Опубликовано в журнале Континент, номер 120, 2004
Юрий ЩЕГЛОВ — родился в 1932 году в Харькове. Окончил филологический факультет МГУ. Первая публикация — повесть “Когда отец ушел на фронт” в “Новом мире” Твардовского (1969, № 4). Автор повестей “Пани Юлишка”, “Триумф”, “Поездка в степь”, “Святые горы”, “Небесная душа”, исторических романов “Сиятельный жандарм” и “Вельможный кат”. Живет в Москве.
I
Недавно назначенный облпрокурором в бывшую Юзовку, а ныне Сталино, Роман Андреевич Руденко — молод, энергичен и восприимчив. Само название донецкого города ко многому обязывает. Старое, милое, привычное Юзовка — стерлось уже из памяти. С Юзовкой было тесно связано и имя будущего разоблачителя культа личности Сталина — Никиты Хрущева.
Руденко сразу правильно понял рекомендации далекого московского шефа — не так давно назначенного Генеральным прокурором СССР Андрея Януарьевича Вышинского. Социальное происхождение Руденко служило предметом его гордости и не вызывало у вновь избранного первого секретаря обкома Эдуарда Карловича Прамнека ни малейших сомнений. Нелишне заметить, что прибалтийские большевики к этой стороне вопроса относились с повышенным вниманием. Указания главы Всеукраинского ЧК времен красного террора Мартына Ивановича Лациса выполнялись неукоснительно даже спустя десятилетия. Отсутствие трудовых мозолей на ладонях служило начальным отягощающим обстоятельством. Прибалтийских большевиков на Украине работало немало. Прамнека расстреляли в том же году, что и Лациса, в возрасте тридцати девяти лет. Но пока он жив, и Руденко пользуется его полной поддержкой.
Роман Андреевич родился в семье крестьянина-бедняка в 1907 году. С двадцати двух лет служил в органах прокуратуры. А, следовательно, никакой иной, кроме юридической, прокурорской жизни, он не знал и не умел оценивать ее по-настоящему. Он окончил Московскую юридическую школу, потом Высшие юридические курсы при Всесоюзной правовой академии. Словом, вся наука Вышинского, ставшего заместителем Генерального прокурора в 1933 году, расцвела при нем и тяжкими цепями оплела душу. Ценные указания об осторожном и внимательном подходе к выдвинутым против человека обвинениям он принял как руководство к действию.
Еще 16 мая 1937 года Андрей Януарьевич сделал в газете “Правда” весьма внушительное заявление, отвечая на вопрос корреспондента: “Что делает прокуратура в связи с решением СНК СССР и ЦК ВКП(б) о Донбассе?” Постановление партии и правительства вышло почти три недели назад и пора было, конечно, откликнуться. В самом документе “О работе угольной промышленности Донбасса” руководство страны никак не задействовало ведомство Вышинского, поэтому слова интервьюера прозвучали достаточно зловеще, особенно для тех, кто не забыл эпоху Шахтинского процесса и процесса Промпартии. Напомню тем, кто успел забыть и тем, кто постарался забыть, что эти судилища проходили в 1928 и 1930 годах, когда ОГПУ возглавлял Вячеслав Рудольфович Менжинский, деятель, ответственный за все, что творилось в карательной системе СССР до 1934 года включительно.
Органы областной прокуратуры в Сталино славились на весь Донбасс кровожадностью и жестокостью. Разумеется, импульс шел сверху — из Кремля, но его безукоризненным проводником вначале был Саркис Артемович Саркисов-Даниелян, потом Иван Алексеевич Акулов, выдвинутый на ведущую должность с места секретаря обкома по вопросам снабжения. Акулов — гепеушник со стажем, поработал он и в прокуратуре. Потом, когда Акулова перевели, инициативу перенял бывший секретарь Горьковского обкома ВКП(б) упомянутый Прамнек. В апреле 1938 года его взяли, а 29 июля в группе вместе с Владимиром Петровичем Затонским, украинским большевиком (между прочим, академиком, наркомом просвещения республики, одним из немногих, кто владел в киевском правительстве “ридной мовой”, сочной, “добирной” и мог говорить с селянами), и еще семерыми партаппаратчиками убили, не выводя на открытый суд. Между тем, при Прамнеке прокуратура и НКВД в Донбассе свирепствовали — не приведи Господь!
Словом, прокурорский костер в угольном районе не затихал ни на минуту. Но даже Акулов, в 1933 году побывавший на должности Генерального прокурора ССР, не удовлетворял Сталина.
Хрущев сменил Прамнека и выдвинул на первый пост в области Александра Сергеевича Щербакова. При нем-то Юзовка-Донецк переименовалась в город Сталино.
Делая столь подробное и, быть может, утомительное отступление, я хотел бы пунктирно очертить круг лиц, в который влился молодой облпрокурор Руденко. Поэтому продолжу.
Начальником управления НКВД с 1933 года по апрель 1937-го верой и правдой служил Василий Тимофеевич Иванов и дослужился до высокого чина — комиссара ГБ третьего ранга. Затем его забрали в Киев, назначили начальником тамошнего управления вместо устраненного комиссара ГБ третьего ранга Кацнельсона и одновременно заместителем наркома внутренних дел УССР, то есть прямым помощником Всеволода Аполлоновича Балицкого, а когда Балицкого схватили, то и небезызвестного Леплевского — одного из двух братьев Леплевских, слишком хорошо знакомых людям старшего поколения. Все они, конечно, сгинули в непродолжительное время. Мучительная и позорная смерть не обошла их.
Вместо Иванова — в тогда еще Донецк — назначили старшего майора госбезопасности Давида Моисеевича Соколинского. Ему предстояло выслужиться и заработать себе право на жизнь.
Не выслужился и не заработал. В заместители ему дали майора ГБ некоего Загорского.
Я видел этого Соколинского и в жизни, и на фотографии — физиономия дегенерата с непомерным, каким-то вздутым лбом над печально-скорбным взором. Как только он занял кабинет в здании через дорогу от горкома ВКП(б), тут же шлепнул статью в “Социалистическом Донбассе” о методах работы иностранных разведок в шахтерском крае. Люди профессии Соколинского стремились стать не только поэтами, драматургами, прозаиками и особенно сценаристами, но и журналистами, публицистами и редакторами, что у них получалось не хуже.
Да, импульс, безусловно, шел сверху — из Кремля, и его проводником были последовательно Саркисов, Прамнек, затем Щербаков.
Управление НКВД трудилось в крепкой связке с прокуратурой. Прокуратура при Сталине имела, естественно, преимущества перед адвокатурой, хотя гласность и состязательность в процессе формально не отменялись.
Вышинский делал вид, что следственные органы только передают ему материал дознания, и что к самому процессу он причастен настолько, насколько должна быть по закону причастна прокуратура — санкция на арест, мера пресечения, создание группы следователей по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, и прочая, и прочая, и прочая, а в провинции камуфляж давно отбросили, внизу был альянс полный, абсолютный, никаких разногласий, варганили дела вместе, иначе маховик репрессий не раскрутили бы — штаты не резиновые.
Иногда, чтобы подтвердить законность слишком уж бьющего в нос сотрудничества, следователи по особо важным делам Прокуратуры Союза ССР, помощник Генерального прокурора и начальник следственного отдела учреждения Лев Шейнин, отъявленный мерзавец и друг многих современных литераторов, амбициозный и неприятно ироничный автор посредственных рассказов и повестей, вместе демонстративно подписывали обвинительные заключения. Так, когда судили и потом расстреляли руководство шахты им. Ильича и трестов “Артемуголь” и “Макеевуголь”, фальшивку подмахнули подчиненные Вышинского — Браславский и Шейнин.
В упомянутом интервью Андрей Януарьевич с присущим ему иезуитством и не без скрытой угрозы подчеркнул, что местные органы прокуратуры Донбасса нарушили указания прокуратуры Союза ССР об осторожном и внимательном подходе к привлечению к ответственности специалистов и хозяйственников по делам, связанным с их работой на производстве. Центральная область Донбасса — его сердце — нуждалась в новом прокуроре.
Казалось бы, Вышинский своими высказываниями несколько притормозил машину террора в интересах горняцкого — весьма сложного и опасного — дела. Намекнув прокурорам, что угледобыча не должна страдать, Вышинский сориентировал их на ужесточение и ускорение карательных мер. Троцкисты ловко увиливают от возмездия. А честных людей подставляют под удар. Эта точная и недвусмысленная констатация прозвучала призывом к немедленному действию. По мнению начальства — высшего партийного и юридического, масса случаев не была замечена прокуратурой Донецкой области. Дела, датированные 1934-1937 годами, центральное ведомство затребовало в Москву.
Звонок для тех, кто способен слышать. Новый прокурор Роман Андреевич Руденко способен слышать и способен слушать. Раз троцкисты увиливают и подставляют невинных, значит, пора изменить тактику и не позволять им уходить от ответственности. Это прямая обязанность не только НКВД, но и прокурора. Правда, прокуратуры и прокуроры при Сталине ходили под НКВД. Нарком внудел Союза ССР Николай Иванович Ежов руководил действиями Вышинского и корректировал их, что самым наглядным образом высвечивалось во время московских процессов. Вышинский не смел ему делать замечаний, хотя большое количество эпизодов было недостаточно проработано и скрыть это не удалось. Заседания протекали не очень гладко, о чем свидетельствуют тексты фальсифицированных и отредактированных стенограмм.
При Лаврентии Павловиче Берии личность союзного прокурора была известна лишь в нескольких учреждениях внутри Садового кольца. Такова была традиция. Фамилию Руденко впоследствии запомнили лишь потому, что он принимал участие в Нюрнбергском процессе. Начальник управления НКВД Соколинский командовал Романом Андреевичем, а не наоборот. К тому же без НКВД Руденко не пробиться бы на столь высокий пост. Компромат на любого работника советского учреждения находился там.
Выступление “Правды” подтолкнуло события в Донбассе. И загремели выстрелы в тюрподвалах по всей области.
16 сентября 1937 года, едва отпраздновав в июле тридцатилетие, Роман Андреевич впервые являет в новом служебном качестве собственное счастливое лицо urbi et orbi, выступая на процессе троцкистско-бухаринской фашистской банды в Тельмановском районе. Среди обвиняемых немало немцев, что упрощает нюансировку событий. В Германии свирепствует Гитлер. Большинство несчастных приговорено к расстрелу — Думов, Эрлих, Гильдиш и Шевченко. Агронома Рацлава упекли на 10 лет.
Этот крупный процесс проводит спецколлегия под председательством Радина, возглавлявшего областной суд. Он член обкома, личность, приближенная к первому секретарю, один из важных элементов телефонного управления. Телефонное право при Сталине сформировалось быстро и легло в фундамент судопроизводства. Запомним фамилию, она будет часто встречаться.
Руденко придал процессу громкий резонанс и опубликовал статью, посвященную его итогам. Речь его была лаконична и убедительна, жесты скупы и выверены. От всей фигуры веяло презрением и ненавистью к врагам народа. О манере Руденко великолепно свидетельствует кинопленка Нюрнбергского процесса, где он выступал Главным обвинителем от СССР, Его поведение резко контрастировало с тем, как себя держали юристы Америки, Англии и Франции.
Не прошло и недели после начала заседаний, как людей убили.
Стоит обратить внимание на коррелятивные связи “донбасского Ульриха” Радина и “горняцкого Вышинского” Руденко с Москвой, союзной прокуратурой и следственным аппаратом Ежова. Процесс над Бухариным и Рыковым открылся в марте 38-го, однако в сентябре 37-го Руденко считает обвинение в отношении их доказанным и фамилия Бухарина выносится в заглавие процесса. Подобный уровень правосознания — характерная черта сталинской юрисдикции и Руденко как ее вдающегося адепта.
Через двенадцать дней, то есть 28 сентября, та же спецколлегия — Радин, Папенков и Дворниченко, с тем же прокурором Романом Андреевичем Руденко, в переполненном отборной публикой зале начинает очередное судилище над контрреволюционной вредительской бандой из областной конторы “Заготзерно”. Любопытная подробность. Органы НКВД в Москве в этот же период разоблачают группу вредителей в комитете заготовок и “Заготзерне”. Процесс в Донбассе — отзвук, демонстрация общего заговора, скрытое оправдание репрессий.
Подсудимые Поплавский, Лившиц, Левитов и Дербариндикер под руководством Семенова творили, по словам Романа Андреевича, ужасные вещи, и поэтому прокурор в выражениях не стеснялся. Троих по статье 54-7 приговорил к расстрелу. 6 октября, то есть спустя восемь дней после первого дня судоговорения, обреченных умертвили.
Маленький, но важный штрих. Сталинский соратник Лазарь Моисеевич Каганович по прозвищу “Черная смерть” тогда находился в Сталино на Вседонецком слете стахановцев и ударников. Слеты прошли в Горловке, Макеевке и других городах. Любимец горняцких масс, погрузневший и сбривший бородку, которая ему придавала интеллигентский облик, Лазарь Моисеевич Каганович появлялся в окружении Прамнека, Стаханова, Дюканова, Боксермана, Соколинского и прочих приближенных.
Новый начальник облуправления НКВД во всех речах произносил здравицу в честь очередного наркомтяжпрома, в чье распоряжение поступили сотни шахт. Подхалимы и те, кто раздувал страшный пожар репрессий, занимались вовсе не пустым делом. Прамнек и Соколинский погибли, а вот Боксерман выжил и, по-моему, в семидесятых годах при Брежневе занимал должность заместителя министра газовой промышленности. Его статья о некоторых методах вредительства в отрасли угробила отличных специалистов, которых ценил Пятаков — Гуревича, Каннера, Логинова и Израйловича. Саркисов и председатель Донецкого облисполкома Николай Геннадьевич Иванов, по мнению Боксермана, состояли якобы в контакте с этой фашистской бандой шпионов.
Так что нередко выживали и доживали.
Еще через двенадцать дней знакомая спецколлегия садится в поезд и едет в Краматорск, где открывается суд над контрреволюционной троцкистской шайкой из совхоза “Правда”. Обвинительную речь Руденко общественность посчитала особенно яркой. Молодой прокурор постепенно превращается в любимца публики. На Руденко идут, райкомы распространяют пригласительные билеты. Его речи обсуждают простые люди, а методы ведения допроса и реплики вызывают живую реакцию зала. Приговор по 54 статье (пункты 7, 10 и 11) обжалованию не подлежат. Троих — Кулиду, Ткаченко и Чехлаевского — должны расстрелять, и их действительно расстреляли по прошествии десяти дней, то есть 26 октября.
Миновало два дня после завершения процесса в Краматорске, и Радин в сопровождении Руденко возникает в Красном Луче. Здесь состоится суд над бухаринско—рыковской бандой правых. Сами Николай Иванович и Алексей Иванович пока не осуждены.
Громкий процесс в Красном Луче призван был стать юридическим пьедесталом для Руденко. Он, процесс, обладал своими тонкостями. Суть в том, что совсем недавно органы НКВД разоблачили матерого врага народа — председателя Донецкого облисполкома Иванова. Рядом с председателем горсовета Красного Луча Федоровым на скамье подсудимых — довольно длинной — сидели заместитель начальника горземотдела Зиньковский, директор МТС Бараненко, председатель сельсовета Шнырев и председатель колхоза “Первый хрустальный” Литвинов.
Оказывается, Иванов, которому уже успели выбить зубы и повесить прищепку на половой орган, организовал различные, по словам Федорова, типы вредительства: срывал посевную кампанию, держал курс на кулачество, разрушал тракторный парк и задерживал уборку урожая.
Услышав это, народ немедленно потребовал расстрела гнусных фашистов и каждый день в течение недели подтверждал свое требование — стереть с лица земли отвратительных гадин.
Руденко без труда доказал, что главная тактика Федорова — двурушничество и что он коварно мешал людям знакомиться со Сталинской конституцией.
Приговор Радина, как и прежние, не подлежал обжалованию. Литвинову дали 25 лет, остальных быстро расстреляли.
Перед ноябрьскими праздниками облуправление НКВД сделало большой подарок шахтерам — разоблачило врагов народа в тресте “Буденновуголь”. Революционные торжества — страшное несчастье для обвиняемых. Спецколлегия до торжеств и после них особенно неистовствует. Приехала она почти в том же составе — Радин, Сухов, Дворниченко и Руденко. И завертелась бесовская карусель.
На скамье подсудимых — инженерная верхушка треста. Недавно ее носили на руках. Без умолку хвалили управляющего Володарского и главного инженера Мирясова, успешно внедрявших на шахтах прогрессивную технологию. Теперь они вместе с заместителем главинжа Штеренсконом, главными инженерами шахты № 9 — капитальная Ярославцевым и Просиковым, главным механиком Толстиковым и начальником участка Шашковым пытались — ни больше, ни меньше! — затушить Всесоюзную кочегарку. Вздорность и абстрактность обвинений, предъявленных прокурором руководству “Буденновугля” до сих пор поражает, но накаленный и обезумевший от кровавой тризны народ опять потребовал стереть с лица земли изменников всех до одного при помощи расстрела.
Постановка процесса далась Радину и Руденко на этот раз нелегко, пришлось привлечь экспертизу — профессора Беликова и начальника горнотехнической инспекции Турубинера. Оба эксперта, предчувствуя скорую погибель, все-таки сыграли на руку прокурору. Руденко квалифицировал обвиняемых как участников контрреволюционной троцкистско-бухаринской банды.
Между тем опять напомню, что осуждение Бухарина еще не состоялось. Удивительно, как западные наблюдатели — журналисты, писатели, юристы, ученые — при ихнем-то уровне правосознания не обратили внимания на подобный нонсенс.
Секретарь обкома ВКП(Б) Саркисов к тому времени был расстрелян. Его вывели из состава ЦК на октябрьском пленуме 37-го, и Руденко не собирался стесняться с бывшим партийным боссом, при котором начинал карьеру. Он мечтал придать процессу всесоюзный масштаб. Пятаков — к тому моменту тоже расстрелянный — якобы через работника “Главугля” Годзевича и при содействии ярого контрреволюционера заместителя главного инженера “Донбассугля” Гусева, технического директора треста “Сталиноуголь” матерого врага Калмановича и фашистского наймита Саркисова замышлял — вот тут очень сложно определить, чего эти люди не замышляли. Они все замышляли, но, к счастью, органы НКВД их заранее обезвредили.
Отпраздновали двадцатую годовщину революции, и 11 ноября начальника участка Шишкова приговорили к 25 годам дальних лагерей, прочих — к расстрелу. Только Ярославцев с шахты № 9 от чего-то отперся, остальные признались. На бойню вдобавок отправили главного инженера Буденновского рудоуправления Уманцева, инженера Богомолова и секретаря райпарткома Геталло.
Спустя две недели, то есть 24 ноября, на скамье подсудимых очутились сотрудники областного земельного управления. Естественно, что эту контрреволюционную диверсионно-вредительскую организацию вскрыли тоже славные органы НКВД под руководством Соколинского и, естественно, их ожидала знакомая нам спецколлегия — Радин, Папенков, Дворничеко и Руденко. Очередными жертвами стали начальник областного ветуправления Тюрин, начальник животноводческого управления Бурбело, старший ветврач Серговского горЗО Аедоницкий — симпатичнейшая личность, я его помню, — ветврач ветуправления Завеса, ветврач Мариупольского горЗО Китайский и ветврач Сталинской горветлечебницы Леоненко. Все они действовали по заданию Саркисова и Иванова. Вредительскую работу корректировали из центра высокопоставленные чиновники наркомзема УСРР Диюк и Вербицкий. Тюрина вовлек в преступную шайку — кто бы вы думали? — сам начальник республиканского ветуправления Поздняков.
Чем же эти люди, по мнению Руденко, занимались? Распространяли эпизоотию, чуму, рожу и сибирскую язву. Кроме того, они заражали скот сапом, делали паратифозные аборты в контрреволюционных целях и, конечно, срывали планы развития животноводства.
В характеристику преступной деятельности некоторых обвиняемых прокурор внес свежие красочки. Так, Бурбело, бывший боротьбист, мечтал об отторжении Украины от Советского Союза. Тогда подобный, хотя и голословный упрек, как правило, стоил жизни. Сторонников самостоятельности Украины презрительно ругали “самостийниками” и утверждали, что они хотят слиться с Западом, создав Малопольшу или Малогерманию.
Руденко привлек в качестве свидетеля заместителя начальника ДоноблЗУ Бирюкова. Несчастный, проходящий по параллельному процессу, показал, что троцкистско-бухаринскую контрреволюционную организацию создали в 1935 году. Она ставила целью свержение советской власти, продажу капиталистам Украины, установление буржуазно-помещичьего строя, а, кроме того — развал колхозов, упадок полеводства и животноводства, организацию вооруженных восстаний и террора. Газеты восторженно писали, что Роман Андреевич выступил с яркой и содержательной речью. Спецколлегия быстренько приговорила всех к расстрелу. Радин не упустил отштамповать: обжалованию не полежит и — к исполнению.
Через пять дней ЦИК отклонил ходатайство осужденных инженеров “Буденновугля”. Оклеветанных расселяли. Ставили точку подчиненные Соколинского — летучая команда палачей. Случайным исполнителям не доверишь.
Где могилы? Скручивали ли им руки и ноги? Кончали в подвале или на воле? Ночью? Днем? На рассвете? По официальным данным ЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД расстреляно 786098 человек. Включены ли жертвы Руденко хотя бы в это число или нет? Кто ответит?
Небезынтересны частные подробности наркомвнудельского бытия в Донбассе. Шахте 3 18-12 присвоили имя Николая Ивановича Ежова. Под звуки торжественной увертюры из оперы “Кармен”. К 20-летнему юбилею ведомства Соколинский получил орденок Ленина по списку из 10 человек, который возглавлял Борис Берман. Для любителей подсчета еврейских фамилий в подобного рода прейскурантах сообщу: трое из десяти.
Есть еще несколько специфических штришков. Наша воспитательница в Кадиевском шахтерском детсадике теперь не просто взахлеб читала по газете свеженькую вещь Джамбула Джабаева в переводе некоего К. Алтайского: “Спасибо, Ежов, что, тревогу будя, стоишь ты на страже страны и вождя”, а буквально вдалбливала в нас строки казахского акына, дрожа от ярости, если кто-то сбивался с ритма. Со мной хлопот мало, мне нравятся стихи: “Разгромлена вся скорпионья порода, руками Ежова — руками народа”. Я приплясывал и раскачивался, повторяя. Скорпионья порода. Тут же на первой странице знаменитый художник Борис Ефимов, брат замученного Михаила Кольцова, воплощал идею Джамбула. Черная, утыканная иголками рука душила предателей. “Ежовы рукавицы” со штампом НКВД внушали гордый страх.
А муж воспитательницы, кажется, сидел, и она старалась отчаянно, из кожи вон лезла, чтобы не потерять сытое место.
16 декабря “Правда” сообщила о расстреле Енукидзе, Карахана, Орахелашвили, Шеболдаева и других. К этим расстрелам Руденко, естественно, не имел отношения, но они оказывали воздействие на происходившее в органах юстиции.
В Большом театре один из самых хитрых и ловких сталинских сатрапов XX века Анастас Микоян хвалил Николая Ивановича Ежова и охранительно-ежовскую концепцию до истерики: “У нас каждый трудящийся наркомвнуделец!” Заместитель наркома НКВД, вскоре уничтоженный Фриновский, лишь вторил Микояну на бесчисленных инструктажах.
— Мы народ чекистов! — вопил он незадолго до собственной смерти.
Приблизительно в это же время Вячеслав Михайлович Молотов назначил на первое января 1938 года Всесоюзную перепись скота.
А зачем переписывать, когда мы все здесь налицо?
На несколько месяцев Роман Андреевич взял антракт, но в середине лета он уехал из Сталино выступать обвинителем на процессе над контрреволюционной кулацкой диверсионно-вредительской группой, орудовавшей в Буденновском районе.
Случается в природе так — нападут кровососущие на какой-нибудь организм, и пока не разрушат его, ни за что не отстанут. Похожее произошло с Буденновским районом. Не специально ли враги его облюбовали, чтобы нанести ущерб репутации Первой конной? Не смейся, читатель, и подобный поворот не исключался при мудром правлении прекрасного грузина.
Против Ф.Д. м А.З. Якиных свидетельствовал их родственник С. Якин, что само по себе приятно и вызывает массу ассоциаций. Судили за поджог в колхозе “Победа”. Спецколлегия та же — старая, проверенная. Радин, Папенков и Сухов. Процесс, однако, мелковат, много из него не выжмешь, но приговор привычный — расстрел.
Спустя неделю — 17 июля — аналогичный процесс затеяли в Чистяково. Обвинение там поддерживал перед спецколлегией заместитель Руденко Надзиванный, что ни на йоту не изменило приговор. Несчастных расстреляли.
В первых числах августа Руденко выступил на крупном процессе и опять в Буденновском Дворце культуры перед знакомой спецколлегией во главе с Радиным. Третий подряд процесс. Совершенно ясно, что они — ответвление прошлого судилища над управляющим треста “Буденновуголь”, недавно расстрелянным, Володарским. Никакой наработанный материал не должен пропадать даром.
На скамье подсудимых контрреволюционная правотроцкистская группа, орудовавшая на шахте 3 18-12 треста “Буденновуголь” — заведующий Семенов, назначенный Володарским, главный инженер Воронченко, утвержденный Володарским, начальник участка Бовкун, машинист врубовой машины Астахов, инженер Пружинский. В организации диверсий и саботажа Руденко обвинил также крупных горняков — бывшего начальника “Донбассугля” Бажанова, секретаря Сталинского горпарткома Коваля, главного инженера “Куйбышевугля” Богомолова, бывшего управляющего трестом “Буденновуголь” Орлова, главного инженера Штреккера, бывшего начальника “Донбассугля” Фесенко и его заместителя Архипова. Как видим, пасьянс менялся мгновенно. Человека назначали, снимали, перемещали, как куклу, и отдавали под суд.
Заведующего шахтой Семенова и еще троих расстреляли, врубмашиниста Астахова пожалели, дали 25 лет и пятерку “по рогам”, указав, что место заключения ИТЛ — в отдаленных районах.
6 августа Руденко 1938 года занял трибуну во Дворце культуры шахты имени Шмидта Макеевского района. Его прыткости мог бы позавидовать какой-нибудь Шометт или Фукье-Тенвиль. Но те действовали лишь в Париже и не колесили по стране. За столом спецколлегии знакомая тройка супостатов — Радин, Сухов, Веремчук. Над сценой лозунг “Контрреволюционную вредительскую группу шахты № 18 треста “Советскуголь” — к ответу!” За барьером — главный механик треста Бассан, помощники Сенчуков, Гаркуша, слесарь Марченко. Приговор стандартный — расстрел.
А великий товарищ Сталин вошел в число почетных академиков, наконец-то сравнявшись с убитым Бухариным.
Но что-то у них все-таки там заколодило. Руденко вроде барометра. Он стал больше выступать не на процессах, а в газетах с общими рассуждениями, призывая, например, строго охранять права и интересы колхозников или бороться с летунами и прогульщиками. Состав разбираемых им дел изменился. Куда-то исчезли диверсанты, шпионы и двурушники из числа троцкистско-бухаринских отщепенцев. Уменьшилось количество фашистов и контрреволюционеров. Появились действительно существующие, а не вымышленные, клеветники и карьеристы. Печатались фамилии реабилитированных.
Вот, например, великолепный образчик иезуитства той эпохи. 17 мая 1939 года газета “Социалистический Донбасс” сообщила следующее: “В статье “Троцкистские корешки и гнилые либералы в Мариупольской швейной фабрике”, опубликованной в газете “СД” за 5.IX.1936 г. (!) тов. Розенфельд Р.Я. обвинялся в троцкизме. Молотовский РК КП(б) У города Мариуполя сообщает редакции, что предъявленное тов. Розенфельду обвинение не обосновано”. Правда, и раньше публиковались подобные заметки. Некий Розенталь из “Киевтопливо” добился справедливости, о чем оповестило ЦК КП(б)У за подписью самого Хрущева сразу после его воцарения на Украине в феврале 1938 года.
Такие сигналы подавались властью неспроста и даже национальный подбор имел значение.
В сентябре Руденко участвовал в процессе над спекулянтами, связанными с работниками магазина Донпромторга № 24. Суд проходил в Макеевке при немалом стечении народа в летнем кинотеатре. Приговоры на удивление мягкие — 6, 8 и 10 лет. В феврале Руденко вместе с председателем облсуда (!) Радиным, все тем же Радиным, отправляет в тюрьму покровителей прогульщиков на шахте № 8 “Ветка” треста “Куйбышевуголь”. Сроки ничтожные — 6 и 8 месяцев. Поворот в карательной политике очевиден. Народ связывает его с именем Берии. Ежова проклинают, “стальная когорта” следователей уничтожена.
Начальником областного управления НКВД назначают 26 февраля 1939 года некоего Чечкова. Пертурбации в Москве, начиная с замены Вышинского Михаилом Ивановичем Панкратьевым на посту Генерального прокурора СССР и кончая арестом Ежова, лично не затронули Руденко. Вместе с Чечковым его избирают делегатом XVIII съезда партии, что свидетельствует о твердой поддержке из центра. Ведь разнарядку утверждают на самом высшем уровне. Партийную делегацию Украины возглавляет Хрущев. Недавний патрон Руденко секретарь МК и АГК Щербаков кооптирован в состав Оргбюро ЦК и избран членом президиума съезда. Он получил орден Ленина по шахтерскому списку. Вообще, донбасская группа представлена очень мощно. Секретарь Сталинского обкома КП(б)У Любавин, соратник Щербакова, проходит в мандатную комиссию и обновленный состав ЦК. Горняцкую группу принимает Сталин, отдельно беседуя с Чечковым.
Небезынтересная подробность: третьим секретарем Сталинского обкома Хрущев делает бывшего заведующего угольным отделом Мельникова. Я хорошо помню лицо этого человека с коричневыми подглазниками и мертвенно-бледной кожей. Мельников после отъезда Хрущева в Москву становится первым секретарем ЦК КП(Б)У. Более закоренелого хама и антисемита трудно себе вообразить. О своеобразных чертах выдвиженца вспоминает сам Хрущев с таким эпическим спокойствием, будто он не имел ни малейшего отношения к возвышению деятелей подобного криминального типа.
После XVIII съезда партии Руденко выступил в Мариуполе на процессе рядового убийцы, в июле он поддерживает обвинение против людей, оклеветавших инженера Шашацкого. Приговор мягкий — шесть месяцев тюремного заключения, несмотря на срыв работы и другие преступления. Перед новым — 1940 — годом Руденко обвиняет убийц директора Артемовского музыкального техникума Иоффе и его жены.
Роман Андреевич, как я уже заметил, очень любил выступать в печати. Его статья “Сорвать кровавые замыслы” в декабре 1937 года много посодействовала нагнетанию истерии в области. Руденко окружил себя людьми с соответствующими взглядами и способных поддерживать без колебаний террористические действия прокуратуры. Вот, например, Баш, его заместитель. На процессе вредительской шайки из совхоза имени Фрунзе он легко добился у председателя спецколлегии Папенкова и членов Сухова и Белоуса смертной казни для старшего агронома Левченко и скотника Апрышко. Участковый зоотехник Манбула получил 25 лет дальних лагерей.
В тесном контакте с Руденко и под его крылом вызрел будущий прокурор Ворошиловградской области Нощенко. Руденко пестовал и хвалил таких монстров, как старший следователь областной прокуратуры Шварц, следователи Ганжа, Кандзюба, Яйленко и Перельман. Правда, хвалили он их за раскрытие уголовных преступлений, но братия занималась в основном политическими делами.
Создание при Сталине внесудебных органов, подключенных к юридической системе, настолько поразило цивилизованный мир в период разоблачения преступного режима, что о самих судебных органах как-то подзабыли, а, между тем, именно они поставляли основной контингент зэков, удовлетворяя в равной степени запросы сталинской политики и экономики. Всякого рода особые совещания, “двойки”, тройки” и прочие перлы классового правового сознания не отменяли ведущей роли прокурора в подготовке и проведении фальсифицированных процессов. Достаточно указать на роль самого Андрея Януарьевича Вышинского, который принимал тайное участие в раскрутке вымышленных ситуаций, фальсификации политических фактов и составлении следственных материалов — допросов, очных ставок и экспертиз. Функция прокурорского народа была начисто устранена. О каком прокурорском надзоре могла идти речь, когда часть следствия проходила в кабинетах Ежова и Берии в нарушении всех и всяческих законов?
Прокуратура является отчасти элементом судопроизводства. Прокурор выступает в качестве государственного обвинителя. Однако именно в ее недрах вызревало зерно многих дел, когда следователи не просто работали под контролем прокуроров, обладающих надзорной функцией, а в тесном контакте с ними, объединенные общей идеологией и партийными указаниями, разрабатывая и склепывая очередную детективную историю со случайными, нередко фантастическими сюжетами. Для провинции подобный подход не единственная, но весьма часто встречающаяся реальность, особенно если вопрос касался людей, которых не сумели быстро сломать, и еще в большей степени, если камнем преткновения служила фигура важная, одна из ключевых в намечаемом действе. От личности прокурора многое зависело, хотя и не он в большинстве эпизодов выколачивал показания, а лишь их изучал и уточнял. Вышинский своими выступлениями на процессах, своим поведением руководителя и “хозяина” судоговорения давал пример остальному прокурорскому миру и (хотя бы этим) навечно пригвоздил себя к позорному столбу собственным изощренным иезуитством. О роли прокуроров в сталинской машине уничтожения никто так ничего внятного и не сказал, а они являлись — пусть формально — ядром существовавшей триады: судья — прокурор — адвокат. Именно прокурор гласно указывал на виновного и обязан был доказывать его виновность. Опутанный идеологическими цепями, он оказывался на процессе в наиболее трудном с моральной точки зрения положении. Он доказывал то вымышленное и сфальсифицированное, что поступало из следственных органов. Идеологизация прокуратуры разрушила судебную систему России.
II
Моя судьба складывалась так, что я успел побывать мальчишкой и юношей на разных островках, плавающих в океане сталинского бесправия. Бог и случай избавили меня от прямого столкновения со свирепствовавшей юридической системой. Я получил уроки права в иных местах, и они открыли мне больше, чем огромный бушующий страстями книжный мир. Этот книжный — очень важный, и в конечном итоге определяющий — мир пришел, к сожалению, к нам из-за рубежа и, как ни удивительно, слился с моими собственными наблюдениями и крошечным, но болезненным опытом. Первой книгой, с которой я познакомился, была “Россия в концлагере” Ивана Солоневича, которую я отыскал в одном из подвалов послеоккупационного Киева. За Солоневича, впрочем, как и за невинный советский детектив Бруно Ясенского “Человек меняет кожу” могли приговорить к смертной казни в те годы. “Россия в концлагере” лишь оформила мои отрывочные знания и мои подозрения. В мягкой обложке, с портретом очкастого автора и неприятными карикатурами, она долго служила предметом, источавшим страх, боль и ужас, но вместе с тем сделала меня более чутким и восприимчивым к человеческим страданиям, научила идти вглубь строки…
И после всего, что я видел, с чем столкнулся и что понял, лысый и старый хитрец Хрущев, этот окровавленный лис XX века, пытался убедить весь белый свет, и меня в том числе, что он, секретарь МК и ЦК КП(б), чего-то не знал?!
Да он просто смеется над нами и сегодня, с Того Света, по-прежнему плюет в лицо своим бывшим советским рабам, считая, что он может их обманывать до бесконечности с помощью близких ему редакторов и ищущих финансовой выгоды издателей, подсовывая очередную бессовестную ложь в виде тщательно сбалансированного мемуара. Я намеренно не использую последнюю книгу воспоминаний Хрущева, а целиком опираюсь на текст, в своем время опубликованный в журнале “Огонек”. Исполненный отвращения к части лицемерного текста, я даже не знаю, вошел ли этот показательный эпизод в книгу, выгодную для реанимации коммунистической идеологии и коммунистических принципов. Удивительно и непостижимо, как и почему в этом непристойном деле принимают участие западные издательства да и отечественные издания и средства телерадиокоммуникации? Уж казалось бы — не совестно ли? Но нет, видимо, никто не хочет идти вглубь строки. Без серьезного комментария мемуар Хрущева фальсифицирует время, фальсифицирует события, фальсифицирует саму психологию людей.
Поэтому пойдем, читатель, вместе вглубь строки и попытаемся открыть очевидное.
“В процессе подготовки к съезду я на заседании Президиума ЦК поставил такой вопрос, — пишет или наговаривает Хрущев, но, быть может, и вовсе не он, а редактор и соавтор-доброхот. — Товарищи, давайте посмотрим, насколько были обоснованы аресты и казни. Мы идем к съезду, и мы должны знать правду”.
Однако в эту фразу, сказанную в присутствии сталинских монстров, еще как-то можно поверить. Чего не сорвется с языка в официальной обстановке?! Хотя трагикомичность и кощунственность ее очевидны.
Даже Мольер, привыкший к королевскому лицемерию, только развел бы руками. Ему не достало бы сил воскликнуть: “Умолкни, Тартюф!” Ведь слова Хрущева омыты кровью и слезами.
Мало кто из состава президиума не знал правды, а большинство, в том числе и Хрущев, ее создавали и подписывали.
“До этого я вызвал Генерального прокурора тов. Руденко и спросил его:
— Вы смотрели эти дела?”
Реплика в сторону: он, бедняга, не смотрел, но интересовался.
“— Да, — говорит, некоторые смотрел”.
Некоторые?! Каково?! Это, между прочим, обмен между высшими чинами государства после смерти Сталина и расстрела Берии, всего через двадцать лет после московских процессов, которые один из них наблюдал весьма близко и знал большинство невинно осужденных лично. Второй получил незаслуженную честь представлять нашу страну в Нюрнберге, а значит, являлся достаточно квалифицированным юристом.
Дальше — больше:
“— Ваше мнение? — поинтересовался Хрущев. — Что вы можете сказать? Насколько были обоснованны аресты?”
Нашел у кого искать правду. Сколько таких “обоснованных” арестов санкционировал сам Руденко в Донецкой области во второй половине 30-х годов?!
Кажется, достаточно, но паршивая комедия продолжается.
“Он мне сказал, что с точки зрения юридической (!) никаких оснований для арестов и тем более для казней не существовало”.
Пикантное сообщение, если возвратиться к смертным приговорам, которые суды выносили под давлением самого Руденко до войны, если вспомнить его тесную связь со следственным аппаратом НКВД Донецкой области.
“Это все были волевые решения, и никаких конкретных преступлений, за которые можно судить и наказывать людей, не было”, — продолжает излагать речь Руденко Хрущев.
У Генерального прокурора не нашлось слов объяснить своему не очень грамотному собеседнику суть происшедшего с правовой точки зрения.
Хрущев вкладывает в уста Руденко свои собственные соображения, камуфлируя их ходким тогда словом. Если бы речь шла о юридических тонкостях, то Руденко должен был бы сообщить Хрущеву, в чем состоят изменения, внесенные Вышинским в теорию и практику следственной и судебной процедуры.
“— Ну хорошо. А те, кого судили открыто? Я сам был на суде, когда судили Рыкова, Бухарина, Ягоду, Зиновьева, Каменева. Какие за ними преступления?”
Еще бы ему не быть на суде, хотя здесь он смешал всех в одну кучу. Бухарина и Рыкова судили в 1938 году, а Каменева и Зиновьева — на несколько лет раньше. А кто организовывал страшные демонстрации у Дома Союзов? Кто ездил из одного конца Москвы в другой с дикими кровожадными выступлениями? Быть на суде, видеть лично гнусную комедию, которую ломал Вышинский, и через двадцать лет спрашивать что-то у Руденко, сидевшего как-никак за тридевять земель от столицы? Что это, как не политическое лицемерие? За кого же он принимает читателя? И что этот запуганный, затравленный и трижды обманутый читатель должен думать о первом секретаре КПСС?
Понятно, что при Сталине Хрущев молчал или поддакивал, иначе ему давно снесли бы голову, как прочим. Но сейчас-то зачем ваньку валять, изливаясь перед микрофоном? Ведь он все отлично знал.
Однако беседа двух наивных и прекраснодушных деятелей продолжается. Хрущев все-таки хочет добиться от Руденко истины, будто эта истина не известна ему из других источников. Вся сакраментальность ситуации поражает еще и потому, что разговор происходит после расстрела Берии, когда критика “недозволенных” методов следствия, особенно в последние годы жизни Сталина, была развернута достаточно мощно.
“Он (Руденко) улыбнулся (!) и говорит…”
Нашел момент улыбнуться наивности собеседника. К сожалению, Хрущев ничего не сообщает, какой улыбкой улыбался Генеральный прокурор СССР. Наверное, сатанинской. И чему он, по версии Хрущева, улыбался? Нелишне задуматься.
“— За этими тоже нет никаких преступлений”, — ответил, поулыбавшись, Руденко.
“Этими…” Каково?
Но далее, далее…
“— Никаких фактов (?) в материалах нет. Это злоупотребление с точки зрения судебной процедуры. Люди, которые проводили следствие, видимо, вымогали признание”, — говорит Руденко не на каком-нибудь открытом сборище оболваненных, а в кабинете Хрущева в Кремле.
Видимо! А то он,. бедняга, не знал, что вытворяли следователи под началом Иванова и Соколинского в бывшей Юзовке. И сам Хрущев будто бы не ведал, чем занимался ежовец Успенский и берианец Амаяк Кобулов, когда чистил ежовские конюшни в Киеве. Ведь без них, как высших чинов НКВД, в республике он и шагу не ступал.
Хрущевские саморазоблачения граничат с фальшивкой, но они в некотором роде упоительны и демонстрируют его невежество и выпестованное Сталиным презрение к людям.
Никакое следствие не представило бы более серьезных аргументов против этого человека.
Итак, признание, видимо, вымогалось (!), по мнению Генерального прокурора, начавшего службу в органах юстиции еще в 20-х годах. Пора бы научиться отвечать на подобные вопросы точнее, с большим знанием дела, без вводных слов.
“— Но я же сам слышал, как они признавались в преступлениях, в которых их обвиняли?!” — восклицает и одновременно вопрошает Хрущев, шагая к XX съезду.
Действительно, как же так? Сами сознались. Ну, хорошо. Он не читал дело Бухарина, когда взял власть. Недосуг, боялся коллег, не желал будоражить госбезопасность, но дело Берии началось и завершилось при нем. Его-то он читал?! Не мог не читать. Там же есть что-нибудь о “незаконных” методах, применяемых в НКВД? Есть или нет? Знал он, черт возьми, как обращались с Мерецковым, Горбатовым и Рокоссовским? Хотя бы это он знал или нет? Какой же он после этого руководитель? Зачем же он себя так пачкает?
“Он (Руденко) посмотрел на меня и опять улыбнулся…”
Вторая улыбка Руденко меня совершенно добила. Если подобный разговор действительно происходил, то Руденко должен был просто заливаться смехом. И есть отчего.
Театр абсурда, но кровавого абсурда. Улыбки Руденко в таком случае, безусловно, к месту. Но я вообще не верю в подобный разговор и, разумеется, в руденковский устный текст.
И, наконец, вот что Генеральный прокурор Союза СССР выдает на закуску Первому секретарю КЦ:
“— Это “искусство” тех, кто вел следствие и проводил суд”.
Сам он подобных судов в Донбассе при Саркисове, Прамнеке, Щербакове и Мельникове не проводил, надо полагать.
“— Людей сажали и доводили до такого состояния, когда единственным способом прекратить свои страдания и издевательства над собой было признание, а следующим шагом — смерть.
Таково было мнение Генерального прокурора”,
Сам он, разумеется, к прошлому не причастен.
Не станем больше упрекать Хрущева, хотя трудно остановиться.
Я после войны, в 1945-ом, когда отец возвратился с фронта, все знал и понимал. Его не сломал тюрподвал в Донецке. Он ничего не подписал и не возвел ни на себя, ни на своих друзей и коллег. Выжил и выжил с честью. А Хрущев, член высшей государственной элиты, партийный вождь и соратник Сталина, в 1956-ом после всего, что пережил народ и что он сам натворил, будучи во главе партийной организации столицы в эпоху московских процессов и возглавляя Украину на протяжении многих кровавых лет, отговаривался перед нами незнанием. Зачем же он так себя унижает и пачкает? И почему его издатели не понимают этого?
Бараны мы, что ли?
Помолчим. Склоним головы перед памятью погибших.
Хороших. И дурных, но недостойных с “юридической точки зрения” ни заключения, ни смерти.
Помолчим.
И отпустим тяжелый грех лжи, коварства и приспособленчества Хрущеву, причем не той огромной сталинской Лжи, а уже послесталинской — современной, мемуарной, направленной на обеление собственной персоны.
Есть все-таки за что.
Дальнейшая карьера Руденко меня мало волновала. Для молодого и забывчивого читателя, однако, придется вкратце остановиться на наиболее значительных вехах в его судьбе. Сталин и Хрущев сделали Руденко прокурором УССР в 1944 году, что само по себе знаменательно, если учесть более чем двухлетний оккупационный период. Затем Сталин его послал главным советским обвинителем на Нюрнбергский процесс. В 1953 году Хрущев назначает верного сатрапа Генеральным прокурором СССР, вероятно, с согласия будущей антипартийной группы — Молотова, Маленкова и Кагановича.
Его функция — сито. И чтобы никто лишнего не пикнул в трудную эпоху “реабилитанса”. Еще до этого времени Руденко сыграл важную роль в поспешной ликвидации арестованного при Сталине министра госбезопасности Абакумова после суда в 1954 году. Абакумова нельзя было убивать. Опасности он не представлял, а как источник с годами стал бы незаменим. Нюрнбергский процесс — надежный щит Руденко, скрывающий кровавую деятельность в Донбассе. В период брежневщины он по-прежнему на коне, ибо в щелях системы забилась масса негодяев, повинных в смерти миллионов. Они хорошо понимали друг друга с полуслова.
Умер Роман Андреевич в 1980 году в ранге действительно государственного советника юстиции, получив перед тем в 1978 году пять орденов Ленина, а остальных наград — бессчетно. Университет имени Гумбольдта и Пражский университет избрали его почетным доктором юридических наук. Его славное имя носит Свердловский юридический институт.
Советская часть обвинения на Нюрнбергском процессе была поставлена, на мой взгляд, достаточно формально и в целом неудовлетворительно. Интерпретация деяний гитлеровцев, сделанная Руденко, не что иное, как заурядная перечислительная публицистическая статья, основанная на фактах разного юридического достоинства с ссылками на тот или иной международный акт. Советский Союз, перенесший такие нечеловеческие страдания, был достоин более углубленного и бесповоротного вскрытия происшедшего. Обвинительный акт не показал ни психологической, ни исторической подосновы нацистских преступлений. Проблема геноцида не только евреев, но и славян не развернута в той степени, как того заслуживала. И дело не только в том, что не много подробностей там найдешь о Бабьем Яре, Освенциме, Треблинке и других лагерях и местах уничтожения людей. Во многом преступления остались анонимными. Предвоенная картина подготовки Гитлером агрессии не представлена полностью. Страдания народа и, в частности, русского народа, не освещены с различных точек зрения. Действия вермахта и карательных соединений, особенно в первые месяцы войны, хотя и получили общую, не вызывающую возражений оценку, не отражают всей глубины преступности фашизма и насилия, совершенного над нашей страной. Обвинительный акт, конечно, должен быть безукоризненен с формальной стороны, но происшедшее требовало более глобального, широкого, психологически мотивированного подхода, присущего русской юриспруденции.
К сожалению, правильно оценить позицию Руденко и тех, кто ему помогал на процессе, пока не представляется возможным по-настоящему. Советский союз и нынешняя Россия — единственные страны, где стенограммы Нюрнбергского процесса не изданы в существующем объеме. Причин этому много, и дело не только в Катынском эпизоде или в чем-либо подобном. Тайна нежелания власти издать материалы Нюрнберга когда-нибудь будет раскрыта.
Два слова еще об одной фигуре, стоящей рядом с Руденко в Нюрнберге. Ему помогал небезызвестный генерал-майор И.Т.Никитченко, соратник председателя Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР армюриста В.В.Ульриха и его заместителя корвоенюриста И.О.Матулевича. Совершенно бесцветный, худой, как палка, инквизиторского типа выученик Вышинского носил тогда звание диввоенюриста. За годы террора он укрепил свое положение и ассистировал главному обвинителю Руденко, который для Запада являлся темной лошадкой, в то время как Никитченко обозреватели и специалисты хорошо знали.
Знаменитый генерал Горбатов, вынесший нечеловеческие пытки и, в конце концов, прощенный Сталиным, в воспоминаниях отмечает, что Никитченко председательствовал на суде, который вынес ему несправедливый приговор.
Нынче о Романе Андреевиче помалкивают. И постараются еще долго молчать. Здравствуют его сотрудники, бывшая молодая прокурорская поросль. Печатные издания пока еще робеют перед ними. Но истина имеет одно поразительное и утешающее свойство. Рано или поздно, ценой тяжелых, правда, потерь и усилий она пробивает себе дорогу. Мне представляется, что Роман Андреевич Руденко был совершенно равнодушен не только к истине, которую он призван был защищать, но и к судьбе народа, который его породил, и готов был на любое деяние, чтобы спасти собственную шкуру. Если Сталин украл и опоганил нашу победу над фашизмом своими преступлениями, то Руденко, будучи ярым и яростным участником репрессивной политики вождя всех народов, украл и опоганил торжество справедливости, ради которого погибли миллионы в борьбе с фашизмом.