Опубликовано в журнале Континент, номер 119, 2004
Татьяна СОТНИКОВА — родилась в 1963 г. в Минске. Окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета и аспирантуру Литературного института. Кандидат филологических наук, доцент Литературного института. Автор двенадцати романов (под псевдонимом Анна Берсенева) и многих статей по современной русской литературе в энциклопедических и в периодических изданиях (“Знамя”, “Вопросы литературы”, “Литературное обозрение” и др.). Живет в Москве.
Елена Трегубова. Байки кремлевского диггера.
М.: Ad Marginem, 2003
Чтение книги Елены Трегубовой делает оптимистом. Тем самым, который на мрачный вздох пессимиста: “Ну, хуже быть уже не может…” — уверенно отвечает: “Может!”.
Собственно, вся эта книга и является историей о том, как в современной России было плохо, а потом стало хуже. И — попыткой разобраться, что именно стало хуже и почему.
Понятно, что книга Трегубовой обречена на массовый успех — в первую очередь потому, что в ней содержится множество сведений, заведомо привлекательных не только для малочисленных политологов, но и для обычных людей, которым всегда интересно знать: что же на самом деле происходит в той жизни, от которой их надежно отгораживает экран телевизора? Какие они, эти загадочные механизмы власти, и какие люди этими механизмами управляют?
Отчасти этот интерес — праздный, потому что подобное знание никаким образом не может повлиять ни на механизмы власти, ни на повседневную жизнь интересующихся ими посторонних людей. И, как ответ на этот праздный интерес, в книге Трегубовой имеется множество увлекательных сплетен из жизни кремлевских обитателей — выращенных в специальном инкубаторе “мутантов”, как она их вполне обоснованно называет.
Но отчасти в интересе посторонних людей к тому, что происходит в коридорах власти, присутствует не только праздное любопытство, но и вполне достойная уважения составляющая. Потому что эти люди являются посторонними только для тех, кто взялся ими управлять, в действительности же они — граждане страны, в которой живут, и для неравнодушия к тому, как эта страна управляется, у них есть вполне законные основания. И поэтому их интерес к обычаям властей предержащих невозможно удовлетворить одними только сплетнями о том, как Роман Абрамович на заре своей карьеры жарил шашлыки для Татьяны Дьяченко и Валентина Юмашева.
К чести Трегубовой следует сказать, что она и не ограничивается сплетнями. Название “Байки” по отношению к ее книге — это в большей мере дань массовому тиражу, чем содержанию; и даже в какой-то мере дымовая завеса. Хотя то, что книга не сводится к изложению “баек” и броских девичьих наблюдений сомнительной глубины, — все-таки достойно удивления. Потому что многое в личности автора, каким он предстает на страницах книги, позволяет ожидать именно самозабвенного щебетания, а никак не тех жестких политических оценок, которые в книге даются.
Что дает основания для такого — к счастью, не оправдывающегося — ожидания? Да вот именно всеобъемлющая, цельностью своей даже приводящая иногда в умиление самовлюбленность автора. Прекрасно владея приемами убийственной иронии, о самоиронии Трегубова попросту не имеет понятия. И это качество заставляет при чтении ее книги то улыбаться, то возмущаться, а то даже и восхищаться такой ничем не замутненной любовью к себе. История России, оказывается, имеет такое же отношение к истории личного бытования журналистки в кремлевских коридорах, как “Розеркранц и Гильденстерн” Стоппарда к “Гамлету” Шекспира. (Шекспир, если кто запутался в таком изысканном сравнении, это Елена Трегубова). Поиски в Страсбурге (дело происходило в 1997 году во время саммита Совета Европы, на который Трегубова прибыла в составе кремлевского журналистского пула) ресторана, в котором можно заказать прожаренный, а не “замаринованный и протушенный перед этим по гадкому местному обычаю” кусок мяса, описаны не просто с глубоким, а поистине с благоговейным уважением к своим кулинарным вкусам. Горячие профитроли, лакомиться которыми измученная эльзасской кухней журналистка летала на ночь из Страсбурга в парижское Grand Cafe на бульваре Капуцинов, тоже, разумеется, не забыты — как и прочие подробности на тему: “Я самая обаятельная и привлекательная”, — которыми изобилует едва ли не каждая страница книги.
Но! Смеетесь ли вы над очевидной авторской самовлюбленностью, умиляетесь ею или возмущаетесь, — если вы считаете главным в книге именно это, то вы эту книгу, можно считать, вовсе не читали. Потому что главное, что делает произведение Трегубовой заметным явлением современной публицистики, — это все-таки не кремлевские сплетни и не рассказы о присущих себе, любимой, бытовых привычках, а внятные, жесткие, не страдающие досадной нравственной неточностью оценки общественно значимых событий, которым она стала информированным свидетелем, и людей, которые сыграли в этих событиях заметную роль. Можно не соглашаться с ее утверждением о том, что в стране не было иных порядочных журналистов, кроме тех, которые вместе с ней входили в Хартию, основанную Машей Слоним, — но трудно не согласиться с тем, что многие журналисты этой Хартии действительно вели себя в высшей степени достойно в иных ситуациях, в которых их “внехартийные” коллеги шли на недостойные компромиссы с властями, да еще и оправдывали себя тем, что это якобы совпадало с их свободными убеждениями.
Пусть Трегубова самозабвенно повествует об эльзасском неправильном мясе и стамбульском правильном мороженом — зато она не взирает “с одной стороны, с другой стороны” на катастрофу подводной лодки “Курск”; в ее понимании, подобные события могут оцениваться только с одной стороны, и в этой ее оценке черное не путается с белым. Между тем в те жуткие дни не редкость было услышать от простых людей “из народа”, понятия не имеющих, где находится Эльзас и что такое профитроли, леденящие душу рассуждения о том, что, конечно, подводников жалко, но ведь в тонущей лодке хранились наши военные секреты, так что пусть уж их, подводников… главное, что иностранные спасатели-шпионы до секретов не добрались, спасибо президенту…
И в палате для ампутантов волгоградского военного госпиталя, во время визита туда президента Путина, Трегубова не рассуждала о целесообразности наведения конституционного порядка в Чечне: “Мне казалось, что я изо всех сил стараюсь не расплакаться. Но в ту секунду я обнаружила, что на самом-то деле у меня уже давно по лицу сплошным потоком текут слезы. Больше всего мне хотелось встать и дать Путину пощечину: за его бесстрастное выражение лица в тот момент, за менторский тон, которым он, не воевавший, позволил себе говорить с этим мальчиком, раненным на войне, которая так понадобилась Путину для победоносных выборов. А еще — за путинскую пропаганду по всем телеканалам, которая успела так загадить людям мозги, что этот парень, едва оставшийся в живых, радуется, что видел живого Путина”.
Такие вот профитроли.
В общем, проработав несколько лет кремлевским обозревателем разных газет, Трегубова, видимо, все-таки сумела не превратиться из “диггера” (то есть, согласно ее определению, засланного исследователя кремлевской системы) в “мутанта” (то есть коренного обитателя российской политической клоаки). Хотя опасность подобного превращения существовала задолго до того, как об этом догадалась журналистка. Именно эту опасность, которая возникает для независимого человека, когда он поддается магии власти, описал в “Войне и мире” Толстой, рассказывая об отношениях князя Андрея со всесильным в то время царедворцем Сперанским: “Потому ли, что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский (…) льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, разумность и глубину своих мыслей”.
Трегубовой, не в последнюю очередь благодаря ее учителям-диссидентам, удалось не проникнуться мутантской логикой. Но такая стойкость — вовсе не само собой разумеющееся дело. И ее “личная трагедия” — разочарование в Чубайсе, которого она долго считала “диггером, замаскированным под мутанта”, — наилучшее тому доказательство. Нетрудно догадаться, что долгое существование в Кремле в “замаскированном” виде не может пройти бесследно для человеческой психики. “У Чубайса, — пишет Трегубова, — теперь не осталось ни мифа о радикальной реформе, проведением которой он раньше мог оправдывать отказ от собственных принципов, ни, собственно, этих либеральных принципов, выразителем которых он прежде являлся для значительной части населения и от которых после прихода Путина к власти Чубайс сам же последовательно, под удобными предлогами, отказался. Сейчас, когда режим Путина все больше становится авторитарным, (…) Чубайс со своими вечными заботами об энергетике становится и вовсе похож на свихнувшегося электрика, который бегает по тюрьме и успокаивает заключенных:
— Ничего-ничего! Скоро вам свет дадут! По крайней мере, я буду драться за ваше право на освещение до последнего!
При этом электрик этот искренне забывает, что обещанный им свет сразу поступит не только в тюремные лампочки, но одновременно и в электрический стул”.
Что ж, тоже ничего нового — еще Мандельштам вскоре после большевистской революции написал о подобном умоисступлении: “Есть блуд труда, и он у нас в крови”.
Но, в конце концов, вряд ли читателям стоит слишком беспокоиться о преображении Чубайса, как бы дорог он ни был всем кремлевским диггерам вместе взятым. Самое сильное и самое гнетущее впечатление “Баек” состоит не в истории этого преображения.
Вот Трегубова рассказывает другую историю, о “Связьинвесте”. Если кто (подавляющее большинство населения страны) забыл — это была такая прибыльная компания, за 25% акций которой, не щадя живота своего, в 1997 году сражались группировки Березовского-Гусинского и Чубайса-Потанина. И ладно бы вышеназванные товарищи сражались за этот морок лично друг с другом — но нет, они при этом “разносили вдребезги всю страну”, лишая ее (а заодно и себя самих) “такого реального в тот момент шанса на цивилизованный выбор”… Вообще, именно ощущение того, что огромная, и без того отягощенная страшными традициями векового рабства и советской кровавой нивелировки страна отдана во власть ничтожнейших людей, которым нет дела ни до чего, кроме собственных шкурных интересов, причем интересов именно ничтожнейших, — это самое мрачное и, к сожалению, самое отчетливое ощущение, которое оставляет книга Трегубовой. О чем думали все эти жалкие образчики кремлевской черни, когда “мочили” друг друга — в то время еще не в “сортирах”, а в принадлежавших им средствах массовой информации, которые явно можно было использовать для более достойных целей?! Уж точно не о том, какая неподъемная ответственность возложена на них по прихоти — как теперь понятно, по трагической прихоти — истории. Уж точно не о бескрайней стране, в которой даже если всего лишь пять процентов населения умны, талантливы и заслуживают лучшей участи — то это уже не тысячи и даже не десятки тысяч, а миллионы людей. Миллионы учителей, врачей, рабочих, крестьян, ученых, миллионы возникших буквально из ниоткуда предпринимателей, которых давят, душат, лишают средств к существованию уже не миллионы, а десятки миллионов хамов, в чинах и без, привыкшие за годы советской власти к тому, что именно они, хамы — опора государства. И вот вместо того чтобы дать людям, которые могли бы составить основу неисстребимого процветания страны, возможность наконец-то стать свободными гражданами, которыми больше не будут помыкать подонки (тоже своего рода мутанты, выведенные в ходе многолетней коммунистической селекции), — вместо этого те, в чьих руках оказалось управление Россией, с потрясающим цинизмом вели свою личную мелкую борьбу черт знает за что — то за миф под названием “Связьинвест”, то за выигрыш в деле “союза писателей” (это когда Потанин дал Чубайсу взятку в виде гонорара за книгу о российской приватизации). Не догадывались, к чему все это может привести? А должны были догадываться, ума им для этого природа отпустила достаточно! Другое дело, что не отпустила некоторых других качеств, которые позволяют нормальным людям, не мутантам, различать, что такое хорошо и что такое плохо…
Трегубова вспоминает, как незадолго до падения последнего ельцинского реформаторского правительства на собрание журналистской Хартии явился личный пропагандист Михаила Ходорковского Леонид Невзлин. (Вероятно, Ходорковский в те времена с таким же трудом мог представить себя узником Матросской Тишины, как Невзлин — находящимся в международном розыске эмигрантом; а надо было представлять!)
“Если Ельцин не захочет договориться с нами по-хорошему, мы обыграем его в два счета. Потому что Дедушка в политике учился играть еще в домино, а мы уже играем в шахматы”, — заявил Невзлин при молчаливом согласии сидящего с ним рядом на Машкином диване Ходорковского (в той групповой “шахматной” партии он кратковременно играл на стороне Березовского). Спецпропагандист нефтяного магната по-простому сообщил нам также, что в случае зловредного упрямства Дедушки и младореформаторов по вытрясанию из нефтяников налогов, олигархам вообще “дешевле будет купить коммунистов, проплатить уличные акции, и к осени Ельцина в Кремле уже не будет”.
Как ни неприлично пенять тому, кого гнобят власти, но все же интересно: вспоминает ли Ходорковский об этом теперь, понимает ли степень своей ответственности за то, что происходило со страной тогда и логически привело ко всему, что происходит сейчас? Трудно сказать… Вот Альфред Кох, судя по его нынешним высказываниям, и теперь не осознает, что, принимая активное участие в уничтожении старого НТВ, он не только осуществлял личную месть по отношению к обидевшему его “Гусю”, но и помогал превратить хотя бы относительно свободный телеканал в абсолютно несвободный рупор государственной пропаганды.
Видимо, не слишком дорог был всем этим людям слабенький ребенок свободы вообще и свободы слова в частности, если они легко выплеснули его вместе с мелкой водой своих амбиций… Или они не знали того, что начинающая журналистка Трегубова сразу же узнала от циничных кремлевских пиарщиков, — что “вся новая российская система власти построена исключительно на выходцах из КГБ и руководящих партийных органов, причем прежняя иерархия во многом сохранена”? Или не догадывались, что при такой системе власти возврат к старому возможен в любую минуту, а потому все, что хотя бы минимизирует такую возможность — вроде, например, даже и относительно независимых СМИ — должно быть бережно сохраняемо? Трудно поверить, что Ходорковский, Кох и многие другие демократические “випы” этого не понимали. Но ведь так хотелось выиграть шахматно-доминошную партию или “замочить Гуся”! До страны ли им было?..
Ситуация 1998 года предстает в описании Трегубовой именно “жутковатой, гибридной партией между шахматистами и доминошниками, которая завершилась вполне логичным, разрушительным для страны эндшпилем”. А чем еще она могла завершиться? Как-то не просматривается в ней ни одной значимой фигуры, которую можно было бы воспринимать как личность большого масштаба, способную встать выше этой ситуации и переломить ее.
Впрочем, нет — одна просматривается: Борис Николаевич Ельцин. Но и по отношению к нему есть все основания говорить о ничтожестве. Только в его случае не о ничтожестве амбиций, или устремлений, или стяжательских помыслов, а о ничтожестве порока… И в основе этого его персонального ничтожества лежит ровно то же самое, что и в основе всех прочих ничтожеств кремлевских обитателей: непонимание того, что огромная страна, которая волей судьбы оказалась вверена тебе во власть, совершенно точно заслуживает того, чтобы ты ради ее блага совершил некоторое усилие воли и преодолел свою тягу к саморазрушению. Но “Дедушка” не совершил и не преодолел, и вряд ли история будет к нему за это снисходительна. Что взять с “Тани”, “Вали” или с господ Волошина и Суркова? Личности такого невеликого масштаба и предназначены были лишь для того, чтобы “разруливать”, “разводить” и совершать прочие невеликие дела. А вот Борис Николаевич…
Люди чувствуют внутреннюю мощь и чувствуют личностный масштаб, особенно когда все это присуще человеку, стоящему у власти. И, как бы люди к этому человеку ни относились, они признают за ним право поступать так, как ему его личностный масштаб подсказывает. Ставить крест на социализме. Начинать радикальные экономические преобразования. Предотвращать гражданскую войну с помощью танков, выведенных на улицы столицы. И им горько видеть, как человек такого масштаба, находясь в невменяемом состоянии, порывается подарить “другу Рю” российские земли, словно управдом Иван Васильевич из комедии Гайдая, или поддается на обещания очередного лизоблюда усмирить Чечню “за два часа одним парашютно-десантным полком”…
Если вся книга Трегубовой — это хроника упущенных возможностей, то именно Ельцин предстает самым ярким символом этого явления. Возможностей, упущенных им лично, а вместе с ним и по его вине — страной. Все ему было дано: и незаурядный характер, и способность сокрушить любые преграды, и политическое чутье, и, главное, то, чем, по Пушкину, только и сильна держава — “мнение народное”. Именно при Ельцине сложилась уникальная ситуация, когда большинство населения России, едва ли не впервые в ее истории, осознало себя не бессловесной массой, а гражданами, и потому было настроено не на то, чтобы взять все и поделить, а на активные созидательные действия.
Все было дано — и все было принесено в жертву зауряднейшему пороку, который трудно извинить даже обычному человеку, разрушающему лишь собственную семью. Что уж говорить о президенте, который, поддавшись этому пороку, отдал целую страну во власть лукавых царедворцев с их жалкими интригами! Добавить к этому всепоглощающую ельцинскую жажду власти — и получилось то, что получилось…
Пожалуй, Ельцин — единственный человек, о котором из книги Трегубовой современный читатель не узнает ничего нового. Просто потому что он, современный читатель, был одновременно телезрителем и собственными глазами видел ельцинские “загогулины”, которые описывает журналистка. И, наверное, этот читатель-зритель так же, как она, радовался, “когда наш родной Дедушка мог долгое время твердо держаться на ногах и не говорил на публике глупостей! Потому что, когда он делал наоборот, нам, сопровождавшим его в поездках, хотелось как минимум разреветься, а как максимум — провалиться сквозь землю”. Вот только все ли соотечественники, следившие за “загогулинами”, в полном согласии с Трегубовой воспринимали Ельцина именно как великого человека, который “несмотря на свою периодическую невменяемость все-таки упорно пытался построить в стране на протяжении всех постсоветских лет” цивилизованное, демократическое общество? Слишком уж далеко Борис Николаевич уходил от этой цели и слишком очевидно демонстрировал, что он не справился с миссией, которую на него возложила история…
В одном трудно не согласиться с Трегубовой: “Разве можно сравнить нынешние путинские “афоризмы” — почему-то все как один какие-то кровожадные или садистские — с незабвенными добродушными ельцинскими загогулинами?” Как задумаешься — а ведь и верно: ну какие высказывания нынешнего президента стали крылатыми? “Мочить в сортире”, “сделать журналисту обрезание, чтобы у него больше ничего не выросло”… Или вот недавно появился в Интернете президентский сайт, предназначенный детям, — и на нем, пожалуйста, очередной афоризм. В разделе, где детишки могут сравнить свое мнение с мнением Путина, предлагается продолжить фразу: “Когда на перемене два школьника дерутся…” Путин из нескольких вариантов выбрал следующий: “… виноватым будет тот, кого отлупили, потому что победителя не судят”.
“Неужели вы не понимаете, что президент просто пошутил!” — воскликнул автор сайта, детский писатель Григорий Остер, в ответ на вопрос журналистов о том, как он относится к подобной жизненной философии и не боится ли, что ее переймут, к примеру, его собственные дети. Что ж, как только начинаешь понимать подобные шутки, самое время направить свой талант на создание президентских сайтов — вряд ли он годен еще на что-нибудь…
Трегубова хотя и не инженер человеческих душ, но ее впечатления о человеке, в котором, когда она начинала свою работу в кремлевском пуле, еще никто не предполагал будущего президента России, заслуживают внимания. Они изложены в ее книге так внятно, что не требуют комментария.
“В конце мая 97 года я приехала на Старую площадь познакомиться с только что назначенным руководителем Главного контрольного управления президента. (…) Во главе стола был едва заметен маленький скучный серенький человечек. Глаза его оставались не просто бесцветными или безучастными — они вообще отсутствовали. Было невозможно даже понять, куда именно он смотрит, взгляд его как бы растворялся в воздухе, размазывался по лицам окружающих. Этот человек внушал собеседникам ощущение, что его вообще нет, мастерски сливаясь с цветом собственного кабинета. (…) Он поклялся, что теперь-то в Приморье все пойдет по-другому, потому что представителем президента туда только что назначен “наш человек” — генерал-лейтенант Виктор Кондратов, до этого возглавлявший управление ФСБ по Приморью. (…) Изложив свою красивую теорию, Путин, впрочем, не смог объяснить, что же раньше мешало этим “чистым” органам не доводить страну до подобного состояния. Или хотя бы, почему указанный товарищ Кондратов не боролся с коррупцией в Приморье на посту главы местного ФСБ. Путину явно хотелось казаться тем самым человеком, который вот сейчас, не вставая из-за стола, спокойно, даже не меняя интонации и выражения лица, может своими руками легко стереть в порошок не только какого-то там Наздратенко и российскую коррупцию, но и любого, кто станет на пути у него и его любимых органов. (…) Все помнят, что приморская кинопроба генерала Кондратова на роль комиссара Катани всего через несколько месяцев с треском провалилась. Вся эта история чрезвычайно символична. Потому что в ней, буквально как в капле воды, отразился сценарий будущего президентства Путина. Уже тогда было понятно, что, по странному капризу, природа наделила этого амбициозного человека в равной степени как любовью ко всякого рода воинственным спецэффектам, так и неспособностью конструктивно реализовать их на практике”.
Впоследствии Трегубовой довелось пообщаться с Путиным, к тому времени уже директором ФСБ, и в менее официальной обстановке: он, ни много ни мало, пригласил ее в ресторан. Было бы странно, если бы на страницах своих “Баек” она не воспела в мельчайших подробностях, как великолепна и незаурядна была во время этого мероприятия. Как опоздала на встречу, в каких была туфельках, как сломала каблук, как, сидя на крошечной японской скамеечке, сверху вниз смотрела на главного чекиста страны, который (как, впрочем, и все остальные мужчины, описанные на страницах “Баек”) отпускал ей комплименты… Можно еще раз посмеяться над такой нежной любовью к себе, можно по этому поводу поморщиться. А можно и догадаться: когда совсем молодую женщину умело “разрабатывает” опытный, отлично обученный спецслужбовец, явно намереваясь сделать из бойкой журналистки “бачок” для “слива” выгодной ФСБ информации, — то ей совсем не просто на такую разработку не поддаться, и ее твердость заслуживает уважения. Так же, как и ее оценка собеседника — причем оценка, основанная не на пресловутой дамской интуиции, а на жестких наблюдениях политического журналиста.
“Меня искренне впечатлило, — пишет Трегубова, — насколько Путин блестящий коммуникатор. Хотя все его профессиональные приемы общения с собеседником были довольно хрестоматийны и без труда читаемы, тем не менее исполнение было виртуозным. Не знаю как — мимикой ли, интонацией, взглядами, — но в процессе разговора он заставил меня подсознательно чувствовать, как будто он — человек одного со мной круга и интересов. Хотя ровно никаких логических причин полагать так не было. Наоборот — все факты свидетельствовали, что он — абсолютно противоположный мне человек. Я поняла, что он — просто гениальный “отражатель”, что он как зеркало копирует собеседника, чтобы заставить тебя поверить, что он — такой же, свой. Впоследствии мне приходилось неоднократно наблюдать этот его феноменальный дар во время встреч с лидерами других государств, которых он хотел расположить к себе. Это поражает даже на некоторых нынешних официальных фотографиях, где удачно схвачен момент — вместо, скажем, российского и американского президента там вдруг сидят и улыбаются друг другу два Буша. Или два Шредера. На какой-то короткий миг Путин умудряется с пугающей точностью копировать мимику, прищур глаз, изгиб шеи, двойной подбородок, и даже черты лица своего визави, и буквально мимикрирует под него. Причем делает это так ловко, что его собеседник этого явно не замечает, а просто ловит кайф”.
Трудно было бы ожидать, что такая не в меру наблюдательная журналистка надолго задержится в кремлевском пуле после того, как хозяином заведения стал Путин. “Кто нас обидит, тот три дня не проживет”, — это, кстати, еще один из президентских афоризмов. Трегубова, правда, задержалась в Кремле не на три дня, а на год. И за этот год успела вдоволь наглядеться на то, как мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, произошел откат к советским порядкам — пока еще не по всей стране, а на отдельно взятом и огороженном краснокирпичной стеной ее участке. Как о президенте, словно о покойнике, стало возможным писать либо хорошо, либо ничего. Как главным критерием оценки человека вновь стал не его талант или незаурядность, а только его управляемость — то самое качество, благодаря которому при советской власти на каждой сколько-нибудь начальнической должности сидела как минимум посредственность, а как максимум подлец. Как многие коллеги-журналисты начали воспевать каждый шаг и чих президента даже не потому, что испугались за свою карьеру, а потому, что искренне прониклись сознанием важности и безупречности каждого его чиха.
Ну, что до коллег, то тут Трегубова, пожалуй, не должна была бы удивляться. Или она не слышала их дружный хор, радовавшийся, когда “поставили на место” киселевских энтэвэшников? Хочется верить, что она по крайней мере сама в тогдашнем хоре не участвовала… Впрочем, то, что история с НТВ обойдена в ее “Байках” почти полным молчанием — и это при том, что гораздо менее значимые истории изложены во всех, порой раздражающих, подробностях, — позволяет подозревать, что и сама она, возможно, не удержалась тогда если не от злорадства, то от подспудного одобрения: чего их, дескать, жалеть, сами они не безупречны… Так что уже во время истории с НТВ — ТВ-6 было понятно, что такие люди, как Алексей Венедиктов (кстати, о нем Трегубова пишет с безусловным уважением), предложивший опальным тележурналистам выходить в эфир у него на “Эхе Москвы”, — это в профессиональной среде вовсе не правило, а исключение. Среди представителей четвертой власти можно по пальцам пересчитать тех, кто хотя бы приближается к званию властителя дум, и история отношения коллег к опальной Трегубовой — еще одно тому доказательство. Есть и более свежие примеры: уже после издания “Баек” журналистке была устроена довольно угрожающая то ли месть, то ли провокация — под дверью ее квартиры сработало взрывное устройство. Газета “Московский комсомолец” немедленно написала, что взрыв организовала сама Трегубова для рекламы своей весьма непрофессионально написанной книжки… Это высказывание является особенно ярким образчиком “журналистской солидарности” оттого, что публикуется в газете, журналист которой был взорван прямо в редакции за свою профессиональную деятельность.
Так что рассказ Трегубовой о поведении коллег в то время, когда ее “выжимали” из кремлевского пула, если не принимать во внимание обывательское любопытство к сплетням, по гамбургскому счету даже и неинтересен. Ну кому интересны подробности мелочности мелких людей? Вот подробности о президенте…
Впрочем, и они, по тому же гамбургскому счету, не имеют ровно никакого значения. Может быть, Путин обладает не менее демократичными взглядами на какие-то частные ситуации, чем его предшественник Ельцин. Может быть, лично его возмущает, когда в армии, в которой он является верховным главнокомандующим, до смерти морозят солдат. Но та система власти без общественного контроля за ней, которая совершенно очевидно выстраивается им во время его президентства, уже не зависит от его личных взглядов. Потому что именно при этой системе очень скоро дело будет поставлено так, что президент уже не узнает из средств массовой информации о таком неприятном инциденте, как смерть замороженного солдата. Она и сейчас-то случайно просочилась в СМИ, эта информация, а уж на будущее начальники всех видов — как армейские, так и информационные — позаботятся о том, чтобы не беспокоить начальство и народ подобными сведениями. И ничьи личные воззрения, пусть даже и президентские, значения для работы этой стремительно налаживающейся машины иметь уже не будут.
В этом смысле очень показательна история, рассказанная Трегубовой о Сергее Иванове, который в пору ее с ним знакомства еще не был министром обороны.
“Бывший разведчик Иванов в личном общении оказался невероятно светским и по-настоящему gentle. (…)
— Вы поймите: мы с Владимиром Владимировичем оба долго проработали в советское время за границей. Мы уже тогда видели, что где-то есть другая, цивилизованная жизнь! И поэтому мы оба — цивилизованные люди. Так что все это ерунда, когда про нас говорят, что мы введем какие-то силовые меры и уничтожим оппозицию…”
Незадолго до того, как президент Путин узнал из средств массовой информации о том, что в российской армии, оказывается, сотнями морозят солдат, министр обороны Иванов сообщил на каком-то совещании, что вверенная ему армия уже отреформирована. И знание того, как устроены армии цивилизованного мира, нисколько не помешало ему сделать это беспримерно циничное заявление…
Так что же — Трегубова зря старалась, описывая особенности личного поведения представителей высшей власти? Все равно ведь в масштабах страны они будут вести себя так, как потребует от них та властная система, которую они выстроили, и те жаждущие реванша люди, которых они в эту систему привели.
И все-таки журналистка старалась не зря. Даже если “сокрытым двигателем” ее стараний была в очень большой степени личная обида и желание отомстить обидчикам, даже если сама она вовсе не воспринимается как “дитя добра и света” и порой раздражает своей самовлюбленностью, — все это хочется ей простить. Потому что книга у нее получилась — настоящее свободы торжество.
А это теперь дорогого стоит.