Опубликовано в журнале Континент, номер 118, 2003
Судьба России, конечно, остается главной заботой и непреходящей темой большинства периодических изданий. Ее обсуждают во всех ракурсах и аспектах. «Вестник аналитики», №2, публикует материалы двух круглых столов по теме «Национальная идентичность и правопреемство».
С. Кортунов полагает, что новая Россия, с одной стороны, является правопреемницей дооктябрьской России, а с другой, продолжательницей того международного субъекта, каковым был Советский Союз. Во избежание гражданских конфликтов со старшим поколением, коммунистический период в истории России предлагается оценивать нравственно нейтрально, хотя он и признает, что на совести большевиков много преступлений и главное — разрушение российского общества и государства. Они растворили русское национальное самосознание в советском и деруссифицировали русский народ. Многие же другие народы, раньше бывшие составной частью русского суперэтноса, именно в советский период сложились как социальные субъекты «независимых наций» и получили территории с государственными границами. Территория России — необходимый элемент национального самосознания. Наспех заключенные Беловежские соглашения необходимо пересмотреть, т.к. они игнорировали интересы русских, безвозмездно вложивших свой труд в индустриализацию окраин. Распад СССР Кортунов считает катастрофой, но катастрофой устранимой. Новая модель национального развития должна учесть весь прошлый опыт и не допустить подобного в будущем. РФ в ее нынешних границах оказалась случайно, исторически неоправданно и юридически необоснованно. В разрешении национального вопроса Кортунов отдает предпочтение главному субъекту развития страны — русской элите. Понятие «россиянин» — продукт дурного политического мифа. Это такой же бред, как «новая историческая общность — советский народ». Определение «русскости» через православие, а в более широком смысле — через русскую православную культуру в целом сохраняет свое значение, одновременно предполагая осознание своих евразийских корней. К. Микаэлян главным преступлением большевиков считает то, что они вырастили внутри СССР независимые государства. А бездарность постсоветской русской национальной элиты он видит в том, что она не смогла включить в состав РФ народы, несомненно входящие в русский суперэтнос (Украину, Белоруссию и т. д.).
По мнению А. Салмина, необходимо настаивать на правопреемстве, а не просто на исторической правопреемственности. То есть следует возродить государство и подтвердить его право на тысячелетнее наследие. Сегодня, к сожалению, мы находимся в такой ситуации, когда законное право дореволюционной России уничтожено незаконным путем (в 1917 г.) и не восстановлено. М.Краснов думает, что мы только тогда сможем опереться на действительный национальный правовой фундамент, когда признаем Основные государственные законы 1906 года.
Цитируя слова русского историка И.Киреевского — «под громким вращением общественных колес таится неслышное движение нравственной пружины, от которой зависит все», А. Зубов замечает, что проблема территорий вторична. Первична нравственность. Необходимо покаяние за собственные грехи и грехи отцов. В мороке коммунизма виноваты все, кроме тех, кто погиб сопротивляясь. Следует признать: да, это была трагическая ошибка, но у нас есть силы и желание ее исправить. Нужно вернуться к тем законам, которые большевики объявили недействующими. Это предполагает переходный период, когда старые законы теоретически корректируются в соответствии с современными реалиями. Нужны два акта: о намерении правопреемства и о его реализации. Еще один необходимый шаг — реституция (восстановление) собственности. И, наконец, необходимо четко определить свое отношение к прошлому: или мы с теми, кто уничтожал Россию, или с теми, кто ее сохранял. Пока не будут расставлены плюсы и минусы, совесть народа будет на нуле. Необходимо признать, что большевизм — это период отрицания российской государственности, духовности и социальности, подобный оккупации. Он как гангрена: если не удалить пораженные ткани, весь организм сгниет заживо.
С.Волков полагает, что, признавая себя правопреемниками Советского Союза, мы навсегда закроем путь к правопреемству с исторической Россией, ибо Советский Союз базировался на идее мировой революции и единственный смысл его существования заключался в том, чтобы быть зародышем Мировой Республики Советов. Только принципиальное правопреемство от исторической России открывает возможность когда-нибудь в будущем реинтегрировать отделившиеся ныне территории. Эта реинтеграция Волкову кажется чрезвычайно желательной потому, что только тогда Россия сможет вернуть свое величие. Правда, на всю территорию Российской Империи он не претендует. Что касается юридического оформления правопреемства, Волков тоже предлагает два акта. Одним актом упраздняется и признается незаконным большевистский переворот и связанное с ним законодательство. Другим — все-таки признаются отдельные законы этого законодательства.
В. Дворкин считает, что если мы будем постоянно выковыривать что-то из старой правовой системы и делать новую, в результате получится «каша с гвоздями». При восстановлении национальной идентичности перекос в юридическую плоскость совершенно неуместен. Надо говорить о культурном наследии и на этом фоне формировать все остальное.
Касаясь этнических аспектов российской государственности, В.Мохнач утверждает, что Русь формируют два этноса — славяне и русы (объединенные общим термином «русичи»). В ХIII и ХIV веках русичи становятся русскими, и до советской власти, например, ни один малоросс (кроме нескольких сот интеллигентов-экстремистов во главе с Иваном Франко) не знал, что он не русский человек. А что касается территориального суверенитета, то только Россия вправе наделять им — и особенно те государства, которые как исторические субъекты раньше не существовали. Что до правопреемства, Мохнач настаивает на необходимости принятия законов Российской Империи, что даст неоспоримое право объявить претензию на золотой запас и проценты по его использованию.
И. Чубайс останавливает внимание собеседников на русской идее, которая заключается в трех основных ценностях: собирание земель (что переросло в имперскую политику), православие и общинный коллективизм. К концу ХIХ — началу ХХ в. все эти ценности оказались в кризисном положении. Но культурное правопреемство, преобразовывая тысячелетние ценности, должно обратиться к истокам. Да, экспансия исчерпала себя, но вслед за количественным ростом должен наступить качественный. Нужно обустроить то, что есть. Нужно восстановить высшую ценность — Бога. Причем Богу предписывается соответствовать текущему моменту (глобализации), т. е. быть единому и универсальному.
С. Рогинко исходит из того, что Россия — это традиционное общество, основанное на отличных от западного принципах. Если там общество объединено юридическими нормами и экономическими интересами, то здесь главенствует патернализм (власть отца над опекаемыми им детьми). Именно это нужно иметь в виду, решая проблемы национальной идентичности и правопреемства.
В. Ленский обращает внимание собеседников на новый тип государственной цивилизации, которую Россия должна строить как прототип будущего для всего человечества. Для этого следует выработать консенсус стратегических ориентиров развития и подготовить соответствующий документ. На последнем Ленский особенно настаивает.
Подводя итоги, собравшиеся решили все-таки нынешнего права не отменять, собственность у олигархов не отнимать и памятников Ленину не крушить. Смысл собеседования — в постановке проблем, что и сочли немаловажным.
Приведенные выше соображения о праве отделившихся наций на самоопределение вне России дополняет статья А. Гушера «Угроза этносепаратизма в России и Закавказье» («Азия и Африка сегодня», № 7 ). Автор считает, что современный сепаратизм как политическая программа основывается на ложно трактуемом принципе самоопределения. Тезис «каждая этническая общность должна иметь собственную государственно оформленную территорию» — на самом деле не имеет подтверждения ни в теории международного права, ни в практике международных договоров. Право на самоопределение — это признание существующей системы государств и право территориальных сообществ (а не этнических групп) формировать систему управления, согласно демократической воле их граждан, не в ущерб остальному населению стран. Образование современной системы государств произошло не благодаря, а вопреки этническому сепаратизму. На Земле более трех тысяч этносов, но только триста имеют свои государственные образования и автономии. Современный этнический сепаратизм сотнями нитей связан с терроризмом. У них одна «питательная основа» — непримиримое разделение мира на «мы» и «они». Политическое разрешение этносепаратистских конфликтов кажется Гушеру предпочтительней военного. В доказательство он приводит пример политического решения проблемы в Татарстане и указывает на безысходность военного в Чечне.
Материалы круглого стола «Русская идея: текст и реальность», который проводила в Санкт-Петербурге Международная ассоциация «Русская культура», опубликованы в № 7 «Октября». Общий тон обсуждения задал А.Столяров. Он в духе постмодернистского дискурса предположил, что вербализованная идея («основной текст») может формировать историческую реальность. Хорошо сформулированная русская идея (а сформулировать ее может известная Столярову группа московских и петербургских социологов) вполне способна начать формировать общественное сознание и заставить правительство подстраиваться под возникшую реальность.
Итак, общий настрой толковища был преимущественно постмодернистским. Основным оппонентом здесь выступил священник отец Вениамин. Богослов выразил сомнение относительно того, что реальность формируется при помощи текста. Он-то сам как раз совершенно убежден в обратном: текст зависит от реальности. А с религиозной точки зрения, высшей реальностью является Бог. Россия утратила веру, а если верует, то неправильно: закон у нас сам по себе, а Бог сам по себе. Отсюда все наши несчастья и беды. Никто не хочет бороться за справедливость именно потому, что понятие справедливости не связано с понятием Бога. Идея Бога в социальном, этическом приложении — это универсальный глобальный проект. За основной же текст нашего времени отец Вениамин предлагает принять Всеобщую декларацию прав человека, которая предписывает: не убивай, не воруй, уважай права остальных, дает свободу слова и предоставляет право свободного передвижения. Оппоненты отца Вениамина подвергли сокрушительной критике нюансы его терминологии. К примеру, заметили, что выражение «неправильная вера» предполагает недопустимую нетерпимость к убеждениям собеседника. Богослов извинился, признал достоинства постмодернизма и декларируемой им толерантности. Но с чем священник никак не мог согласиться, так это с субъективностью реальности и с претензией на истинность всех существующих мнений — только потому, что они существуют. Богослов полагает, что есть общие принципы, объективизированные в законах. Если же их нет (как утверждают адепты постмодернизма), никакие законы вообще невозможны.
А. Воссоевич, видимо, вдохновленный призывом священника обратиться к реальности, заявил, что реальность в современной России диктует простейшую формулировку русской идеи. Она сводится к одному единственному слову — выживание. С ним согласились, добавив, что мы вырождаемся не только физически, но и духовно. Сознание наше депрессивно. Но не мы одни, вся Европа такова. Мировоззренческая пустота заметна повсюду. На самом деле не существует и европейской идеи. А объединение Европы есть всего лишь стремление к биологическому выживанию. Метафизика отдыхает. Подводя итоги, решили, что для преодоления депрессивности общественного сознания должна возникнуть новая глобальная идея, которая-де родит цивилизационную пассионарность (кипучую культурную деятельность). Такой идеей может стать идея Русского мира, т.е. новой геокультурной вселенной, объединяющей российскую метрополию с русскими диаспорами за рубежом. Русская идея не будет противоречить европейской идее гражданского общества, а творчески переосмыслит и вберет ее в себя.
Пока одни обсуждают желаемое для русской идеологии, другие констатируют ее действительное. В. Белов, автор статьи «“Что делать?” и “С чего начать?” в условиях глобализации так называемой “национальной элиты” и полного обнищания большинства населения страны»» («Национальная безопасность и геополитика России», № 3/4), обнаруживает русскую идею уже сложившейся. Русская национальнаяидея — это деньги! Они управляют людьми, властвуют над их душой, направляют их поведение. Налицо духовное вырождение нации. Государство, полностью освобожденное от ответственности за общество, стало антиобщественной системой. Но, указывает Белов, все решает элита, а не демос, так что во имя спасения России необходима смена элит в исполнительной власти в целом и в бюрократии. Возрождение страны зависит от неизвестных законов появления достойных личностей. Но так как на появление гениев у Белова надежды нет, он полагается на талантливую и упрямую посредственность. Придя во власть, она много может сделать, если будет адекватно отвечать на чаяния народа. Сейчас же у нас «криминальное государство с бандитским уклоном», союз чиновников, бизнесменов и бандитов. Чиновный класс, бедный из-за нищеты большей части налогоплательщиков, всегда продает свой единственный товар — административное решение любой проблемы. Белов формулирует русскую самобытность так: державность — бедность — коррупция. И хотя Белов ставит экономическую задачу, все же получается, что в первую очередь необходимо моральное очищение чиновничества и создание сильного государства. А у последнего, по представлениям Белова, есть три гармонические составляющие: идеология, отвечающая национальным идеалам; сильная власть и сильная экономика. Подробнее обсудить эту гармонию он обещает в следующих номерах журнала.
С. Кара-Мурза идеологам не доверяет вообще. А когда русскую идею связывают со строительством капитализма, уверен, что это просто «Манипуляция сознанием: светлый миф о частной собственности», именно так и называется его статья («Социально-гуманитарные знания», №3). Пропагандируемая благотворность частной собственности рассматривается как очередной миф, внедряемый в массовое сознание. Частная собственность вынуждают считать главным условием прав и свобод человека, умалчивая о том, что она является фундаментальным основанием капитализма, который ни в коем смысле с понятием «свобода» не соотносится. Тезис о том, что частная собственность и рынок якобы порождают демократию, не имеет ни исторических, ни логических оснований. Например, фашизм — порождение капитализма. В России создание мифа об освободительной роли частной собственности сопровождается фабрикацией мифа об общественной собственности как порождении авторитарной власти и насилия. Национализацию велят считать неправовым актом, а приватизацию — правовым. Внушается мысль, будто в СССР общенародной собственности не было. Автор не согласен с этим. Как частичные собственники средств производства граждане имели реальное право на труд. Кроме того, в виде бесплатных благ и через низкие цены они на уравнительной основе получали свои дивиденды с принадлежащей им частицы общенародной собственности. Мифологическим (читай, ложным) автору кажется почитать частную собственность порождением естественного права. Соответственно, не существует никакого «чувства хозяина». И уж совсем кощунственным Кара-Мурзе представляется сакрализация частной собственности, придание ей статуса «священного» — это вопиюще противоречит христианскому учению во всех его конфессиональных версиях.
Предмет заботы всех идеологий — общественное сознание, а оно в России по наблюдениям Л.Кудрявцевой («Ловушка общественного сознания» — «Социологические исследования», № 6) очень неустойчиво и подвержено маятниковым колебаниям из огня да в полымя. В советское время активно внедрялся коллективизм, доходящий до крайностей. Теперь само это слово стало ругательным, вместо него внедряется заимствованный из западного опыта индивидуализм — и тоже до крайних пределов. При этом забывают, что западный индивидуализм — это превращение общественных (коллективных) норм жизни в саморегуляторы поведения индивида. Человек Запада законопослушен потому, что закон стал его внутренней осознанной нормой, а не оттого, что он боится начальства. Он свободно осуществляет свое индивидуальное самоопределение в рамках закона, и общество различными путями способствует этому. У нас смена основных принципов привела к разгулу эгоизма, когда каждый в меру своей агрессивности и энергии, пренебрегая законами и общечеловеческими нормами, стремится стать богатым и пользоваться всеми благами жизни. Особенно это пагубно сказывается на молодежи. Так, исследования ценностей в студенческой среде 1989-1992 гг. показали, что большинство на первое место выдвигали коллективистские ценности типа: работа, приносящая пользу людям и обществу. Деньги не главное. В исследованиях 1999-2002 гг. коллективистские ценности уже утратили лидирующее место. Семья осталась самой большой жизненной ценностью — но не как союз близких душ, а только в качестве пристанища, где человек отдыхает от борьбы за самоутверждение. Работа, в основном, представляется средством обретения места под солнцем и материального благосостояния, а стало быть, независимости. Все это, по мнению Кудрявцевой, противоречит исторически сложившемуся русскому национальному характеру. А ему было свойственна солидарность, стремление принести пользу ближнему и скептическое отношение к материальному благополучию. Это глубокое противоречие в общественном сознании повышает тревожность, которая проявляется в различных формах: самоубийства — в т.ч. среди детей, алкоголизм, наркомания, рост агрессии (преступность).
Н.Шелейкова причину неблагополучия России видит в малочисленности здравомыслящих людей. Основная масса населения планеты — это атеистически мыслящий обыватель, который не признает действия оккультных сил в истории и не допускает возможности глобального заговора. Так что к сознательному сопротивлению скрытым силам зла способны немногие. Это посвященные мудрецы — те, кто исповедует эзотерическую науку конспирологию; но круг их узок. Шелейкова хочет его несколько расширить и посвящает в тайны этой науки читателей своей статьи «Тайная власть (zero) и мы» («Национальная безопасность и геополитика России», №3/4). Она пишет об общемировой угрозе некоей теневой закулисной дьявольской силы (zero), стремящейся к мировому господству. Для этого zerо собирается организовать мировой финансовый кризис, спровоцировать войну между христианской и исламской цивилизациями, ликвидировать современные национальные государства (глобализация) и втрое сократить численность населения Земли. Гипотетически встав на место этого злокозненного zero, Шелейкова отчетливо представила себе, как все это будет происходить. Удалось ей и выяснить, кто же этот таинственный противник. Оказывается — транснациональные корпорации! Еще Ленин и Сталин активно противостояли им, а на основе теории и практики коммунизма была создана единственная в мире система противодействия их мировому господству. И хотя коммунисты по ошибке подменили Господа Истинного господином мнимым, все же православной церкви следовало бы не конкурировать с коммунистической властью, а вразумлять ее и гармонически поддерживать.
А.Старостин рассматривает «Современные российские элиты: на пути к новой конфигурации» («Власть», №3). Словом «элита» он называет привилегированный слой общества, обладающий решающей властью. Элита стремится к выделению и обособленному существованию во всех основных сферах социального бытия: особые зоны и виды жилья, транспорт, маршруты передвижения, «свои» средства связи, сервис, досуг, «своя» правовая система и т.п. Таким образом в наши дни реконструируется сословное или даже кастовое общество, где элита берет в свои руки не только политическую власть, но право распоряжаться основными общественными богатствами, а также свободой и жизнью сограждан. Основная часть элиты тяготеет к аристократизации, что свидетельствует об угасании демократических порывов, которые собственно и позволили этой элите прийти к власти и овладеть собственностью. Элитократия разрушает парламентскую систему. Электорат (т.е. население) может симпатизировать кому и чему угодно, но итоговые результаты выборов зависят от воли элиты. Политические элиты Старостин рассматривает в вертикальном ракурсе: высший (Центр), региональный (Республика, край, область) и местный. Горизонтальный ракурс показывает взаимодействие политических элит с другими входящими в правящий класс элементами (бизнес, военные, интеллектуалы). Положение интеллектуальной элиты Старостин прописывает подробней. Из-за утраты господдержки ее позиции заметно ухудшились. Властью востребована узкая группа, исполняющая «сервисные» функции, т.е. за мзду пудрящая мозги рядовым согражданам в интересах правящей власти. Мировоззренческая диспозиция интеллектуальной элиты отразилась в противостоянии почвенников-консерваторов и либералов-западников. Автор в принципе не против элиты как непременной прослойки общества, но ее современная физиономия ему не по душе. Он чает новой элиты, которая должна стать не элитой привилегий, но элитой заслуг и ответственности — меритократией.
Неопределенные упования на элиту Т. Заславская дополняет анализом фактической расстановки сил. В статье «О движущих силах трансформации российского общества» («Общество и экономика», № 6) она подробно рисует структуру нашего общества и рассматривает возможные варианты будущего развития страны. Культурно-политических сил, которые управляют движением всех слоев общества, она насчитала пять. Во-первых, государственнические — то есть те, которые хотят укрепить государственную власть, силовые структуры и правовой порядок. В экономике допускают развитие частного сектора при надежном государственном регулировании. Во-вторых, олигархические силы, ориентирующиеся на монополизированную экономику. Главное для них — сохранить право на присвоение львиной доли ренты от продажи нефти, газа и всех остальных полезных ископаемых. Им нужно государство, покорно подчиняющееся крупному капиталу. Третьими названы либерально-демократические силы, ратующие за государство, ограниченное в своих прерогативах только самым необходимым вмешательством в жизнь общества. Их экономический идеал — свободный рынок, умеренное и справедливое налогообложение и узаконенное равенство шансов для всех граждан. Четвертые — социал-демократические силы, стоящие за свободное, но сильное государство, способное контролировать экономику, перераспределять валовой продукт и регулировать внутренний рынок. Они за социальное партнерство труда, капитала и власти. Пятые — это коммуно-патриотические силы, декларирующие советские ценности: великодержавность, военную мощь, подчинение личных интересов общественным, коллективизм, социальное равенство, приоритет русского населения над другими этносами. Исходя из состава и соотношения перечисленных сил, академик Заславская считает возможным осуществление одного из трех вариантов развития страны: умеренно государственнического (легитимное расширение управленческих и контрольных функций государства в политике, экономике и праве); авторитарно-силового (расширение репрессивных и ограничительных мер государства в сфере прав человека, свободы предпринимательства, творческой деятельности, распространении информации и др.) или олигархического (экономика сохранит хищнический характер, природные богатства России польются на Запад, а социальный разрыв между верхами и низами превратится в непреодолимую пропасть). Осуществление же демократических вариантов кажутся Заславской несбыточной фантастикой.
Н. Римашевская, автор статьи «“Новые русские”: социально-экономическая роль в российском обществе» («Власть», № 7), подводит итоги исследования, проведенного академическим Институтом социально-экономических проблем народонаселения. Ученые выясняли, каков социальный статус богатых и что представляют собой «новые русские». Богатыми решено называть тех, у кого в семье ежемесячно приходится 2000 долларов на душу, кто имеет недвижимость (загородные виллы, престижные квартиры в городе), дорогие автомобили и наличие сильных покровителей во власти. Отношение граждан к богатым определяются отношением к способу обретения богатств: у половины оно негативное, треть относится к ним равнодушно. Как показывают исследования, нынешний капитализм в России имеет отчетливо выраженный феодальный оттенок, то есть в перераспределении общественных богатств огромную роль сыграл феодально-бюрократический аппарат. Это — номенклатурный капитализм: из партийных чинов — в коммерцию. Бывшие начальники однажды получили доступ ко всем государственным фондам, запасам сырья и готовой продукции, которые они и продавали за рубеж огромными партиями. Они же захватили и государственную недвижимость: административные здания, санатории, дома отдыха. Кроме того, большинство экспертов в число важнейших способов добычи богатства ставят связь нынешних богачей с криминалитетом. В политике богачи, конечно, либералы. Им необходим свободный рынок и ограничение вмешательства государства в экономику. На практике же этот либерализм сводится к плутократии, т.е. сращиванию имущих с госаппаратом. Государство становится исполнителем воли экономической элиты. Коррумпированность чиновников столь же естественна, сколь и оторванность политики от интересов народа. Моральные качества российской экономической элиты («новых русских») весьма низки. Им необходимо быть неразборчивыми в средствах и нечистоплотными в достижении целей. Наши богатые — преимущественно атеисты, они вороваты, эгоистичны и жестоки. Исследования показали, что вокруг слоя богатых складывается социальная и психологическая напряженность, которая постепенно стабилизируется. Если сам хочешь стать богатым, не нужно образования и профессионализма. Нужно проникнуть во власть, но можно обойтись и причастностью к мафиозно-криминальным классам. У простых и честных граждан шансов ничтожно мало.
В. Поповым обнаружена еще одна движущая сила нашего развития, особого рода субъекта общественных отношений. В статье «Технократическая идеология ХХ века» («Философские науки», № 5) он пишет о социальной роли технократа, инженера в политике. Предполагается, например, что СССР последней трети ушедшего столетия представлял собой технократическую державу, так как режим правления возглавлялся людьми с техническим образованием. Сейчас всеобщая компьютеризация пытается приспособить законодательство к требованиям программного управления, навязать обществу правила сбора, хранения, распространения и пользования информацией, втиснуть многообразный быт человеческого существования в законы, действующие в пределах электронно-цифровой техники. Руководители-технократы обыкновенно подчиняют интересам технологических инноваций подконтрольных им живых людей. Их идеал — вышколенный и предсказуемый работник, своего рода механизм, неукоснительно выполняющий или передающий приказы анонимной власти. Подобная стратегия планируется и пропагандируется во имя технического прогресса, а он, увы, ведет к подавлению человеческой личности и индивидуального творческого начала. Надо отдать должное Попову, многолетние наблюдения позволили ему трезво оценить идеологическую ситуацию и избавили от подозрений в «заговоре технарей». Просто техногенной цивилизации естественно увеличивать рост инженерно-технических специалистов. Нет нужды поддаваться панике технофобии и истреблять инженеров. Необходима сознательная гуманизация условий человеческого существования. Следовало бы сформулировать принципы гуманистической философии техники, которые могли бы препятствовать претензиям «технарей» на монополию принятия решений, касающихся личного и гражданского бытия суверенного человека. Словом, Богу — Божье, кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево.
Идеологические интуиции Попова конкретизируют А. Юревич и И. Цапенко в своей статье «Наука и политика» («Природа», № 5). Вопреки привычным представлениям о том, что общество воздействует на науку, они рассматривают обратный процесс — влияние науки на общество, в частности, массовый исход ученых в политику. Причиной этого, по их мнению, явилась патологическая политизация современной российской жизни, кроме того, учеными движет мессианский энтузиазм, для русского интеллигента неискоренимый, — долг спасти отечество. Авторы заметили и встречное влечение к науке политиков. Они состоят в различных академиях, пишут книги, читают лекции и энергично стремятся к ученым степеням и званиям. Так что наша политическая элита, несмотря на фактически низкий интеллектуальный уровень — самая «остепененная» в мире. Ученых, пришедших в политику, авторы делят на две категории. На первых порах действовали идеологи, высокостатусные представители научного сообщества (А.Яковлев, Н.Шмелев, О.Лацис, В.Селюнин). Их роль в перестройке сравнима с ролью просветителей во Французской революции. Объектом воздействия идеологов было массовое сознание, средством — публицистические статьи в толстых журналах. В дальнейшем на первый план вышли реформаторы, сравнительно молодые кандидаты наук. Не обретя известности в своей сфере, они объявились в редакциях журналов или в правительственных конторах (Е.Гайдар, А.Чубайс). В отличие от своих предшественников «демократов-идеалистов» это были «демократы-прагматики». Объектом их воздействия стало не массовое сознание, а власть имущие, средством — личные контакты. Сочетая роль советников при больших политиках с ролью самостоятельных политических деятелей, они нуждались в интеллектуальном обеспечении своих действий. Тут и возникла обслуга — всевозможные социологические, политологические, экономические и стратегические «независимые центры», способные проводить за деньги быстрые, но посредственные по качеству исследования, часто приводящие к результатам, желательным заказчику. Эта категория обслуживающих ученых бралась за любую работу и оттеснила официальную науку от умов и кошельков новой политической элиты. С начала 90-х годов почти вся официальная наука оказалась отстраненной от власти. Однако авторы не унывают, полагая, что именно в среде оставшихся кадров официальной науки родится идеология правильной организации власти и жизни России.
А пока либеральные реформы вылились в криминально-коррупционную революцию. Коррупция как злой недуг современного российского быта стала предметом внимания ученых. А. Малько в статье «Основы антикоррупционной политики современной России» («Право и политика», № 4) дает ей научное определение, которое содержит описание и главного вреда, приносимого ею (делает немощной государственную власть), и ее сущности (деформирует социальные связи, нарушает справедливый порядок вещей в обществе), и антропологических причин ее возникновения (глубинная эгоистическая мотивация). А все это возникло потому, что идеология «реформаторов», их лозунг «Обогащайтесь!» с одинаковым энтузиазмом были восприняты всеми слоями населения — чиновничьей братией в том числе. И чиновники, купленные криминалом, «заразили» все общество, всю власть. Коррупция приобрела всеохватывающий эпидемический характер. Чиновников (госслужащих) очень много. На их содержание уходит треть объема всего валового продукта России, а каждый новый российский закон порождает взяточничество и повышает аппетит чиновников. Необходимы срочные меры для борьбы с этой эпидемией. В федеральной программе «Реформирование государственной службы РФ» о коррупции сказано очень невнятно и лаконично. Нужна направленная антикоррупционная политика, т.е. последовательная и системная деятельность институтов государства и гражданского общества. Здесь, полагает Малько, трудно переоценить роль науки, призванной разработать особую методологию исследования. Среди организационных мер автор называет также создание различных структур по борьбе со злом. Иными словами, надо собрать для этого дела кучу госслужащих, которые будут бороться с другой кучей госслужащих. Ну и, конечно, высшие органы государственной власти (не забудем, самые большие чиновники!), президент и Федеральное собрание просто обязаны противодействовать коррупции изо всех сил. В числе правовых мер предлагается всенародное обсуждение (референдум) всех важных законов. Безусловно нужна и новая Конституция.
Коррумпированность бюрократии — одна из важнейших причин недовольства реформаторами не только у наших сограждан, но и у наблюдателей за рубежом. Основываясь на исследованиях авторитетных зарубежных институтов, В.Рукавишников обстоятельно освещает вопрос «Какой Россия видится изнутри и издалека» («Социально-гуманитарные знания», №3). Оказывается, откуда ни взгляни, результаты реформ в России кажутся неудовлетворительными. И причина недовольства и у них вдалеке, и у нас внутри — воры в российской власти. Явление это воспринимается настолько серьезно, что их готовы считать новым правящим классом и даже придумали название «клептократия». Многие винят Ельцина, который если и не поощрял коррупцию, то относился к ней весьма терпимо. Но настоящие знатоки, например З.Бжезинский, справедливо возлагают ответственность на западных «консультантов», активно участвовавших в грабеже России. Очень скептически зарубежные эксперты относятся и к российской демократии. Отмечается, что по-прежнему большинство россиян, подобно зрителям в театре, с интересом наблюдают за происходящим на политической сцене, но сами участия в действии не принимают. И немудрено, что правители не заинтересованы в учете мнения простых граждан и рядовой человек не может оказать влияния на политику. Немудрено, что власти не реагируют на общественное мнение, а проведение свободных выборов и установление демократических институтов не сблизило государство и народ. Опросы показывают разочарование в демократии как в системе власти. Заметно охлаждение общественного энтузиазма в отношении политики интеграции с Западом. Спекуляции на благородной идее возрождения России как великой евразийской державы пугают соседей и тормозят инвестиции капиталов. Однако пессимистические выводы зарубежных аналитиков не пугают автора. Он верит в светлое будущее российской демократии.
Е. Жигарев и В. Жеребенков, авторы статьи «Последствия социализма как причина кризиса духовности и нравственности в обществе» («Право и жизнь», № 55 ), полагают, что все беды нынешней России происходят от ущербных духовных и нравственных качеств ее граждан. Реальный социализм осквернил и поставил с ног на голову все понятия социализма идеального. А именно: декларированная Конституцией общенародная собственность была полностью отчуждена от трудящихся масс. Лишенные возможности пользоваться прибавочной стоимостью производимого ими продукта, они нещадно эксплуатировались. Власть, согласно той же Конституции, принадлежащая народу, на самом деле принадлежала административно-командной системе, именовавшей себя партийно-хозяйственным активом. Лозунг «Все во имя человека, все для блага человека» стал откровенной ложью. За семьдесят лет для основной массы населения так и не были созданы нормальные условия жизни, естественные во всем цивилизованном мире. Ради достижения «светлого будущего» велась чудовищная человеконенавистническая политика. Советская коммунистическая идеология сводила все универсальное богатство знания к одной официальной концепции, а принцип классовости был доведен до фанатизма. Идеологизированный таким образом человек терял нравственную свободу, становился жестоким, немилосердным, злым. Современные методы и стиль работы ФСБ и МВД — все те же, что и 30-50 лет назад: беззаконие, революционная целесообразность (цель оправдывает средства), показуха, уголовные дела по надуманным обвинениям, сочинение нужных показателей в отчетах и статистике. По мнению авторов, для возвращения обществу универсальных духовных и нравственных ценностей необходимо повернуть его лицом к христианству. Но нельзя решить этой проблемы, не устранив беспредел силовых государственных структур.
Общее разочарование в реформах, проводимых под знаменем либерализма, у сторонников либерализма вызывает инстинктивное желание защищать это детище цивилизации. Например, журнал «Общая тетрадь» в №2 публикует материалы специального семинара, на который был приглашен мэтр Р.Пайпс, известный американский политолог, профессор Гарвардского университета. 30 лет назад он написал двухтомную книгу о русском теоретике либерализма П.Струве. Проблемы, обсуждаемые в книге, до сих пор актуальны в России. Для начала, чтобы избежать пустых прений, в своем докладе «Либерализм на Западе и в России» Пайпс дает формулу либерализма. Это — во-первых, уважение к частной собственности и к верховенству права (он, кстати, напомнил афоризм И.Бентама: «Нет собственности — нет закона; нет закона — нет собственности»). Второе — уважение и терпимость к свободе слова. На практике это выражается в формировании и развитии политических партий и плюрализме мнений. И третье — выборность правительства и конституционное ограничение его деятельности. Далее, отвечая на вопросы участников семинара, Пайпс сообщил, что либерализм в основном европейское изобретение, и чтобы хорошо к нему относиться, надо чувствовать себя европейцем и жить в европейской среде. К его сожалению, в России корни европеизма — либерализм и патриотизм — оказались несовместимы. История сложилась так, что после падения Константинополя, Россия оказалась единственным православным государством Европы, власть была неотделима от церкви, а церковь — всегда враждебна еретическому Западу. Даже Петр I не исправил этого положения. Коммунизм углубил этот антиевропеизм. Для большинства населения России, собственность — пустой звук, здесь ее никогда и не существовало, в то время как в Европе католическая церковь не возражала против собственности, а в протестантской этике собственность — вообще знак Божественного Провидения и символ спасения. На сомнения участников семинара по поводу эффективности деятельности современных российских либералов Пайпс выразил убеждение в том, что они сделали огромное дело, и вся их беда лишь в отсутствии опыта администрирования. Разочарование населения в либерализме он объяснил тем, что людей прежде всего волнует проблема безопасности и ее они чаще предпочитают свободе.
В историческую плоскость переводит рассуждения о развитии России М. Дегтярева. Она рассматривает «“Особый русский путь” глазами “западников”: Де Местр и Чаадаев» («Вопросы философии», № 8) и удивляется обнаруживаю-щемуся сходству их мыслей. Оба сходятся в том, что Россия «угодила в разлом» между западной и восточной цивилизациями, не примкнув ни к одной. Причиной- тому Великая Схизма (разделение церквей в 1054 г) и татарское нашествие. Чаадаев почти буквально повторяет Де Местра: «Сначала дикое варварство, затем гру-бое суеверие, далекое иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот начальная история нашей юности». Концептуальную близость мыслителей доказывает их трактовка всемирной истории как «воспитание наций Провидением». И тот, и другой считали, что Господу было недосуг заниматься Россией. Но если у Де Местра эта мысль вызывала ощущение тайны Высшего Промысла, то у Чаадаева — отчаяние. Но оба они почти одинаковыми словами говорили, что Россия оставлена Богом, самостоятельно продвигается по историческому пути, и чем дальше, тем больше удаляется от цели. Оба мыслителя довольно сдержанно оцени-вали воспитующие и цивилизующие возможности православной церкви. Мысли о преимуществе России перед Западом и особенном политическом характере русского народа уводят Чаадаева в сторону от Де Местра, сближая со славянофилами. Однако до славянофильских крайностей он не доходил и никогда не предполагал, что «русская самобытность» может послужить странам Запада культурным образцом. Был ли он западником? — задается вопросом Дегтярева. Вряд ли, он никогда не приветствовал механического переноса на российскую почву социальных и политических образцов европейского происхождения. Но и Де Местра Дегтярева не назвала бы западником. Несмотря на одержимость идеей создания единой христианской (католической) конгрегации, он трезво оценивал возможности России, считая ее все-таки страной восточной.
К исторически-назидательным можно отнести статью А.Янова «Загадки николаевской России (1825-1855)» («Интеллектуальный форум», № 12) — это лишь одна работа в целом ряду размышлений этого автора об истории нашего государства, опубликованных в разных журналах. Янов убежден в необоримом влиянии идей на ход истории — причем влиянии разрушительном — и находит единомышленников в лице Г.Гейне, И.Берлина и А.Грамши. Чтобы превратить историографию из компендиума различных эпизодов в живую школу человеческого опыта, требуется понять историю как целое. Нужны «сквозные гипотезы». Только они и делают возможным восстановление связи между эпизодами. Эти гипотезы Янов называет философией национальной истории. Его «сквозная гипотеза» — обнаружение связи между тремя «черными дырами» русской истории, тремя «самодержавными революциями». Первая произошла при Иване Грозном, которого страх перед западным латинством вдохновил обособиться от Европы в «московитском» царстве. Последствия всего этого только через полтора столетия были преодолены Петром I. Вторая — царствование Николая I, чему, собственно, и посвящена статья. Янов доказывает, что Николай I отрезал России дорогу к прогрессивному европейскому режиму, конституционной монархии и определил ей «особый путь» (самобытность, соборность, общинность, особая миссия русской цивилизации). Ну и, конечно, 1917 год — третья «черная дыра». Все эти «дыры» связаны со сверхдержавными амбициями, с противопоставлением России остальному миру — европейскому, в частности — и всякий раз кончались катастрофами. Янов предостерегает: как бы нынешние антизападные настроения не привели Россию к очередной катастрофе.
А осмыслением новейшей историизанят Рой Медведев. Он пытается разглядеть «За кулисами августа, загадки Фороса» («Вопросы истории», № 7) и вспоминает августовские события 1991 года. Хотя путч и есть незаконная попытка государственного переворота, он полагает, что с юридической точки зрения рассматривать произошедшее невозможно. Конечно, при создании ГКЧП было нарушено много законов СССР и статей Конституции, но для России — это дело привычное. Например, вся подготовка к подписанию Союзного договора и фактический роспуск СССР тоже нарушали немало статей Конституции. Все союзные и автономные республики, которые в 1990-1991 гг. принимали постановление о своем суверенитете, также нарушали Конституцию. А Юридический отдел Верховного Совета СССР каждый раз в таком случае составлял проект протестующего постановления, на что никто не обращал внимания. Словом, все главные участники событий действовали за пределами правового поля. Проблемы решались не законом, а реальной игрой политических сил и влияний. Объясняет Медведев это тем, что Советский Союз был не правовым, а идеологическим государством, это было авторитарное государство, а не диктатура законов. Поэтому очень трудно подвести события того августа под какое-либо определение. Что это было: путч, заговор, мятеж, государственный переворот, измена Родине, превышение власти — или исполнение святого долга по спасению великого государства? Медведев подчеркивает, что распад одного великого государства — СССР сопровождался рождением другого, нового и жизнеспособного. Российская Федерация — мало похожа на республику РСФСР. И Горбачев, и Ельцин с разных сторон ломали плотину, открывая дорогу потоку событий, которые уже нельзя было остановить.
До сих пор слышны отзвуки 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга. Е. Анисимов в статье «Петербург в истории России» («Дельфис», №2) оспаривает метафорическое суждение Карамзина, что-де «Петербург — блестящая ошибка Петра». Почему — ошибка? Этот город — осуществление чаяний молодого царя изменить неудачное начало царствования, оторваться от ненавистной московской старины, поставить Новый Амстердам, быть поближе к западному миру. И взялся он за претворение мечты, не щадя ни себя, ни денег, ни людей. Петербург по своему происхождению, развитию, месту расположения, статусу и внешнему виду в семье русских городов порождал ощущение инородности, враждебности, холодности. И в то же время это был русский город. Соседство и сосуществование самых различных архитектурных стилей сплавилось в нечто единое и грандиозное. После смерти Петра Великого и переезда столицы в Москву Петр II обнаружил некое «родимое пятно» города. Стало ясно, что он может существовать только как столица, как императорская резиденция. Иначе он гаснет, теряет блеск, становится провинциальным. Императрица Анна Иоанновна вернула Петербургу его звание и его блеск. Он снова стал фасадом, архитектурным символом России — сухопутного пространства, тянущегося на десять тысяч верст от Дворцовой набережной до Золотого Рога во Владивостоке. Имперское значение города сказывалось и на его экономическом развитии, удовлетворявшем военно-морские нужды государства и бытовые потребности императорского двора. С первых лет своего существования Петербург развивался как космополитический центр, сплав культур, наций и религий. Иностранцы ехали сюда на «ловлю счастья», быстро привыкали к городу и народу и «заболевали Россией». Здесь получила развитие мощная интеллектуальная элита России. Здесь возник особый культурный климат сугубо светский, с широким кругом духовных потребностей. Город превратился в центр образования, и линии Васильевского острова, по мнению автора, стали напоминать улицы Оксфорда или Кембриджа. Интенсивная культурная жизнь Двора сформировала оригинальные традиции и навыки. Научные и художественные учреждения вошли в общий контекст русской культуры и породили умения и знания, которые до некоторых пор были эталоном добросовестности, профессионализма, научной порядочности. Самодержцы были людьми образованными и способствовали процветанию самых разнообразных искусств и наук, которые слились в целостный культурный поток Серебряного века.
Источник идей Серебряного века З. Жукоцкая выводит из философии Шеллинга («Шеллинг и русский символизм» — «Философские науки», №№ 4, 5). А он полагал, что в общей эволюции культурных форм действует принцип обращения начала к концу и конца к началу. Так, миф как форма знания и фиксированное начало культурных форм, пройдя многовековые перипетии рационализации, становится философией мифа. Естественная религия (религия откровения) — философией религии. Последняя — отнюдь не частный случай философии, а самостоятельный энергетический импульс, который дает рождение новому качеству знания. А оно выражает себя снова в созидании мифа в творчестве, в искусстве. Именно это и стало теоретическим оправданием русского символизма. Устремление к новому откровению, выходящему из-под пера человека-творца, сознающего себя носителем всенародной и всечеловеческой культуры и истории. Человек-творец работает в социальном и культурном поле, превращая художественное творчество в акт великого теургического действа, подобного божественному сотворению мира. В этом общем порыве слились русские символисты и русские марксисты, теисты и атеисты, «богоискатели» и «богостроители». Теургизм как актуальная форма богосозидания нашел свое логическое завершение в коммунистическом строительстве (богостроении) и в общем энтузиазме богоборчества. Таким образом, Шеллинг пророчески очертил контур всей культурной революции ХIХ и ХХ веков и предсказал начало процесса созидания новой мифологии в новом миллениуме.
Обзор подготовил Александр Денискин