Опубликовано в журнале Континент, номер 117, 2003
Нина ГОРЛАНОВА — родилась в Пермской области. Закончила филологический факультет Пермского государственного университета. Автор (в соавторстве с Вячеславом Букуром) “Романа воспитания”, повестей “Учитель иврита”, “Тургенев — сын Ахматовой”, “Лидия и другие” и т.д. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Звезда”. В 1996 г. вошла в shortlist претендентов на Букеровскую премию. Живет в Перми.
Волшебный вечер, не правда ли?
Выслушайте меня-Вселенную!
— Же сколько лет, Нина, мы не виделись — десять? Одиннадцать! Помнишь: отмечали выход поэмы моего мужа “Нижнее озеро”…
Я сразу вспомнила Лизу — по рукам. Они у нее несколько лилейной формы — пальцы слегка отогнуты, как лепестки лилий, когда она что-то рассказывает.
— Волшебный вечер, не правда ли? А ты, Лиза, все такая же красавица!
— Да ну, Нин, я уже седая.
— А вы, красавицы, до ста лет бываете хороши!
— До ста лет? Представляю: графиня-призрак.
— Не призрак, нет, Лиза, что ты! А волосы можно покрасить.
— Зачем? Чтоб выглядеть на рубль дороже, что ли?.. Нин, выслушай меня! — она произносила “меня” таким тоном: выслушайте меня-Вселенную (но ведь все так говорят, и всех и нужно выслушивать).
150 любовных писем
— Тебе, Нина, хочу рассказать свою историю, как я написала за полгода 150 любовных писем! Муж сидел в тюрьме… Ты понимаешь, что я не про “Нижнее озеро”? Другой муж — Бугайчук Юрий Васильевич, владелец заводов, газет, пароходов — вон он, в сером пиджаке, в углу зала… Да, башмачищи у него шикарные, ты права.
— В самом деле — владелец заводов?
— Ну, владелец много чего, одной газеты в том числе. Залевская мне сказала, что именно он спонсировал эту презентацию. С кем чокается? Такая Светланчик, я дала ей прозвище “Пермская крепость”. Но эту крепость скоро возьмут. Верно, в свитере, накинутом, как на колхозных полях… А я вытащила его из тюрьмы своими письмами!
— Как же именно письмами?
— Понимаешь: прежде чем передать письмо, следователь обязан его прочитать. И в конце уже следователь нам сам помогал… Столько я вложила в слова веры в освобождение, веры в невиновность, главное — любви. Собирала себя всю, как на кончике иглы, во время сочинения письма.
Ну, сначала я жила во Владивостоке и была замужем. Знаешь, во Владивостоке так много мужчин в военной форме, на улице только и слышишь: зражела да зражела!
— Заржавело, что ли?
— Же какая ты, Нин, — сразу видно: мало общалась с военными. Зражела — это здравия желаю. В общем, там столько военных, что каждый в гражданской одежде кажется каким-то неполноценным… А мой муж был медик, про военных говорил: офицеришки. Хотя сам имел вполне воинственную фамилию: Бердышев.
— А где ты с ним познакомилась?
— А как ты думаешь, Нина, где можно познакомиться с зубным врачом? Но это другая история. Я приехала в Пермь, потому что бабушка здесь умерла и оставила мне кооперативную квартиру. Пока то да се, я вышла замуж за “Нижнее озеро”. Я так сначала звала своего Шестерова. Что ты, я не спорю, Шестеров — гений, я знаю, он всех обогнал.
— Гений никого не обгоняет, потому что идет в том направлении, в котором еще никто не догадался идти, поэтому он приходит первым.
— Нина, просто я его сильно любила.
Я — видимо — с удивлением посмотрела на Лизу (знала, что из-за развода с нею Шестеров отравился снотворным, его спасли, и он возненавидел Пермь, уехал).
— Да-да, любила. “Но ближе и ближе небесные гроздья снега”. Всё предвидел.
— Как ты с ним познакомилась?
— Слушай, какие у тебя странные вопросы!
— Нормальные вопросы.
— Познакомились… он сказал, что все Шестеровы рожают по шесть детей, такая у них традиция в роду. Это очень оригинально, правда? Ты поражала тем, что рожала… Он подарил мне котенка, я назвала его Лев. Да, в честь Шестерова. И потом я ложилась спать с двумя Левами сразу!
— И сколько детей ты успела ему родить, Лиза?
— Одну дочку. А потом у меня появились другие детки.
— Как? От кого?
Кредо Лизы
— Другие детки — это речки, ручейки… ну, знаешь, как бывает в жизни? Мать умывает ребенка, кормит с ложечки, мать, и вдруг — в конце — как малое дитя, и уже дочка умывает ее, кормит с ложечки. Так и природа — мать, мать, а проходит время, и мы должны за ней уже ухаживать, умывать…
Девять звонков из десяти
— Вот мы стали ссориться с Левой, когда началась перестройка и в Перми набрало силу движение зеленых. Тогда из десяти звонков по телефону, которые раздавались в нашем доме, девять были мне. А Шестеров страшно занервничал из-за этого, привык быть первым, главным в семье. Поэт все-таки. Да, конечно, он вошел в эту энциклопедию “Современная Россия: имена”, и я надеялась, что Залевская пригласит Леву на презентацию, но они не смогли найти его адрес! О нем в энциклопедии даже больше, чем обо мне, — строк 25. Когда я только познакомилась с Шестеровым, он пришел в гости, поставила в духовку пирог, и раз — из плиты выбежал таракан, потом — второй. Я их ловлю и выбрасываю в форточку — не давить же их при поэте. Еще в стихи попаду так — с тараканами… А он засмеялся: что ты мечешься, тараканы говорят о том, что у тебя все в порядке, что ты — добрая, что у тебя связь с космосом есть. А когда стало так, что 9 звонков из 10 ко мне, и пробежал по столу один таракан, он страшно закричал: ты плохая хозяйка, плохая мать, какой пример дочери! Он до вздрога возненавидел телефонный аппарат, я думала: однажды бросит его в меня. Раньше Левка краснел, как Пушкин. А в это время стал даже багроветь весь.
— А я и не знала, что Пушкин краснел. То есть знала когда-то, но забыла.
— В общем мы с Левой ссорились, ссорились, у меня начались головные боли, я взяла путевку. Скажем так: в санаторий, где бывают зимние грозы. Я почему так говорю: ты ведь сейчас спросишь, как мы познакомились с Бугайчуком!
— Спрошу.
— Познакомились во время зимней грозы, он еще не стал владельцем газет-пароходов, это потом все при мне случилось… Какие подробности? А, была у меня соседка по комнате, тогда я еще не могла купить путевку в одноместный номер, конечно… И вот эта Валентина — очень одинокая — предложила погадать.
— На новом месте приснись жених невесте?
— Не так. Надели мы на ночь носки и проговорили: “Суженый-ряженый, приди меня раздевать”. Кто приснится, тот и суженый. И приснился мне Летов, я его днем заметила возле телефона. А познакомились возле дятла в красных штанах. Я сказала: “Смотрите: дятел-то в красных штанах”.
— В красных тонах?
— Ниночка, не в красных тонах, а в красных штанах! Сам черно-белый, строгий, а штаны — красные. Юра был разведен, давно. И конечно, я не седая была, как сейчас. Но вот тебе как на духу, честно: сначала я не думала, что… Стой, меня Залевская просит сказать тост.
Тост Лизы
— Пермь была черная после пожара 1842 года, была красная, была белая, давайте выпьем за Пермь зеленую!
Две синички
— Мы с ним гуляли и попали в зимнюю грозу! Казалось, что молнии бьют в одно место — в нас. Рядом синички две прижались друг к другу. “Это мы”, — сказал Юра, и прижал меня к себе. С тех пор звал меня синичкой. “Моя синичка купила мне новый галстук”. Я потом купила двух синичек, и они жили у нас, но когда Юру посадили, я их выпустила. На волю…
Письмо Лизы
— Одно письмо Бугайчук мне сегодня довозвратил, я звонила — спрашивала. Вот оно — возьми, Нина.
“Юрочка, пишу тебе в Такой День! На земле Рождество, Правда, в Вифлееме стреляют… Его Рождество — над всем торжество, а наши рождения — за бедой хождения…
Я уже выздоровела от гриппа и причастилась. Представляешь, когда вынесли чашу с Причастием, вдруг в храме запахло озоном! Честное слово!
И чтобы накопить силы, чтобы спасать тебя, я поставила елку, искусственную, ту, что ты подарил в первый год нашей совместной жизни, помнишь? И Левка-кот залез на нее — представляешь! Как он цепляется за пластмассу, я не понимаю… Дочь мне призналась, как она в детстве молилась: “Боженька, ну пусть я где-нибудь на задворках — у забора в лопухах посижу возле Тебя!”. Если б не твои деньги, мы бы так счастливо прожили — пусть на задворках, в лопухах…
Еще вот что: мне надо было сжечь православный календарь, батюшка сказал, что нельзя просто выбросить. И вот я начала жечь, а он никак не сгорает. Смочила водой остатки — в таз положила, чтоб тление никуда не перешло. Но нервность напала такая, что не могла оставить на ночь — вдруг пожар начнется, когда я засну. Оделась и пошла выбрасывать в мусорные баки на улицу…
Деньги на хорошего адвоката я накоплю. Я еще не успела в прошлом письме тебе сообщить, что начала подрабатывать через ночь в казино (крупье). Ничего, всё выдержу, хотя и непросто все. Если клиент много выиграл, меня подозревают в сговоре и грозят уволить. Если клиент много проиграл, он на мне это срывает — поносит буквально матом! А чаевые дают фишками, и они все — увы — потом идут в фонд казино…
Но к лету ты будешь дома — в это я верю!
Так давно, так давно тебя не видела, слышишь, сил нет, но и есть. Все мы вынесем. Спасу тебя от этой несправедливой судьбы!
Сегодня посмотрела в окно: выпал снег — такой белый, словно ждал моих глаз — полез в душу: “Ну, давай думай-думай, для чего я лег тут, такой белый!” И я поняла: скоро обелю тебя, Юрочка, и ты выйдешь на свободу. Целую тебя, ангел мой, в каждое крылышко! Я даже, подходя к нашей двери, уже представляю, как поцелую ее, когда ты вернешься и своим ключом откроешь ее.
Вчера ехала в лифте, а лифтерша там тоже была — смывала неприличные надписи. И мне захотелось, чтоб скорее все случилось так: ты дома, а тюрьма стерлась в памяти. Из памяти. Сейчас опять испеку лепешки на огуречном рассоле и отнесу нищим.
Иногда внутри тела у меня словно кто-то кулаками стучит от гнева: за что это все, почему с нами? Ведь ты в этом деле совершенно не был замешан! Но знаю, что это бесы стучат, и молюсь… Для чего-то Господь послал нам испытание, Он лучше знает, что послать. Давай вместе думать, как нам быть, что предпринять.
Да, знаешь, сегодня Изя зашел ко мне: отец умер (приду ли я проводить), у него рубашка на груди разорвана — у евреев так принято показывать траур, чтоб вокруг все понимали, как с этим человеком в это время надо тепло обращаться. И мне так захотелось рвануть воротник блузки, чтобы знали…
Помнишь, у Булгакова: “Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца, и поразила”?! Нет, любовь — не убийца, она никого не убивает, а раньше я восхищалась “Мастером и Маргаритой”…
Я верю, что скоро тебя выпустят! Когда в школе у Лермонтова читала, что есть высший суд (наперсники разврата), то думала, что это все символически… а теперь мы все ведь знаем, что есть Высший Судия в самом деле, и он точно не подвластен звону злата…
Говорят, что Москва бьет с носка — это значит, бьет лежачего. Но Пермь нынче берет пример с Москвы?
Твоя синичка”.
Хамелеон
— А как только он вышел, так сразу ушел от меня — к Светланчику! Говорит: “Я понял, что такое свобода! Это когда я с той, которая мне нравится, а мне молодые нравятся”…
— Квадратное чудовище! — невольно вырвалось у меня.
— Нет, он не чудовище, он объяснял так: как хамелеон не может имитировать раскраску шахматной доски, слишком сложно для него, так и он не может имитировать любовь ко мне. Хотел бы, но невозможно, оказывается…
— Вот тебе и сюжет, Нина.
— Нет, это бы если лет 10 назад… Раньше мои рассказы были: “Господи, помоги!” А сейчас я пишу не так. А примерно так: “Господи, благодарю Тебя за то, что всем помогаешь!”
— А я жду помощи! В главном. Через тебя как-то можно найти адрес Шестерова? Он, наверно, бедствует. Поэзию сейчас практически не издают ведь… Да и не читают.
Рядом выпивали и закусывали. Одна журналистка сказала другой:
— А я хорошо с книжкой засыпаю.
— Да, ты говорила — хорошо с книжкой…
— Вот видишь, Нина, книги уже как снотворное стали, — заметила Лиза.
— Но тоже нужна литература — пусть как снотворное… Я и сама с Евгением Онегиным засыпаю: в детстве выучила, и вот — пригодилось. Каждую ночь читаю не по разу. Значит, ты хочешь к Шестерову вернуться?
— Же я говорю всем: заведу котенка опять и назову его Лев — старый кот умер не так давно. И снова буду спать сразу с двумя Левами.
— Так, Лизочка, я помню, что после того, как Лева отравился и его спасли, он жил в Чернушке и написал письмо: мол, поэт в Чернушке меньше, чем поэт. Но кому? Давно ведь это все произошло. Может, я от Кальпиди узнаю его новый адрес? А если помиришься с Юрой, то опять купишь двух синичек?
— Нет-нет! Об этом не может быть и речи. Я никогда с Бугайчуком вместе не буду (бьет себя по рукам). Только хочу быть с Левой.
Бывает же иногда такое: мощный бросок в лицо всего внутреннего мира — у Лизы это случилось вдруг (там было все с большой буквы: Вера, Надежда, Любовь и даже мать их Софья, то бишь мудрость).
В это время к нам подошли, чтобы чокнуться, два известных пермских геолога.
— Нина! Желаем счастья в твор… в твор… (честве — не могли выговорить, много выпили).
— И вам — в геологоразведке! Это слухи или вы в самом деле нашли два триллионника? В стране газовая пауза, а вы открыли… Волшебный вечер, не правда ли!
Только юноша какой-то заснул возле двери — чей-то сын или просто студент пробрался сюда, чтобы поесть? Из сумки учебники вывалились… наверно, сразу с экзамена, всю ночь занимался. Я подумала: вот приду домой и сразу вывалю все, что говорено на этом вечере. Волшебном.
Странные люди
Позвонила незнакомая Алена (имя изменено). Голос молодой:
— Нина Викторовна, я была на вашем вечере… не хотите взять ребенка на воспитание?
От неожиданности я села на свои очки и раздавила их:
— Господи! Какой ребенок — мне уже 55 лет. А пенсия полторы тысячи — на лекарства никак не хватает.
— Это такой необыкновенный мальчик!
— Алена, милая, мы уже брали необыкновенную девочку: если вы были на моем вечере, то знаете…
— Я была на вечере, — перебила меня Алена, — и вы мне показались такой отзывчивой!
— Послушайте, у меня сын в реанимации, мне сейчас вообще не до этого!
В трубке долго молчали. Молчала и я, решив, что напирать на сына не надо. Да, он в реанимации после аварии, но в сознании, а там многие в коме. И вдруг меня осенило: “Алена, почему вы сами не возьмете этого мальчика?”
— Я хотела, но у меня квартирные условия не позволяют.
— А у меня позволяют? Две комнаты в коммуналке, соседи по кухне — пьющие… Они всю ночь сморкаются под краном — не на зло, а просто у них сохнет все внутри. У нас такая слышимость! Я совершенно не высыпаюсь.
— Ничего, Нина Викторовна, я верю: справитесь! Вы что — не русская женщина разве!
И тут я решила резко сменить тему: может ей — Алене — мои картины нужны, так я дам, в большом количестве! (На вечере не всем хватило). Да, оказалось, что нужны.
— Заходите.
— Сейчас забегу. Я здесь, рядом с вами работаю.
А в это самое время пришла моя подруга Марина (имя изменено), у которой сын попал в психобольницу (когда его жена ушла к другому, у него развилась боязнь открытого пространства). И мы обменивались советами: сорокоуст за здравие, молебен святому Пантелеймону-целителю, ектенья в монастыре у Матушки.
— А еще мне дали адрес, и я в Санкт-Петербург послала перевод на 20 рублей с просьбой отслужить молебен святой Ксении!.. — Марина протянула мне адрес.
И тут пришли рабочие с крыши — я забегала. Они каждый вечер приходили умываться — воды у нас почти не бывает, поэтому я заранее запасаю для них ведро, а затем полотенце, которым они вытираются, кипячу. Когда сын в реанимации, то ты готова много чего сделать, конечно, но взять ребенка… нет, все равно не могу. Поэтому, когда Алена вошла, я была вся в мыле — не в переносном смысле, а в прямом (в проблеме мыла, которое закончилось). Говорю:
— Один родственник материл нас, кричал: нищеёбы! А наш нравственный компьютер не хочет печатать это слово — предлагает “нищее бы”! То есть надо еще нищее жить… У нас долг в две с половиной тыщи!
— Мы завтра принесем свое мыло, — пообещали рабочие.
Алена словно ничего не слышала (она оказалась двадцатилетней девушкой — вся в белом). Взяв в руки сумку картин, она спокойно начала свое:
— Так вот про мальчика: Нина Викторовна, он совершенно необыкновенный!
Очки — из-за Алены — раздавлены, это ладно. Но как можно с русским размахом расплескать человека всмятку — у меня началось удушье… Я застонала: “Идите же с Богом, прошу вас!”
Вскоре пришел Вася (имя изменено). Он вошел вместе с моим мужем: видимо, где-то встретились. Я всегда Васю кормлю, однако в этот раз за ужином он был настроен так мрачно, что я стала метать ему в сумку срочно книжки, чтоб поскорее отправить. Но Вася любит о книгах поговорить:
— О любви я читать просто не могу!
— Извини, о ненависти у нас ничего нет, — ответил ему Слава.
— Разве вы не о ненависти пишете все время?!
О какой ненависти, где?! Я так нервничаю из-за аварии сына, что вымарываю целые куски из новой пьесы. Голову собаки вот выбросила. Это возле нашего дома стояла чистая прислоненная к стене досочка — как раз Богородицу на ней хорошо бы написать. Я подошла взять, а из-под земли вдруг высунулась голова собаки! Оказывается, там — внизу — коммуникации, и у собаки — щенки. И вот я испугалась, что описываю это в пьесе: для головы собаки на сцене откроют люк, а в него нечаянно упадет какая-нибудь артистка! Нет, лучше без люка, без риска…
Да, я почти привыкла, что Вася всегда мрачен. Еще когда мы были так молоды, что называли друг друга “стариками”, он уже был таким (см. ниже — в последних строках). Но сегодня — сил моих нет это выносить. И тут меня опять осенило: может картины нужны?
— Да, очень нужны. Один врач для твоего ангела собирается целую комнату отдать…
Стала я метать картины ему в сумку, приговаривая: “Тяжело, как ты это унесешь!”.
— Нина, а ему ведь только до мусорки до ближайшей донести, так что очень-то не беспокойся, — намекнул мне муж, чтоб много не метала.
Вася много лет уже живет в психобольнице с манией преследования: якобы мафия хочет отнять у него квартиру. А если это не болезнь? Сейчас мафия всесильна ведь. Но Васе-то от этого не легче. Конечно, он — может — все эти годы мои картины доносит только для ближайшей мусорки, но зато быстро уйдет, и я продолжала метать ему в сумку рыбок и петухов…
— Вася, я за тебя помолюсь, — сказала я.
— Не надо! — запретил он.
Когда гость наконец ушел, я заметила:
— Бедный, он становится все злее. И откуда только такие берутся?
— Тебе показать, откуда? — вопросом на вопрос ответил муж.
Затем приходит приятельница Лялька (имя изменено). Если Алена хотя бы позвонила, а Васю привел муж, то Лялька является без звонка. И сразу вскипает. На этот раз: “Неужели опять причастились, когда кругом атипичная пневмония! Таких дураков, как вы, на свете мало!”
— Слушай, ты чего? Успокойся.
— Не могу успокоиться, когда ты ссышь неправильно, — два раза повторила она.
А я подобные слова плохо выношу. Помню: еще в школе мне не нравилось, что один учитель говорил с похмелья “сраница” вместо “страница”.
— Лялечка, милая, ты видишь: жизнь очень сложная. Наш Антон так трудно выкарабкивается из травм. Но никто нас в беде не бросил: сослуживцы сына сдали кровь, друзья мои дали денег — я еще лучше стала думать о людях!.. Только вот я сама ни разу подругу не навестила в больнице! Но все ей расскажу потом. Представляешь: Ася (имя изменено) отравилась во время приступа депрессии, ее спасли, теперь лежит в психобольнице…
Тут вдруг Лялька побледнела:
— Мы вместе там лежали. Ты все равно узнаешь от нее…
Оказывается, дети вызвали бригаду и сдали Лялю! Был у нее приступ агрессии.
“Даже с санитарами дралась, и меня к койке привязывали”.
После ее ухода я хотела отвлечься от печальных мыслей и решила немного почитать. “Глюки, монсеньер, перед глазами так и мельтешат”. И здесь про больную психику? Пригляделась: “гадюки”, а не “глюки”! Обчитка моя. Но показательная обчитка — в ту еще сторону обчитка… А мне сейчас — как никогда! — нужно быть в своем уме! Помоги, Господи!!!
И что же это в Перми делается, думала я, откуда же столько срывов?! Решила написать об этом, все время меня тянет к родным буквам, даже в полночь. И вот открываю китайскую клетчатую сумку, чтоб найти несколько Васиных мрачных фраз из юности (сравнить). Но ничего я не нашла, потому что сразу мне в руки попало кое-что более нужное:
“Катя (имя изменено) прислала новый столичный журнал, где ее напечатали. А еще оттуда же я узнала, как два передовых критика напились, встали на четвереньки и ВЫЛИ НА ЛУНУ. Прочитала это вслух Славе. Он сразу:
— А Катя что пишет — она тоже выла на луну?
— Нет, конечно.
— Отсталая какая-то! Другие уже так прогрессивно встали на четвереньки.
Ну, подумала я, все нормально с Пермью. До Москвы нам, как всегда, далеко…