в русской периодике третьего квартала 2002 г.
Опубликовано в журнале Континент, номер 115, 2003
Философы обнаруживают явное неудовольствие: их беспокоит нынешнее состояние дел в философском королевстве. Опостылела необходимость пренебрегать старыми истинами и смотреть на все ироническим взором текстолога. Горше смерти стали все эти постмодернистские “резомы” и “симулякры”.
Позывы консервативного философствования ощутимы у А. Кутырева в статье “Апология человеческого (предпосылки и контуры консервативного философствования)” (“Вопросы философии”, № 9). По-видимому, вызваны они ностальгией по древним временам, когда люди жили, действовали и думали в одном-единственном соразмерном им мире. Сегодня сфера деятельности людей шире сферы их жизни, она преодолела чувственные и мысленные границы и мы пребываем в состоянии постчеловеческом. Сначала Научный Разум преодолел обыденное восприятие реальности, данной в ощущениях, свел ее к количественным математическим характеристикам — никаких чувств, мифов и ценностей, голая объективная истина, из которой полностью исключены антропоморфные (человекоразмерные) представления. Потом, в ХХ веке, революция в естествознании породила “обратное движение” к возвышению субъекта до самого апогея — чистого мышления, способного создавать новые мысле/техно/генные миры. Все выводится из свойств и активности субъекта. Оказывается миллиарды лет это самое бесконечное “Всё” (галактики, метагалактики, квазары и “черные дыры”, гравитационные поля, темная и светлая материи) образовывалось ради появления двуногого. Эта мания величия провозгласила человека саморазвивающимся демиургом, человекобогом в противоположность кенотической (самоуничижительной) идее христианского богочеловека. Троеточие, оставленное автором в последней строке, предполагает вывод: усилия прогресса обращены к созданию антихриста.
Чтобы внести ясность в представления читателей о месте и роли философии в современной культуре, “Вопросы философии” (№ 4) предлагают статью С. Половинкина “Всё”. Автор утверждает, что, несмотря на титанические усилия, никакой общей основы философствования так и не было создано: сколько философов, столько и философий. Философов становится все больше и больше, и недоразумения в сфере умозрительной жизни усугубляются. По ходу дела выявляются несвязность суждений внутри каждой философии и отсутствие осязаемых преимуществ одной перед другой. Каждый философ сам по себе, каждый наделен неограниченной свободой, орудием же этой свободы стал тотальный скепсис, который предполагает исключение предпочтений или выбора чего-то определенного (но принять “всё” означает отрицать “всё” — всепреемлемость тождественна всеотрицанию). И в этом отсутствии определенности автор усматривает прозябание хаоса. Онтологическую причину неудачи “человеческой” философии он видит не в слабости человеческого разумения, а в неумении пользоваться дарованной свободой. И дарованной ему Богом свободой Половинкин Бога ради от свободы отказывается. Сила разумения — в смирении. Прочь категорические суждения! Упование на чудо и осознание сути мышления как дара Божьего — вот единственное, что может привести к истине.
А.Зотов, автор статьи “Вот и всё…” ( “Вопросы философии” № 4), замечает, что выступление Половинкина больше напоминает воскресную проповедь, которая, конечно же, не обязана следовать строгой логике доказательных утверждений. Однако Половинкин не чужд философской и научной культуре и претендует на то чтобы обнаружить фиаско философского рационализма. Оппонент полагает, что его хотят убедить в том, будто ни образование, ни наука, ни ориентированные этически современные технологии, а единственно противостоящая им истинная православная вера есть путь ко спасению человеков. Но во-первых, Зотову обидно за другие конфессии. А во-вторых, он считает, что именно сейчас, в пору массового оккультно-астрологического психоза следует противостоять тотальному разрушению философского и научного рационализма. Несомненно, тема веры вообще и религиозной, в частности, является предметом серьезного исследования многоразличных наук. Но наук рациональных.
Зотов выражает удивление: как это редакция сугубо рационалистического журнала (доверила определение роли рацио в культуре мыслителю иррационального настроя. Любопытно, что сам Зотов состоит членом редколлегии именно этого журнала и, казалось бы, поводов для удивления быть не должно. Выходит, экзистенциальное (фактическое) положение Зотова не смогло удовлетворить его умственный строй (теоретическую позицию). Возникло противоречие, и породившее, видимо, психологический эффект удивления.
Замечу кстати, что противоречия практики (жизненного опыта) и теории вызывают подобный же эффект удивления — и не только у участников журнальной диалектической драмы, но и у наблюдателей (у нас с вами). Приведу пример. В “Социологическом журнале” (2002, № 2) помещены автобиографии фигурирующих в моих обзорах Л.Гудкова и Б.Дубина. Оба пишут о российской интеллигенции, обоих вполне можно отнести к той же социальной страте. И невольно тянет сравнить их жизнеописания с их же научными исследованиями. Судя по статьям, которые я представлял в обзорах, оба автора приходят к прискорбным выводам. Ну, например: полная импотенция образованных слоев общества, неспособность задать ни целей, ни ориентиров общественного развития, а тем более осуществлять что-либо на практике; атрофия социального творчества, отсутствие интересов к ценностям мирового опыта, к более продвинутым представлениям о человеке, о его сложности и многообразии. В автобиографиях же и сами герои, и их коллеги (старшие и младшие), и учителя — социально активны и творчески деятельны, круг профессиональных интересов широк настолько, что непостижим уму непрофессиональному. Такое несоответствие жизненного опыта и результатов научных исследований Л.Гудкова и Б.Дубина говорит явно не в пользу их науки и вызывает сомнения в подлинности ее выводов.
Еще в 1941 году Питирим Сорокин вынес социологии и общественным наукам приговор, “не подлежащий обжалованию” (“Декларация независимости общественных наук” — “Социологический журнал”, №2). Их успех он оценил на три с минусом. Вина этих дисциплин в том, что они пожелали уподобиться естественным наукам. Навязчивая идея имитации помешала им выработать собственные непротиворечивые принципы и методологии, а полученные результаты оказались малосодержательными и далекими от реального познания социокультурных феноменов. Социология и общественные науки пытались построить все свои заключения на сенсорных (внешних) наблюдениях. Логика была заменена семантикой, математика — нумерологией. Интуиция (и это главнейшая ошибка) была названа простым суеверием и глупым пережитком прошлого. В результате общественные науки и социология стали складом разнородных фактов, механически собранных и механически же обрабатываемых различными техниками социального измерения. Океан собранных фактов дал очень мало разумных обобщений и корректных формул. Убеждение в том, что научное исследование сводится лишь к поиску и коллекционированию фактов, П. Сорокин считал ошибочным, а изгнание всех форм интуиции как источника знаний и истины — разрушительным. С практической точки зрения, общественные науки и социология оказались не способными ни покончить с социальными бедствиями, ни улучшить человеческую жизнь. Необходимо кардинально пересмотреть систему знания. Сенсорное знание должно быть заменено более адекватной интегральной системой, органически синтезирующей истины чувств, разума и интуиции. Истина чувств должна дать понимание нерационального (эмпирического) аспекта социокультурного многообразия; истина разума — понимание рационального аспекта; истина интуиции — прямое мгновенное понимание реальности, всего того, что является сверхчувственным и сверхлогическим.
С тех пор как Питирим Сорокин декларировал независимость общественных наук, прошло много лет. Возможно, и наши ученые услышали своего знаменитого земляка. Во всяком случае на интуицию, а также воображение (фантазию) в своих трудах они стали полагаться смелей и чаще.
Модернизация — слово, навязшее в зубах всех реформаторов и истертое до потери значения. Анализируя мнения многих выдающихся социальных и политических философов современности, И. Кравченко (“Модернизация мира и сегодняшней России. Выход из кризиса” — “Вопросы философии”, №9) с подлинным просветительским энтузиазмом возвращает этому понятию смысл. Модернизацию автор трактует как составную часть естественноисторического развития, не зависящую ни от произвольного решения отдельного государства, ни от частной инициативы отдельных лиц. Модернизация интернациональна. Это управляемый процесс, но он политически нейтрален и не предполагает никаких принудительных и тем более насильственных действий. Это органический процесс выравнивания неравномерно развивающегося мира и реорганизация прежней мировой системы в новый, более однородный и справедливый мировой порядок — не только экономический, но и политический, культурный и моральный. Руководящую роль в процесс модернизации должно играть государство. Основная роль государственной власти в этом случае заключается в достижении общего блага. Государство оказывается политическим центром, к которому обращены растущие притязания общества, и именно оно (государство) осуществляет экономические, политические, социальные и другие реформы, направляющие ход общественного развития.
Плод рациональной фантазии — статья А. Цыганкова “Несостоявшийся диалог с Ф. Фукуямой. О западных идеях, многокультурном мире и ответственности интеллектуалов” (“Вопросы философии”, №8). Свою основную идею “конца истории” Ф.Фукуяма сформулировал в конце 1980-х годов. Ее суть: западный либерализм универсален, западное общество превосходит все остальные — и совершенством организации, и нравственным авторитетом. Только западные ценности подлежат глобальному распространению. Остальные пути социального развития абсолютно исчерпаны, все и вся должно поглотиться Западом. Цыганков проследил, как главный тезис Фукуямы был воспринят в России до и после распада СССР. Оказывается, его идея всегда отвергалась. Она исключала возможность актуализации российского исторического опыта и отказывала России в праве поиска своего собственного национального интереса. Кроме того радикальные антизападные силы в России получили возможность выдавать проект Фукуямы за якобы подлинные и всеобщие намерения Запада, “ненавидящего все русское”. Из желанного, но не состоявшегося диалога с Фукуямой необходимо извлечь моральный урок — и извлечь его должны интеллектуалы, ибо именно они ответственны за эгоистический этноцентризм, препятствующий обоюдному взаимопониманию народов. Западным интеллектуалам следует осознать, что этноцентристские проекты в незападных контекстах неизбежно усиливают позиции националистов и ослабляют позиции либералов. Незападным же интеллектуалам следует преодолеть культурный национализм и разрабатывать стратегии культурной адаптации, а не изоляционизма.
Не может не вызвать ответной реакции и проект доброго дядюшки Дж.Ролза, знаменитого американского политического философа. Говорят, что из всех умерших и еще живых философов его толкуют и комментируют больше, чем кого бы то ни было. Ролз (“Закон народов: неидеальная теория” — “Неприкосновенный запас”, №4) развивает либеральную концепцию справедливости во взаимоотношениях обустроенных (либеральных и добропорядочных) народов. Долгосрочная цель обустроенных социумов состоит в том, чтобы каким-то образом привести государства-изгои (“обремененные общества”) в лоно Сообщества Обустроенных Народов. При оказании им помощи нужно уяснить, что обустроенное общество — не обязательно богатое общество. Количество денег, требуемых для создания справедливых (добропорядочных) государственных институтов, зависит от конкретной истории данного народа и от его понимания справедливости. Главное воплотить в жизнь и сохранить эту справедливость, а вовсе не увеличивать до бесконечности благосостояние среднего гражданина. Богатство народа и формы, которые это богатство приобретает, зависят от политической культуры, религиозных, философских и моральных традиций, положенных в основу политических и общественных институтов. Финансовые вливания не могут побороть политической и финансовой несправедливости. Основное желание обустроенных народов — жить в мире. И они пытаются законодательно защитить себя от народов не обустроенных (“обремененных”). Эти законы могут не отвечать рациональным интересам режимов государств-изгоев. Однако их рациональные интересы — не обязательно разумны. В этом случае обустроенные (либеральные) режимы имеют право на военные действия, но исключительно в целях самообороны. Цель справедливой войны — прочный мир между народами. Обустроенные народы не воюют друг с другом, но только с не обустроенными. Война ведется против режима, но не против гражданского населения или солдат (они не несут ответственности за свое правительство). В обхождении с представителями воюющей стороны должны соблюдаться права человека. В ведении справедливой войны никогда не следует руководствоваться прагматической установкой — “цель оправдывает средства”. Во время ведения войны обустроенные народы должны в словесных заявлениях дать понять не обустроенным, к какому мирному соглашению они стремятся и внушить им необходимость признания Закона Народов (идеальное либеральное законодательство, пока существующее лишь в мечтах) и пригласить в ряды респектабельных членов Сообщества Обустроенных Народов.
Мечтательным либерализмом напоен и проект П. Розанваллона (“Утопический либерализм” — “Неприкосновенный запас”, №3) — извлечение из книги “Утопический капитализм. Кризис экономической идеологии”. Рынок здесь рассматривается как истинный регулятор не только экономических, но буквально всех общественных отношений. Рынок — архетип либерализма, он идеально воплощает автономию индивидов, устанавливая внеличностные социальные связи, создает неиерархическую систему, в рамках которой принимаются решения, независимые от чьей-либо воли. С этой точки зрения либерализм — не доктрина, а еще незавершенная культура Нового времени. Экономический либерализм (рынок), политический либерализм (торжество прав человека) и моральный либерализм (каждый сам себе судья) — триединство, которое французский политолог называет “абсолютным либерализмом”. Последний так же, как и его составляющие, носит утопический характер, нигде не был осуществлен и вряд ли будет.
Чрезвычайную силу воображения в своем историософском этюде “Трансмутация истории. 11 сентября 2001 года в исторической перспективе и ретроспективе” демонстрирует и А. Неклесса (“Новый мир”, № 9). Для него, как и для многих чувствующих пульс истории, 11 сентября 2001 года стало датой, от которой начинается отсчет новой эры. Христианская цивилизация к концу второго тысячелетия оказалась в состоянии кризиса и трансмутации. В начавшейся глобализации просматриваются черты некоей неопознанной культуры, претендующей заменить собой христианскую. Неклесса полагает, что этот, зреющий в недрах общества плод имеет очень древнее происхождение. Его предок — гностицизм, двойник-оборотень христианства, с которым церковь боролась на протяжении всей своей истории. Гностицизм свидетельствует о христианстве, как полноценная тень свидетельствует о светиле. Неклесса уверен, что именно гностические ереси оплодотворили идеи Реформации и породили капитализм. Так, например, финансовая деятельность стала прообразом будущих транснациональных банков и корпораций, а формулы и схемы современных финансовых операций удивительно напоминают оперативную нумерологию и кабалистику. Экономика нынешнего капитализма стала универсальной геоэкономической системой и объектом глобального управления, осуществляемого неким “невидимым штабом”. Строители глобальной цивилизации уже теперь говорят на едином для всех языке финансовых операций. А сами эти операции приобрели смысл и непреложность “естественных законов” бытия. Финансовая состоятельность и успех стали не только признаком благодати, но ею самой. Благодать эта исходит из единого источника — Международного Валютного Фонда — этой квазиплеромы, подобной гностической плероме (трансцендентному источнику божественного блага). Модель современной планетарной геоэкономической конструкции выстраивается по аналогии гебдомады (модели гностического космоса). Таким образом изменяется весь миропорядок и ясно просматриваются две его окончательные версии. В случае послушания — мирное образование тотальной эмиссионно-налоговой системы; в случае сопротивления — силовой контроль рынка и финансов, масштабное насильственное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии. В этой драме мирового переустройства США получает ведущую роль. Об этом тот же Неклесса пишет в статье “Феномен 11 сентября и движение к нестационарной системе мировых связей” (“Россия — ХХI век”, № 4). Итак, образуется глобальный субъект экономического универсума Нового Севера. Это своеобразное порождение “штабной экономики” в результате транснационализации элит. Элиты всех стран объединились. В создавшемся положении Неклесса определяет внешнеполитические позиции России в ключе сотрудничества с США — как в сфере оперативно-тактической политики безопасности, так и в сфере стратегического партнерства в энергетике (нефтегазовый комплекс).
Обращает на себя внимание статья Н. Шастика “Рим и Константинополь: две концепции жизнеустройства” (“Человек”, № 4). Автор рассматривает истоки различия между восточным (православным) и западным (католическим, а затем и протестантским) мировоззрением. Рим и Константинополь формировали различные идеалы социального поведения и стали духовно-идеологическим фундаментом для различных политических систем. На православном Востоке реализовалась (не осуществившаяся на Западе) имперская модель государственного устройства. Уже в IV в. в византийской политической доктрине утвердился примат идеи царства по сравнению с идеей царя. Именно здесь кроется существенное отличие восточнохристианской концепции монархической власти от западнохристианской. Авторитетом православной церкви освящалась не личность конкретного императора, а монархическая власть. Власть императора несла особое божественное покровительство в своем сотериологическом (спасительном) предназначении, поэтому мыслилась не как стоящая над государством, обществом и церковью, но как неразрывно слитая с ними. Так родилась идея византийской духовности — принцип симфонии. Идея симфонии породила теократическую утопию священного государства, в котором мирское (экономическое, правовое, административное) должно гармонически сочетаться с религиозным (благодатным, аскетическим, литургическим). В этом принципе — отличие восточного христианства от западного, где утвердилась идея автономии светскости и духовности. На Востоке политическим и нравственно-религиозным идеалом признавалось органическое (соборное) единство государства, церкви и общества. На Западе утвердилась идея самостоятельности Священства и Царства (церкви и государства) и на ее основе — идеал мирской активности, зиждущийся на образах христианина-воина и воительницы-церкви, сражающейся со злом. Отсюда же рождается идея святой войны (крестовые походы, рыцарские монашеские ордена), чуждая мировоззрению восточных христиан. Православная церковь выработала совершенно иной идеал социального поведения. Активное противостояние злу понималось как борьба с его проявлениями в своей душе, а не во внешнем мире.
Исторические медитации вызывают мысли о вечности, о смерти и бессмертии. Вот-вот удастся средствам генной инженерии обессмертить человека, втащить его в вечность. Естественно возникает вопрос: всем ли там место? С. Неретина в статье “Смерть как условие бессмертия” (“Человек”, №4) обращается к опыту средневековой мысли. Тогда этот вопрос был не менее актуален, чем теперь. Так, Блаженный Августин полагал, что бессмертие допустимо лишь по свершении суда над прожитой жизнью, т.е. смерть есть непременное условие для определения качества человеческого бытия. Средневековые представления в качестве нравственного образца выдвигали Иисуса Христа. Современный же человек при наличии денег, которые, как известно, не пахнут, может “заказать” себе другую (а чуть погодя, по усовершенствовании технологии, и вечную) жизнь. Неретина убеждена, что для нового технологического бессмертия потребуется новая этика, которая научит нас существовать здравомысленно. Интересно, что (или кого) предожит она нам в образец?
Для того чтобы рационализовать смерть, сделать ее понятной (и, может быть, поэтому приемлемой), существует наука танатология — это отрасль научного знания, изучающая смерть в ее биологическом, медицинском, психологическом, духовном и многих других аспектах. Танатология стремится дать максимально полную картину, однако достичь целостности и должной глубины трактовки смерти ей не удается. Во всяком случае именно так считает В. Сабиров, автор статьи “О мировоззренческих основах современной западной танатологии” (“Человек”, № 5). Практическая работа танатологов ставит их перед проблемой посмертного существования человека. А это уже прерогатива религии, или, на худой конец, метафизики. Научное доказательство потустороннего мира, осуществленное эмпирическим путем и отраженное в море западной литературы, является величайшей нелепицей и свидетельствует о вырождении позитивистской методологии. Светские критики считают, что представленные доказательства строятся на некорректных выборках и вообще-то свидетельствуют лишь об изменении процессов в коре головного мозга. Религиозные критики видят в этих доказательствах духовный соблазн, ибо для науки (позитивного знания) потусторонние сферы недоступны. Для танатологов главное зло — страх смерти, поскольку он причиняет страдания и искажает гуманистический идеал. В танатологии страх не преодолевается силой духа, а ликвидируется медико-фармакологическими технологиями. Танатологи стремятся устранить умирание. Пусть смерть неизбежна, но можно умереть без страдания и мук. Христианский опыт искупительного значения страданий и смерти отбрасывается и заменяется иллюзией легкого и общедоступного обретения рая.
Всеми силами своих наук современная культура пытается избавить или, по крайней мере, отвлечь нас от вразумительных страданий. Статья доктора медицины Л. Гримака так и называется — “Терапевтические функции культуры” (“Человек”, № 4). Автор разработал концепцию, согласно которой психика человека подчинена адаптационной программе системообразующего гипноза. Гипноз (измененное состояние сознания) контролирует все процессы обучения человека и в том числе стереотипы культурного поведения. Следовательно, определенные социальные недуги можно пользовать средствами культуры. К терапевтическим средствам культуры Гримак относит: стимуляторы проявления экзистенциального обладания (подъем духовных и физических сил); непроизвольную медитацию (восприятие литературы, музыки, пластических искусств); катарсис — трансовое воздействие произведения искусства (“отпад”); культурный феномен народной медицины; терапию творческим процессом. В условиях стагнации культуры, в условиях “гибельной скуки”, когда стимулирующие гипногенные эффекты отжившей культуры теряют действенность, активизируются элементы гипноза антикультуры. По аналогии с Ницше, гипноз культуры (торжество света, гармонии истины добра и красоты) Гримак назвал аполлоновским, гипноз же антикультуры (тьма, хаос и бесстыдство) — дионисийским. По своей терапевтической сути первое не может существовать без второго, все дело в преобладании одного из них. А преобладание это, оказывается, зависит от нейтрализации или активизации тех отделов мозга, которые достались нам — о ужас! — от рептилий. Нежелательное дионисийство активизируется, по мнению доктора медицинских наук, вследствие насильственного “дьявольского” внушения, эндокринации и алкоголя. Будьте бдительны!
Спорт тоже, в некотором смысле, терапевтическое достижение культуры. Философ В. Шестаков отдает предпочтение теннису (“Философия и теннис” — “Вопросы философии”, №8). Динамический образ этой довольно древней игры ( ей не меньше восьми веков), быстрая смена побед и поражений, связанная с этим резкая смена контрастных эмоциональных состояний, во все времена делали теннис притягательным для философов и поэтов (Чосер, Шекспир, Свифт, Рабле, Монтень, Паскаль, Эразм Роттердамский и т.д.). Эта игра создала гуманистический идеал человека не только образованного, но и играющего (homo ludens). Теннис — метафора идей о предопределении, свободе воли и назначении человека. Это символ человеческого существования, борьбы со своей судьбой и возрастом, борьбы за свое истинное предназначение. Великое, но бесцельное занятие. Действительно, практический утилитарный результат игры, на которую тратится так много усилий и энергии, равен нулю. С точки зрения здравого смысла игра в теннис алогична, иррациональна: огромные усилия тратятся на ничтожные цели. Очевидно, теннис нельзя понять с точки зрения утилитарной этики, он заключает в себе иной, более высокий смысл. Это аллегория человеческого предназначения. Один американский остроумец написал: “Среди всех достижений культуры, которыми гордится человечество, среди всех духовных ценностей и сублимированных желаний самыми главными являются секс и теннис”.
Общее социальное неблагополучие вызывает беспокойство и необоснованные подозрения, заставляет искать скрытые структуры и резидентов “тайного мирового правительства”. Всюду чудятся злокозненные масоны или что-то вроде этого. В число подозреваемых попали и рыцари Мальтийского ордена. В статье “Суверенный Мальтийский орден — европейская реальность или исторический рудимент?” (“Россия — ХХI век”, №4) В. Захаров пытается восстановить их репутацию.
Мальтийский орден — это современное европейское государство. Располагается оно в Италии, имеет экстерриториальный статус. Конституцией Ордена предполагается государственный суверенитет, гражданство (существуют специальные паспорта) и правопреемство от Ордена госпитальеров св. Иоанна Иерусалимского. Государственное устройство — монархия. Во главе стоит Великий Магистр, имеющий титул Князя Священной Римской Империи (увы, несуществующей). Он управляет Орденом при содействии Суверенного Совета. Совет избирается генеральным Капитулом и состоит из Великого Командора, Великого Канцлера, Великого Госпитальера, Держателя Общего Казначейства и еще из шести членов. Орден является суверенным субъектом международного права, с одной стороны, и институтом католической церкви, с другой. Это важный международный клуб, где встречаются на равных бывшие монархи и представители старой и новой мировой элиты. А вот конспирологической сети Орден не имеет. Есть официальные представительства во многих международных организациях. Последние сто лет основная деятельность Ордена — благотворительная медицинская служба. В России она официально зарегистрирована в 1998 г. Кроме медицинской, никакой другой, и в частности экономической, деятельностью в России госпитальеры заниматься не желают, хотя крупные бизнесмены и рвутся в члены Ордена. Видимо, хотят получить статус посла или сотрудника посольства Ордена, а значит дипломатический паспорт и соответствующие привилегии. Но мальтийцы берут к себе неохотно. Конечно же, появились и “самозванцы”, ложные приорства и национальные ассоциации рыцарей Мальтийского ордена. Они незаконны. Законным рыцарский орден считается только в случае учреждения его сувереном или главой государства.
Обзор подготовил Александр Денискин.