросила меня проверить его на донжуанность. Мол, назначь свидание — якобы ошибись номером, а потом разговори…
Но как проверять человека на донжуанность, нет, нет! Тем более, что он только что стал знаменит как сценарист! На заре перестройки Ленфильм снял картину о бомжах — все газеты обсуждали.
Но даже не в этом дело, а в том, что его звали Николай!
У Норы кругом Николаи и Алексеи.
На четвертом курсе ей нравился Николай с третьего курса. Давясь томом политэкономии в читалке, она смотрела на него, но он ее не замечал.
Затем был роман с Алексеем — в 77-м году. Запомнила год, потому что он говорил про эти семерки: “два топорика”. Тут нужно заметить, что Нора была маленького роста. Ей казалось, что ее не замечают — старалась привлечь внимание: носила много оригинальных золотых колечек. Алексей просил ее снимать все колечки вечером — якобы они его царапают. В общем, однажды ночью он тихо ушел от нее со всеми колечками и исчез.
Вскоре за Норой стал ухаживать Николай… по фамилии Алексеев! Это сочетание так ее настораживало, что она в конце концов рассталась с ним.
Затем ей понравился тележурналист Алексей. И хотя отчество у него оказалось — Николаевич, однако Нору это совершенно не тревожило. Но он вдруг заявил:
— Ты слишком сильно меня любишь!
— А я думала: любви много не бывает.
Ну, а он так не думал…
Когда-то бабушка Норе обронила: “В нашем роду женщины счастливы через поколение. Я не была счастлива, твоя мама да, была, а тебе вот опять не везет”…
— Зачем бабушка тебе про это сказала — словно запрограммировала? — с сомнением тогда спрашивала у Норы подруга Катя.
А теперь что — та же Катя втаскивает Нору в сомнительную историю. Да еще снова на горизонте Николай. Не надо!
— Он приехал из Грузии, но уже насквозь пропариженный, неужели тебе совсем не интересно, Нора? — уговаривала подруга. — Ну, ты же знаешь, с каким подозрением я отношусь к мужчинам с длинными ресницами! Надо проверить его, надо.
И вот Нора покорно позвонила. И он согласился на свидание. Она сразу бросила трубку (проверила ведь уже). А у него там, где снимал комнату, оказывается, был определитель номера. И он пришел! С вином, которое ему с проводниками присылали родители из Тбилиси.
Во время ужина Нора зажгла 2 свечи (проверять так проверять).
— Ешьте, у меня салаты комбайн режет, я не устаю.
— А комбайнер? — Когда Ник спрашивает, два пальца сжаты на обеих его руках — большой и указательный.
— Что?
— Комбайнер есть? Харашо, что нэт (она не поняла, он акцент иногда невольно подпускает или зачем, ведь может говорить совершенно без акцента). А вот бокалы эти красивые, только отливают нефтью — словно пленкой покрыты, и не располагают к питию. Дай другие.
Она поставила два металлических кубка, в свое время их не украл вор Алексей, поэтому они сохранились.
— Что за медальон на груди? — спросил он и нырнул носом в вырез футболки. — Родинка овальная!
Когда Николай только вошел в прихожую, он показался ей — с первого горяча — чуть ли не уродливым: такая челюсть — на ней еще одно лицо разместить можно.
А после первого бокала ей уже казалось: он так по-грузински красив, что ему не хватает шрама на лице. “Это я выпила, и все стало голубым и розовым”.
Сказала Николаю про нехватку шрама, а он сразу: “Откроем салон для красавцев — ШРАМ НА РОЖЕ? Вам какой шрам — от сабли или от кулака с когтями?”.
— Нора, я сейчас осушу еще несколько бокалов, мои остроты будут становиться все более плоскими, поэтому я заранее прошу меня извинить… А ты больше не пьешь?
— Я пьянею от присутствия пьющих.
— Это надо запатентовать! Откроем ресторан, где один пьет, а все пьянеют от его вида. Общество непьющих алкоголиков. Ну, как от эротической картины — все же заряжаются…
На другой день он повел ее на свой фильм. Там достоверно все: один спившийся математик работает дворником — шапку низко на глаза натягивает, чтоб не узнали. “Я подсказал это режиссеру”, — заметил Ник. “Губенки дрожат — терпеть не могу, когда мужик без яиц”, — запомнилось из реплик.
— Норочка, вот что значит советская пленка — видишь тут: стайка комаров в эмульсии застряла, в цехе летали, значит.
— Все равно гениальный фильм, — отвечала Нора. — Бомж говорит “демоглобин” — вместо гемоглобин!
И у Ника гениальная походка… А при чем тут походка?
В воскресенье он ушел от нее в девять утра, а уже через три часа прислал срочную телеграмму: “Нора, будь моей женой!”
А еще через неделю она заметила, что сны изменились.
Дело в том, что ей уже месяц снилось, как она усыновляет ребенка. Нора делала материал о привокзальных беспризорниках (их тогда было еще немного, поэтому они сильно поразили ее). И вот во сне она моет в ванне мальчика лет восьми, расчесывает его, кормит — он открывает рот воронкой, как птенец в гнезде. А с появлением Ника все эти сны прекратились.
Подруга Катя потом звонила и во всем обвиняла Нору:
— Есть у тебя какая-то беспощадность. Это беспощадность маленькой женщины! Вам — маленьким — трудно сравняться с нами, большими, сил мало. Вот вы и становитесь беспощадными к себе, чтобы сравняться. Ну а потом переносите свою беспощадность на всех… Ты играешь роль женщины-девочки, а на самом деле…
Тут Нора повесила трубку. Она поняла логику подруги: Кате, как всякой крупной женщине, хочется представлять себя трепетной птичкой. А на самом-то деле!.. Недавно Нора писала статью о коммунальщиках и договорилась с базой, что Кате продадут большую ванну (тогда еще только по знакомству можно было решить такую проблему). И вот приехали вдвоем на базу. Так Катя прямо в шубе легла в ванну, чтоб примерить — не мала ли — в окружении трех грузчиков.
У Норы, конечно, были свои проблемы. Корректорша заметила недавно:
— Какие у вас опечатки, Норочка! “Переспика” вместо “переписка”.
Но даже не в этом дело (сказала мне Нора). Тронуло, что Ник в свои сорок искал ровесницу, а не гонялся за юными и длинноногими.
Да, он был некогда женат, но давно жену увел от него богатый сосед еще в Тбилиси. Детей нет.
На этом месте я переспросила Нору:
— Богатый сосед?
— Очень богатый. Так говорил Ник. Мол, жена прямо вокруг него — соседа — обвилась, как виноградная лоза, правда, довольно увесистая…
— Очень богатый. Ты прости, что я, как в сериале, но что значит “очень богатый” в советское время?
— Ну, якобы он мог пригласить 500 человек в гости и ни одной вилки не занять у соседей.
Вскоре у Ника появилось много забот: раньше все не получалось поменять квартиру из Тбилиси. А тут в Грузии началась война, его квартиру заняли. Тогда он приехал и пошел к одноклассникам — те выгнали наглецов. Потом все же удалось продать эту квартиру — есть кодекс кавказца, одноклассники вступятся…
Ник сумел приобрести в Питере “хрущевку” — в рабочем районе, но зато до Невы семь минут ходьбы, уже в мае корюшкой пахнет — ее ловят и продают в киосках.
Вскоре рядом купили жилье родители Ника — они навсегда покинули Грузию. Он часто упоминал, что отец “журит” его. На полном серьезе — это в сорок-то с лишним! Подруга Норы (не та, клоунесса, а другая — Вика — говорила по этому поводу: инфантил).
Знакомя Нору со своими (мать — грузинка, отец — украинец), Ник сказал:
— Великий человек! Я не преувеличиваю. Отец — великий человек. Всегда умеет заработать деньги!
Вскоре выяснилось, чем зарабатывает отец — гороскопами для… кошек. Ну, не простых, конечно, а разных там колумбийских и сиамских.
Ник отремонтировал “хрущевку”, эффектно всюду развесил свои картины. Удачно сумел сдать свою квартиру иностранцу. Общался с ним на своем нахальном английском, правда, так и не вспомнил слово “мусор” — пальцем показал, куда нужно выносить мусор. Рассказывал Норе, что у англичанина под пиджаком — футболка с портретом Гагарина в космическом шлеме. “И знаешь: смотрится!”
Он был очень буржуазен: замечал любой новый коврик в квартире друзей.
А писал о бомжах! Почему? Она не понимала.
А у Норы от мира маргинального была только мышь, которую она звала почему-то по отчеству: Савватеевна. Мышь появлялась по вечерам, когда Нора и Николай молча смотрели телевизор. Как-то Савватеевна отличала голос живой от голоса из ящика. И выходила, потому что думала: хозяев нет.
— За преодоление морозов в природе и творчестве! — Это был уже новогодний тост Норы — вскоре после их регистрации в ЗАГСе.
— Любой питерец и москвичоныш добиваются всего, а я что — не могу, что ли?
У Ника начинались проблемы с работой: один сценарий никто не брал к постановке, другой застрял на средине и не хотел сдвинуться с места.
Но Нора поминутно ухаживает за розами, что он подарил. Трогает, вздыхает: вянут! Ставит то в горячую, то в уксусную воды, вдруг начинает сыпать в вазу аспирин, два раза в день концы подрезает и разбивает молотком. В 12 ночи стала бить молотком по концам роз, пришел сосед ругаться — что вы стучите.
— Знаете, — сказал ему Ник, — ваша светлая рубашка к этому пиджаку не подходит!
— Вот что: поедем завтра с утра на дачу, — осенило Нору. — Там так… у тебя сценарий полетит просто!
Дачу она после смерти родителей сдавала, но недавно арендаторы съехали.
— Кто изобрел крылечко? — спросил Ник, когда входили в дачный домик. — Запатентовал? Наверно, нет! А сколько бы денег сейчас получал человек!
Упал, сломал палец. Приехали в больницу. Когда палец загипсовали, первым делом Ник спросил: а кто изобрел гипс?
— Кажется, скульптор, у которого кошка сломала ногу. А что?
— Он запатентовал это изобретение? Что ты смеешься! Ну, конечно, дело не в деньгах, а в их количестве.
Она с неделю называла его “Ваше Количество”.
— Что в коробке, Ваше Количество?
— Купил чашки чайные, похожие на инопланетные — словно занесенные из альтернативной истории. Дешево. Удачно!
Любил удачу в делах денежных. Сначала только отдельные фразочки проходили. Когда она сказала, вернувшись из командировки, что в Москве в гостинице “Россия” в номере были даже… нитки всех цветов и иголка, Ник спросил:
— А денег там не положили?
— Ты прямо как в “Подростке” у Достоевского — он миллион хотел заработать.
— И заработал? — со жгучим интересом спросил Ник.
У него оказались странные пробелы в образовании. Мог, например, спросить: “У Гомера что стоит почитать?” (а у Гомера не собрание сочинений).
Норе это казалось забавным. Она читала все, что читали в Питере, отдаленно в юности была знакома с Довлатовым, пару раз оказывалась в одной компании с Валерием Поповым. У нее уже к сорока годам было имя в журналистике, заработанное собственным юмором. Кроме того, половина тележурналистов — ее однокурсники, и все это было брошено под ноги Нику, но никак не срабатывало. Дела его не шли, он начал много пить.
Один раз не явился ночевать.
— Моцарт шел жену предупредить, что на обед не придет, а ты!
— Тоньше делай сочни (в чебуреках).
— Я специально толще делаю, чтоб можно было наесться — мало фарша. Не ходила за гонораром сегодня — заснула под утро и весь день проспала. Ты же не даешь мне ни копейки…
— Так мне нужна машина! Я уже сдал на права.
— Смотри, Ник: в рекламе как легко они с рюкзаками вспархивают в вагон электрички, а уж я-то знаю — с рюкзаками трудно залезть в вагон! Сама на электричках ездила на дачу.
— Нора, забудь об электричках! Завтра покупаю машину.
— Какую?
— Ладу-112. Знаешь, это не машина, а такой веселый парень, все время рвется в скорость — я опробовал (покупал с рук).
Нора заметила: стоило ей полюбить Ника, как мужчины вдруг стали всюду с нею знакомиться. На обед она ходила в одно и то же кафе “Красавица”. И вот сосед по столику рассказал ей, как в детстве сбежал из дома, родители — в милицию, а там уже все знали — по ТВ шел фильм о Джеке Лондоне, и множество подростков побежали поступать в мореходки… Он так просил у Норы номер телефона, этот бывший подводник, но она — конечно — сказала, что замужем.
Дома она между прочим пересказала эту историю Нику — вдруг ему в сценарий куда пригодится — хоть и не про бомжей, но все-таки. А он страшно занервничал:
— Этот подводный флот и на суше найдет свою цель! — и вдруг сказал диктору Осокину: — Да пошел ты, козел! (И выключил ТВ. А в чем он виноват — ведущий? В том, что Ник не успешен?)
Впрочем, все можно понять: сценарий не идет, вот он и срывается.
Налил себе рюмку водки, быстро произнес тост:
— Творческих узбеков, как говорят у нас в кино!
— Зачем ты стал писать штампами и блоками? — спрашивала она, тут же целуя мужа, чтобы затмить резкость.
— Тут штамп, там блок — глядишь, и доллар в уголок!
Ник в это время получил грант (ну, что значит получил — Нора помогла через своих знакомых). Такой большой грант: три тысячи долларов! Так долго отмечал. Она сказала наконец:
— Ты, конечно, очень здоровый, но любое здоровье подвергается воздействию грантов.
Когда через неделю по ТВ говорили о вирусе, подобном СПИДу, который нашли в Чернобыле, Ник заявил:
— Все, снимаю с себя нравственные вериги!
Нора думала, что это такая шутка.
На другой день она увидела у магазина косметики машину мужа, села и спросила:
— Странно: что ты тут делаешь?
А в это время впархивает через заднюю дверь молодая синеволосая девица:
— Тетенька, куда вас подвезти?
Свитерок у молодой — мохеровый, серый, шерсть клубится в виде завитков, а Нора скрючилась улиткой и не знала, как достойно выйти… Потом руками задвигала, как черепаха, в разные стороны. Вышла.
Подруга Вика говорила: надо губы утром массировать зубной щеткой, чтоб сохраняли упругость… и подбородок рукой не поддерживать, а то на шее морщины.
— И вот что, Нора — прекрати носить коричневое! (Это уже третья подруга вещала — Галка) Мужчины на коричневое не реагируют. Не сексапилен этот цвет.
— Я еще месяц назад помаду на его плавках нашла… но он уверял меня, что это мой цвет. А сейчас я вспоминаю, что он покраснел блудливо.
Когда Ник приехал за вещами, она ела половинку хурмы, и косточки громко упали на пол.
— Вот-вот, — сказал он, — нет ковра! А если б у тебя на полу лежал ковер, косточки упали бы бесшумно.
Вдруг она увидела с неприятной отчетливостью… он — лысач, настолько брюзга, что первый звук, который он издает (перед фразой): брю-у…
В сердце сделалось — словно море, и волны ударяют одна за другой, как бывает в бурю. Что я в нем находила? Бочка дегтя и всего одна ложка меда.
— Жен обижают все, — сказала она Нику как можно спокойнее.
— Точнее, так: все жены обижаются.
— Когда я люблю человека, люблю его кормить. А вдруг месяц назад стало неохота готовить. Ведь еще месяц назад стало…
Вскоре они развелись.
Но она не сумела поставить точку в отношениях — осталось многоточие. Ник часто звонил:
— Тебе сам Николай Спасибко звонит! — и потом сетовал, что не везет.
Норе долго не удавалось освободиться от жалости к нему и себе, хотя работала больше прежнего и ко всему прочему согласилась вести колонку в новой женской газете “Катюша”.
Еще пересекались в разных компаниях. Подруги Норы (с клоунессой Катей помирились) стали звать его “прихехешник”, но и он не оставался в долгу. Одну звал вороною, хотя она — Галка (Он зовет меня вороной, хотя я — Галка). Вику он высмеивал за ее сережки “до пупка”. Кате сказал, что эта страна не предназначена для проживания — “как ты тут осталась, зачем, с твоей-то известностью”!
— Надо уметь находить бреши и ниши. Ниши и бреши. Я умею, — отвечала Катя.
Вдруг Норе замаячила ниша в Швейцарии.
Пригласили на конференцию по гендерной тематике. Все оплачивалось: дорога, проживание. Она обрадовалась возможности переключиться. И там вдруг в какую-то минуту почувствовала себя совершенно спокойной. “…Ну просто, как большая! Горы вокруг, какая-то из них Монблан (но они мне не представились)”. Так писала она подругам по электронной почте. “На роскошных длинных ногах — высокогорное шоссе”.
Отправилась в Шильонский замок, где Байрон накарябал свое имя. Была ли там — в подземелье — подстилка для шильонского узника? Неужели он спал без?
“Колечко купила — ну, болезнь, сами понимаете”.
Ей отвечали: “Ник спал на горящем диване, от которого осталось 30 сантиметров. Но жив и невредим”.
Да, жив и невредим. Только после пожара две недели он выхаркивал такие черные сгустки — из каждого можно развести целую бутылку чернил! Так он рассказывал Норе, когда она вернулась и позвонила.
Между тем он опускался и все больше становился похож на своих героев — бомжей.
В гололед она катилась по улице вниз, а впереди катился по тротуару Ник. И она его чуть не сбила, катясь, и крикнула: “Еду за гонораром, спешу”.
— А деньги опять маленькие, — крикнул он вслед.
Она хотела спросить: где твоя машина — пропил, небось, но промолчала.
На другое утро выглянула в окно — на скамейке кто-то спит! Он? Испугалась. Нет, не так. Пожалела. Побежала вниз, но это оказалась шуба — сосед с 4 этажа ночью выкинул шубу жены (поссорились).
Вдруг Ник стал звонить Норе, Кате, Вике и Галке, со всеми вел разговоры о любви, о том, как получилось, что у них нет детей… и даже о приемах предохранения от беременности. Подруги затем долго перезванивались в недоумении.
Но все быстро выяснилось: он три дня писал рекламу презервативов и создавал себе атмосферу.
Оказалось, что у него талант — стал в рекламе много-много-много зарабатывать, купил много-много квартир, все их сдавал.
В январе 1997 года у Ника умер отец. В крематории Ник подошел к Норе, посмотрел на рукав ее шубки и сказал тихо:
— А рукав-то протерся! Новую шубку нужно.
Боже мой, да что это с ним! Ведь он так любил отца, почему шубка, при чем тут рукав? Это его жена там стоит — вторая уже, кажется, после меня. Да, шубка у нее новая… конечно. Но все равно! Ведь это похороны.
На другой день она поехала на могилы родителей. Потянуло.
Отец Норы во время войны приехал с фронта в Пермь в командировку. И все думал о матери: спаслась ли от немцев на Украине. Евреев немцы расстреливали. И вот шел он по городу: темно, в поле его зрения светилось всего одно окно. Он постучал в этот дом.
ОТКРЫЛА МАТЬ! Эвакуировалась!!!
И она рассказала: так одолели в ночи мысли о сыне, что не могла спать, зажгла свет и сидела. Ее хозяева уехали в гости.
Бог посылает такие совпадения! Только Он!
На обратном пути с кладбища Нора решила зайти к Вике. Позвонила по сотовому. “Да, заходи, моя радость! Я дома”. И вдруг Нора увидела: впереди идет Ник. Она не знала, живет он сейчас здесь рядом или просто спешит к приятелю. Вот он подошел к углу дома и… на морозе начинает разуваться. Ну, неужели по снегу будет ходить — закаляться? Но нет! Он… берет из кармана деньги и кладет в носок!
— Но это еще не все, — сказала мне Нора. — Несколько месяцев тому назад включаю телевизор — показывают Ника! Он организовал ночлежку для бомжей — на свои деньги. То есть не только на свои — привлек разных спонсоров еще, но все-таки… Представляешь: якобы даже сам пробует там лобио: вкусно ли готовит повар!
— Поняла! Это был первоапрельский розыгрыш? Клип смонтировали из двух разных… И что: он тебя подозревает?
— Ниночка, это не розыгрыш. Он на самом деле открыл такой приют.
— Так. Он открыл. Для бомжей. Прости, что я, как в сериале, все повторяю! Ну, ты что после этого — опять много о нем стала думать?
Нора показала мне две иконы: святого Николая и святой Нины.
— Она ведь Нина Грузинская! — сказала она мне со значением.
— По-моему, святая Нина — еврейка.
— Да, еврейка, но крестила Грузию. И вот я стала за Ника молиться.
Нора стала за него молиться, и он начал опять часто-часто звонить: мол, жена не разрешает тратить деньги на приют для бомжей. Недавно приезжал в гости.
Я уже видела, что Нора с крестиком (блузки мы расстегнули, потому что жара). Она сама стала рассказывать: мама была внучкой священника и перед смертью просила дочь окреститься. В 1985 году Нора пришла в храм. Батюшка спросил:
— Вы на коне сюда прискакали?
— Простите-простите! Я с работы, поэтому в брюках…
Я уже обувалась в прихожей, когда Нора скороговоркой произносила: год назад исполнилось 55 лет — вышла на пенсию. И вдруг в жизни образовалась такая пустота, хотя подруги есть, книги.
— Это печень, — сказала я, — надо но-шпу пить.
— Это не печень. Ведь когда я увидела, что Ник открыл ночлежку, печень была та же, а я так обрадовалась! И поняла, что могу за других радоваться. Значит, надо уметь дожидаться хороших новостей. Великое дело — бег времени.
— Великое! Великое!
Собиратель взглядов
Роман написал роман. Вывесил в Интернете.
Пришел спросить, прочла ли я его. Мол, по телефону не мог, потому что потерял мой номер. Я не прочла (еще не умею заходить в Интернет, только почтой пользуюсь).
Темные очки, не женат. Изысканные манеры (ручку целует).
А был вечер, я убирала “снег” — внуки играли в зиму, и я разрешила им накрошить белый пенопласт. Говорю гостю:
— Я лишь часик смогу с тобой посидеть, сегодня ну очень устала.
“Снега”, который я убирала, было так много, что я думала: Рома все понимает (как я наигралась с внуками). Но он посмотрел на меня с удивлением. Тогда я решила водкой компенсировать гостю свою вялость в беседе.
— Слава уехал на курсы иврита, а я не пью. Поэтому ты сам наливай и произноси тосты.
— Чтоб писались романы и наполнялись карманы. — Он браво выпил и добавил: — Я надеюсь, что Букур сейчас мысленно с нами!
Мысленно с мужем была потом я, говоря: эх, Славочка, опять я без тебя застряла в какой-то истории…
Игра на понижение началась сразу после первой рюмки. У Ромы есть друг Белов. Я тоже его знаю. Рома стал называть его не Белов, а Еблов. Я смолчала, решив, что это такой у них юмор.
Второй тост у гостя случился такой:
— Чтоб к девяти утра не ходить на работу и получать много денег!
Я опять промолчала.
— Это и к вам относится, Нина Викторовна!
Нет, это ко мне не относится. Я всю жизнь ходила к девяти на работу — почти всю жизнь. В вечерней школе — к девяти через день, зато в две смены…
— Рома, а где сейчас Белов? Давно о нем не слышно ничего.
— Я вам расскажу. Мы стояли на остановке — большая компания, вдруг он — шасть — на крышу минимаркета! И ловко так залез, как обезьяна. По голой стене. Стал кричать: “Инопланетяне захватили землю! Очнитесь, люди!” Долго кричал, мы просили его прекратить, он не слушал, потом мы ушли, а его увезли в больницу…
— Люди очнулись, — сказала я. — Но как же его жалко!
Рома сделал жест рукой: не надо — Белов до этого увел у него девушку и писал ей в стихах: “Ты вокзал, твои глаза в огне!”. Рома хотел ему даже морду набить за это: что значит — “ты вокзал”, все едут, что ли…
— Ну как брата по разуму все равно ведь жалко его, — настаивала я.
Рома в ответ стал ощупывать или рисовать что-то руками слева от себя. Наконец выяснилось, что он изображал не что-то, а кого-то, то есть конкретно — девушку с рыжими кудрями (ему после двух рюмок водки “Флагман” казалось, что кудрявость он запросто взмахами рук передает).
В общем, оказывается, он очень дорожил той, которая “вокзал”, то есть не вокзал. Сегодня с нею окончательно поссорился. Точнее — она с ним. Он уделял этой рыжекудрявой девушке столько внимания, угощал ее красным вином, а она в ответ: “Мне нужно бежать, я спешу”.
— Нина Викторовна! Внимание сейчас стоит несколько граммов дерьма! Нина Викторовна! У меня телефон в квартире по трое суток молчит! А когда я сам звоню — уделяю внимание кому-то — это ни во что не ставится. Я никому не нужен.
Тут вошел наш сосед по кухне и попросил тридцать рублей. Я сказала, что могу дать только пять. Сосед плюнул и ушел.
— Нина Викторовна, вы что — в коммуналке живете?
— Да.
— А я этого не знал. Нина Викторовна, да что же это такое!
— Рома, слушай: ты считаешь, что никому не нужен? А я думаю так: раз не нужен, два не нужен, но не стоит опускать руки. Если все время уделять внимание всем, то рано или поздно… Жениться тебе нужно, вот что! Будешь уделять внимание детям, а они знаешь как ценят это!
— Нет, жениться — это не для меня. Я сам пятый ребенок в семье. (А я-то думала, что он единственный избалованный). Нина Викторовна! Я уж знаю, что такое семья… Нет, не для меня. То есть если бы я встретил такую… которую бы полюбил, то я готов жениться лет на пятьдесят, но я пока не встретил.
— Ром, так если ты сначала дашь понять девушке, что готов жениться лет на пятьдесят, она в тебя сразу влюбится, и если будешь вкладываться в семью, то вот и счастье.
Тут гость посмотрел на меня внимательно: вроде, пойму ли я его, способна ли вообще на это. И махнул рукой: будь что будет, а попробую объяснить.
И объяснил.
В общем, он — СОБИРАТЕЛЬ ВЗГЛЯДОВ. Идет человек, а все на него смотрят. А он собирает их взгляды — эту энергию!
Вот оно что! Видали мы таких собирателей взглядов, прямо скажем, перевидали… Один наш друг вот так всю жизнь сватался к славе-известности, да она не хотела его, и человек спился. Другой тоже сватался к славе-известности… Ладно. Хватит.
Не знает ни один мудрец, ни один провидец на свете, как сочетать жажду славы и счастье! Никогда они не сочетаются. Даже если слава придет, ее же всегда кажется мало, там бездна — на путях потребления… хочется все больше и больше.
— Нина Викторовна, вы меня понимаете?
— Нет. Разве мы для того родились, чтоб СОБИРАТЬ?
Он еще налил, еще выпил. Подумал. И вдруг повернул разговор:
— Я не для себя собираю взгляды! А чтоб потом их в роман вставить. Да, в роман! Находить интересное и в роман это все. Но кругом!.. Эх! Все такие неинтересные! Серые!
— Рома! Ты — как дитя. Тебе сколько лет?
— 34.
И в 34 года он все еще ничего не понял! Интересность никто не отдаст ведь даром-то! Это не грибы — нельзя собрать интересность, как грибы. Надо самому быть интересным, чтоб в ответ тебе интересное сообщали.
— Рома, а ты знаешь закон сообщающихся интересных сосудов? Надо отдать десять единиц интересного, чтоб получить одну единицу… Так же и с вниманием-любовью: ты отдал десять единиц — получил одну.
Он долго смотрел на меня вопросительно: компьютер работал, но не сходились цифры. Если взамен на десять единиц любви — одну получаешь, то куда деваются остальные?
Я сама задумалась. Куда они деваются — девять-то единиц любви? Раз каждый, отдающий десять, получает одну, кому достаются остальные-то? Ведь не исчезают же бесследно? Наверное, Господь посылает эту любовь избранным, своим любимцам, которые заслужили добротой, святостью.
— Что вы молчите, Нина Викторовна?
— Рома, ИНТЕРЕСНОСТЬ ДЛЯ РОМАНА вообще не приходит из разговоров! Только в процессе собственной жизни, своих поступков она появляется, Бог дает.
— А помните, у Фолкнера, а — может — не у Фолкнера… Я литературу совсем не знаю. — Он еще раз налил и выпил, после чего забыл о Фолкнере.
Но я не забыла, что обещала час времени гостю — час истек давно. И я стала говорить, что все — пора мне спать ложиться.
— Так я еще вам стихи свои не почитал!
— Ну, прочти одно стихотворение.
— Одно и самое маленькое? — саркастически уточнил он.
Тут зашел сосед опять. Он был милостив:
— Ну, ладно, давай свои пять рублей!
Я протянула ему приготовленную купюру. Рома забыл про стихи. Так что от стихов сосед меня спас! И всего за пять рублей.
— Нина Викторовна, вы что — в коммуналке живете? — спросил Рома.
— Да.
— А я этого не понял.
Оно и неудивительно, что не понял — он уже водку наливает, не отвинтив пробку — долго соображает, отвинчивает, выливает остатки (полбутылки было и нет, но я уже рада — сейчас гость уйдет, значит).
— Рома, все — мне спать нужно ложиться.
— Давайте покурим (достал сигареты).
— Нет, я курю мало, а ты покури на улице.
— Мне нужно позвонить. — Он достал сотовый.
— На улице позвони, а? Белые ночи ведь, светло. Я так спать хочу.
— Вы меня просто гоните!
— Но мы сидим уже больше двух часов. А я провела день с тремя маленькими внуками!
— Я водку не допил.
— Допил. — Он перевернул бутылку — да, допил.
— Нина Викторовна, вы же красивая женщина!
Вот так. Я уже стала красивой. Видимо, забыл, сколько мне лет, про мужа моего тоже…
— Нина Викторовна, как же так: Интернет есть, а вы не зарабатываете. Я рекламу пишу для “Серебряного дождя”… Так что, Нина Викторовна, покурим?
— Я же сказала: не хочу.
— Как это так, чтобы я не покурил с Горлановой за литературу…
Он думает, что в таком состоянии смог бы говорить со мной о судьбах русской литературы! Да, думает… И уже заговорил:
— Через двадцать лет книги выходить не будут, потому что бумаги не будет — лесов не будет, все, экологическая катастрофа.
— Я вчера читала, что наоборот — конец света — это ЗЕЛЕНАЯ ЗИМА (всемирное потепление, наверное, имелось в виду — в ирландских мифах я такое вычитала).
Гость ушел в туалет. И тут вошла моя дочь Агния. Когда Рома вышел, он остановился в недоумении (откуда взялась девушка). Но я, пользуясь тем, что он уже в коридоре, подвинула ему его сандалии:
— Давай с Богом иди, Ромочка, а то один наш гость после водки зимой вышел и лег на скамейку под нашим окном — заснул! Его уже снегом запорошило, но тут — к счастью — шла моя дочь и увидела.
— Нина Викторовна, что вы говорите! — Он ушел с оскорбленным видом, но все же на прощанье поцеловал руку.
Агния мне стала выговаривать: зачем ты так — разве можно гостю намекать, что он ляжет на скамейку…
Н-да, что-то я уже… В общем, не очень хорошо себя повела. На душе стало муторно, я пошла покурить в туалет и обнаружила — увы, — что теперь мне придется взяться за тряпку.
Убирая за гостем, я думала: вот так всегда — от собирателей взглядов всем остаются большие проблемы.