Опубликовано в журнале Континент, номер 115, 2003
Известна история о том, как Лев Толстой, листая свою давно изданную книгу, непроизвольно начал править текст. Сравнение, может быть, некорректное, но есть книги, которые правит не писатель, а читатель — каждым новым прочтением.
Книга журналистки “Новой газеты” Анны Политковской “Вторая чеченская” (М.: Захаров. 2002) именно к таковым и относится. Те, кто прочли ее до “Норд-Оста”, задавали единственный вопрос: “Если хотя бы десятая часть того, что там написано, правда, то как мы здесь живем, развлекаемся, ходим в театры? Неужели не понимаем, что после всего этого чеченцы наверняка должны приехать оттуда и всех нас взорвать?”.
После “Норд-Оста” такие вопросы, естественно, уже не задаются. Видимо, правдой является даже не десятая часть того, о чем пишет Политковская… Вот только правду ни слушать, ни читать неприятно, и неудивительно поэтому, что падкая до сенсаций пресса встретила “Вторую чеченскую” гробовым молчанием.
А с другой стороны, что тут скажешь? Когда Политковская сидит на пресс-конференции в благополучном Копенгагене рядом с элегантно одетым Ахмедом Закаевым, это вызывает противоречивые чувства. А когда сухим, внятным языком рассказывает истории из жизни чеченских жителей, никаких противоречий в душе нормального человека не возникает.
Вот история немолодой женщины по имени Розита, которую ночью, зимой, выволокли из дому на глазах детей и внуков и бросили в яму на территории воинской части. Глубина ямы — меньше полутора метров, сверху, чтобы невозможно было распрямиться, положены бревна.
“Поджав ноги, Розита просидела в яме на земляном полу 12 суток. Солдат, который охранял яму, как-то ночью сжалился — бросил кусок паласа.
— Я подложила под себя. Солдат — он же человек, — шевелит губами Розита.
За все это время Розите так и не предъявили никакого обвинения, хотя трижды водили на допросы. Молодые офицеры, годящиеся ей в сыновья и представившиеся сотрудниками ФСБ, надевали Розите “детские варежки на резинке”: на пальцы одной руки — один конец оголенных проводов, на пальцы другой — их другой конец. А сами провода перекинуты через шею, сзади.
— Да, я очень кричала, когда ток пускали. Но все остальное вытерпела молча. Боялась еще больше их раздразнить.
Фээсбэшники приговаривали: “Плохо танцуешь. Подбавить надо”, — именуя “танцами” конвульсии Розитиного тела. И подбавляли.
— А что они хотели?
— Они ничего не спрашивали”.
Они хотели денег, о чем сразу же после ареста Розиты уведомили ее родственников. А пока родственники занимались поиском денег по нищим соседям (богатых здесь нет, они давно уже в Копенгагене и прочих приспособленных для жизни местах), офицеры развлекались, как умели.
Дело происходило в селе Махкеты. Помните, у Толстого: “Это было в конце 1851-го года. В холодный ноябрьский вечер Хаджи-Мурат въезжал в курившийся душистым кизячным дымом чеченский немирной аул Махкет”… Есть основания предполагать, что с тех пор не многое изменилось: и топят все тем же кизяком, и аул по-прежнему немирной. Но, ознакомившись с историей Розиты, об этом как-то не думаешь. Зато думаешь о том, что вышеназванные офицеры вернутся из чеченской командировки в мирные города…
Они и возвращаются. Политковская приводит свидетельство об этом уже не чеченца, а обычного молодого москвича.
“В выходные, в полночь, ехал он с друзьями на дискотеку. Милиционеры, с закатанными выше локтя рукавами, с банданами на бритых лбах, остановили машину и сказали: “Заберем девчонку-то”. А “девчонка” — жена одного из ехавших, впервые после рождения первенца выбравшаяся вместе с молодым мужем потанцевать. “Заберем — и не отдадим”, — орали “правоохранители”. Друзья держали молодого мужа за руки и убеждали ментов: “Ей скоро кормить…” — “А нам что?”
А всего-то вины юной мамы — забыла дома паспорт. Значит, беспаспортная и не может предъявить прописку. Сговорились на 500 рублях — что муж заплатит за жену полтысячи, и тогда можно двигаться дальше. Оказалось, патрульные недавно из чеченской командировки. Покинув “зону”, заступили на “боевую” вахту в “мирной жизни”.
“Хорошо, что не застрелили, раз “чеченцы”, — парировали все, кому рассказывала эту историю. Серьезно так говорили, ничему не удивляясь — смирившись”.
Политковская приводит в своей книге множество рассказов тех чеченцев, которые тоже, по видимости, смирились. Но заставь прочитать эту книгу десяток молодых русских мужчин и спроси их потом: “А вы смирились бы?” — и по меньшей мере в половине ответов можно не сомневаться.
Неизвестно поэтому, смирился ли Магомед Идигов, десятиклассник из Старых Атагов, которого захватили во время зачистки прямо в доме (он ни от кого не скрывался, потому что на то не было причин).
“Было холодно, — продолжает Магомед. — На несколько часов нас поставили на “стенку” — лицом к стене, руки вверх, ноги расставить. Куртку расстегнули, свитер подняли, вещи стали сзади резать ножом. До тела.
— Зачем?
— Чтоб холоднее было. Все время били. Кто мимо идет — тот колотит чем попало. Потом меня отделили от остальных, положили на землю и за шею таскали по грязи.
— Зачем?
— Просто так. Овчарок привели. Стали натравливать на меня.
— Зачем?
— Чтобы унизить, думаю”.
Потом мальчика наконец стали допрашивать: есть ли в селе боевики, у кого они лечатся, у кого спят? Вопросы подкреплялись пытками электротоком. Устройство прибора — то же самое, что и в истории с Розитой; изобретение неизвестного Кулибина прошло хорошую проверку на женщинах и детях. Хотя — мальчику шестнадцать лет, какой это ребенок! Убийцы в “Норд-Осте” таких детьми тоже не считали… И российские военные говорят: “Из школьников получаются хорошие подрывники”. Прочитав историю Магомеда Идигова, в это легко поверить.
Не считают детьми детей, не считают стариками стариков, потому что смещаются границы не только возраста, но и всех моральных норм. В Грозном солдат, которому старуха не дала пива (у нее просто не было), сначала зарезал ее 86-летнего мужа, а потом “посадил Айшат перед собой на кровать в ее собственном доме и вкатил ей в тело пять пуль класса 5,45 мм. Тех самых, которые запрещены к применению всеми возможными международными конвенциями как бесчеловечные — это пули со смещенным центром. Войдя в тело, они гуляют по нему, разрывая по ходу все внутренние органы”.
И что ж, — оказывается, это извинительно: выпил человек, а с пьяного что возьмешь? Тем более война, у всех нервы. Может, у него вообще белая горячка случилась. Та самая, которая потом, с поправкой на законы военного времени, будет интеллигентно именоваться состоянием временной невменяемости. Точно как у полковника Буданова, убившего восемнадцатилетнюю чеченку. Сколько-нибудь явная разница между этими двумя историями только в том, что с Будановым недоглядели и невовремя вмешалось телевидение, а уж там пошло-поехало, до сих пор не удается спустить на тормозах. Даже предельно лояльный к демократической России немецкий бундестаг обратил внимание на то, что под актом комиссии об извинительной “невменяемости” офицера-убийцы стояла подпись профессора Т. Печерниковой. Если кто забыл, — это психиатр с 52-летним стажем, та самая, которая в советские времена подписывала заключения о “невменяемости” диссидентов Горбаневской, Гинзбурга и многих других; проверенные кадры всегда пригодятся. Кстати, как только было обнародовано это заключение психиатра, в Чечне аналогичным будановскому случаю образом убили молодую учительницу младших классов: тоже погрузили в БТР прямо в домашних тапочках, а через неделю подбросили изуродованный труп. Так что главное — четко обозначить, что простительно, а что нет.
Подробный перечень того, что простительно на второй чеченской войне, — это, собственно, и есть книга Политковской.
Может быть, автору очень хотелось бы выдать в послесловии какой-нибудь беспроигрышный рецепт разрешения чеченской проблемы. Но автор по этому беспроигрышному пути не идет, давая тем самым против себя беспроигрышный же козырь (беспроигрышный для тех своих коллег, которые живут, и хорошо живут, по негласным “понятиям” сегодняшнего дня).
Чечню не зря называют старым английским термином “отвязавшаяся пушка”. Так говорили когда-то моряки об орудии, которое во время шторма неуправляемо носится по палубе, разрушая корабль. Как его привязать, кто теперь может это сделать, — непонятно. Не обращать на пушку внимания — невозможно, потому что это приведет к гибели всего корабля. Российские политики и военные рьяно “отвязывают” чеченскую пушку вот уже восемь лет. Число людей, которых она искалечила, которые поэтому готовы мстить и становятся легкой добычей для вербовщиков какого-нибудь Басаева или Бен-Ладена (см. историю Магомеда Идигова и аналогичные истории чеченских детей, приведенные в книге Политковской), за это время умножилось тысячекратно, и вся страна недавно видела это в “Норд-Осте”.
Как приятно было бы журналистке выдать этот самый волшебный рецепт! Но Политковская — не иллюзионист и фокусов не показывает. Она пишет о том, что видела, что знает. По сути, ее книга только об одном: о страшном разврате. О том, что не могут остаться нормальными людьми те, кто все это совершает — и со стороны федеральных войск, и со стороны чеченских бандитов. Нагляднее всего об этом свидетельствует жизнь Грозного, о которой Политковская пишет тоже.
“Война в городе развратила всех, кто оказался слаб и этому поддался. Развалины, в которых обитают и без того несчастные люди, погрязли в ночном криминале, с одной стороны, возглавляемом и возбуждаемом федеральными военнослужащими — без их желания и поддержки сегодня ни один бандит не способен гулять по улицам в комендантский час, и более того, стрелять, грабить и насиловать. Но, с другой стороны, при самом активном участии чеченцев. К началу третьего года войны оказалось, что бандитские группы, прочесывающие руины по ночам, — это “клуб по криминальным интересам”: уголовники из чеченских рядов, перемешанные с такой же масти военнослужащими, находящимися “при исполнении”. И им по фигу — и идеологическое, и национальное размежевание, и принадлежность к противоборствующим воюющим сторонам. Просто — мародерка, которая “превыше всего”.
Есть “мародерка” прямая — вот эта, ночная, — а есть дневная и завуалированная; но суть от времени суток не зависит. Суть и объясняется в последней части книги — “Кому нужна эта война?”. Впрочем, можно было и не объяснять, кому; мы и так догадывались. А когда книга Политковской уже вышла в свет, всероссийская перепись подтвердила наши догадки: выяснилось, что население Чечни за восемь лет, прошедших в двух войнах, только, оказывается, выросло. И попробуй опровергни эти данные — детей много народилось, и все тут, национальные традиции у местных женщин такие, рожать по три раза в год…
Чем не повод получить побольше кроватей для детского дома в Курчалое, которым руководит педагог с 23-летним стажем (так, по крайней мере, значится в его документах) Ибрагим Яхъяев? Отыскать сирот, которые в этом доме живут, Политковской не удалось, зато удалось выяснить, что купленные для детдома “15 кроватей (двуспальных, судя по цене), 26 обеденных столов, 40 тумбочек, 48 мягких стульев, 40 ватных одеял (…) и много чего еще” хранятся непосредственно в доме господина директора, а дом неблизко, в селе Гельдекен, а туда не доберешься, потому что зачистки, и боевики, и вообще небезопасно…
Правда, настырная журналистка попыталась-таки доехать до Гельдекена, чтобы взглянуть на кровати, но оказалось, что господин Яхъяев не соврал: “Директор облегченно и спокойно улыбается. Его спасли бойцы Смоленского ОМОНа, охранявшие блок-пост на въезде в Гельдекен, — никого чужого туда не пропустившие и по-братски обнявшиеся с директором, им что-то тихо объяснившим”.
Кто бы сомневался? Война все спишет.
С кроватями и одеялами наверняка действует простая схема: господин директор попросил господина местного чиновника, пообещав долю малую от сиротского белья, тот небольшую же долю пообещал господину чиновнику московскому… Схема реализации чеченской нефти несколько сложнее; впрочем, ненамного.
“Все скважины в Чечне сегодня кому-то принадлежат, хотя на бумаге принадлежат государству. И в зависимости от своего реального хозяина скважины в Чечне бывают двух типов: горящие и нормальные. (…) Если со скважиной ничего не происходит, значит, ее собственник — уважаемый богатый человек, содержащий свою “гвардию”, и эта собственность никем не оспаривается. Вокруг остальных, не до конца определившихся с хозяевами, идет ежедневная непримиримая борьба с применением огнестрельного оружия. (…) Обычно скважины взрывают федералы. Военным платит хозяин. Это удобно еще и потому, что сами себя они ловить не будут. Сельчане, живущие рядом с горящими нефтяными факелами, видят, как это происходит: федералы трудятся по заказу чеченского криминала, который пришли сюда искоренять. (…) Ежесуточно эти горящие скважины выкидывают в атмосферу до 6 тысяч тонн нефти на сумму около миллиона долларов. Отсюда можно себе представить, сколько же десятков, а может, сотен миллионов оседает в криминальных кошельках, если этого одного миллиона не жалко”.
О том, как военные борются с боевиками, мы знаем из многочисленных передач государственного телевидения. О том, как они борются с мирным населением, — из иных, уже немногочисленных, источников, вроде книги Политковской. О том, борются ли военные — точнее, борется ли государство — с “правильным” распределением горящих и негорящих нефтяных скважин, мы не знаем ничего. И, похоже, не скоро узнаем.
Кстати, о телевидении. Как ни странно, между ним и Чечней есть прямая связь. Не в том смысле, что телевидение более или менее подробно и более или менее правдиво сообщает российскому населению о том, что там происходит. А в том, что отношение большинства этого самого населения к чеченцам и к заметным фигурам информационного вещания примерно одинаковое. Ну, или почти одинаковое.
Что говорят о чеченцах? Что всех их надо давить. Давить телевизионщиков простые люди напрямую вроде бы не предлагают, но когда непростые люди их все-таки давят, большого возмущения это не вызывает. Потому что — “все они там одним мирром мазаны, что те, что эти, знаете, какие у них зарплаты, у Киселева губы лоснятся от фуа-гра”, — и так далее, и тому подобное.
Вполне вероятно, что Евгений Киселев не является бессребреником, возможно даже, что профессиональный уровень прежних и нынешних руководителей НТВ примерно одинаков. Но суть конфликта с НТВ, плавно перешедшего в конфликт с ТВ-6, была совсем не в этом. Сейчас-то уже и суд — правда, без прежней широкой огласки — подтвердил, что никакого “спора хозяйствующих субъектов” в этой истории не было.
А о том, что же было, написал в своей книге ““Здесь было НТВ” и другие истории” (М.: Захаров. 2002) Виктор Шендерович. И рассказанная им история уничтожения НТВ позволяет не считать его “мазанным мирром” грязного благополучия.
Шендерович подробно рассказывает о том, с чего началась, как проводилась и чем закончилась расправа с НТВ. Все это было бы совсем грустно, если бы автор книги не повествовал об этом так смешно… Впрочем, грустно делается даже и от его полного юмора повествования — от этой истории демагогии в самоновейшей России.
Следует, видимо, извиниться за дальнейшие длинные цитаты, но соревноваться в точности и меткости с Шендеровичем трудно. Да и ни к чему: при такой сути дела — не до собственных стилистических упражнений.
Итак, всего через месяц после известного ельцинского новогоднего поздравления, 8 февраля 2000 года, в газете “Санкт-Петербургские ведомости” появилось Заявление членов инициативной группы Санкт-Петербургского государственного университета.
“Писавшие сигнализировали хозяину Кремля, что авторы двух последних выпусков “Кукол” пытались “ошельмовать его с особым озлоблением и остервенением, не считаясь с его честью и достоинством”. Сообщалось, что наши действия “подлежат квалификации по ст. 319 УК РФ”. Я забыл сказать: письмо писали юристы! По крайней мере, подписывали — насчет авторства есть некоторые сомнения (злые языки утверждают, что факс с текстом письма пришел из Москвы). (…) Впридачу к обширным юридическим познаниям по части ст. 319, “ждановская” профессура оказалась знатоком нравственности (без заботы о нравственности в России не делается ни одной мерзости). Профессура писала, что “Куклы” вызывают “чувство глубокого возмущения и негодования и могут служить красноречивым примером злоупотребления свободой слова”.
Ну, написали и написали, вступать в переписку с президентом никому не запрещено, в том числе и профессуре Санкт-Петербургского университета. Правда, в письме прорезалась знакомая лексика, ну так ведь и авторы сего послания не вчера родились — почему не вспомнить молодость?
А вскоре после этого газетного доноса “Владимир Путин сделал одного из его авторов, ректора Вербицкую, своим доверенным лицом в президентской кампании. Видать, заслужила. (Сегодня г-жа Вербицкая вместе с г-жой Путиной уже борется за чистоту русского языка. Языка, конечно, жаль, но за женщин приятно.)”.
Но и в этом ничего ведь нет особенного: в какой компании супруге президента нравится защищать русский язык, это ее личное дело.
Да и вообще, после пяти лет работы над программами “Куклы” и “Итого” у их автора Шендеровича претензий к политикам осталось очень мало.
“Все больше я понимал, что они — это мы. Например, жители Брянска выбрали себе депутата Шандыбина. Они, кого смогли, выбрали — он, как может, работает, и никаких претензий к ателье. Удивительно другое: поставив на руководство своей жизнью этих василь-иванычей (а Шандыбин там еще не из худших), россияне с поразительным терпением продолжают надеяться на то, что в одно чудесное утро у них под окнами обнаружатся голландские коровы и английский газон. И время от времени обижаются, что этого еще нет”.
Слово за слово, передача за передачу — и противостояние власти и НТВ “постепенно приняло характер клинча”. А клинч с властью в России всегда заканчивался одинаково, Шендеровичу ли не знать! Он и знал. Но что он должен был делать? Выполнить условия, переданные руководству НТВ высоким кремлевским чиновником, в которых “первым пунктом числилось изъятие из “Кукол” Первого Лица. Так и было написано”? Тут уж заклинило даже руководящих НТВ и способных на очень широкий компромисс теледеятелей, не говоря о Шендеровиче, человеке изначально не телевизионном.
Шендерович подробно рассказывает о том, как, выполняя пожелания власти (и озвучив их предварительно в телевизионном анонсе), программа “Куклы” обошлась без резинового Первого Лица.
“Сюжет лежал на поверхности в готовом виде, и был даже не классикой, а — основой основ: Моисей, скрижали, десять заповедей… И собственно Господь Бог. Как полагается — невидимый.
— А как же нам его называть? — оторопело интересовался в финале программы один из озадаченных скрижалью, на что Волошин-Моисей пояснял:
— Никак. Просто — Господь Бог. Сокращенно — ГБ…”
А ведь, казалось бы, давно пора понять: новое начальство шуток не любит…
Но шутки шутками, а главной претензией к НТВ стали все-таки не “Куклы”.
И именно в связи с этой главной претензией, а точнее, в связи с ее восприятием большим количеством российских телезрителей, Шендерович считает нужным напрямую, без шуток и обиняков, высказаться о Гусинском и его телеканале.
“Под моим окном стоят два больших мусорных контейнера. Возле них всегда можно обнаружить нескольких российских граждан, ищущих, чего бы надеть или поесть. Это, как правило, абсолютно честные люди. И уж точно не бизнесмены. Всякий же, кто, отойдя от этого контейнера, вступил хоть в какие-то рыночные отношения в сегодняшней Российской Федерации, — заведомо является преступником. Как минимум, через него проходит “черный нал”; скорее всего, у него есть “крыша”, осуществляющая, мягко говоря, контроль — или, прямо говоря, рэкет. У владельца ларька это какие-нибудь “люберецкие-тамбовские”, у крупного комбината — местный губернатор… У федерального канала — Кремль. Только по понятным причинам контроль тут еще жестче, а рэкет берется “борзыми щенками”, т.е. лояльной информационной политикой. (…) Гусинский играл по этим правилам, балансируя на компромиссах и срываясь в политические игры. Он был бизнесмен — и хотел зарабатывать деньги. В России для этого надо вертеться возле власти — то есть ежеминутно барахтаться в грязи.
Но есть в философии такое классическое понятие — пограничная ситуация. Минута, когда компромиссы переходят некую черту, и человек должен либо потерять свою сущность, либо остаться собой — и умереть. Такой пограничной ситуацией для НТВ стала чеченская война. (…) Создателя “Медиа-моста” можно упрекать во многом. Он не ангел, и многие имеют вполне веские основания его не любить. Но он не поддержал чеченскую войну — ни первую, ни вторую. Единственный из тех, в чьих руках был российский эфир, — не поддержал”.
Не поддержал эту войну (ту самую, о которой пишет Политковская) и Шендерович. Впрочем, первый звоночек прозвенел для него еще до начала прямой борьбы власти с НТВ. Тогда, когда создатель энтэвэшного информвещания Добродеев еще не ушел на госканал, а вторая чеченская еще только начиналась.
В программе “Итого” прошел сюжет из рубрики “Зоология” — о том, как призывники “косят” от армии.
“Добродеев позвонил сразу после программы.
— Витя, — сказал он. — Ты знаешь, я никогда не вмешивался — но мы не имеем права так говорить о своей армии. Идет война…
Я много раз слышал подобное от генералов, считающих образцом гражданской позиции журналиста газету “Красная Звезда”, но не думал, что придется объясняться по этому поводу со своими. Я был неприятно удивлен.
— Ты звонишь как начальство, — уточнил я, — или мы разговариваем?
— Разговариваем, — ответил Олег.
Тогда я сказал, что армия эта — не моя, и война не моя. Я спросил Олега, служил ли он. И, поскольку ответ на этот вопрос знал, вкратце рассказал Добродееву, что думаю об этом рабовладельческом институте”.
Разговоры кончились довольно скоро, и за дело взялось настоящее начальство. Как это происходило, многие видели по телевизору: НТВ-то обезвредили все-таки не сразу, на это потребовалось некоторое время. Как и на то, чтобы организовать “сильнейший психологический практикум” — уходы журналистов с НТВ.
“Передо мной — две кассеты. Два репортажа, сделанные одним и тем же журналистом. Оба посвящены встречам Лукашенко и Путина. Между ними — всего полгода, но как изменился автор репортажей! Тонкое, нескрываемое ехидство (осень 1999-го, НТВ) — и граничащее с восторгом уважение к лидерам Союзного государства (весна 2000-го, РТР)…
И одно и то же лицо на экране — лицо Ревенко. Зрелище не для слабых.
Когда я буду стареньким профессором МГУ, то начинать свой спецкурс буду так: попрошу тишины и — одну за другой, без комментариев, покажу первокурсникам эти две кассеты. А потом скажу: молодые люди, никогда не делайте так, это очень стыдно”.
Возможно, однако, что и после этого молодые и не очень молодые люди будут рассуждать о том, у кого больше зарплата, у Ревенко или у Шендеровича, и на голубом глазу уверять, что между ними нет никакой разницы.
Кстати, пересказ “разговора на голубом глазу” в книге Шендеровича тоже есть. Это — разговор с президентом Путиным, который пригласил непонятно на что обиженных журналистов НТВ в Кремль, пообщаться по душам.
“Товарищи мои — люди серьезные, а я со своим шутовским амплуа могу себе позволить чуть больше остальных. Вот, для начала, я и поинтересовался, готов ли Владимир Владимирович говорить с нами откровенно — или мы будем оставаться в рамках взаимного пиара?
— Какой пиар? — удивился Путин. — Я в этом ничего не понимаю…
Тут я впервые увидел, что глаза у нашего президента — голубые”.
Пересказ этой беседы — образец честности в эпоху зарождения самоновейшей самоцензуры. И если этот пересказ окажется для президента неприятен, он может легко утешить себя тем, что ничего подобного, и ни от кого, он еще очень долго не услышит.
“В продолжение трехчасовой беседы невинность этих глаз смущала нас, многогрешных, не однажды — пока наконец не окрепло ощущение, что президент просто валяет с нами ваньку. А что еще оставалось думать? Скажем, на напоминание о своей как минимум моральной ответственности за действия назначенного им Генпрокурора, Путин среагировал мгновенно:
— Я Устинова не назначал.
Неполная дюжина журналистов НТВ, услышав такое, сильно удивилась.
— Его назначил Совет Федерации, — пояснил президент. — А я им его только представил…
И развел руками. Ап!
Этот фокус (подмену сути дела его формальной стороной) президент за время беседы успел показать нам еще несколько раз. Особенно хорош был диалог насчет знаменитой прокурорской квартиры стоимостью почти полмиллиона долларов, квартиры, по прихоти судьбы доставшейся г-ну Устинову совершенно бесплатно.
— Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного? — задал я, надо признать, вполне риторический вопрос.
— Вы имеете в виду Бородина? — уточнил Путин.
Я подтвердил его догадку.
— Ну что вы, — успокоил меня президент России. — Устинов не получал квартиру от Бородина!
Одиннадцать журналистов НТВ удивились еще сильнее.
— Он получил квартиру от Управления делами президента!
Больше мы ничему не удивлялись.
Владимир Владимирович умело и даже как-то весело валял ваньку, и только по одному поводу его постоянно пробивало на искренность: при слове “Гусинский” президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: верю!
Что-то между ними было…
Потом Президент вспоминал о своем статусе — и глаза его принимали прежний небесный цвет. Да и какое, действительно, дело президенту огромной державы до “спора хозяйствующих субъектов”? Ни-ка-ко-го! Вот только детали вопроса Владимир Владимирович почему-то знал назубок — суммы кредитов, даты судов, проценты акций… Мы — не знали, а он — знал. Время от времени Путин (видимо, в порядке аутотренинга) повторял тезис о независимости бизнеса и прокуратуры, не забывая при этом честно глядеть в глаза Светы Сорокиной, которая, идя к Путину, в президентских дверях столкнулась как раз с Генпрокурором.
Нам было неловко, а на президенте, в ясном свете зимнего дня, лившемся в просторные кремлевские окна, сверкала божья роса.
Как поступает человек, которому раз за разом лгут в лицо? В самом тихом случае — он просто встает и уходит. Наверное, так и надо было сделать, но никто не решился (все-таки президент России!), и мы просидели три с половиной часа. Пару раз, кажется, я терял дистанцию и срывался. Я устал так, будто на мне все эти три часа возили воду; ребята сидели подавленные; на Светлане лица не было. А Президент был бодр, корректен и обаятелен — и прощаясь, всех еще раз обошел и за руку попрощался.
Симпатичный человек.
(…) До встречи в Кремле мы еще питали какие-то иррациональные надежды — 29 января 2001 года поняли, что приговорены. Свет этих голубых глаз дал нам понять, что НТВ не жить.
Могли бы понять и раньше”.
Вот, собственно, и вся история с НТВ.
В книге Шендеровича еще очень много историй из телевизионного быта. Книга эта вообще-то очень смешная — в этом ее очевидное отличие от “Второй чеченской” Анны Политковской.
Но сходство между ними тоже имеется, и оно станет понятно, если вы попытаетесь составить более обширный список книг “в таком же духе”. Быстро обнаружится, что список ограничен двумя вышеназванными произведениями. Раз, два — и обчелся.
В разоблачениях коррумпированной власти недостатка нет.
О том, что воруют все чиновники и все политики, не пишет только ленивый; иногда перечисляются даже фамилии.
Но не покидает ощущение того, что все это — разговор о следствиях.
О причинах, притом о сущностных причинах происходящего — во всяком случае, о тех из них, о которых можно сказать на публицистическом уровне, — обнаруживается две книги.
Штучный товар.
Татьяна СОТНИКОВА — родилась в 1963 в Минске.Окончила факультет журналистики Белорусского государственного университета и аспирантуру Литературного института. Кандидат филологических наук, доцент Литературного института. Автор двенадцати романов (под псевдонимом Анна Берсенева) и многих статей по современной русской литературе в энциклопедических и в периодических изданиях (“Знамя”, “Вопросы литературы”, “Литературное обозрение” и др. Живет в Москве.