Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 121, 2004
Владимир ПЕРЦЕВ — родился в 1963 году в городе Гаврилов-Ям Ярославской области. Окончил Ярославское художественное училище. Автор поэтических сборников «В затонах золотых» и «Очнуться в сумерках зимы». Живет в городе Гаврилов-Ям.
* * * Печь вся потрескалась и закоптилась сажей. Провисли потолки, в дверях косая сажень. И пол поет синицами, и стул Рассохся и скрипит, и рамы сгнили. Возьмешься за косяк - в руке горсть гнили. Буфет источен и звенит не в тон. Простая жизнь и вся как на ладони. Как много лет все не менялось в доме. И я по обстановке узнаю Всю исповедь нехитрую жилища: Забота о земном - тепло и пища, Как всюду в этом сумрачном краю. Преображение Весь сад усыпан яблоками. Боже наш праведный, такого урожая лет десять мы не видывали. И случился ветер на Преображенье, и дул весь день порывами. И вот усыпал сад тяжелыми плодами. Повсюду яблоки: на тропке, на траве, На крыше шиферной дощатого сарая. Не соберешь, не выберешь, не съешь. Наполнены корзины, ведра, сумки, кадушки, ящики, тазы, кастрюли… А яблоки всё падают. Их стук пугливых птиц на ветках не пугает. Весь день, всю ночь, поодиночке, градом, гремя о шифер, доски, тычась в грунт, в крапиву, в лопухи, текут шары тугие медлительно, солидно, не спеша. Спадают, вызрев. Разве их удержишь?! Как чудо, вызревавшее по капле и вдруг преобразившее в минуту земную плоть в сияющий эфир. И слез еще не вытерли - одежды готовы новые, что чище серебра, торжественней тяжелого атласа, воздушнее ажурных кружев. Это за каторгу, за мшелые землянки, за срубы черные, за пост, за схиму, за… Минует все, и только торжество минутного того преображенья нетронутым останется. За чудо благодарят ли? Ведь оно нежданно. Чем дольше ждут, тем все-таки нежданней, как дар, как озарение и как ребенка долгожданного рожденье - банально и торжественно, как все, что Бог дает. Благодарю же, Боже! Я терпкий плод и тот еще орешек. Все это так, но нынче торжество, и новые одежды раздают, и старые заканчивают счеты, и слезы превращаются в вино. Лесное озеро Вода озерная таится. Шагнешь - она из-за ветвей, Как будто белка или птица, Перепорхнет еще левей. И вот среди замшелой чащи Оконце светлое встает. В осоке ломкой и шуршащей Соринка-лодочка плывет. И как молчальник и пустынник Шалаш свой выставит под дождь, Оно топорщит свой пустырник На берегах, заросших сплошь. Скудна библейская природа И много требует труда. Легка озерная свобода, Чиста озерная вода. * * * Сорока принесла мне весть, Спланировав из-за ограды, Усевшись-свесившись на шест И снег просыпав. Что за радость Вдруг подожгла меня?! Чудес Каких еще мне напророчит? Хвостом выравнивая вес, Сорока на шесте стрекочет. Остров сирен Только и ждет душа, Чтоб вздрогнуть, чтоб быть задетой. Ну право, не странно ли это, Что гибель так хороша?! Привязанная и к кресту, И к корабельной мачте, О счастье томится, плачет, Предназначенная Христу. А дело гребцов - грести, Не взирая на слезы и корчи. Мало ли что она хочет. Главное - дуру спасти. * * * Мы в сумерках обречены Бродить у омута вины, Налитого бездонной синью. Как непробудно-тяжелы Пустынной комнаты валы, Которой просто не осилю. Забудусь и обступят сны, Где я Сизифа валуны Таскаю на гору и маюсь. Проснусь и в сумерках жилых, Где нет ни мертвых, ни живых, В стекле бездонном отражаюсь. Город Мышкин Приваливает белый теплоход. И ощупью идут по шатким сходням туристы иностранные гуськом обозревать российскую глубинку, какой-то город Мышкин - на холмах три сотни домиков. На волжской крутизне над желтыми обрывами березы, как бабы деревенские вздыхают и шепчутся, завидя иностранцев. Заманивает солнце в куполах двух-трех церквушек. В липовых аллеях кричат вороны, ездит детвора, сверкая спицами, разбрызгивая лужи. По склонам сплошь заросшим бродят козы и, замерев и полуобернувшись, расставив уши, слушают шумы от пристани, от площади, оттуда, где целый день в палатках и рядах торгуют всевозможными мышами все жители от мала до велика, забросив ферму, поле, огород. Там в елочках, набросив не пальтишко, а крепкий цельнокожаный тулуп, широкоплечий и широкозадый стоит купчиной мышкинским Ильич, прищурившись хитро и плосковато на милицейский вяленый патруль, скучающий, вразвалочку лениво туда-сюда бродящий меж рядов. Налево глянешь - вниз до самой Волги бежит асфальт, срывается к реке. Направо глянешь - выпирает в небо асфальтовая лента. А с холма открыта рассыпная панорама крыш, огородов, парков и садов. Сверкают стекла, сушится белье, сидят старухи, носятся собаки, мычит корова, писает мужик… А за домами ждет, полощет флагом пристроившийся белый теплоход, как клуб, как сельсовет с простором окон, в которых проплывают облака. Перепись в Вифлееме (по картине Питера Брейгеля) С утра пускается неспешный Некрупный снег. И хрупкий лед, Зеленоватый лед прибрежный, К полудню ровно занесет. И с ночи заметенный, хмурый Стоит народ в очередях. Горят костры, грохочут фуры, Дежурит стража на углах. Мальчишки носятся, собаки. И возникают там и тут Неразбериха, ругань, драки. Старухи нищие снуют. И сонный служащий лениво, Поверх очков окинув зло, Записывает молчаливо Род, имя, звание, число… Между торговыми рядами Ложится снег в колесный след. И слава богу, между нами ЕГО не может быть и нет.