в русской периодике первого квартала 2004 г.
Опубликовано в журнале Континент, номер 120, 2004
Материалы круглого стола “Перспективы многонационального российского государства в контексте глобальных вызовов современности”, проведенного Российской академией государственной службы при президенте РФ, публикует “Вестник аналитики” (№ 1). Начал разговор В. Гусейнов, указавший, что внутреннее развитие любой страны зависит от общемировых проблем. Глобализация — это основной процесс, который будет определять направления мирового развития на многие десятилетия. Стопроцентному лидерству США в этом процессе, скорее всего, будут противостоять вызовы, исходящие из Азии — и прежде всего из Китая и Индии. Нарастание напряженности по линии “богатый Север” и “бедный Юг” приобретает опасность на наших южных границах. Россия, не получающая от Запада ни материальной, ни даже моральной поддержки, становится барьером на пути распространения интернационального террора и криминала в Европу. Региональные конфликты на межнациональной, межэтнической, межклановой и религиозной почве происходят на территории бывшего СССР и по границам нынешней России. Политика региональных лидеров порой окрашена откровенным сепаратизмом. В национальных образованиях активизируются националистические движения. Многие воинские части, дислоцированные в регионах, выражают гораздо большую готовность подчиняться местному руководству, нежели своему командованию в центре. С. Караганов отметил еще одну неприятную тенденцию в мировом процессе: образование огромной зоны “падающих” государств (40% мирового населения), не способных обеспечить на своей территории ни экономического и социального развития, ни прав человека. К таким относятся почти все государства исламского пояса — от Пакистана до Магриба. Да и Россия, будучи многонациональным и многоукладным государством, обладает “падающими” или уже “упавшими” территориями, географически прилегающими к опасному поясу. Есть регионы, которые безысходно бедны и не будут развиваться никогда. В российской элите сильны настроения, характерные для элит “падающих” государств (иждивенчество и желание винить во всем внешних врагов). Страна теряет человеческий капитал, его качество. Лучшие стягиваются из периферии в центр. Огромное количество регионов Сибири страдает не от уменьшения численности населения, а от потери качества человеческого капитала. Проблема Дальнего Востока, которому якобы грозит китайская экспансия, — миф чистой воды. Ему угрожает не экспансия, а именно то обстоятельство, что российские люди потеряли всякую способность к конкуренции. Руководитель Центра проблем стратегических ядерных сил Академии военных наук В. Дворкин уверил присутствующих, что явных угроз безопасности и крупной агрессии против России в обозримом будущем не предвидится, а курс международной политики в отношениях и с Западом, и с Востоком лежит через стратегическое партнерство с США. Р. Абдулатипов заметил, что процесс идентификации России как государства не завершен, и посоветовал, прежде чем определять свое место в современном мире, понять, кто же такие россияне. А. Ципко ошеломил присутствующих, заметив, что нынешний русский этнос находится в состоянии глубочайшего кризиса и деградации и не может, как прежде, ассимилировать в себе другие народы и культуры. Появился “русский вопрос”. Составляя 82 % населения, русские начинают ощущать себя малым народом, загнанным в гетто. Не найдена формула объединения народов в новой Российской Федерации. Ципко сформулировал наиболее подходящую — “союз народов, живущих на своей территории”. И добавил, что сейчас властвует элита, абсолютно равнодушная к национальным проблемам. Можно подумать, что эти люди — члены какой-то единой мировой элиты и совершенно не понимают, в какой стране живут. А Россия — это все-таки империя. Г. Атаманчук во всем корит российскую интеллигенцию, до сих пор не могущую понять, что являет собою Россия. Он лично предлагает считать ее православно-мусульманской или русско-тюркской цивилизацией. Осознав, что она именно такова, все народы будут относиться друг к другу с пониманием и уважением. В. Михайлов полагает, что усердно выстраивая вертикаль власти, мы потеряли горизонтальные связи внутри России, поэтому нам и мстится “русский вопрос”. Не видим реальных процессов, а русский народ как ассимилировал всех, так и будет ассимилировать — даже и китайцев. Не верит, что русский народ потерял способность к ассимилированию, и В. Романов. Только опираться нужно на культуру. Глубинная русская культура остается близкой всем отделившимся народам. Это — скрепа, которая должна вселять очень серьезный оптимизм. Сегодня в растерянности не народ, а элита, заботящаяся только о собственной власти. А Россия никуда не денется и обязательно выживет. А. Манцев констатирует возникновение двух цивилизаций — Евро-Атлантической и Азиатско-Тихоокеанской. Весь остальной мир идет к тому, чтобы стать маргинальными кольцами этих двух. Россия как тысячелетняя евразийская страна не может оказаться среди маргиналов. У нее особая стать и особая судьба. Она должна быть третьим мировым модернизационным центром. Регионы России должны обрести целостность и осуществить глобализацию по-русски. Для этого необходимо найти концептуальные пути разрешения проблем федерализма. А. Свечников считает, что собственные национальные государственные образования, вершина стремлений всех сепаратистских движений, у наших народов есть. Нужны только палата представителей национальностей в Федеральном Собрании и, пожалуй, культура межнационального общения в государственной политике. А. Дашдамиров вспоминает непреходящее значение ленинского учения об интернационализации. Из этого учения вытекает методология исследования глобальных процессов. Путь же к разрешению национальных вопросов докладчик видит в формировании демократической культуры общества.
И. Филькевич сожалеет о том, что Россия не проявляет интереса к интеграции СНГ. С этим согласен и А. Михайленко, считающий, что ситуация в СНГ в значительной степени влияет на состояние многонационального Российского государства. Однако перспективы развития безотрадны и наиболее вероятной из них кажется распад СНГ.
Проблемы национальной политики невольно напоминают о проблеме национализма. Культурно-исторический феномен национализма осознан исследователями еще двести лет назад, но общепринятая дефиниция его до сих пор отсутствует, что приводит к самым противоречивым интерпретациям. И. Малыгина в статье “Национализм как форма культурной идентичности и его российская специфика” (“Общественные науки и современность”, № 1) пытается уловить универсальную сущность явления и дает ему такое определение: “национализм — это историческая форма универсального социально-психологического процесса обеспечения этнокультурной консолидации общества, возникающая не этапе становления буржуазных государств”. В каждом отдельном случае проявляется своя специфика энтокультурной идентичности, однако существуют некие общие типологические формы. Ничего чрезвычайного не произошло и в России. Как и везде, национализм имел здесь две основные формы: “государственный ” и “массовый”. Первый, официальный, воплощает “идею нации”, результатом его стала культурно-языковая унификация империи и подготовка кадров, необходимых для самодостаточной экономики, укрепления армии, системы образования и т.д.. Другая форма национализма развивается уже в самом обществе, где происходит осознание собственного исторического опыта, культуры и социального порядка как обязательного образца для других народов, складывается политическая идеология и создаются организационные структуры. Так в начале ХХ века образовались “Союз русского народа” (черносотенцы) и “Всероссийский национальный союз”. Уникальная Октябрьская революция проходила под знаменем интернационализма; через десять лет он эволюционировал к государственному патриотизму, иерархически четко разделяющему статус разных народов, а в конце концов декларировал “новую историческую общность — советский народ”, который говорил на русско-советском языке и исповедовал общую русско-советскую идеологию. Следствием этого стал рост напряжения межнациональных отношений, усиление “оборонительного” национализма покоренных (русифицируемых) народов, сепаратизм и развал империи. Сейчас идеология национализма в России имеет чрезвычайно широкий спектр: от примитивной демонстрации идей шовинизма (национальная исключительность) до проповеди особых форм русской духовности. Заметную озабоченность в обществе вызывает активизация русского фашизма. Но русский национализм не носит, по мнению Малыгиной, массового характера: во все времена население России отличалось ярко выраженным индифферентизмом по отношению к инородцам и не стремилось выделять их из своей среды. Последнее утверждение может удивить тех, кто помнит, например, о черте оседлости, но Малыгина полагает, что беспрецедентный размах смешанных (межнациональных) браков способен рассеять всякие недоумения. В настоящее время, как и в других вполне развитых государствах, имеет место проявление национальной неприязни на сугубо бытовом уровне — это “маргинальный национализм”, не выходящий “за пределы чисто вербальных форм выражения”. Есть и продолжатели “либерального национализма”, основу которого заложили славянофилы, а также Н.Данилевский, Вл. Соловьев, К.Леонтьев, Г.Флоровский и др.. Его особенность — стремление к сохранению культурной самобытности и при этом ненасильственное воплощение “русской идеи” (православие как культурная основа нации). Наиболее авторитетный представитель либерального националистского движения — А.Солженицын, но и его проповедь общенационального покаяния не выходит за пределы универсальной типологии, предложенной Малыгиной.
Геополитическим образом России с точки зрения ее национальных интересов озабочен Э. Галумов (“Имидж России — национальное достояние” — “Обозреватель”, № 3). Предполагая, что понятие “национальный интерес” от частого и не всегда правильного употребления несколько потускнело, профессор восстанавливает его подлинный смысл. Национальный интерес есть прежде всего объективная данность. Он основан на геополитическом положении государства и опосредуется особенностями человеческой природы. Хорошая политика — это рациональная политика, опирающаяся на правильно понятый национальный интерес. Национальные интересы кардинально отличаются от интересов общественных. Первые обеспечиваются внешней политикой, вторые — внутренней. В чем сегодня состоят приоритетные национальные интересы России? Это — 1) обеспечение территориальной целостности и независимости российского государства; 2) построение рыночной экономики, основанной на товарном производстве, с перспективой выхода на мировой рынок; 3) всемерная демократизация общественной жизни; 4) создание условий для свободного развития и проявления личности; 5) активизация интеграционных процессов со странами СНГ; 6) упрочение на международной арене мира и безопасности; 7) усиление миротворческой роли России. Как видим, наши национальные интересы просты и благопристойны. Однако в силу многих обстоятельств воспринимаются они не всегда адекватно. Тем более что России нужно заботиться о своем имидже в глазах и Запада, и Востока, а подобная двойственность ракурсов не способствует единству образа. В восприятии России Западом сложилась система мифов: бытового, литературного и политического. Быт наш беден, а наше равнодушие к дискомфорту, с точки зрения европейца, необъяснимо. Русская классическая литература создала образ российской реальности, не вполне соответствующий действительности, но образ этот закрепился, и мы сами часто поддерживаем его. Политический миф трактует Россию как страну извечного и неизбывного деспотизма. Итак, наш имидж с западной стороны — так себе. Галумов полагает, что нужно больше независимости и меньше заискивания перед Западом, следовало бы к тому же относиться к свободе, жизни и достоинству своих граждан как к высочайшим ценностям. Другое дело Восток. Это прежде всего бывшие советские республики, наш имидж знаком им не по литературе. Чтобы придать ему позитивные черты, автор предлагает действовать в формате “единого военно-экономического пространства”, подкрепляя его разумной протекционистской политикой (например, дешево продавать оружие). Еще один наш восточный сосед — страны Азиатско-Тихоокеанского региона. И география, и демография подсказывают, что здесь у нас гораздо больше национальных интересов, чем на Западе. И здесь образ России должен обретать черты величия. Наша страна — гарант безопасности и устойчивого развития СНГ, центр евразийского пространства, мост между цивилизациями, расами, континентами, форпост на пути проникновения в Европу терроризма и наркобизнеса.
В. Пантин и В.Лапкин в статье “Трансформация национально-цивилизационной идентичности современного российского общества: проблемы и перспективы” (“Общественные науки и современность”, № 1) пытаются выяснить, каким мы видим свое государство и какой путь развития предпочитаем. Авторы статьи обобщают социологические исследования, изучающие модели национальной идентичности. Ряд исследований, проведенных в 90-х гг., обнаружили, что образы, существующие в российском массовом сознании (идеи и концепции интеллектуальной элиты в данном случае не рассматривались), зачастую противоречат друг другу. Наиболее значимые линии размежевания идентичности: российская — советская; западная — восточная; европейская — азиатская; современная — традиционалистская. Чаще всего их объединяет широко распространенное представление о предпочтительности “особого пути” России. Такое представление, по мнению авторов, выражает позицию, альтернативную как радикальному либерализму с его рыночными реформами, так и “советскому социализму”. Именно это, считают авторы, и свидетельствует о кризисе идентичности. Концепт “особого пути” — симптом того, что широкие слои общества еще только ищут новый образ гражданского самоосознания. Большинство социологов убеждены, что россияне стремятся к созиданию гражданского общества. Однако развитие его структур предполагает глубокие процессы модернизации, Россия же смогла пока создать лишь так называемые грязные сообщества, теневые структуры и институты “неформальных отношений”. Ослабление тотального государственного контроля привело к формированию внеправовых механизмов, регулирующих взаимоотношения общества, бизнеса и власти, к усилению клановых и кланово-мафиозных структур. Структуры гражданского общества формируются пока на уровне имитации; правда, она имеет вполне продуктивные последствия. Однако, замечают авторы, в России социокультурные процессы развиваются в противофазе с общемировыми. Если везде параллельно с упразднением ценностей национального государства идет освоение “всемирного республиканства”, то у нас общественное сознание старательно освобождается от большевистского пролетарского интернационализма и осваивает ценности именно национального самосознания, что требованиям модернизации и глобализации противоречит. Ситуация вроде бы патовая, но авторы напоминают, что социологические исследования — вещь вообще-то ненадежная, ведь их результаты во многом зависят от того, как и в каком контексте задан вопрос.
Покуда у нас созревают гражданские добродетели, А. Соловьев рассматривает отношения Думы и правительства. Сложившейся картине он дает название: “Институциональный дизайн российской власти: исторический римейк или матрица развития?” (“Общественные науки и современность”, №1). Тенденции развития парламента, по мнению Соловьева, вполне удовлетворительны и соответствуют парадигмам развития европейского парламентаризма. В отношениях с правительством, однако, воспроизводится “советская система” организации власти, т.к. исполнительная власть, по сути, подменяет собою все государство; законодательная же и судебная власти все более тяготеют к полюбовному слиянию с исполнительной. Конечно, подобная централизация способствует созданию сильного государства со всеми вытекающими отсюда позитивными последствиями, но Соловьеву все же видятся призраки авторитаризма, вождизма и традиционализма. Централизация власти подрывает активность населения, т. е. главную силу государства. Складывающаяся “советская” матрица власти не способна, по мнению Соловьева, привести страну к быстрым успехам ни в экономике, ни в других базовых отраслях общественной жизни. Однако известно, что государственная власть соответствует уровню цивилизации народа. Нынешнюю недоразвитость российского гражданского общества и слабость его демократии приходится почитать за благо. При такой расстановке сил разумнее сохранять status quo, чем пускаться в путь либерального цивилизаторства.
На перспективы развития гражданского общества в России О. Яницкий смотрит довольно мрачно, а имеющееся в наличии называет обществом риска (“Россия как общество риска: методология анализа и контуры концепции” — “Общественные науки и современность”, №2). Он считает, что сегодня в российском обществе нет консенсуса относительно базовых ценностей и целей. Нет согласованного проекта будущего. Общество воспринимает мир как потенциально опасный, состоящий из враждующих группировок. Уровень доверия к государству чрезвычайно низок. Защиту может обеспечить только принадлежность к “своим”. Отсюда — основная ориентация на безопасность, выживание, сохранение накопленного или ранее приобретенного. Это и называется обществом риска. Для его политической жизни характерны крайний цинизм, равнодушие власть предержащих к гарантиям личных прав и свобод всех остальных. В повседневной практике поведения большинства групп населения преобладают потребительский и перераспределительные мотивы. Трудовая этика в массе населения утеряна: благополучие приносят связи, знакомства, удача, наконец, принуждение и насилие, но ни в коем случае не упорный труд. Созидание теряет смысл, ведь источники ресурсов видятся не в мобилизации творческого потенциала, а в силовом перераспределении уже кем-то “приватизированного”. Естественно, что в сознании властвующей элиты и в массовом сознании социальный порядок отождествляется с принуждением и насилием, но не с законом. Слабость легитимных социальных институтов, всеобщий страх и недоверие, превращение жизненной среды в опасную и враждебную характеризуют так называемый критический социальный порядок, существенной функцией которого является торговля общественной безопасностью. При таком порядке представление об общественном благе становится весьма проблематичным, а производство и распространение рисков постепенно приобретает всеохватывающий и экстерриториальный характер, овладевая индустрией, социальными институтами, повседневной жизнью и даже биосферой. Российское общество превращается в “общество всеобщего риска”. Постепенно размывается различие между нормой и патологией, что порождает кризис личностной идентификации. В самом деле, если диплом — фиктивный, справка о здоровье и работе — липовая, то каков же я сам? Здоровый и больной, честный и вор, законопослушный гражданин и член криминального сообщества — и все это одновременно? “Я” раскалывается, внутри человеческой личности царит “беспредел”, т.е. отказ от нормальной жизни и общепринятых моральных устоев.
Куда снисходительней на российское общество смотрит американский профессор Х.Балзер, автор статьи “Управляемый плюрализм: формирующийся режим В.Путина” (“Общественные науки и современность”, №2). Для сложившейся ситуации характерен “управляемый плюрализм”, это и не “авторитаризм”, и не “демократия”, и не “особый путь”, и тем более не режим “всеобщего риска”. Это — контролируемая неопределенность, сложившаяся еще при Ельцине. Управляемый плюрализм отличается тем, что руководство, настаивая на произвольности и неопределенности его границ, в то же время не просто признает неизбежность множественности, но и поощряет ее. Управляемый плюрализм не требует однопартийной политической системы. Средства массовой информации не подвергаются прямой цензуре, но существующие механизмы заставляют их “понимать свою ответственность”. Руководство режимом хорошо понимает, что удушить все независимые способы выражения и политическое разнообразие невозможно, да и не желательно. Управляемый плюрализм подразумевает одновременно и поддержку, и ограничение гражданского общества. Деятельность профсоюзов, бизнес-ассоциаций, неполитических организаций и других субъектов гражданского общества признается необходимой для страны, конкурирующей в условиях глобальной экономики и на рынке идеологического влияния. Стиль Путина на посту президента хорошо вписывается в режим управляемого плюрализма. Заметно, что он предпочитает всегда занять максимальную позицию, но при серьезном противостоянии ищет компромисс. Каково бы ни было влияние Путина на российскую экономику и политическую систему, управляемый плюрализм, похоже, создан для укрепления президентской власти. Кроме того, он соответствует постмодернистской неоднозначности, ставшей чуть ли не нормой земного бытия, и хорошо укладывается в пресловутую глобализацию.
Эта неоднозначность, и особенно в сфере российского политического мышления, сильно озадачивает В. Никитаева (“Повестка дня для России: власть, политика, демократия” — “Логос”, № 2). Он берется поставить все на свои места и основательно растолковывает понятия власти, политики и демократии. В этом понятийном ряду демократия как форма власти была целью политического действа, происходящего в России последние двадцать лет. Но демократии, оказывается, могут быть разными. Есть демократия либеральная — западная версия, к которой были направлены стремления наших политиков. Она являет собой ограничение власти “демократического большинства” правами меньшинства, своего рода компромисс, добровольное ограничение своей свободы в пользу других, делающих то же самое. У нас же компромисса, нормального либерализма и нормальной демократии не получилось. Вышел какой-то архаический, дикий либерализм, который выдавал себя за лучшего “друга демократии”, экспроприировал демократическую форму правления и использовал ее, чтобы создать “грабительский капитализм”. Есть еще демократия тоталитарная, требующая монолитности политического сознания народа (невнятный проект Перестройки, которую пытался осуществить М. Горбачев). И есть, наконец, демократия консервативная, умозрительная версия которой видится Никитаеву наиболее приемлемой. Она зиждется на самоопределении воли субъекта в рамках реального (исторически и политически существующего) “всеобщего”, каковым служит государство. Это означает, что гражданин как субъект не может иметь интересов, противоречащих сохранению государства, его институтов и основ (общественная мораль и справедливость). Вступая в политическую жизнь, этот идеальный гражданин должен привести свои интересы в соответствие с “общими рамками”. То есть к политической игре/борьбе допускаются только “свои”, те, кто самостоятельно определился как свой относительно государства (целостного единства), кто принимает судьбу этого государства (и его народа) как свою собственную.
С. Кургинян называет современную ситуацию Временем-Д ( ““Время-Д”: аналитическое расследование” — “Россия ХХI”, №6). “Д” — это деньги, а кроме того — деструкция, разрушение (в одном месте к указанным смыслам автор прибавляет коннотацию — дерьмо). Но правит миром нечто невещественное. Только оно порождает социальное согласие и обеспечивает любую мобилизацию, дает политические силы и власть. Власть — это идеология. Сейчас в России власть хотят обрести олигархи, но политической силы у них нет, и они пытаются использовать чужую силу. Кургинян называет это ущербностью. Ущербность — это средство для любого Времени-Д. Так, Березовский увидел силу у чеченцев, готовых за что-то умирать и убивать, силу выкованную одной из самых мощных современных идеологий — исламом. И он повлекся в сторону этой силы. Олигархи — это одна ущербность. Коммунисты — другая, у них была сила, а теперь нет. Коммунистам кажется, что сила есть у олигархов, и они повлеклись к олигархам. Все эти влечения и связи слились в “дружбу против”. А направлена она против государства российского, а поощряется она американцами. Вырисовывается явный заговор. Не нужно бояться этого слова. Что такое заговор? Это закрытый проект. Любая военная кампания, любая конкурентная борьба на рынке — это закрытый проект, т.е. заговор. Его цель развалить Россию. Всякие там “Идель-Уралы”, независимые суверенные государства Северного Кавказа, независимые Северные территории, независимые исламские государства и халифаты, буферные государства на Дальнем Востоке могут стать реальностью, если в Конституцию России проникнет заговорщическая идея конфедерализма. И тогда никакого обещанного цивилизованного буржуазного общества не получится, а образуются полунацистские феодальные диктатуры. Нынешние псевдоолигархи с их ублюдочным капитализмом не хотят понять, что их миллиардные состояния требуют защиты, а такая защита может быть предоставлена только сильным государством. Настоящий капитал сам сила и сам правда. Настоящий капитал исторически созидателен и являет собой сгусток воли, служения и государственности. Чтобы стать настоящим, российскому капитализму нужно превратиться в госкапитализм и даже в госмонокапитализм. Другого пути в так называемую мировую цивилизацию для него не существует.
А. Магун полагается на рационалистическую герменевтику (так он называет свой метод) и хочет вплести судьбу России в общую канву мировой истории (“Опыт и понятие революции” — “Новое литературное обозрение”, № 6). Он задался целью доказать, что событие разрушения социалистического режима и советского государства, начавшееся в 1985 году и продолжающееся до сих пор, следует называть революцией. В США при защите диссертации на звание доктора философии ему удалось это сделать. Теперь, излагая то же самое в сокращенном виде, он убеждает российского читателя, что происходящее в России за последние пятнадцать лет воспроизводит внутреннее развитие революций прошлого и принадлежит к единому, открытому и незавершенному событию: европейской революции, которая уже Прудоном и Марксом была обозначена как перманентная. Кстати сказать, понятие “событие” в описании революции играет главную роль и трактуется как принципиальная и необратимая неудача. А подробный анализ понятия “революция” позволяет Магуну опровергнуть мнение об иллюзорности перемен в современной России и о российской исключительности, которые часто объединяются в тезисе о России как о вечной подражательнице Западу. Никакой исключительности в российской подражательности нет и не было. Подражание есть вообще основной механизм исторического развития. Российские революции были подражаниями западным. В случае Октябрьской революции подражали Великой французской, совершая которую, французы, в свою очередь, подражали римлянам. Именно подражание ввергло русских революционеров в водоворот “настоящей” (перманентной) революции. Так же дело обстоит и с теперешней. Приобщение к Западу — глобальная интенция мировой истории и наша неизбежная судьба — начинается с подражания Западу, поскольку только через такое подражание мы подключаемся к перманентному кризису, лежащему в основании современного Запада и всего мирового процесса.
Размышления покойного В. Кожинова о социализме публикаторы озаглавили: “…Давайте откажемся от идеологических формулировок” (“Москва”, № 2). Не нужно противопоставлять социализм капитализму, а следует рассматривать его по сути. По сути же прежде всего подразумевается преобладающая и господствующая роль общественной, а не частной собственности и особая верховная роль государства. Оценочная характеристика социализма как стадии совершенствования общества слишком поверхностна. По всеобщим законам бытия нельзя ничего приобрести, не потеряв ровно столько же. Совершенствование одних сторон жизни абсолютно закономерно и фатально оборачивается потерями в других. Россия действительно стоит перед выбором господства того или иного вида собственности над другой. Рынок, точнее сказать — экономическое соревнование, государство должно контролировать и направлять на пользу стране, а не на пользу единичным представителям этого соревнования. Известно, что нынешнему человечеству необходимо самоограничение, иначе оно погибнет. А социализм — это и есть самоограничение, и роль ограничителя играют государство и общественная собственность на землю. Словом, Кожинов был сторонником социализма не потому, что “одобрял” его, а потому что считал неизбежным. Причем он четко различал революцию и социализм. При таком различении девяносто процентов обвинений, которые бросают социализму, сразу же отпадут. Беда в том, что нынешние реформаторы, так же как и революционеры 17-го года, считают Россию только материалом и очень плохим материалом для построения так называемого цивилизованного общества.
Свое мнение о социализме высказывает и А. Зиновьев в №2 “Вопросов философии”. Он долго исследовал советскую систему и западное общество и категорически отрицает утверждение об экономической несостоятельности социализма. Он утверждает, что с экономической точки зрения советская экономическая система была на порядок выше того, что было создано в западном мире. Все зависит от критерия, с которым мы подходим к оценке этой системы. Если смотреть на советские предприятия с точки зрения экономической рентабельности (с западными экономическими критериями), то у нас не было вообще никаких рентабельных предприятий. Но логика (основная специальность автора) не позволяет рассматривать одну экономику, пользуясь критериями другой. Советская экономика была сверхэкономикой. Это было явление более высокое, чем просто экономическая социальная организация, что и позволяют констатировать критерии Зиновьева — например, способность обеспечивать работой граждан страны, отсутствие безработицы, степень паразитарности и др. А толки о кризисе не убедительны. Кризис действительно наступал, но всякие системы так или иначе переживают кризис. Это был не экономический кризис, а прежде всего идеологический и управленческий. Это было нормально для развивающейся социалистической системы. Его можно было преодолеть, но лишь средствами советской же социальной системы. Советская социальная система не была побеждена, как утверждают некоторые, она только вступала в стадию зрелости и не развернула всех своих потенций. Для истории 70 лет — пустяк. Советский социализм — реальный социализм, Зиновьев называет его “настоящим коммунизмом”. Он был построен творческими усилиями огромного народа. Это — беспрецедентный триумф в истории человечества. Руководители правительства и КПСС отнюдь не осознавали кризиса социалистической системы, как они говорят. Горбачев с его уровнем интеллекта вообще не мог сознательно делать то, что он делал. Если бы на пост главы советского государства Запад назначил своего человека, тот не сумел бы причинить большего зла. Была побеждена не советская социальная система, а конкретная страна с такой системой. Сработало множество факторов. Среди них колоссальный перевес экономических сил Запада (в 50 раз) и многолетняя идеологическая атака на население страны. Произошло идейное и моральное разложение верхов, идеологическая деградация интеллигенции. Короче говоря, гибель советского коммунизма — трагическое явление эпохального и глобального масштаба.
М. Рабжаева смотрит на реальный социализм с другой точки зрения. Она ведет речь о том, как повлияло социалистическое государство на изменение семейных отношений (“Семейная политика в России ХХ в.: историко-социальный аспект” — “Общественные науки и современность”, №2). Семья в СССР понималась как важнейший институт советского общества и поэтому находилась под контролем партии и государства. Материнство партия считала важнейшей общественной и государственной функцией женщины, поддерживала его морально и, худо-бедно, материально. Государство брало на себя существенную ответственность за воспитание, образование и охрану здоровья детей. Женщины-матери несли ответственность за семью и семейный быт, за здоровье, учебу и успешную социализацию детей. Советская система породила тип “работающей матери”, т.е. легализировала ее “гендерный контракт” с “двойной” нагрузкой, предоставляя дополнительные “охранные” права (оплаченные декретные отпуска, пособия на детей, широкая сеть доступных дошкольных и внешкольных учреждений и т.п.). Правда, “легитимный гендерный контракт” помимо женщины и государства подразумевал и других участников. Например, “институт бабушек”, на которых возлагался присмотр, воспитание и ретрансляция культурных навыков. Несмотря на официальную политику равенства полов, воспроизводился “биологизаторский” подход к роли женщины в семье. Женщина-мать стала главой семьи: она отвечала не только за рождение, воспитание, образование и здоровье детей, за быт и психологический климат семьи, но и поддерживала семейный бюджет, ибо в подавляющем большинстве случаев зарплаты мужа на все не хватало. Основным партнером женщины-матери было государство, а не муж и отец ребенка. Смыслообразующим центром семьи становились дети. Сейчас, в пору становления общества массового потребления и под влиянием развития контрацептивной промышленности, а главное, женской эмансипации, больше ориентируются не на детей, а на повышение качества эмоционально-интимной общности супругов. Кроме того, в условиях глобальной и локальной социальной нестабильности семья становится желанным островом покоя и любви. Это способствует росту ценности семейной жизни, но отнюдь не воспроизводству населения.
Историки культуры пытаются установить происхождение нашего парадоксального отношения к Европе. Л. Софронова считает это мифом, начало которому было положено в ХVIII веке (“Мифологизация образа Европы в русской культуре ХVIII века” — “Славяноведение”, № 1). Основу заложили переводной роман и любительский театр. В ХVIII веке еще не развилась “этническая зоркость” русской культуры. Она еще не противопоставила “своего” “чужому”, как это будет в ХIХ веке, и не завела разговоров об особенностях русского пути. Восемнадцатый век не отторгал “чужого”, его адаптированная литература и любительский театр оживляли государственный миф о Европе и России как об учителе и ученике. Вероятно, этому послужила и особая модальность культуры ХVIII в., основным ядром которой был праздник, перерождающийся то в маскарад, то в торжественное шествие, то в какой-нибудь архитектурный казус. На празднике все равны, он не допускает отчуждения, рефлексии и собирает всех и вся вместе. Этим Софронова обосновывает идею синтеза Европы и России. В ХVIII в. русские искренне почитали Запад наставником, образцом и кумиром своим, за что позднее этот век был обвинен в механическом перенесении европейских образцов на русскую почву. Но факт останется фактом: миф (сказка) о единстве России и Европы был и, несомненно, повлиял на историю русских идей.
Тот же миф Европы М. Лескинен находит в “Замогильных записках” российского иезуита Печерина (1807-1885) (“Миф Европы и Польша в “Записках” В.С.Печерина” — “Славяноведение”, № 1). Этот романтический миф был не только выдуман Печериным в молодости, но и осуществлен в течении жизни. Антитеза Россия — Европа была для него не вопросом, а ответом. Один из первых русских эмигрантов по политическим мотивам, Печерин довел до логического завершения идею преклонения перед Западом, тайно покинув Россию. Утопию он сделал реальностью и, последовательно разочаровавшись в идеях христианского социализма, революции, практике католического монашества, на склоне лет пришел к выводу, что всякая идеализация непременно ведет к разочарованию, а любая действительность далека от идеала. Столкновение с реальной европейской жизнью побудило Печерина к размышлениям об истоках и особенностях национальных типов (поляков, в частности). Главными критериями оценки человека и народа в целом он считал способность к целенаправленной практической деятельности и жертвенность во имя чувства долга. Характер народа формирует “закон географической широты”. В Европе существует несколько национальных типов: англосаксы, французы, славяне и итальянцы. Русские и поляки представляют славянскую натуру и являются антагонистами остальным европейцам. Славяне не способны к кропотливому труду и изнурительному духовному самосовершенствованию, которое только и может привести к европейскому благоденствию. Но к концу жизни Печерин окончательно разочаровался и в идее капиталистического благоденствия.
Происхождение русской революционности привычно связывают с нигилистами, а оказывается, что “Русский нигилизм является продуктом заграничного происхождения”. Так начинается анонимная записка из Национального архива Франции (конец 1880 — начало 1890-х) и называется публикация В. Исакова в “Историческом архиве” ( №4). Нигилизм, утверждает аноним, возник в России в 1860-х годах как прямое следствие анархических теорий, перенесенных на русскую почву, и заявил о себе в чудовищных формах политических убийств, покушений и ограбления казны. По причине своего иностранного происхождения нигилисты часто переносят революционную деятельность в любую другую страну. Отсутствие органической связи с Россией заметно и в национальном составе. Русских среди нигилистов немного, подавляющее большинство — это поляки и особенно евреи, “которые ни в какой другой стране не составляют такой изолированной от основной нации касты, как в России”. В качестве интеллектуального багажа нигилисты располагают несколькими немецкими книгами о социализме. В своих публикациях некоторые нигилисты выдают себя за чистых социалистов, лишенных каких бы то ни было политических тенденций; другие, наоборот, заявляют, что специально занимаются политикой, чтобы отбросить заманчивые иллюзии социализма. Есть категория эклектиков, которые социальную теорию смешивают с политической практикой, но никто из перечисленных не знает точно, что надо делать, чтобы принести благо России. Социальные теории нигилистов, если так можно назвать их разглагольствования, всегда неясны, расплывчаты и дают повод для ожесточенных дискуссий. Их идея сокрушить политический порядок в России кажется составителю записки наивной и даже комической, ибо нигилисты бездумно отождествляют собственные желания с устремлениями и волей русского народа. В народном же сознании престиж самодержавной власти непоколебим, он согласует “широкую свободу очага, сознания и самоуправления” и соответствует чаяниям всей нации.
М. Савченко публикует письма Д.И. Менделеева Николаю II (“Дерзаю выставлять на Ваше усмотрение плоды моих занятий” — “Исторический архив”, №4). Царю пишет ученый, определивший себе три службы на благо родины: науку, просвещение (преподавательство) и труд на пользу русской промышленности. Менделеев искренне разделял старания министра финансов С.Витте, проводившего политику “насаждения” национальной промышленности на основе мобилизации внутренних ресурсов, таможенного протекционизма и поощрения экспорта, привлечения иностранных капиталов, введения стабильного денежного обращения и создания устойчивой кредитной системы. Словом, всего того, что необходимо нам и теперь. Считая, что перед страной стоит задача быть посредницей “между древним, просыпающимся Востоком и деятельно-промышленным Западом, с его новшествами”, Менделеев связывал промышленный рост с необходимостью исправить российское просвещение, ибо при экстенсивном земледелии и промышленности, ориентированной на эксплуатацию природных недр, знания составляют роскошь, а не потребность. Образование в этом случае ограничивается “одним изучением литератур и одними высшими, правящими и чиновными классами, опираясь на мертвые языки. Это ведет к диалектике, влекущей за собою мечтательность и шаткость убеждений, а нередко, сверх того, и отчаяние, разочарование и пессимизм, подавляющий всякие порывы к деятельности”. Только образование, дающее знания живые, связанные с жизнью, с изучением законов природы и истории, способно воспитать “деятельных работников не поприще всех отраслей жизни”.
Обзор подготовил А.Денискин