в русской периодике первого-второго кварталов 2004 г.
Опубликовано в журнале Континент, номер 121, 2004
Почти все, что пишется о современной пореформенной России, исполнено духом трагедии. В том же жанре написана и статья О. Шкаратана “Социальное расслоение в современной России: драма расколотого общества” (“Мир России”, т. 13, № 1). Автор рассматривает проблему социального неравенства в постсоветском обществе, считая устройство современной России прямым продолжением существовавшей в СССР этакратической системы, согласно которой где власть, там и собственность. То есть социальная дифференциация и тогда, и сейчас определяется рангом, который индивид имеет во властной иерархии. После всех перестроек и реформ общество приобрело форму номенклатурно-бюрократического квазикапитализма. Прежняя элита сохранила свои властные полномочия и привилегированное положение. Государственные чиновники приватизировали экономическую инфраструктуру, т.е. управление промышленностью, банковскую систему и систему распределения. Происходила “приватизация государства государством”. Государство уполномочивало привилегированные банки (“Менатеп”, “Инкомбанк”, ОНЭКСИМбанк, Мосбизнесбанк, “Мостбанк” и др.) осуществлять самые выгодные операции. Приватизация советской распределительной системы закончилась созданием “комсомольских” бирж, множества торговых домов. Благодаря этой скрытой приватизации номенклатурные структуры получили привилегию делать большие деньги. Тогда же — до легальной публично объявленной приватизации — в частные руки перешли многие рентабельные производственные предприятия. Что касается природных ресурсов, то в начале реформ они все формально принадлежали государству, а значит — никому. Спонтанная приватизация позволила тем начальникам, которые были связаны с добычей полезных ископаемых (М. Ходорковский, М. Потанин, В. Богданов, Р. Вяхирев, Р. Абрамович, В. Черномырдин, М. Фридман), “наложить на них лапу”. Таким образом наш бизнес-класс сформирован во многом на разворовывании государственных средств. Коррупция превратилась в устойчивую систему отношений между чиновником и бизнесменом. Российское чиновничество (а коррупцией поражено 100%) — тоже прямое порождение советской номенклатуры, и скромного российского бюджета на его содержание явно не хватает. Становлению среднего класса, вопреки декларативным заявлениям, никто не способствовал, национальные ресурсы тратились на что-то другое. В зоне нищеты (по международным критериям 1 доллар в день на человека) по данным опросов ноября 2002 г. находилось около пятой части населения, в зоне бедности (4 доллара) — основная часть населения. Изменить взятую траекторию “развития”, по мнению автора, можно, лишь поняв, что капитализм (и особенно советского розлива) требует разумного твердого государственного контроля. Нельзя допускать, как призывают радикальные либералы, стихийно-инерционного развития страны на основе свободной игры рыночных сил. Общество, десятилетиями жившее в условиях директивно-плановой экономики, не может естественным образом в немыслимо короткие сроки спонтанно самоорганизоваться, обратившись в неведомое прежде гражданское. Следует постоянно держать в памяти, что многое в перспективах развития России предустановлено и никуда не уйти от специфического менталитета русского христианина.
Н. Ткаченко, автор статьи “Реформа собственности в России” (“Философские исследования”, № 2), наряду с несправедливостями номенклатурной приватизации, воссозданием в России доиндустриального общества и упадком экономики находит в произошедших реформах также и нечто обнадеживающее. Он склонен воспринимать разруху промышленности как переход от отсталого индустриализма к прогрессивному постиндустриализму У американского экономиста Д. Старка Ткаченко нашел остроумное называние для произведенной в России приватизации — “рекомбинирование собственности”, в результате которой появляется “собственность работников”. То есть частная собственность становится менее частной (“личной”) и более “групповой”, создавая так называемую рабочую собственность. С опостылевшей и бесконечно отчуждаемой от нас общественной собственностью тоже происходит эволюция. Она чудесным образом демократизируется и дает нам право участия в управлении ею. Предлагаемый подход позволяет Ткаченко наблюдать в России, например, буйный рост интеллектуальной собственности. Знания активно превращаются в капитал. Впрочем, под впечатлением от этого социально-философского анализа нетрудно обнаружить и рост, скажем, физиологической собственности, и право свободно распоряжаться своими витальными ресурсами, и право превращать их в капитал…
А. Неклессу привлекает глубинный семантический смысл имущественных реформ (“Постиндустриальный передел России” — “Архэ”, № 5). Постиндустриальный передел разворачивается в глобальном масштабе. На всей планете происходит размывание прежней и утверждение новой семантики власти и ее культурного обеспечения, образуется новый постиндустриальный уклад, в котором ценится не обладание, а умение. Творческая энергия общества переносится в область интеллектуального конструирования, попутно взращивая и приводя к власти специфический влиятельный социальный слой, “новый класс”. Эту генерацию элиты Неклесса называет “людьми воздуха”, они связаны с постиндустриальным (нематериальным, своего рода “воздушным”) производством. Люди воздуха (четвертое сословие, “коктейль Голливуда и Гейтса”) спровоцировали в мире элитную революцию и заметно побеждают старый правящий класс — буржуазию. В общемировом процессе наряду с глобализацией происходит индивидуация, то есть переход человека и человечества в уникальную историческую ситуацию — возможность действовать вне авторитарных (социальных и идеологических) структур. Формула “бен Ладен против цивилизации”, безотносительно к ее реальному содержанию выражающая противопоставление человека глобальному сообществу, стала эмблемой века, ибо демонстрирует изменившийся рисунок социальных связей, новый чертеж политических конструкций и траекторий. В России в несколько модифицированном виде происходит такой же постиндустриальный передел. Материальные ресурсы недостроенного социализма уже поделены, “бурные девяностые” оставили пока нетронутыми нематериальные сферы: область деятельности “нового класса”, элиты, “людей воздуха”. Правда, в России элитой принято называть тех, кто имеет доступ к материальным и властным ресурсам. А это все-таки не элита. Элита, по Неклессе, — это люди, определяющие мировоззрение, оперирующие образами и смыслами миропорядка. Поврежденность российской элиты наглядно проявляется в стратегической растерянности, в дефиците социальной инициативы, в отсутствие “национальной корпоративности”. Заметно ее размагничивание и дезориентация в смысловых полях. Так, например, А.Чубайс, ссылаясь на американский опыт, предлагает как осевое время России, как момент зарождения новой элиты рассматривать раздел собственности (“первичное накопление”). Однако основу исторического прорыва Америки закладывали люди, вдохновленные идеей рождения нового общества, организацией нового порядка, освоения данной Богом Ойкумены. Их трудно сравнить с деятелями современной РФ. Тут мы скорее похожи на Австралию, созданную по-своему пассионарными людьми (каторжниками), но лишенными “высокого горизонта”. Именно высокого горизонта, который предполагает постиндустриальный передел и не видит наша элита. В России немалое количество постиндустриальных ресурсов, но их не умеют использовать. Впрочем интеллектуальная деятельность — это творческая деятельность личности, и ее усилия особенно продуктивны тогда, когда вступают в резонанс с глубинными вибрациями мировой Среды.
Эти вибрации остро чувствует М. Делягин, автор статьи “Миссия России в эпоху второго “кризиса Гутенберга”” ( “Россия в глобальной политике”, № 1-2). Происходящее Делягин сравнивает с информационным взрывом, вызванным изобретением Гутенберга. Внедрение книгопечатания привело к кризису управляющих систем в Европе, которые не смогли справиться с информационными последствиями нововведения. Реформация и серия чудовищных религиозных войн принесли такое количество жертв и разрушений, что даже результаты Второй мировой войны по сравнению с ними (в относительном измерении) кажутся пустяком. В благословенные времена биполярного сосуществования социализма и капитализма продуктивно функционировала единая культурно-цивилизационная парадигма. Теперь ее силовое поле исчезло, высвободив два глобальных цивилизационных начала: исламское и китайское. Мир едва начинает осознавать кошмарный смысл сложившейся цивилизационной конкуренции. Ее участники не только преследуют разные цели, но существуют, по сути, в несовместимых системах ценностей. Россия, благодаря своему географическому положению и богатству природных ресурсов становится местом действия этих конкурирующих цивилизаций. Именно здесь, полагает Делягин, будет решаться судьба человечества, а фронт цивилизационной борьбы пройдет не только по географическим рубежам России, а внутри самого российского общества. Так что в обозримом будущем внутренняя российская политика станет инструментом решения глобальных проблем. Творческий потенциал страны дает возможность решить такие глобальные проблемы. Необходимо лишь каким-то образом этот потенциал — российскую элиту (“центральную нервную систему общества”) сделать патриотичным. И тогда Россия, обустраивая свою жизнь, принесет гармонию в мир.
Первый номер журнала “НАВИГУТ”* публикует обширный доклад В. Кузнецова “Становление российской идеологии как научная проблема”. Автор не преследует задачи сконструировать новую идеологию, он обобщает серьезнейшие работы российских исследователей во всех областях гуманитарного знания. Сейчас, на пороге кардинального преобразования всех сфер жизнедеятельности, народам России необходим “стратегический маневр”, ключ которого — в решении проблем безопасности человека и семьи, общества и государства. Концептуальным и смысловым ядром такого маневра должна стать объединяющая российская идеология двадцать первого века — россиянизм. Ее девиз — Будь готов достойно жить за Родину! Становлению объединяющей идеологии, несомненно, способствует углубляющееся осознание большинством граждан России новой идеологической реальности, выражающееся в начавшемся возрождении Отечества, стремящегося к благополучию, безопасности и достойной жизни всех своих граждан. Социологические опросы свидетельствуют о высоком уровне общественного согласия по поводу Высшего Смысла российской истории ХХI века и готовности к идеологическому компромиссу ради объединения общества. Основными смыслами новой идеологии становятся законность, благополучие, образование и безопасность. Но самой важной и трудной задачей является повседневная деятельность (идеологическая практика) миллионов граждан России, на ум, мудрость и терпение которых автор и возлагает надежды. Рассчитывать на терпение сограждан и их готовность вдохновиться благой идеей — прием испытанный, но от частого употребления со временем утративший свою эффективность.
С. Меньшиков направляет преобразовательные усилия на экономику и предлагает решительные меры, считая, что “Условие перехода к быстрому и устойчивому росту — демонтаж системы олигархического капитализма” (“Российский экономический журнал”, № 1). Начинать нужно с принятия закона о налоге на сверхприбыль, т.е. на всякий излишек прибыли, превышающий 20% стоимости продаж. Это законоустановление коснется главным образом крупных корпораций в нефтегазовом секторе и цветной металлургии. Потом следует пересмотреть итоги всех аукционов по продаже в частные руки крупнейших государственных компаний в сфере добычи и экспорта топлива и сырья — прежде всего нефтяных концернов. Необходим также законодательный акт о всеобщей занятости: госорганы не вправе допускать повышения определенного уровня безработицы и должны стимулировать производство и инвестиции с целью создания дополнительных рабочих мест. Вообще демонтаж олигархического капитализма предполагает отказ от пассивной неолиберальной политики и переход к активному госстимулированию производства. Нужно к тому же отбросить некоторые экономические догматы (например, о том, что в бюджете госдоходы должны быть больше госрасходов), да только федеральные власти к подобным решениям не готовы.
Д. Андреев и Г. Бордюгов переносят преобразовательную инициативу в сферу политики и умещают в двух вариантах — модернизации либо мобилизации (“Модернизация или мобилизация — стратегическая развилка 2004 года” — “Экономические стратегии”, № 1). Для Запада, например, оптимальной стала модернизация — эволюционное обустройство общества в системе ценностей либерализма и поступательного прогресса. Модернизация предполагает соучастие в управлении всего гражданского общества. Народ не только не выведен за пределы пространства власти, но и является его важнейшим субъектом. Вся же история России представляет яркий пример принципиально иного — мобилизационного развития. Власть здесь не институциональная, а идеократическая, и она достигает пределов своих возможностей только в состоянии мобилизационного рывка. Элита из инструмента власти стремится стать ее субъектом. И периоды стагнации становятся периодами ее реванша. Так что мобилизация — это оптимальный режим существования для носителя власти, а стагнация — для элиты. Естественно, что в период стагнации Россия и впадала в разнообразные модернизационные эксперименты, причем элита видит в модернизации наилучший способ собственного обустройства. Свою концепцию авторы иллюстрируют историческими примерами начиная с Домонгольской Руси и кончая нынешними реформами и приходят к выводу, что в России никакая модернизация невозможна. Авторы предлагают спроектировать режим управляемой мобилизации, которая будет основана на инновационной организации всего жизненного пространства.
Б. Шапталов, автор статьи “Выбор России через призму “классической демократии”” (“Полис”, № 1), полагает, что Россия сумеет стать “полюсом силы”, если вернет себе экспансионистские качества. Известная из истории Средиземноморья “классическая демократия”, к которой призывает Шапталов, — не власть народа, а политический инструмент, обслуживающий интересы свободных товаропроизводителей, то есть налогоплательщиков. Именно они называются гражданами. Такая демократия может успешно существовать только при наличии у граждан солидных и постоянных источников дохода, что невозможно без экспансии (термин используется в самом положительном смысле), т. е. агрессивной внешнеторговой политики. Внешняя экономическая экспансия (обретение богатства за счет приращения своих ресурсов и получение доступа к чужим) для демократии есть жизненная необходимость. Капитализм — первый социально-экономический строй на Земле, полностью приспособленный к экономической экспансии. Двукратное крушение имперского государства в России (1917 и 1991 гг.) произошло именно из-за отсутствия экономической экспансии. По той же причине крайне неудачна нынешняя рыночно-либеральная модель хозяйствования. Основные составляющие экспансии: агрессивный экспорт промышленных изделий; менеджмент, ориентированный на мировой рынок, и соответствующая политика государства. Лишь в ходе активной экспансионистской деятельности возможен естественный отбор (кадров, управленческих решений и т.д.) и отсев (модернизация) слабых, ибо есть ясный и четкий критерий такого отбора и отсева — побеждать.
“Новые демократии и/или новые автократии?” — так назывался круглый стол, проведенный Российской ассоциацией политической науки и Академией политической науки (“Полис”, № 1). Форум констатировал появление недемократических режимов как следствие демократизации. Ю. Красин указал, что усиление авторитарных тенденций в России произошло потому, что демократизация была фиктивной и привела лишь к разграблению государственной собственности кучкой “олигархов”. Под предлогом предотвращения коммунистического реванша был осуществлен слом государственного механизма. За декоративным фасадом либеральной демократии воцарились произвол, хаос и криминал. При таком положении “мягкий авторитаризм” — это как раз то, что нужно России, в которой пока что не сложилось сильное гражданское общество. Главное сейчас разрешить проблему, названную Красиным “теоремой Руссо”, — т.е. совместить общую волю народовластия со свободой индивидуального выбора. Словом, в России принцип свободы личности должно уметь сочетать с принципом равенства в обществе, избегая “авторитарных соблазнов”. Б. Макаренко считает, что для нас особенно важен вопрос о преемственности власти. Властная верхушка боится утратить свое положение, поскольку это может привести к переделу приватизированного госимущества. В таких условиях демократические институты подменяются теневыми олигархическими структурами, а власть приобретает династическо-клановый характер. На взгляд Макаренко, возможны два варианта выхода. Либо авторитаризм, либо постепенное “продвижение к демократии с помощью целенаправленных усилий главы государства по развитию плюрализма внутри самой системы власти”. А. Никитин заявил, что вообще не понимает, почему оптимальной моделью развития считается именно демократизация. В условиях глобализации уже не так важно, насколько демократична страна, в которой вы живете. Сведения, получаемые по каналам СМИ, виртуально компенсируют ее недостаток. Мир — это кубик Рубика, состоящий из различных социальных и цивилизационных моделей, которые складываются в разнообразные подсистемы и сочетаются в различных плоскостях. Все это образует плюралистическую картину мироустройства, несводимую ни к канону общественно-экономических формаций, ни к триаде “тоталитаризм-авторитаризм-демократия”. Каждое общество — уникальное сочетание множества типовых элементов с неповторимым результатом. М. Ильин вообще считает, что использование универсальных категорий для описания или конструирования частных случаев приводит к “концептным натяжкам”. Для изучения конкретных процессов, происходящих в определенных странах, и соответствующих практических выводов нужны специальные термины. Чтобы понять смысл социальных изменений и перемен, докладчик предлагает понятие “воронка причинности”, которое предполагает, в свою очередь, еще одно понятие — “окна возможностей”. В истории всегда возникают альтернативные ситуации (развилки), которые можно очень просто разрешить: разверни в будущее “воронку причинности” и сделай ее “окном возможностей”. В. Смирнов солидарен с африканскими политологами. Они обвиняют Запад в том, что демократия стала подобием новой мировой религии, в которую пытаются обратить все страны мира. Но население этих стран не очень-то и поддается. Согласно исследованиям, проведенным в России самим докладчиком, половина населения совсем не верит в эффективность главного инструмента демократии — выборов. Люди уверены, что их голос ничего не значит, и это означает, что демократия “не работает”. Заметим, основной материал, так сказать, “гвоздь” номера (“Полис”, № 1) посвящен как раз “Третьему электоральному циклу в России” (обсуждение прошедших думских выборов и предстоявших в то время президентских). Видно, нынешняя демократия не удовлетворяет потребностей российских граждан, у некоторых заметна ностальгия по прошлой демократии Советов народных депутатов.
Вопрос “Появится ли в России русское государство?” (“Русский дом”, № 4) первоначально прозвучал в радиоэфире. Задавший его И. Шафаревич полагает: когда страна переживает глубочайший кризис, возникает естественная необходимость обратиться к опыту народа и посмотреть, что в нашем арсенале способно противостоять распаду. За все свою историю русские не выработали чувства сплоченности, в отличие от многих малых народов. Единственное надежное средство, способное объединить русских, — создание национального государства, цель и оправдание которого — защита своего народа. Причем защита не только границ, но и духовной, экономической и биологической жизни. Основная часть народа не имеет сил вырабатывать стратегию своего поведения в целом. Как и в каждом организме, большинство клеток работает просто на то, чтобы организм жил. Глубинной причиной теперешнего кризиса Шафаревич считает отсутствие правящего слоя, который бы свою цель видел в защите народа. У русского народа нет своего государства — государства, которое бы стояло на страже его жизненных интересов. Распад Советского Союза явился отражением процесса распада Запада. “Закат Европы” Шафаревич считает неизбывным, а всякие объединения, включая глобализацию, лишь свидетельствуют об агонии западного общества. Россию же всегда спасало сильное государство, и желать избавиться от его спасительных объятий — все равно что желать перестать быть русскими. Ну и, конечно, правящий слой в русском государстве должен состоять из русских. Кто еще может ощущать нужды народа?
От национальной идеи в исполнении Шафаревича любопытно перейти к переписке К. Леонтьева с издателем газеты “Русское дело” Шараповым (“Русская литература”, № 1). На патриотическую мысль издателя “кто в Россию не верит — не верит в Бога!” Леонтьев отвечает: “Церковь призывает нас верить в Бога для спасения души. — А вера в Россию в этом смысле не может быть обязательна. — Лично спасти свою душу христианской жизнью можно и не веруя вовсе в будущность России… Нет — это вы оставьте — Бог и Россия! — Это большая разница!” И далее… “Если даже мы и избранный Богом народ, то были избранными и евреи в свое время, и византийцы в свое; однако их царства пали и не восстанут. Падем и мы…”
Ю. Никуличев в историческом опусе “Бог, мамона и обыкновенные новые люди: от “Кто виноват?” к “Что делать?”” (“Вопросы литературы”, № 2) проявляет специфический исследовательский энтузиазм. Главная фигура расследования Н.А. Некрасов — но не как поэт, а как издатель журнала “Современник”, органа, как принято считать, революционно-демократической мысли. Ко второй половине ХIХ века, утверждает Никуличев, русская литература стала выгодным бизнесом. Позднейшие критики даже считали, что именно из-за больших гонораров русская литература сбилась со своего истинного пути. А путь этот определяла идеология, которая в то время называлась “направлением”. Прошли времена “стишков к деве и луне”, началась эпоха реализма — описание наиболее негативных сторон социальной действительности, ее тотальное отрицание, т.е. нигилизм. При таком общественном поветрии Некрасов казался современникам фигурой более значительной, чем Пушкин и Лермонтов, и являл собой ярко выраженный “тип своего времени”. Однако изучая архивы и мемуары, Никуличев дознается, что его герой обирал сотрудников и доброжелателей, но главное, в своем журнале осмеивал “первые опыты свободного слова литературы”, превращая “революционно-демократическую” трибуну в орган “направительного и назидательного ценсурного триумвирата”. Это мнение Герцена, который считал Некрасова вором, шулером и мазуриком и даже однажды отказался принять его.
Но детективный жанр — скорее исключение. Чаще авторы статей берутся за фундаментальные проблемы российской истории и представляют их в академическом формате. Например, “триединая формула” — самодержавие, православие и народность.
Графа С. Уварова, сформулировавшего эту триединую максиму, Т. Володина считает первым министром народного просвещения, который действительно осознавал значение своего ведомства и имел глубоко продуманную программу его деятельности (“Уваровская триада и учебники по русской истории” — “Вопросы истории”, № 2). Триединая формула должна была стать не только залогом стабильности, но и ответом России на вызов национализирующейся Европы. Историческая наука, по Уварову, призвана служить мощным орудием для утверждения патриотизма (народности), именно преподавание российской истории способно “возбуждать и сохранять народный дух” в юношестве. Став министром, Уваров позаботился о конкурсе на лучший учебник российской истории. Володина подробно обсуждает труды двух конкурсантов: М. Погодина и Н. Устрялова. Первый не слишком удачно вписывался в рамки уваровской триады. В его истории не все складывалось благополучно с самодержавием: князья IХ-ХII вв. на роль самодержцев никак не тянули. Кроме того, в его версии православие не играет самостоятельной роли, а народность вообще подтверждалась лишь риторическим воодушевлением автора. Устрялов оказался удачливей. В его истории Россия скачкообразно перешла из древней в новую при Петре I, минуя феодализм (“европейское зло”). Быстрое распространение христианства устранило различие между норманнами-завоевателями и побежденными славянами. Оба племени соединились в единый русский народ. “Православная вера при самом введении слилась с русскою жизнью и стала необходимым для нее условием”. Власть слилась с верой, самодержавие с православием. Третий член триады — народность — Устрялов вплел в концепцию русской истории весьма новаторски. По его версии, уже в первые века русской государственности образовалось некое “русское ядро” — причем не только в территориальном, но и в духовном плане: “Крепкие узы соединяли все части русской земли в одно целое. Эти узы были язык, вера, господство одного дома, стремление князей к единодержавию, гражданское и церковное устройство”. Таким образом, сформировавшаяся еще в древности русская народность стала неким культурно-политическим магнитным полем, рано или поздно притягивавшим обратно отторгнутые когда-либо куски. И, однажды возникнув, “русскость” становится неизгладимым и неистребимым качеством, каким бы враждебным внешним влияниям она ни подвергалась. Так, с его точки зрения, Литва — это Русь, не в меньшей степени, чем Московское царство, а столкновения ХV-ХVII вв. — лишь проявление внутренней тенденции к объединению. Автор статьи замечает, что концепция русской истории Устрялова зиждется на уваровской триаде как на истинном фундаменте российской государственности.
Д. Антонова интересует образ первого избранного самодержца, первого правителя Смутной России (“Борис Годунов. Гордость и смирение в средневековой Руси” — “Россия ХХI”, № 1). Литература того времени характеризует Смуту как “кару Господню” и связывает это праведное наказание народа за грехи его с именем царя Бориса Годунова. “Сказание” Авраама Палицына указывает на грех целования креста Борису (церковный обряд присяги государю на верность) и видит здесь причину и корень всех будущих зол. Прервавшийся смертью царевича Димитрия род Калитичей стал концом богоизбранной династии. Нарушился принцип наследования, определявший мессианский статус правящего рода. Разрушилась система власти и собственности, сложившаяся на Руси. Династия Калитичей олицетворяла для людей ХVI века важнейший и заключительный этап вселенской истории. Воцарение Бориса не прервало череды бедствий, они приобретали новые формы и все больший размах. Ощущение близящегося конца света не проходило, и современники усматривали в этом несчастном царствовании наказание за клятву, принятую на себя новым государем при воцарении: “Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царствии нищ или беден”. Антонов пытается посмотреть на события глазами современников. Клятва — сама по себе уже грех. Клянясь от своего имени и обещая устроить государство собственными силами, Бога призывая лишь в свидетели, Годунов впадает в гордыню, в недопустимое и неправедное “самосмышление” и самоволие. Самоволие отличается от самовластия. Средневековая мысль утверждает: душа человека самовластна, но подлинная ее свобода — в подчинении воле Господа, в смирении, последнее есть важнейшая добродетель, ибо уподобляет человека образу Божьему. Клятва Годунова свидетельствует о “самосмышлении” царя, пораженного гордыней. “Ненавыкший в Писании” (книжники называют это “безграмотностью”) Годунов не понимает этого и стремится принести благо церкви и государству, но даже вера не способна спасти от гордыни, и “превознесшийся мыслью” непременно попадает в сети сатаны. Получается парадоксальная картина: Борис Годунов действует так, как в кризисное для страны время мог бы поступать современный правитель. Оказывая милость пострадавшим, завоевывать славу. Однако подобные средства, несмотря на кажущуюся рациональность и человеколюбие, осуждаются средневековыми книжниками на основании совсем иной системы ценностей. Все внешние богоугодные и человеколюбивые дела, творимые в гордыне, не приемлются. Гордость — оружие дьявола, а нечистый не способен создать ничего благого. Господь, укротив высокоумие Бориса, разрушил его замыслы, наслал беды на всю страну, и благодать Божия отошла от царского дома.
В. Еремян, автор обширной статьи “Государственный строй Древней Руси как сочетание полисной демократии и княжеской власти” (“Право и политика”, № 2), приходит к выводам, нарушающим привычные представления об истории российской государственности. Все привыкли верить рассказу “Повести временных лет” о призвании варягов: “Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидете княжит и володети нами”. Понятие “наряд” Еремян относит к сфере управления и организации властных институтов. То есть варяги выступали как третейский суд, направленный на сохранение, а не уничтожение существовавшей власти славянских князей. В летописных источниках домонгольского периода нет даже намека на призвание варяжских князей. Это, так сказать, “редакционная натяжка”, появившаяся в позднейшем списке. Да и по мнению дореволюционных ученых, не из бедной и полудикой Скандинавии проникали тогда на Русь семена цивилизации. Южнорусские славяне со времен глубокой древности находились в сношениях с греческими припонтийскими колониями и от них получали начатки гражданственности. Преодолев варварство, Древняя Русь вступила в “античность”, а не в “феодализм”. Этим объясняется полисная форма ранних восточнославянских государств, резко контрастирующая с государственными образованиями средневековой Европы. Отсюда и значение народного собрания — вече — как всеобщего и повсеместно распространенного института, которому принадлежала вся полнота верховной представительной, законодательной и судебной власти.
Л. Писарькова в статье “Российская бюрократия в эпоху Петра I. Условия службы и характерные черты” (“Отечественная история”, №№ 1, 2) коснулась коррупции, этого проклятья, которое испокон веков тяготит российское чиновничество. В годы правления царя-реформатора сия закоренелая болезнь госслужащих, воспитанных на “кормлении”, достигла невиданных масштабов. “Кормление” — это обыкновенный способ содержания должностных лиц за счет местного населения. При царе Алексее Михайловиче в 1649 г. приказным начали платить жалование, однако ни при каких правителях его не хватало и чиновники должны были искать дополнительные источники существования. При Петре I “лихоимство” и “воровство” в среде гражданского начальства достигли таких размеров, что “глубину их также трудно было исследовать, как воды океана”. Из провинции шли бесконечные жалобы на “обиды и розорения”, а начальники выколачивали взятки иногда даже “смертным правежом”. В 1715 г. Петру доносили: “Губернаторы радеют токмо о своих карманах: Киевская губерния истощена до конца, также Казанская; слышно, киевский губернатор высылает в свой московский дом деньги не мешками, но уже возами… Вельможи кладут деньги в чужестранные банки”. Самодержец решил положить этому конец и объявил казнокрадство государственным преступлением. Указом 1713 г. он велел “…всех преступников и повредителей интересов государственных без всякой пощады казнить смертью, деревни и животы брать, а ежели кто пощадит, тот сам той казнью казнен будет”. Воспитывать честного чиновника Петр I пытался не только суровым наказанием. Во многих указах он обращается к христианской и гражданской совести служащего и призывает блюсти себя от сребролюбия. В канцеляриях для обозрения и напоминания были выставлены указы, регламентирующие деятельность и поведение всех служащих от коллежского регистратора до сенатора. Все указы кончались угрозой денежных штрафов, побоев, потери имущества и смертной казни. Все государственные учреждения находились под неусыпным надзором фискальных и “розыскных” органов, которые требовали все больших и больших средств на свое содержание, а средств не было и заметной пользы это не принесло. Бюрократическая система, сформировавшаяся в ходе административных реформ, имела лишь внешнее сходство с европейскими образцами и явно не соответствовала уровню развития русского общества. Попытки подчинить административному контролю все сферы управления не увенчались успехом. “Какой пример для нас являет это, какой урок!”
В. Самунин (“Глядясь в холодный и полярный круг…” — “Наука и религия”, № 2), исходя из священной книги зороастризма Авесты и труда индуса Б.Г. Тилака, выводит происхождение арийцев и распространение традиционной мировой культуры из наших российских пределов: восточная область Уральского хребта (по долготе) и примерная широта нынешнего Ханты-Мансийска. В Авесте прославляется “первая земля” арийцев: “Десять месяцев там зимние, два — летние и в эти зимние месяцы воды холодные, земли холодны, растения холодны там в середине зимы…” Это место лежит близ побережья Северного Ледовитого океана, между нынешними полуостровами Ямал и Канин Нос. Вероятно, также на Крайнем Севере располагались и земли, созданные Ахура-Маздой (Господь Премудрый — верховное божество) для праиндоевропейцев. Установлено, что в ХIII-Х тысячелетиях до н. э. климатические условия в Заполярье были вполне приемлемыми для развития человека: природа, с одной стороны, предоставляла ему все необходимое для жизни, а с другой — не “расслабляла” людей, как знойный Юг. Однако к VII-V тысячелетиях до н. э. началось похолодание, и Заполярье покинули предки народов, в дальнейшем образовавших хетто-лувийскую (анатолийскую) языковую группу, а также предки древних греков, за ними последовали предки фракийцев, иллирийцев, латинян. Предки арийцев покинули священную прародину в III тысячелетии до н. э., они двинулись на юг вдоль Оби, впоследствии разделившись на индийцев и иранцев. На Севере Евразии остались те группы населения, чья жизнь целиком зависела от рыболовства и охоты на морских животных. Они осваивались в условиях более холодного, чем прежде, климата. Постепенно они расселялись вдоль берега Северного Ледовитого океана и на Запад, а позже распространились и по Европе, став предками кельтов и германцев. Сколь обильная пища для ума, размышляющего о “загадочной русской душе”!
Г. Гарсия Маркес публикует эксклюзивные “Размышления о “загадках России”” (“Развитие личности”, № 1). Знаменитый колумбиец вспоминает о давнем участие в Московском фестивале молодежи и студентов (1957 г.). Тогда Маркеса поразило обилие мрамора и деревенские домишки, увеличенные до титанических размеров. А людей, живущих в России, он до сих пор считает самыми интересными в мире. У Маркеса не укладывалось в голове, как в величайшей державе мира люди не имеют представления о самых элементарных удобствах быта, а женщин заставляют работать киркой и лопатой. Почему, обладая мощнейшей промышленностью, атомным оружием и космическими ракетами, советские люди летают на таком убожестве, как Ту-104. Непостижим для Маркеса и главный персонаж советской истории — Иосиф Сталин, его всесилие, ирреальная невидимая власть и всенародная вера в него. Некоторыми чертами этого великого, загадочного, азиатского тирана он наделил своего латиноамериканского диктатора (“Осень патриарха”).
Н. Горячева обеспокоена проблемой русского пьянства как стойкой привычки (паттерн). Она провела “Сравнение паттернов потребления спиртных напитков в России и северных странах Европы” (“Социология: 4 М”, № 18). Сравнительный анализ выявил значительное сходство петербургского паттерна с паттернами в странах Северной Европы. Роднит их предпочтение крепких напитков слабым, а также крайняя поляризация потребления алкоголя внутри популяции (с одной стороны, достаточно высокая доля совсем непьющих, с другой — широкое распространение запойного пьянства). Самой удивительной особенностью россиян оказалось следующее — мы гораздо чаще соседей (в несколько раз) склонны приписывать потреблению алкоголя положительные свойства: благодаря ему на все смотришь оптимистичней и веселей, появляются способности открыто выражать свои чувства, обретаешь дружеское доверие, легче сближаешься с сексуальным партнером, перестаешь сомневаться в одобрении окружающих. Здесь, по мнению автора, и кроются корни высокого уровня потребления спиртного, отсюда и неэффективность применяемых мер сдерживания алкогольной экспансии.
Обзор подготовил Александр Денискин