Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 116, 2003
Олег ВИГОВСКИЙ — родился в 1967 году в Краснодаре. Учился в Краснодарском институте культуры, Ленинградской консерватории. В 2002 году закончил Литературный институт им. А.М.Горького. Стихи печатались в периодических изданиях России, в 2000 году в Московском издательстве “Лабиринт” вышел поэтический сборник “Диаспора духа”. Живет Москве.
* * *
“В святых мечтах земли…” — но велико сомненье:
Способен ли мечтать бесчувственный гранит?
Труха времен — песок? И магма, чье кипенье —
Лишь волю дай! — всю жизнь бесследно истребит?
Народы? Их мечты порой бывают святы:
О хлебе, например. Но в несчастливый год
Такой они тоской и яростью чреваты,
Которую и ад едва ли превзойдет.
И все же эта мысль правдива без изъятий,
Сияет в ней живой, неотраженный свет.
И каждый слог стиха исполнен благодати,
Когда творит святой и молится поэт.
* * *
Порой я вспоминаю о собаках,
Что на любых вокзалах обитают —
Покрытых коркой грязи и блохастых,
Чудной породы, непонятной масти
Некормленных усталых бедолагах.
Бывает так: вбежит продрогший пес
Под сводчатую крышу, где томленье
И суета транзитных пассажиров,
Где всё пропахло сигаретным дымом
И мокрой тканью, и пролитым пивом,
И жареными курами, и потом;
Так вот, вбежит и ляжет где-нибудь
В углу, среди обслюненных окурков,
Плевков, клочков промасленной бумаги —
На тощий бок. Глаза полузакроет,
Слезящиеся, красные, и, лапы
Доверчиво к проходу протянув,
Забудется в больной и чуткой дреме,
Лишь иногда всем вздрагивая телом
От криков резких, скрежета тележек,
Что перевозят сумки, чемоданы
И ящики — багаж разнообразный —
Весь день. Всю ночь. Всечасно. Беспрерывно.
Там, под открытым небом — темень, ветер
И хлесткий дождь, а может — дождь со снегом,
И холод, даже для людей — собачий.
А здесь — почти тепло. Почти не сыро…
Толпа снует по залам и проходам
От расписанья поездов к перронам,
От баров и киосков к туалетам,
Лоткам газетным и билетным кассам,
Переходным мосткам, дверям вокзальным,
Фанерным креслам, столикам — и снова
К киоскам, кассам, барам, туалетам…
А пес всё в забытьи. Всё так же дремлет.
Почти согревшийся. Почти счастливый.
Как хорошо: никто не наступает
Ему на лапы! Пусть пока, и всё же…
Худые лапы с коркой черной грязи
И бурой крови, меж когтей присохшей.
Никто не наступает. Ни носильщик,
Ни пьяный, ни патрульный, ни калека,
Ни тетенька в оранжевом жилете
(Поверх лохмотьев сальной телогрейки),
Которая поодаль мерно машет
Метлой истертой — тупо и привычно,
И тучи пыли к потолку вздымает.
Пес дремлет. Ночь идет.
Офелия
Реквием не пропели. Выловленного на мели
тела кончина темна. Церкви святой угодно
соблюсти обряд в чистоте: “Довольно ей и земли
в ограде кладбищенской!” — “Когда б не из благородных…” —
реплика из народа. В траур одета знать.
Недожених и брат друг друга душат в могиле.
Песен больше не петь. Цветов на лугу не рвать.
Венков не плести. “Офелия?.. Намедни похоронили.”
Пираты делят добычу. Заносчивый Фортинбрас,
еще не зная свой жребий, грабит польские села.
В тронном зале смятенье — в зале кровь пролилась.
Запачкала ножки лавок, засохла в трещинах пола.
Смена династий. Слухи. Теперь дозор на стене
каждую полночь от страха начинает зубами клацать
в ожидании привидений: “О Господи!.. Только б не…”
“Офелия?.. Ах, Офелия! Да уж в гробу — лет двадцать”.
Постаревший сильно Горацио, жизнь проводящий меж
Эльсинором и Виттенбергом, защищает, слюною брызжа,
честь друга и господина от сонма глупцов, невеж,
любителей грязных сплетен. В кабаках придорожных слыша
также речи о той, что когда-то ушла узнать:
белей ли одежд невестиных залетейские асфодели?
“Офелия?.. О какой, земляк, ты мне всё твердишь Офелии?”
— Да о той, что когда утопла, поп не стал отпевать.
“А!.. При Гамлете-Сумасшедшем! Когда еще образин
мы здесь не знали норвежских и правда была на свете!”
— Глянь! Вон, в углу!.. По платью — вроде бы дворянин…
Потише, земляк, потише! Вдруг он тоже из этих?!.
“Да шут с ним; он уже пьян… Так что — ее, говоришь,
всё же — в церковной ограде?..” — Ну да! Обмыли, одели…
Не то, что нашего брата… Дворян бесчестить? Шалишь!
“Но реквием не пропели?..” — Нет. Реквием не пропели.
………………………………………………………………………
Парсекам теряя счет,
Рассекая кольца орбит,
О случившемся дать отчет
Ангел-хранитель мчит.
На Земле попавший впросак,
Все запасы слез изрыдав,
Сквозь холодный, бескрайний мрак,
Где, от луча отстав,
Одинокий шальной фотон
Испуганно верещит, —
Пред Господний явиться трон
Ангел-хранитель мчит.
Безответную пустоту
Хлещет взмахами крыл;
В перекошенном скорбью рту
Крик бессилья застыл;
На ресницах белеет соль,
Не вернуть румянца ланит.
Покаяньем утишить боль
Ангел-хранитель мчит.
………………………………
“Так значит, она мертва?..”
— Мертва, Всемогущий Господь…
“Что же ты не уберег?..”
— Не смог, Всемогущий Господь!..
“Что ж крылом не прикрыл,
дал греху побороть?!”
— Не хватило размаха крыл,
Всемогущий Господь…
………………………………
Бежавшая от счастья недотрога,
Свою любовь предавшая сама;
Офелия, прогневавшая Бога,
Ушедшая — сошедшая с ума;
При первом в жизни повороте резком
Схватившаяся в ужасе за грудь,
Закончившая жизнь трусливым всплеском,
Офелия, пустышка! В добрый путь!
Да, в добрый путь! Давай, плыви, плутовка, —
Без лоций, без фарватеров, без вех;
Безумьем уравнявшая так ловко
Свой первый и последний смертный грех;
За трусость не понесшая расплату,
За муки не снискавшая наград,
Ни к Раю не приставшая, ни к Аду,
В себе самой неся и Рай и Ад;
Как сена клок, изорванная тряпка —
Офелия, бежавшая любви! —
Давай, плыви! В воде темно и зябко,
Но ты плыви, Офелия! Плыви!
Близ берега — в кустах, в траве зеленой —
Плыви, плыви! Еще не вышел срок!
На каждой ветке, до воды склоненной,
Девичьей плоти оставляя клок;
Плыви вперед, усталости не зная,
Подъеденный мальком, раздутый труп;
Лилеи и кувшинки раздвигая,
Не раздвигая почерневших губ;
В безоблачные дни, в дожди, в туманы
Уставя в небо мертвый свой оскал,
Минуя рощи, пастбища, курганы,
Водовороты и теснины скал —
Плыви, плыви, пугая всех на свете:
Бродяг, что близ реки нашли жилье,
И рыбаков, что расставляют сети,
Их жен, пришедших полоскать белье,
На берегу играющих детишек
И девушек, пускающих венки;
Плыви неспешно — времени излишек! —
Всё дальше по течению реки,
Бегущей сквозь столетия и страны
(И по пути в движение свое
Вбирающей поэмы и романы,
Легенд и мифов пыльное старье,
Рассказы, были, драмы, анекдоты,
Полотна красок и актеров грим,
Рассыпанные в партитурах ноты) —
На самый край Вселенной! Чтоб за ним —
Где нет уже ни хаоса, ни лада,
Где кончены пространства и года, —
Восторженно ревущим водопадом
Обрушиться в Ничто и в Никуда.
…И — тишина. Нет больше страстных, нежных.
Лишь памяти ошметки, клочья снов.
Прощай. Быть может, я в молитвах грешных
И о тебе замолвлю пару слов.
Строфы
1
Эпатаж безудержный, стиль кричащий
В прожитое отходят, звучат всё тише.
С каждым годом о смерти пишем чаще,
О любви с каждым годом всё меньше пишем.
И в предчувствии жизненного уклона
За еще доступные наслажденья
Мы хватаемся жадно, бесцеремонно —
Но уже доносится свыше пенье
И уже доносятся снизу плачи;
Ждет награды душа, страшась расправы:
Словно кот, что зимой у трубы чердачной
Левый бок согревая — морозит правый.
2
Ночь. Мерцают экраны. Скрипят кровати.
На прокуренных кухнях стихи читают.
Строгих ангелов белоснежные рати
Опускаются сверху и вопрошают —
Что мы выберем? — то, что сиюминутно,
Или то, что вечно, но: либо — либо?..
Их и в тихой кухне расслышать трудно,
Но еще трудней — за пружинным скрипом.
На конфорке чайник исходит паром.
Верх окна мутнеет, потея густо.
Жизнь не часто рисуется Божьим даром.
Чаще — ложем в дому шутника-Прокруста.
3
Круг наш тесен, но каждый полон амбиций
И нападки взаимные очень колки.
Нам со злейшим врагом порой примириться
Много легче, чем с другом после размолвки.
И плетутся дни, и ползут недели
В непонятном, бессмысленном отчужденье.
Раз мы друга участием не согрели,
Отлетает от нас наш добрый гений;
Наполняя сердце, злость и обида
С сожаленьем и грустью до крови бьются.
Мы же ходим с напыщенно-гордым видом…
А враги ликуют, враги смеются.
4
Что мы помним? Войну в чужом государстве?
Первомаи; ристания на лафетах,
Первомаи; кремлевскую ложь и барство,
Первомаи; отдушины злых куплетов;
Первомаи; субботники, помпу съездов,
Первомаи; вербовку в ряды сексотов,
Первомаи — и красных полотнищ мездру,
Транспаранты о счастье в руках илотов,
Череду космических достижений —
И провинций обшарпанные сараи,
Лапидарность матерных выражений,
Поголовное пьянство — и Первомаи!
5
Что мы знаем? Возможно, не так уж много
По сравненью с мерзавцем иным речистым;
Но наш путь — от рождения и до Бога —
Остается честным, прямым и чистым.
Может, где и случилась какая шалость,
Но когда нам скажут: “Пора, ребятки!”,
Мы не будем просить: “Ну еще хоть малость!..”
Мы не будем играть с Провиденьем в прятки.
Мы услышим: “На совести много пятен?!”
И ответим: “Ты знаешь, Господь, едва ли…
Мы, конечно, грешили по сто раз на день,
Но не лгали, не крали, не предавали”.
6
Нас учили считать: до врага — полшага;
Проходить под марши, работать даром,
Замирать на плацу при подъеме флага,
Прикрываясь локтем, как от удара;
Доносить на родителей и на друга,
Изгаляться над верой, страну взрастившей;
Утверждать превосходство над лирой — плуга,
Поклоняться мумии полусгнившей.
И теперь — раз нам юность такая досталась —
Подсчитаем и мысленно подытожим:
Что мы можем забыть? Разве самую малость!
Что мы можем простить? Ничего не можем.
7
Дни хиреют. То осень лапой паучьей
Обрывает минуты — наследство лета.
Но от неба — пусть даже все небо в тучах —
Сколько света, Господи! Сколько света…
Даже если в доме зажечь все люстры —
Не осмеяны будут его потоки.
В это время года он бледный, грустный —
Но какой спокойный, какой высокий!..
Раскрывается город ему навстречу
И желтеющих листьев бесценный бисер
Торопливым прохожим под ноги мечет
Щедрой платой за счастье приникнуть к высям.