в российской периодике первого-второго кварталов 2003 г.
Опубликовано в журнале Континент, номер 117, 2003
Тяготы современного мира довольно ясно отражаются в зеркале диалога религий. В № 1 “Вестника аналитики” помещены материалы конференции “Ислам в контексте диалога цивилизаций”, проходившей в декабре в Москве. В конференции принимали участие религиозные лидеры, политики и ученые. Основной темой стало отношение ислама к правам человека, свободе, демократии, глобализации и модернизации, толерантность и экстремизм в ИСЛАМЕ, роль ислама в международной политике, ислам в России. Муфтий мусульман Сибири Н.Аширов сказал, что ислам как мировая религия обращен ко всему человечеству и проповедует единство происхождения всех людей. В исламе нет расизма и национализма. Это религия стоит над национальными интересами, так что конфликты, которые имеют сегодня место, не религиозные, а политические, и разрешать их должны политики. Али В. Полосин заметил, что никакого столкновения исламской и христианской цивилизаций нет, так как современную цивилизацию Запада нельзя считать христианской. Она базируется не на христианских, а скорее на либеральных, масонских ценностях. Либерализм породил массовую культуру, основанную на критерии коммерческой выгоды. Исламская цивилизация основана на нормах Корана и действительно имела реальное выражение в Халифате. Но теперь, когда Халифата нет, говорить об исламской цивилизации тоже весьма затруднительно. Тем не менее ислам жестко противостоит натиску либерализма. Получается, что противостоят друг другу не две цивилизации, а религия, с одной стороны, и атеистический либерализм, с другой. Последний видит в исламе угрозу подавления свободы личности, между тем как именно ислам явил миру учение о равенстве и братстве всех людей и народов, учение о праве человека на свободный выбор религии, учение о договоре как высшей форме мирного сосуществования. Суть разногласий — в определении границ человеческой свободы. Нерелигиозное, материалистическое мировоззрение считает главной ценностью земную жизнь человека и сопутствующие ей блага. Религиозное (не только мусульманское) — вечную жизнь человека и все, что к ней ведет. Отсюда границы прав и свобод личности. Основные права и свободы человека в исламе установлены не общественным договором, а самим Богом в Коране. Православный священник В. Чаплин вполне согласен с мусульманами в отношении секулярного гуманизма и либеральной модели миропонимания. Он сказал о плодотворности диалога православия и ислама в России и возможном их партнерстве в устроении жизни общества. Конечно, такие проявления ислама, как терроризм и экстремизм, в России не находят общественной поддержки. А тому, что общественную поддержку находит, т.е. традиционные религии, зарекомендовавшие себя благонамеренностью и приверженностью миру, государство должно оказывать законодательное предпочтение. А. Зубов нарушил атмосферу благочестивых реверансов, дерзко напомнив об исламском экстремизме и актах террора. Почему весь исламский мир не осудил событие 11 сентября 2001 года? Немало мусульман ему радовалось. Значит, все-таки есть основание предполагать существование двух конфликтующих цивилизаций. И это конфликт религий, существующий на протяжении всей истории ислама — ведь обе религии прозелитические (активно проповедующие свое учение). Только христианство предполагает распространение своей веры путем жертвы и мученичества (хотя в истории бывали и исключения), ислам же учит бороться с духовным противником, используя силу. Зубов удивляется тому, что никто не толковал о тех аятах Корана, где все это прямо говорится. В этом потенциальная суть конфликта. В его крайней (радикальной) форме он перестает быть религиозным и становится идеологическим. Человек как высшая ценность, ради спасения которого и проповедуется учение, становится средством (гибнет как враг) распространения этого учения. Какой правоверный мусульманин, в каждом человеке видящий образ Божий, посмел бы погубить несколько тысяч человек, которым не проповедана истина, — и сделать это от имени Бога?! В действительности это делается от имени врага рода человеческого. Это можно сказать о любом террористическом акте, в любой части света. Под видом ислама решаются не религиозные задачи. Вера становится средством социальной компенсации стран третьего мира. Вера угасает, происходит ее полураспад, который грозит обратиться событиями еще более страшными. Ислам здесь не одинок. Та же тенденция формируется в русском православии. Протестантский богослов из Латвии Л. Тайван попытался перевести прения в академическое русло и выяснить, возможны ли в исламе протестантская этика и дух капитализма — то есть можно ли средствами европейской социологической науки объяснить социальное и экономическое бытие мусульман. По его утверждению, исламский этнос никак не отстает от потребностей современного мира и не лишен христианского динамизма, так что рационализация религии происходит по схеме М. Вебера (труд во имя достижения материального богатства не только морален, но предписан Господом). Однако в отличие от протестантской этики, духа капитализма она в исламе не породила. А. Игнатенко напомнил о демографической исламизации Западной Европы. Это, сказал он, в конце концов может привести к тому, что нынешнее мусульманское меньшинство в очень скором времени (благодаря обильной регенерации) превратится в большинство и введет в Европе исламские порядки. Таким образом, Запад в настоящее время становится плацдармом антизападного экстремизма и терроризма. Кроме того, терроризм, что бы ни говорили благонамеренные мусульмане, апеллирует к Аллаху и Корану. Например, Бен Ладен издал несколько фетв* относительно того, что нужно убивать неверных, в первую очередь американцев, евреев и их союзников. И ни один мусульманский ученый публично не заявил, что Бен Ладен не прав. Обобщив мнения исламских культурологов, Ш. Султанов пришел к выводу, что никакого диалога цивилизаций вообще быть не может. Потому что де-факто на Земле существует только одна цивилизация — западная — и она разрушает все остальные. Если нет диалога, нет и конфликта цивилизаций. Речь может идти о конфликте в рамках кризиса глобального западного цивилизационного проекта. Исламская цивилизация деградировала и существует во фрагментарном виде. Исламский экстремизм — это феномен деградирующей цивилизации. Проблема межцивилизационного конфликта не является проблемой межконфессиональных противоречий. Это проблема геополитическая: в зоне мусульманских стран находится 65 % мировых энергоресурсов, и сейчас ведется борьба за приоритетное влияние на мусульманский мир. Реальная борьба идет не на периферии (Бен Ладен мифическая фигура, созданная американцами). Ключевая борьба разворачивается в самом исламе между умеренными квазиисламскими режимами и фундаменталистами. У США с квазиисламскими режимами заключен негласный договор, по которому американцы за нефть обеспечивают этим режимам стабильность, безопасность и благоприятствие интеграции в западную цивилизацию. Таким образом в качестве главного врага западной цивилизации определен радикальный ислам (фундаментализм), и всеми глобальными силами США будут с ним бороться.
Л. Сюкияйнен считает, что ислам не только религия, но кроме того еще и цивилизация, и культура, и образ жизни. У России в отношении ислама нет внятной и последовательной политики, и власть не готова сформулировать свою позицию. Ислам не освоен, а это — огромный резерв. Следовало бы особенно внимательно отнестись к достижениям мусульманской правовой культуры. Что касается конфликта, в России Совет муфтиев осудил терроризм и экстремизм ваххабитов, но существуют и силы, несогласные с осуждением. Традиционный ислам не стал и не может стать идейной альтернативой экстремистам. Запрещая немусульманам вникать в смысл Корана, сами запретители не объясняют, как же следует относиться к религиозному насилию, религиозным войнам, джихаду. Г. Джемаль объяснил: “ислам это очень жесткая традиция, жесткая доктрина” и при этом выразил удивление, что все склоняют ислам в каком-то обвинительном падеже и постоянно толкуют об исламской агрессии. На самом деле источником мировой агрессии всегда был Запад (христианство). А исламский мир ведет оборонительную борьбу, занимая при этом очень жесткие позиции. Вообще религия есть сопротивление миру (светской культуре), который является самоорганизацией материи — насилия и зла. Ждать от религиозных людей умеренности то же самое, что предполагать в них лицемерие и теплохладность. Ведь сама по себе религия есть воинствующее противостояние диктату зла. Но есть другая сторона дела. Сегодня не только исламская цивилизация является объектом агрессивного наступления. Существует четкий социальный раскол между Мировым Верхом (всемирной олигархией) и Мировым Низом (остальными простыми людьми). Идет наступление не на ислам, а на Мировой Низ, на права и свободы простых людей, защитником которых и выступает ислам. Исламский экстремизм — это нормальная реакция всякого человека, который поставлен перед выбором: жизнь или смерть. Что касается акции 11 сентября 2001 г., — это провокация, организованная Западом. Р. Кроллиус считает, что конфликт между христианами и мусульманами — факт неопровержимый, а диалог между ними необходим, но без участия евреев невозможен. В этом “триалоге” следует выработать общее согласие относительно абсолютной ценности (и неприкосновенности) человеческой личности. Далее уяснить, что, как отдельные личности, точно так же ценны и подлинны истории народов и их культур. Каждая отдельная культура и традиция имеет право на существование. Взаимодействие различных обществ предполагает творческое взаимодействие их правовых культур. Каждодневный эксперимент в этом случае должен предшествовать академическим дискуссиям и законодательным актам. Особо важную роль в диалоге христианской и исламской цивилизаций (про триалог докладчик больше не упоминал) должна играть религия, ибо именно здесь проповедуются общие ценности — веротерпимость, надежда на спасение, общечеловеческое единство. А. Лакшин, как бы вызванный предыдущим докладчиком к триалогу, заметил, что иудаизм не выделяет ислама из числа других религий. Мусульманин, как и любой другой иноверец, способен достичь совершенства и праведности. Законы, по которым живет иудей, похожи на законы мусульманина. Общие корни иудаизма и ислама очевидны. У евреев нет специальной исторической памяти. Но их простая человеческая память делает события тысячелетней давности такими же актуальными, как вчерашние. Евреи долго плодотворно и мирно жили в исламском мире и помнят это. Лакшин считает, что религиозного экстремизма нет, существует только политический, поэтому он надеется на то, что действия террористов будут принципиально оценены лидерами исламской религии. Создание государства Израиль и возвращение евреев на обетованную землю Палестины Лакшин считает их безусловным правом. В завершении конференции все присутствующие решили, что ее тема за два дня, конечно, не исчерпана, да и вряд ли была бы исчерпана и за десять. А также выразили надежду на ежегодный форум, буде на то соизволение устроителей — Фонда имени Конрада Аденауэра и Комитета внешнеполитического планирования. Но многое из того, что печатается в журналах, по сути является, на наш взгляд, продолжением все той же конференции.
Будто откликаясь на призывы немусульман, журнал “Ислам” разъясняет: “Тот, кто сознательно шел на гибель, является человеком вошедшим в ад” (№ 1). В этой статье, помещенной в рубрике ”Голос исламских ученых”, приводятся извлечения из хадисов, доказывающие, что термин “исламский экстремизм” с мусульманской религией ничего общего не имеет. Шахид — это человек, погибший на пути Бога. Есть две категории шахидов. Во-первых, шахид вечной жизни — человек, принявший насильственную смерть (на этом свете к таким не относятся как к шахидам, но они считаются шахидами в жизни вечной) и погребенный по обряду шариата. Вторая категория — шахид обоих миров — это человек, погибший в результате военных действий (джихад), которые ведутся с целью возвеличить слово Господа. Тело такого человека предают земле, не омывая и не совершая над ним заупокойной молитвы. Для ведения священной войны необходимо наличие определенных условий, которых сегодня, по мнению исламских ученых, нет ни в одном уголке земного шара. Хадисов же, которые разрешали бы женщине воевать наравне с мужчинами, по свидетельству исламских ученых, нет. В случае необходимости мусульманка может принять участие в военных действиях, лишь оказывая медицинскую помощь.
Довольно категорично о Священном Писании христиан высказывается Али В. Полосин, автор исследования “Зачем ниспослан Коран, если есть Библия” (“Ислам”, № 1). С точки зрения ислама, Иисус — это пророк и Его Новый Завет — новый договор с Богом не всего человечества, а только Израиля. Ветхий Завет — термин искусственный, придуманный христианами. Есть только одно упоминание о “новом завете” в Евангелии от Матфея ( 26, 26-27). Иисус Сам сказал, что пришел не нарушать закон пророков, но исполнить его. В тексте Нового Завета нигде прямо не говорится об основании Иисусом новой религии, принципиально отличной от иудейского монотеизма. Христианство как самостоятельная религия возникло через несколько десятилетий после Вознесения Иисуса Христа. Мусульмане считают, что “новый завет” имеет временное значение, как условие спасения израильтян того времени от кары Господней. Что касается Церкви (общины верных) и учения основателя ее апостола Петра, то это было всего лишь пророчество, истинное же учение о единобожии возникло (как и истинная община) только через шесть веков и записано в Коране. Именно в Коране Всевышний неопровержимо говорит, что это — последнее Его Слово к человечеству, завершающее формирование на земле истинной религии Единобожия, и это пребудет до конца света.
Православный священник Иоанн Брек, автор статьи “Как читать Ветхий Завет” (“Альфа и Омега”, № 1) рассматривает ВЕТХИЙ ЗАВЕТ как совокупность книг глубоко и по существу христианских. Религиозный опыт апостолов и всей святоотеческой традиции (патристики) говорит о том, что Ветхий Завет подготовил рождение Нового Завета и во всей полноте понимается лишь в его свете. Способы понимания и толкования Священного Писания у христиан можно разделить на два главных: аллегорический (александрийский) и типологический (антиохийский). Первый (его виртуозным исполнителем был Ориген) за событиями Ветхого Завета ищет скрытый мистический христологический или моральный смысл, чтобы выявить духовные трансцендентные значения символов, выраженных в слове. Второй способ трактует исторические события, описанные в Ветхом Завете, как сотериологическое иносказание, открывающее божественную икономию (домостроительство) ко спасению мира, как некий пророческий образ, относящийся к будущей реальности, как импульс к развертыванию от обетования к его исполнению. Хотя названные способы отличны друг от друга, в процессе постижения Божественной Истины они друг друга дополняют. Чтение Божественного Писания, постижение истины совершенствуется на трех стадиях. Обычное чтение (lectio) — знакомство с текстом. Потом повторное чтение (meditatio — размышление), воспроизводящее то или иное слово, тот или иной библейский образ, когда дух сосредотачивается на нем, чтобы носить его в себе, проникаясь им. И, наконец, доступное немногим чтение умного созерцания (contemplatio). Тогда водворяется тишина предстояния перед Богом, перед тайной Его присутствия, перед благостию Его Откровения, которое сообщается через Его Слово.
В статье протоиерея Глеба Каледы “Введение в православную апологетику” (“Альфа и Омега”, № 1) утверждается, что сейчас, как и на протяжении всей Новой эры, Христос и ХРИСТИАНСТВО являются для многих камнем преткновения и соблазна. Поэтому необходимо разъяснение христианского вероучения для сомневающихся, для ищущих неведомую Истину. Поэтому требуется опровержение языческих и атеистических нападок, их неправды и клеветы. Как раз этим испокон веков и занимается апологетика. Она — защита христианства, его священных книг и преданий оружием разума, данными науки и философии, а также силой юридических законов против критики и действий власть имущих. Апологетика не дает веры — это дело любви, воли человека и дар Божий, но она освобождает от ложных мнений на пути к вере. Она укрепляет веру, ликвидирует трещины сознания, вызванные мнимыми противоречиями между наукой и религией. Современная наука открыла много неизвестного. Обилие знаний внесло массу противоречий. Нарастающая дифференциация знаний требует и совершенствования богословских академических дисциплин. Христианской апологетике необходимы усилия коллективной работы с учеными естествоиспытателями, историками, лингвистами, юристами. Вечные истины христианства следует излагать языком, понятным человеку ХХI века. Спецификация всех разделов апологетики (общая, естественнонаучная, философская, юридическая, практически-нравственная), конечно, требует специальных знаний. Только нравственно-практическая апологетика является обязанностью каждого христианина, который — независимо от образования — призван исповедывать Христа своею жизнью, своим обликом, своею чистотой, своею любовью. И в этом смысле апологетика есть воинствующая защита христианства.
К тому же призвана православная журналистика. Первый номер журнала “Альфа и Омега” публикует материалы ХI Рождественских образовательных чтений. Главным событием был “круглый стол”, посвященный кампании вокруг так называемой канонизации царя Ивана Грозного и Григория Распутина. Архимандрит Макарий в своем выступлении заметил, что десятилетия коммунистических гонений на верующих оставили в наследство россиянам крайне низкий уровень церковного сознания. Так, например, вместо благоговейного молитвенного почитания новомучеников массовой канонизации 2002 г., погубленных советской властью христиан, возникает нездоровый ажиотаж. Появляются группы верующих, которые ратуют за немедленное и безоговорочное прославление различных исторических личностей. Ивана Грозного и Григория Распутина в том числе. Личность Ивана Грозного окутана множеством мифов. Один из них говорит о том, что он уже якобы канонизирован. Но имеющиеся у Церкви архивные данные не подтверждают этого. Таким же мифотворчеством оборачиваются попытки отрицания его многоженства и реабилитация опричнины. Энтузиазм мифотворцев исходит не из исторической правды, а из личных мнений и интересов тех, кто сочиняет эти мифы. А. Дворкин относит энтузиазм последних к сектантскому нигилизму, имеющему своей целью раскол РПЦ. Составленный ими список канонизации, кроме Распутина и Ивана Грозного, включает и Сталина, и даже рок-певца Талькова. С не меньшей энергией эти люди борются с глобализацией, с выдачей новых паспортов, с идентификационной нумерацией налогоплательщиков (ИНН) и даже с переписью населения. Это очень небольшие, но очень шумные группы, создающие атмосферу неугасающего скандала. Причина этого в крайне низкой религиозной культуре людей, приходящих сегодня в Церковь. В сознании массы неофитов уживается, с одной стороны, советская привычка жить двойной жизнью, постоянно противопоставляя себя Священноначалию, с другой — ностальгия по сильной руке, устраняющей необходимость выбора — т.е. в конечном счете необходимость свободного следования за Христом. Они формально не откололись от Церкви и расшатывают ее жизнь изнутри. Это, например, проявляется в распространении неканонической иконографии (Григорий Распутин в образе Христа). Протоиерей Владислав Цыпин уверен, что в основе агитации за канонизацию Ивана Грозного и Григория Распутина лежит антииерархическая идея. Агитаторы, несомненно, полагают Церковь служанкой в своих политических делах. Они пренебрегают неоднозначным указанием Патриарха на провокационный характер этой кампании. А это свидетельствует о грубом попрании церковной дисциплины. Диакон Андрей Кураев обращает внимание на то, что кампания по канонизации Распутина пользуется поддержкой чтимых Церковью предстоятелей — например, старца протоиерея Николая Гурьянова. В этой связи Кураев предложил поставить на обсуждение православных богословов вопрос: избавляет ли благодать своего носителя от проявлений старческой немощи? И должно ли каким-то образом подтверждать подлинность высказываний того или иного современного подвижника, так как сами они, как правило, не следят за тем, что и в каком виде обнародуется под их именем. А. Беглов полагает, что кампанию канонизации не стоит сводить исключительно к “диссидентской” психологии участников. Здесь имеет место целый комплекс эсхатологических настроений, порожденный российской трагедией ХХ века. В основе комплекса лежит дуалистическое восприятие мировой истории как сражения между Богом и дьяволом и ожидание “грядущего царя”, который должен стать не столько политическим, сколько религиозным лидером русского народа. В итоговом документе участники “круглого стола” осудили деяния “ревнителей не по разуму” (газеты “Русь Православная”, “Русский вестник”, “Сербский крест”, “Царский опричник”, петербургскую радиопрограмму Жанны Бичевской, интернет-журналы “Благословение”, “Стояние за истину”) и решили, что они наносят вред Церкви, противопоставляя мирян церковной иерархии, белое духовенство — монашеству, духовный авторитет старчества — канонической дисциплине.
Воинственная защита христианской веры, конечно, требует ясно сформулированного отношения христианина к войне. А. Керсновский в книге “Философия войны” (1939 г.) — ее фрагменты опубликованы в первом номере “Трибуны русской мысли” — ополчается на неправильно толкуемую заповедь Ветхого Завета — “не убий”. Он полагает, что она имела локальный смысл: это еврей не должен убивать своего соплеменника. Однако эта заповедь ни в коем случае не запрещала завоевывать с оружием в руках Земли Обетованной. В Новом Завете Христос сказал: “не мир пришел Я принести, но меч” (Мф. 10, 34). Ошибка “непротивленцев злу” состоит в том, что Его личным поучениям они придают общественный характер. Мы не должны противиться злобствованиям ближнего, если они относятся лично к нам, но если ближний посягает на высшие ценности, наш долг воспротивиться ему. Во фразе “все взявшие меч от меча и погибнут” (Мф. 25, 52) Керсновский не усматривает противоречия с фразой приведенной выше, ведь не сказал же Христос, что взявшие меч погибнут от огня небесного. Нет, взявшие меч погибнут именно от меча. Но для того, чтобы они погибли от меча, надо сразиться именно мечом, т.е. прибегнуть к справедливой войне. Ее ведут не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы побеждать. Немедленная цель войны — победа, конечная цель войны — мир. Разоружение Керсновский считает демократически-пацифистским маразмом, ибо абсурдно полагать, что причина зла — наличие вооруженных сил. Разоружение равносильно тому, чтобы ради прекращения болезней изгнать врачей, ради прекращения пожаров распустить пожарных, а во избежание железнодорожных крушений упразднить семафоры и стрелочников.
О духовном аспекте чеченской войны пишет диакон Владимир Соколов (“Чеченский узел” — “Трибуна русской мысли”, № 1). Этот узел завязан кровью очень многих людей, и кровь вопиет к Богу (Быт. 4,10). Но кровь имеет мистическую силу, дающую возможность проводить четкую границу между добром и злом. Кровь — это всегда жертва. Если эта жертва принесена Богу за своих ближних, эта жертва имеет созидательную силу. Если эта жертва приносится ради каких-то человеческих страстей, это жертва — дьяволу. Чеченский узел, несмотря на всю сложность, развязывается вот этим выбором между тем, где какая жертва приносится. У дьякона нет сомнений. Христианин должен защищать ближних, ибо “нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих “ (Ин. 15,13). Однако если мы решили, что злу необходимо сопротивляться, то войны не избежать. Потому что нельзя договориться с бандитами, у которых отсутствует мораль — нет той основы, на которой возможен договор. Россия — оплот Православия, поэтому задача антихристианских сил ослабить и истощить ее, подготовить таким образом приход антихриста. С этой точки зрения дьякон не может считать Чечню периферией мировой политики. Здесь решается судьба мира. Наша брань не против человека, а за него — против тех духов, которые ведут мир к погибели.
Автор статьи “Армия и Церковь” (“Трибуна русской мысли”, № 1) протоиерей Димитрий Смирнов по долгу службы налаживает отношения РПЦ с вооруженными силами. Идеал взаимодействия он видит в создании христолюбивого воинства. Прообраз этого — сорок Севастийских мучеников, воинов погибших за Христа. В нашу эпоху этот идеал не достижим. Но Церкви по силам улучшить человеческий климат в армии и изменить отношение к службе в ней. Конечно, не заставишь верить в Бога приказом и соответствующие нравственные правила в армейский устав не введешь. Это дело времени. Проблема же многоконфессиональности, как полагает протоиерей Смирнов, в российском обществе (и в армии, в частности) — проблема надуманная, идеологический штамп, используемый людьми, финансово связанными с бизнесом, который развивает человеческие страсти, и, естественно, не заинтересованными в нравственном оздоровлении общества. Что касается отказа от воинской службы по религиозным соображениям, отец Димитрий считает, что альтернативная служба — грубое решение этой проблемы. Следовало бы отладить систему отбора в различные армейские подразделения по физическим, психическим и нравственным качествам призывников.
М. Назаров (“О задачах Российской армии в идущей Мировой войне” — “Трибуна русской мысли”,№ 1) оценивает современную ситуацию весьма радикально. Ему видится непрекращающаяся мировая война, в которой у русской армии должны быть свои задачи. Армия — это инструмент, которым государственная власть пользуется в соответствии со своей духовной сущностью. Российская армия сможет выполнить свое назначение, только если она будет армией с православным мировоззрением. Это — главное ее оружие. Оно дает возможность распознать врага и победить его. Историю человечества Назаров рассматривает как непрекращающуюся драматическую борьбу добра со злом. Россия олицетворяет и несет миссию Третьего Рима. Наш главный враг — поправшие суверенитеты всех стран США и мировая закулиса ( “тайна беззакония”). Армия самая патриотическая организация России, и только из ее среды мы можем ждать Богом посланного вождя. Он должен произвести чистку всех силовых структур и обозначить оборонные приоритеты, в частности, вернуть превосходство оружию массого поражения. Но главное, вождь должен срочно восстановить традиции русского христолюбивого воинства, основная задача которого состоит в защите православной государственности, противостоящей мировому злу. В другой статье этого же журнала (“Что делать вождю Третьего Рима”) тот же автор выражает уверенность в том, что в нынешнее время (Назаров называет его предапокалиптическим) государственные деятели — политики, экономисты, дипломаты, стратеги — должны руководствоваться православным мировоззрением. Иначе их следует считать профессионально непригодными. Только православное мировоззрение дает возможность ясно осознать, что в действиях антихристианской мировой олигархии проявляется система неисправимого мирового зла. А с мировым злом невозможно ни взаимовыгодное партнерство, ни даже мирное сосуществование. Единственно приемлемой в такой ситуации стратегией Назаров считает автаркию, т.е. максимальную самодостаточность и самоизоляцию от опасных внешних влияний, опору на собственные средства и силы. Это не бегство от реальности, не национальная гордыня и не мракобесная утопия, а необходимая государственная оборона, основанная на православном учении о сопротивлении злу (имеется в виду совет апостола Павла: “Таковых удаляйся” (2 Тим.3, 5)). Для России — это спасительное удаление от глобально насаждаемых и якобы непреложных экономических законов. Вообще необходим отказ от обожествления экономики как материалистического идола. Особенности хозяйственного уклада должны определяться духовными ценностями. В числе первоочередных мер оздоровления страны Назаров предлагает вернуть в собственность государства (то есть народа) как дар Божий нефтяные и газовые месторождения и все другие высокодоходные отрасли добычи полезных ископаемых, ввести монополию на производство и продажу алкоголя, табака и стратегически важных товаров (вооружения, ядерных и аэрокосмических технологий).
Схожие мысли об автаркии и специфике православного способа хозяйствования, но с большей основательностью в статье “Экономика и ПРАВОСЛАВИЕ” высказывает А. Дугин (“Вестник аналитики”, № 1). Прообразом экономики в православии для него является домосторительство Святой Троицы: Творение — дело Бога-Отца, спасение — дело Бога-Сына, утешение и преображение — дело Бога-Духа Святого. Пресвятая Троица трудится, действует, участвует в организационном, созидательном процессе бытия. С этой точки зрения, труд человеческий обретает священный характер и сотериологическую (спасительную) ценность. Это свободный волевой дар и одновременно — жертва. Это не следствие дефицита, недостатка, изъяна, а проявление переизбытка, силы, волевой свободной мощи. Трудовые усилия имеют не количественную, а качественную ценность, поэтому идея оплаты труда в православной экономике основывается не на идее эквивалента усилию, но на идее взаимодарения. И тот, кто работает, и тот, кто платит, совершают жертвенный акт. Мерило труда — чувство справедливости, которое в силу своей нравственной природы не поддается четкой формализации. Итак, православная экономика в своих истоках — это экономика дара и экономика жертвы. В капиталистической экономике, основанной на протестантизме, труд видится как следствие грехопадения и, следовательно, как зло. Имущественное неравенство представляется выражением божественной справедливости. Здесь неимущий — грешник, а труд — рабство. Из-за разницы мировоззрений восточного и западного христианства в России нужно очень осторожно относиться к западным либерально-демократическим моделям экономики. Следовало бы поставить определенный интеллектуальный, духовный, нравственный фильтр национально-православной экспертизы. Пусть бы она основывалась на опыте российских политиков начала ХХ века (Витте) и идеях “автаркии больших пространств”, “геополитического патернализма” и способах хозяйствования фундаменталистов-старообрядцев. Необходим поиск “третьего пути”, на котором нормой экономики должно стать сбалансированное общество свободных тружеников, этика созидания, принципы милосердия, взаимопомощи, сострадания и жертвенности в отношении слабых.
О правовом статусе религии в России пишет И. Подберезский (“Есть ли в России религиозная дискриминация?” — “Религия и право”, № 1). По Конституции РФ, никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной и обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. Но существует проблема, касающаяся практики применения этого закона. Верующие России, не принадлежащие РПЦ, убеждены, что властители делят их на сорта в зависимости от веры. Об этом свидетельствует лихорадочная деятельность по созданию все новых и новых “концепций государствевнно-церковных отношений”. Предлагать такие концепции при наличии Конституции и соответствующих законов есть полный абсурд и правовое бескультурье. Однако это нисколько не смущает ни творцов концепций, ни государство. Мало того, истинность той или иной веры берется определять светская власть. Конечно, нельзя отрицать нежелательность существования, например, сатанистов или религиозных экстремистов, их прещение предусмотрено законом. Но нельзя допустить, чтобы и дальше развивалась обозначившаяся тенденция считать экстремистами всех, кто не принадлежит к религии большинства. Вообще большинство (в нашем случае, принадлежность к РПЦ) решающий голос может иметь в политике, но ни в коем случае не в праве. Кроме того пресловутые “деструктивные секты”, существование которых беспокоит министра внутренних дел, — понятие метафорическое. В праве такого понятия нет, а составленный доброхотами список этих “сект” — не что иное как нарушение закона. Увы, от официальных лиц, представителей РПЦ, можно услышать требование “законодательного предпочтения господствующей религии”. Нарочитое насаждение православия, включая обязательное преподавание в школе “Основ православной культуры”, может привести к обратным результатам. Автор приводит слова К.П. Победоносцева: “Есть такие глубины, до которых государственная власть не должна касаться, чтобы не возмутить коренных источников верования в душе у всех и каждого”. У нас же, по мнению вдумчивых православных, Церковь пытается заменить КПСС. Власти считают, что в стране идет плодотворный диалог религий, но на самом деле РПЦ к диалогу органически не способна. Где-то на периферии идут встречи, скажем, с евангелистами Норвегии или с англиканами, а с собственными староверами не получается никакого диалога уже триста лет. То же самое с другими православными церквями (“катакомбники”, Зарубежная церковь и т.д.). Совершенно неприличным Подберезскому кажется поведение РПЦ с католиками. И власть поддерживает недопустимые Конституцией требования господствующей церкви, т.е. большинства. Вместо того чтобы добиваться единения народа на правовой основе, правительство России взяло курс на поиск единения на основе религиозной, а это грозит очередной катастрофой.
С. Новохатский (“Программа разрушения” — “Русский дом”, № 5) пишет о практике межконфессиональных отношений в контексте организации отношений межнациональных. Автор осуждает декларативную программу организации национальных отношений Волгоградской областной Думы за ее невнятную ориентацию на общечеловеческие ценности. Их, по его мнению, вообще не существует. Есть так называемые либеральные стандарты европейской жизни, которые отнюдь не для всех приемлемы. То, что терпимо для православных, недопустимо для мусульман. Кроме того, мусульмане обязаны защищать свою общину от притязаний тиранов, олигархии и бюрократии. Ислам становится заместителем “новой левой идеи” и синонимом “цивилизации бедных”. При нынешней капитализации российского общества такая ориентация вряд ли будет способствовать миру и стабильности. Новохатский полагает, что возрождение русской культуры и, в частности, введение в школьную программу “Основ православной культуры” послужит возвращению благородных ценностей (скромность, уважение к старшим, взаимопомощь, трудолюбие, целомудрие, нестяжательство, терпимость к инородцам и иноверцам), приемлемых для многих религий и народов. Приоритетная забота о возвращении коренному народу (читай: русским) нравственного здоровья и его правой веры должна, по мнению Новохатского, гармонизировать его отношения с иноплеменными и вызвать у иноверцев уважение и желание жить с ним в дружбе.
Американский профессор Д. Джарвис искренне желает внести ясность в российскую дискуссию о преподавании религии в школе (“Религия и религиоведение в государственных средних школах: современные подходы” — “Религия и право”, №1). Он рассказывает, как эта проблема решается в цивилизованных странах. Существует четыре способа ее решения. Первый — наставление в единственной религии. Это европейские или исламские страны, где большинство учеников являются мусульманами (Иордания), католиками (Польша) или православными (Греция). Школьники, принадлежащие к другим конфессиям, имеют право эти занятия не посещать. Второй — наставление в одной из нескольких религий. В Европе это Австрия, Германия, Италия, которые предлагают ученикам выбор между католицизмом и протестантизмом или свободное время и этическое воспитание. В испанских школах в список входят иудаизм и ислам. Третий способ — преподавание религиоведения (Великобритания, Нидерланды, Норвегия, Финляндия, Швеция). В составе курса преобладает история христианства, иногда включают обзор этических принципов. На Тайване и в Японии ученики обязаны изучать этику, а учителя — воспитывать в них характер и нравственное поведение. Наконец, четвертый способ — исключение религии из школьной программы (Россия, бывшие социалистические и страны СССР, США, Швейцария, Франция и некоторые страны Латинской Америки). Этот способ, конечно, не решает проблемы “идеологического вакуума” и его дополняют параллельной системой религиозного (внешкольного) образования.
В. Шнирельман пишет о сравнительно недавнем явлении западной культуры — НЕОЯЗЫЧЕСТВЕ (“Многоликое неоязычество” — “Родина”, № 4). Предполагается, что романтизм создал для него питательную среду, отказавшись от общечеловеческих ценностей, насаждаемых Просвещением. Германская версия неоязычества манифестировалась в расовой арийской идее, которую сформулировал Гвидо фон Лист. Он воспевал дохристианскую германскую цивилизацию, верил в реинкарнацию и ожидал кармического возрождения германского воинства. Последователи Листа считали арийцев высшей расой, призванной установить мировое господство. Идеи Листа были развиты и положены в основу идеологии национал-социализма. И сейчас на Западе имеются праворадикальные неоязыческие движения, которые исповедуют “новую индогерманскую религию”. Но не все “северные неоязычники” придерживаются нацизма. Некоторых вдохновляет забота об экологии, сохранении культурных традиций, равноправии женщин или самосовершенствовании. Они объединяются в общества “Уикка”, “Друидизм”, “Шаманизм”, “Священная Экология” и др. Их Завет — Международная декларация прав человека. Например, Федерация язычников Великобритании руководствуется тремя универсальными принципами: 1) люби природу и стремись к единству с ней; 2) удовлетворяй свои желания, не делая никому зла; 3) верь в богов, не разделяя их по половому признаку. Неоязычники в своих радениях используют ритуалы самых разнообразных традиций, полагая, что все пути ведут к познанию единой реальности и к пониманию всеобщей взаимосвязи. Некоторые веруют в Единого Бога, иные во множество, а есть те, кто акцентирует единство и полярность мужского и женского начал. Российское язычество так же разнообразно. Встречаются и монотеисты (вера в Русского Бога), и политеисты, ориентированные на дохристианские культы славян, германцев, индусов. Большинство придерживается этнонационализма. Мифология похожа на германские арийские образцы, и Арктическая прародина (Гиперборея) у них одна. Это, например, исповедники “Велесовой книги”. Символ у них — свастика, но в отличие от германцев, продвижение арийцев они прослеживают не через Атлантику и Средиземноморье, а через Западную Сибирь и Южное Приуралье. Есть и неоязычники, чурающиеся расовых установок. В последнее время в русское неоязыческое течение влился свежий приток толкиенистов. Такое разнообразие “лжеименного знания” (выражение Иринея Лионского) Шнирельману кажется небесполезным, оно, де, позволит преодолеть крайности религиозного экстремизма и приспособиться к требованиям злокачественной эпохи постмодернизма.
Обзор подготовил Александр Денискин