Опубликовано в журнале Континент, номер 114, 2002
Что такое религиозное учебное заведение? Только ли место, где конфессия готовит свои кадры в той парадигме ценностей, которая отличает именно эту конфессию? Могут ли религиозные учебные заведения представлять интерес для государства или конфессиональное образование — есть исключительно внутреннее дело Церкви? Насколько безразличен для государства и общества уровень образования в духовно-учебных заведениях, где воспитываются будущие религиозные лидеры и будущие религиозные элиты? Какова степень гражданской лояльности этих будущих элит России, насколько они способны, будучи искренними верующими, сохранять свою гражданскую идентичность? Обладают ли они религиозным иммунитетом против чуждого иностранного влияния? Будут ли воспитанники религиозных учебных заведений защитниками традиционных для России форм религиозности или станут проводниками импортируемого из-за рубежа деструктивного влияния экстремистских культов?
Примерно такие вопросы возникают у светской власти, когда начинается обсуждение проблемы религиозного образования. При этом мало кто скрывает, что наибольшее беспокойство вызывает система (точнее, ее полное отсутствие) исламского религиозного образования в России.
В то же время, мало кто осознает, что без решения проблем православного религиозного образования едва ли можно разрешить проблемы образования исламского.
Во-первых, уже потому, что Русская Православная Церковь — религиозная и социокультурная доминанта российского религиозного пространства. Ассоциирующих себя с православной традицией — большинство в современной России. Во-вторых, ей принадлежит ведущая роль и в вопросах государственно-церковных отношений. Все остальные конфессии (в том числе и мусульмане) следуют в фарватере тех инициатив и договоренностей, которые реализованы здесь российским православием.
В области религиозного образования ситуация аналогичная. Именно Русская Православная Церковь выступила главным инициатором как внутрицерковных образовательных реформ (здесь главную активность проявляют Учебный комитет РПЦ, Отдел по катехизации РПЦ, Православный Свято-Тихоновский богословский институт — ПСТБИ), так и реформ в области светского религиозного (теологического) образования (опять же — ПСТБИ и Учебно-методический отдел МГУ по теологии — УМО). Таким образом, именно православное экспертное сообщество определяет форматы и новые контексты развития религиозного образования в России. Нравится это кому-то или нет, но это именно так. И поэтому — а также потому, что автор этих строк особенно хорошо знает систему светского теологического и православного религиозного образований, — именно этим типам образования и будет уделено основное внимание в настоящей статье, оставив обсуждение исламской системы религиозного образования для другого раза.
Образовательная проблема, как она есть
Очевидно, что важнейшей церковной проблемой современности является кадровая проблема. Без ее решения бессмысленными становятся все церковные реформы. А кадровая проблема всегда решалась при помощи эффективной системы образования.
В настоящее время существует две системы православного образования — традиционная, т.е. конфессиональная (духовно-учебные заведения, которые, например, в Русской Православной Церкви подчиняются Учебному комитету) и только нарождающаяся светская (теологические факультеты и кафедры, находящиеся в подчинении Министерства образования РФ и имеющие лицензию на преподавание “Теологии”). Причем в России, последовательно не ищущей легких путей, богословская и теологическая системы образования и по существу разведены именно как разные системы. По нашей российской методе богословие — это то, что преподается в духовно-учебных заведениях (они же — по терминологии Министерства образования — учебные заведения профессионального религиозного образования), а теология — это та светская наука, что преподается в светских вузах.
Так в России появились науки-клоны: богословие и теология. Очень пикантная ситуация для страны, где серьезные богословские исследования были прерваны на семь десятилетий.
Однако богатая красками палитра отечественной образовательной системы была бы описана нами неполно, если бы мы упустили еще одну новую в России науку, появившуюся одновременно с теологией — религиоведение.
Фантасмагоричная история распада СССР и образование на части постсоветского пространства государства под названием Российская Федерация, так и не нашедшего своей национальной идеи, ознаменовали не менее фантасмагоричный синкретический этап государственно-церковных отношений. На этом этапе (который, как мне представляется, близок к логическому завершению, а, скорее, даже уже завершен) государство стало питать к религии смешанное чувство, состоящее из религиозного невежества, религиозной всеядности, неосознанной вины за былые преследования и дремучего атеизма, стыдливо скрываемого за секулярной терминологией просвещенного гуманизма, и так называемой “светскости”. Религиозным невежеством, всеядностью и, отчасти, русским “авось” да чиновничьим “интересом”, объясняется беспрепятственно осуществленное “нашествие иноплеменных” религиозных движений, значительная часть которых оказалась деструктивной по отношению к традиционным устоям российского общества и государства. А вот смешанное чувство вины и рудиментарного атеизма породило в сфере российского образования сиамских близнецов — два совершенно идентичных образовательных стандарта, написанных, словно под копирку — по религиоведению и теологии. При этом разработчики стандартов, уклонившись от возможности использовать мировой религиоведческий и теологический (православный, католический, протестантский, исламский и пр.) опыт, как всегда в России, “пошли своим путем”, произведя на свет нечто такое, что оказалось весьма далеко от традиционного представления об этих дисциплинах.
Одновременно с новыми дисциплинами и образовательными направлениями появились и специалисты. В религиоведы пошли преимущественно бывшие преподаватели научного атеизма, в теологи — представители гуманитарных наук (философы, филологи, историки) и священнослужители.
История вопроса. О теологии и религиоведении:
в цифрах и фактах
Как уже сказано, история развития образовательного направления “Теология” тесно связана с историей возникновения образовательного направления “Религиоведение”.
В 1993 году одновременно были утверждены нормативные акты, регулирующие требования к новым направлениям по “Теологии” и “Религиоведению”.
Требования к обязательному минимуму содержания и уровню подготовки бакалавра по направлению 520200 — “Теология” (нормативная длительность обучения при очной форме — 4 года) были утверждены 30 декабря 1993 года Заместителем Председателя Госкомвуза России В.Д.Шадриковым и объявлены действующими в качестве временных требований до введения государственного стандарта с 01.09.1997.
Одновременно 30 декабря 1993 года В.Д.Шадриковым были объявлены действующими в качестве временных требований до введения стандарта с 01.09.1997 и “Требования к обязательному минимуму содержания и уровню подготовки бакалавра по направлению 522400 — “Религиоведение” (второй уровень высшего профессионального образования)”. А 23 сентября 1996 года им же были утверждены и “Государственные требования к минимуму содержания и уровню подготовки выпускника по специальности 022200 — “Религиоведение” (третий уровень высшего профессионального образования — нормативная длительность обучения при очной форме — 5 лет, присуждаемая квалификация — “Религиовед”).
В отличие от религиоведения стандарт по специальности “Теология” ожидала более печальная участь. Только 2 марта 2000 года был подписан приказ №686 (приказ, но не стандарт ) министра образования России В.М.Филиппова, в соответствии с которым специальность “Теология” была включена в перечень направлений подготовки бакалавров и магистров, а также в перечень специальностей подготовки дипломированных специалистов. Приказ предполагал поэтапный переход системы образования на новый перечень специальностей. Однако ждать введения государственного образовательного стандарта по специальности “Теология” пришлось два года.
Возникла коллизия: “Теология”, как специальность, приказом министра образования РФ была утверждена, направления бакалавриат и магистр теологии — существовали, а государственный образовательный стандарт по специальности “Теология” — нет.
Причин тому было несколько. Во-первых, из-за пылких дискуссий, разгоревшихся по вопросу о возможности преподавании теологии в светских вузах. Проект, разработанный специалистами ПСТБИ и УМО по теологии, был подвергнут критике со стороны части экспертного истеблишмента. Это были, прежде всего, религиоведы, чье прошлое было тесно связано с научным коммунизмом; правозащитники и последователи постсоветского атеизма, выступавшие за сохранение их понимания “светского характера” системы высшего образования. Во-вторых, часть ученых подвергли сомнению научность теологического исследования, как такового. Светским и церковным сторонникам теологии как научной дисциплины пришлось доказывать собственную правоту.
Теология и религиоведение в России:
война стандартов. Комментарий к “Истории вопроса”
При сравнении определений деятельности бакалавра теологии (образовательный стандарт по направлению 520200) и бакалавра религиоведении (образовательный стандарт по направлению 522400) выявляется их почти совершенная идентичность.
“Деятельность бакалавра (теологии) направлена на анализ религии как одной из сфер жизни общества, изучение истории ее развития, различных направлений и конфессий религии, теологического обоснования религии, особенностей проявления религии в современном мире”.
“Деятельность бакалавра (религиоведения) направлена на анализ религии как одной из сфер жизни общества, истории ее развития, изучения различных направлений и конфессий религии, особенностей проявления религии в современном мире”.
“Деятельность специалиста (религиоведения) направлена на изучение религии и свободомыслия как одной из сфер жизни общества в ее историческом развитии, анализ различных направлений и конфессий, особенностей эволюции религии и свободомыслия в настоящее время, их место в духовном развитии личности”.
Итак, бакалавр теологии отличается от бакалавра религиоведения только тем, что изучает “теологическое обоснование религии”, а специалист по религиоведению от бакалавров теологии и религиоведения тем, что изучает историю свободомыслия. Такова концепция современного постсоветского религиоведения в России!..
Появляющийся в определении деятельности специалиста религиоведения (образовательный стандарт по специальности 022200) новый термин “свободомыслие” понимается разработчиками весьма своеобразно. В списке общепрофессиональных дисциплин имеется предмет “История свободомыслия” (ОД.13, в образовательном стандарте по направлению бакалавр теологии — ДН12, по направлению бакалавр религиоведения — ДН11), на который отводится 170 часов. Любопытны “формы свободомыслия”: “богоборчество, религиозный индифференцизм, скептицизм, нигилизм, антиклерикализм, атеизм и т.д.” Можно подумать, что в атеистической Советской России верующий человек не проявлял свободомыслия!..
В образовательном стандарте по специальности религиоведения есть еще специальная дисциплина (СД 02) “Свобода совести”, на которую отводится 136 часов. Этот курс по своей антирелигиозной направленности есть логичное продолжение курса “История свободомыслия”. На эти два курса тратится 206 академических часов. Между тем, на общепрофессиональный предмет (ОД.03) “Христианская теология (богословие)” специалисту по религиоведению отводится всего лишь 142 часа, причем сюда включена как история теологии, так и “система теологии (богословия): основное, догматическое, нравственое, пастырское, патрология, гомилетика, экзегетика, литургика; особенности содержания теологии (богословия) в разных христианских конфессиях”. Кстати, бакалавру теологии на предмет “Введение в системы теологии” отводится и вовсе 136 часов, причем, за это время необходимо изучить не только православную, католическую и протестантскую, но и буддистскую и исламскую системы теологии. При таком поверхностном подходе полноценное теологическое образование получить сложно.
Итак, требования к обязательному минимуму содержания и уровня подготовки бакалавра по направлению “Теология” и “Религиоведение” практически совпадают. Более того, оба документа разработаны, исходя из религиоведческого (и исключительно материалистического) подхода.
Теология: легитимна везде, кроме России
Дискуссии о легитимности светского теологического образования в России, разгоревшиеся на страницах религиозной и светской прессы, обнаружили, что несмотря на правовую оформленность теологического образования в России, в этом вопросе существуют две непримиримо оппонирующие друг другу группы, условно именуемые “теологами” и “религиоведами” (у мусульман — разделение на “богословов” и “востоковедов”). Похоже, что такая ситуация является своеобразным российским феноменом, поскольку на Западе такого явного конфликта нет: религиоведческое и теологическое как образование, так и научные исследования часто одновременно присутствуют в стенах одного университета.
Известно, что теологические факультеты в Европе — самые древние (древнее юридических). И это естественно, поскольку европейские университеты возникли в средневековье как богословские школы при епископских кафедрах. Однако Россия и здесь идет своим путем — теологические факультеты в России возникают тогда, когда на Западе они приходят в упадок. Тем не менее, оказывается, что светское теологическое образование в стратегическом отношении способно решить важную государственную задачу — разрушить средостение, порог недоверия между государством и религиозными организациями, дать образованные верующие кадры и религиозному сообществу и самому государству, испытывающему серьезный дефицит квалифицированных молодых специалистов в области церковно-государственных отношений. Хотя для самого государства гораздо важнее задача по созданию религиозной системы образования, политически лояльной светской власти и конкурентно-способной по отношению к нетрадиционным (и, подчас, явно деструктивным) иностранным формам религиозности. И поскольку часто с распространением инокультурной религиозной традиции привносится и чуждая политическая тенденция (как это происходит с импортируемым ваххабизмом, туранизмом, некоторыми псевдорелигиозными и квазихристианскими движениями), государственный контроль за развитием религиозного (особенно, исламского) образования в России становится задачей национальной безопасности.
На фоне этой все более явной заинтересованности светской власти в структурированной и эффективной системе религиозного образования, теряют свою актуальность споры о том, быть теологии в светских вузах или не быть. Да и проблема правового разрыва между конституционным принципом отделения Церкви от государства и преподавания религиозных дисциплин в школах и вузах представляется не столь катастрофической, если обратиться к опыту зарубежных демократических государств.
В таких странах, как Австрия, Бельгия, Германия, Греция, Ирландия, Испания, Италия, Нидерланды, Норвегия, Португалия, Япония и т.д., в государственных общеобразовательных школах и государственных вузах преподаются религиозные предметы, несмотря на наличие в конституциях большинства этих стран принципа отделения Церкви от государства. Причем права верующих получать религиозное образование за государственный счет зафиксированы на законодательном уровне. Например, в параграфе 3 статьи 24 Конституции Бельгии говорится: “Все учащиеся, подлежащие обязательному школьному обучению, имеют право на духовное и религиозное обучение за счет сообщества”. Пункт 3 статьи 7 Основного Закона Федеративной Республики Германии признает религиозное обучение обязательным в государственных школах: “Преподавание религии в государственных школах, за исключением неконфессиональных, обязательно. Без ущерба для права надзора со стороны государства религиозное образование проводится в соответствии с принципами религиозных общин”. В Германии, также как в Великобритании, Греции и др. государствах, существует государственное финансирование теологических факультетов.
Даже в США принцип отделения Церкви от государства не является общенациональным, поскольку 1-я поправка к Конституции США не нашла единодушной поддержки всех штатов: в конституциях Пенсильвании, Нью-Гемпшира, Джорджии, Коннектикута и Массачусетса специально оговариваются привилегии религии и содействие со стороны штатов, в частности, в области религиозного образования.
Таким образом, опыт зарубежных демократических государств свидетельствует, что право граждан на религиозное образование не только неоспоримо, но и может быть закреплено в конституциях. И это с позиции западного правоведения никак не противоречит принятой на Западе общей светской направленности образования. Поэтому и введение, например, теологического образования в государственных вузах России не может противоречить светскому характеру российского образования, закрепленному в Конституции РФ и Законе РФ “Об образовании”, если, конечно, под “светскостью” не понимать антиклерикализм и атеизм.
Несомненно, что точно так же и “теология” с “богословием” только в России разведены как разные понятия, дисциплины и науки. Причем искусственно и недавно.
Конечно же, “теология” и “богословие” — понятия идентичные, и “богословие” — славянская калька-перевод греческого термина “теология”. Сущностного различия в этих терминах нет. Вместе с тем, существует еще дореволюционная традиция именовать в России конфессиональное теологическое образование именно богословским или духовным. Термин “теология” в дореволюционной России употребляли исключительно по отношению к западному богословию, различаю отечественную богословскую и западную (католико-протестантскую) теологическую традиции.
Но реалии современной российской светской системы образования настаивают на внесении различений между светским религиозным (как это ни дико звучит) образованием, т.е. теологическим, и конфессиональным, духовным, т.е. богословским. В терминологии Министерства образования богословское (духовное) образование именуется профессиональным религиозным образованием. Таким образом, даже на уровне терминологии проводится различие между целями светского теологического и духовного (богословского) образования: профессиональное религиозное образование готовит священно- и церковнослужителей, а теологическое образование готовит кадры для государства, для светских вузов и светской науки. При этом очевидно, что подобное различение носит исключительно формальный характер, поскольку никто не может запретить выпускникам теологических факультетов принять сан или преподавать в духовно-учебных заведениях.
Что же до Запада (Германия, Великобритания, Греция, Италия, Польша), то там светское теологическое образование имеет не только глубокие традиции, но и определяется иначе, чем в России. В этих странах государственное (!) теологическое образование не означает религиозного индифферентизма, внеконфессионализма, поскольку теология (учение о Боге) не может быть адогматична. В Европе существует множество католических, православных, протестантских, иудейских, исламских теологических факультетов, институтов и даже университетов, имеющих государственные дотации (не говоря уже о признание государством дипломов подобных факультетов) как в тех странах, где религия не отделена от государства, так и в тех, где отделена.
В качестве одного из наиболее убедительных примеров светского теологического образования в системе государственного высшего образования на Западе можно привести теологический факультет Оксфордского университета в Великобритании. Преподаватели факультета преимущественно православные и англикане. В то же время для чтения спецкурсов и отдельных дисциплин, связанных с историей развития протестантизма, иудаизма, раннего христианства приглашаются лучшие специалисты в этих областях, представители Католической Церкви, традиционных форм протестантизма (баптисты, лютеране, методисты), иудаизма. Однако среди преподавателей нет атеистов.
На официальном сайте теологического факультета Оксфордского университета говорится, что “Теология в Оксфорде — это главным образом Христианская Теология. Оксфорд традиционно концентрирует свои ресурсы на изучении происхождении и развитии Христианства”. Изучается новозаветная история, история и развитие христианских идей с древности до настоящего дня. Но на факультете изучается также и литература, история и идеи древнего Израиля и иудаизма. В то же время “несмотря на благоприятствование исследованиям других религиозных традиций и самого феномена религии, — говорится на официальном сайте, — оксфордские курсы остаются в пределах основного контекста христианского понимания религиозной веры”. Последнее утверждение позволяет и нам четко дифференцировать теологический и религиоведческий подход к исследованию религиозных идей и религиозной истории.
Теологический подход необходимым образом предполагает веру в Бога и, чаще всего, определенную конфессиональную идентичность лектора, студента, исследователя. Религиоведческий подход предполагает следование принципу религиозной индифферентности и рассмотрения религии исключительно как социального феномена.
Обе эти традиции в современном западном обществе нашли себе место и государственную поддержку, поскольку среди ученых, преподавателей, студентов, являющихся гражданами этих государств, имеются как верующие, так и люди в религиозном отношении индифферентные.
Боль и реформы православной духовной школы
Впрочем, судьба теологического образования в России представляется более или менее прогнозируемой. Гораздо сложнее обстоят дела с духовным образованием.
Система православного духовного образования в новой России до 1996-1997 гг. состояла из трех уровней: низший уровень — двух-трехлетние духовные училища и пастырские курсы, средний уровень — 4-летние духовные семинарии, высший уровень — духовные академии. Выпускники духовных училищ поступали на второй или третий курс семинарий (в зависимости от качества образования, полученного в училищах), лучшие выпускники семинарий по конкурсу поступали в духовные академии. Была система как очного, так и заочного образования. Последняя — преимущественно для приходского духовенства и монашествующих, не имеющих возможности очно получить духовное образование. Подобная система сложилась на рубеже 80-90-х годов XX века, когда появилась возможность открывать новые духовно-учебные заведения, в том числе духовные училища.
В СССР существовали только два уровня — средний (семинарский) и высший (академический). Отсутствие низшего объяснялось просто — в СССР законодательно было запрещено вовлечение несовершеннолетних в религиозные учреждения. Естественно, что в средних духовно-учебных заведениях (семинариях) обучались совершеннолетние, уже имевшие светское среднее (или средне-специальное) образование, большинство — отслужившие в рядах Советской армии.
Советская система православного духовного образования ведет свое начало с июня 1944 года, когда в Новодевичьем монастыре открылся Православный богословский институт (высшее духовно-учебное заведение) и Богословско-пастырские курсы (среднее заведение), которые в августе 1946 года были преобразованы, соответственно, в Московскую духовную академию и Московскую духовную семинарию. В октябре того же 1946 года были открыты Ленинградские духовные академия и семинария. Кроме того, в 1946-1947 гг. были учреждены духовные семинарии в Киеве, Одессе, Саратове, Луцке, Ставрополе, а также в Жировицком Успенском монастыре. Все семинарии, кроме Московской, Ленинградской и Одесской, не пережили “хрущевской оттепели”. Преемственность прежних семинарско-академических традиций в наиболее сильных Московской и Ленинградской духовных школах была обусловлена приходом в эти образовательные учреждения выпускников дореволюционных духовных академий. Основной проблемой семинарий в СССР была богословская непросвещенность и неподготовленность абитуриентов. Отсутствие низшей ступени духовного образования — духовных училищ, недоступность в СССР религиозной литературы, даже Священного Писания, когда даже Словарь атеиста печатался небольшими тиражами, поскольку весь тотчас скупался “религиозниками” — все это объясняло низкий уровень выпускников семинарии, едва возвышавшийся над уровнем дореволюционного духовного училища. Естественно, что при таком положении дел уровень выпускников духовных академий едва превышал уровень выпускников дореволюционных семинарий. Сама методика преподавания учебных дисциплин была устаревшей, воспринятой, фактически без изменений, от дореволюционных духовно-учебных заведений. Обучение в советских духовных семинариях и академиях по системе “4+4” (4 года в семинарии, 4 — в академии) осуществлялось преимущественно по дореволюционным или адаптированным к уровню учащихся пособиям. Учебные программы курсов не пересматривались десятками лет, образовательная деятельность была вторична по отношению к воспитательным задачам, причем, не только в семинариях, но и в академиях. Академические курсы лишь незначительно отличались от семинарских и студенты, уже имевшие высшее светское образование, обычно без особых усилий экстерном сдавали экзамены за семинарию и академию, причем некоторые — за 3-4 года. Уровень духовных учебно-учебных заведений в советский период серьезно отставал от уровня светских вузов. Конечно, это являлось целенаправленной и осознанной политикой советского руководства. Кому в СССР были нужны сильные и конкурентноспособные религиозные вузы, если даже в те духовные семинарии и академии, которые были, конкурс составлял иной раз десятки человек на место?
Основной целью семинарий в СССР была подготовка пастырей, академий — подготовка епископата и преподавателей семинарий. Научные задачи академией практически не ставились. Научные исследования если и велись в стенах духовных академий, то не благодаря, а вопреки условиям внутреннего академического уклада. Не способствовало развитию церковной науки и фактическая научная изоляция академий от светской вузовской системы и системы АН СССР, а также отсутствие нормальных научных связей с зарубежными богословскими и церковно-научными учреждениями.
Система богословских ученых степеней была заимствована у дореволюционных духовных академий. Выпускники академий, как и до революции, писали курсовое сочинение (так называлась дипломная работа за весь курс обучения), за которое могла присуждаться степень кандидата богословия. Далее следовала магистерская диссертация, затем — докторская. Это было калькой с дореволюционной богословской системы, но ведь тогда для системы духовно-учебных и церковно-научных заведений такое положение дел было естественным, поскольку и в светской научной среде была принята трехступенчатая система ученых степеней — кандидат, магистр, доктор. Проблема заключалась в том, что до революции церковная образовательная система развивалась совместно со светской (новые уставы духовных академий и светских университетов принимались почти одновременно), а после 1917 года — автономно, причем, церковная образовательная и научная среда были намеренно изолированы от коммуникации со светской научной и образовательной системой. С Академией наук СССР первые контакты у представителей духовных академий появились только в 1987 году, в преддверии грядущего празднования 1000-летия Руси и организации научных конференций, посвященных этому событию.
К церковно-научным степеням сама церковная среда испытывала огромный пиетет. Ведь раньше считалось, что магистром богословия может стать только очень талантливый церковный ученый, а доктором богословия — только сделавший церковно-научное открытие. Об этом напоминала слава великих дореволюционных авторитетов — тех профессоров духовных академий, которые обучали будущую профессуру академий советских. Но именно потому, что к ученой степени доктора богословия привыкли относиться чуть ли не как к ученому званию академика или член-корреспондента, подавляющее большинство докторских ученых степеней присуждалось не за диссертацию, а “по совокупности трудов”. При такой возможности получить столь почетную регалию без систематического научного труда едва ли было мыслимо ожидать научных открытий и плодотворной научной деятельности. Да и мотиваций в таком труде в Советском Союзе не было. Поэтому духовная школа словно бы застыла в своем развитии. В кандидатских, магистерских и даже докторских диссертациях раздел библиографии и источников был представлен преимущественно (или даже исключительно) дореволюционными изданиями, как будто церковная наука ничего не привнесла за последующие за 1917 годом десятилетия. Большинство церковных ученых не знало (а то и не признавало) требований ГОСТов и ВАКа по оформлению научных работ, четко проводя границу между светским научным исследованием и церковно-научным исследованием. Понятно, что отторжение было взаимным.
Таким образом не только уровень образования, получаемого в духовных академиях, но и уровень научных исследований духовных академий был несоизмерим с уровнем светского образования и светской науки. В этом была трагедия и печальная закономерность духовной школы, загнанной в образовательно-научное гетто.
Между тем, так было не всегда. И даже рискну предположить, что так будет не вечно. Конечно, нельзя надеяться, что за десятилетие образовательных реформ духовно-учебные заведения преодолеют 70-летнее отставание, но сегодняшняя дистанция между уровнем духовных и светских вузов не столь уже велика, как была в советские годы.
Исторический опыт показывает, что духовные школы не всегда были в роли догоняющих высшие светские школы. На рубеже XIX-XX вв. уровень духовного образования и церковной науки не только сравнялся, но по некоторым наукам и превзошел университетский. Даже “провинциальная” Казанская духовная академия воспитывала выдающихся ученых, которых с большим радушием принимала университетская наука. Выпускник академии литургист А.А.Димитриевский прославился в Новороссийском университете, канонист А.С.Павлов — в Московском. Один только профессор канонического права Илья Степанович Бердников воспитал целую плеяду ученых, преподававших в шести высших учебных заведениях России (Казанском, Харьковском и Томском университетах, Институте гражданских инженеров, Московской и Казанской духовных академиях).
Обе — светская и духовная — образовательные системы развивались по законам внутренней логики и целесообразности, но при этом нельзя сказать, что совершенно не было никакой зависимости духовной школы от светской. Напротив, процесс институционального развития духовной школы вплоть до октябрьского переворота 1917 года находился в русле общероссийских реформаторских и контрреформаторских процессов. Поэтому реформы духовной высшей и средней школы осуществлялись почти одновременно с реформами светского образования. Так, новые уставы духовных академий вводились в 1814, 1869, 1884, 1910-1911 и 1917 гг., т.е. почти одновременно с введением новых университетских уставов, знаменующих собой новые этапы образовательных реформ. Каждый из этих академических и университетских уставов нес в себе “дух эпохи”, являлся плодом реформаторских или, напротив, контрреформаторских устремлений того или иного российского императора, политической и церковной элит России.
Анализируя научную деятельность духовных академий на рубеже XIX-XX вв., можно прийти к выводу, что период с 1884 по 1910 гг. (время действия устава духовных академий 1884 года) явился периодом наибольшего расцвета академической науки в России, а период 1910-1917 гг. (когда действовал устав 1910 года) был переходом к новому, еще более высокому уровню академической науки, чуждому эпигонства, компилятивности и зависимости от науки западной. Преимущественно схоластический, школьный характер русской богословской и церковно-исторической науки, характерный для периода до 1869 г., в эпоху либеральных реформ и действия либерального академического устава меняется в лучшую сторону, обретает формы научного исследования, основанного на новейших достижениях мировой науки. Уже в 80-90-е годы XIX в. отечественная церковная наука настолько окрепнет, что начнет выдвигать из своей среды ученых практически мирового уровня. В Петербургской академии — историка В.В.Болотова, литургиста и исследователя церковной археологии Н.В.Покровского; в Московской — историков А.П.Лебедева, Е.Е.Голубинского, Н.Ф.Каптерева, патролога И.В.Попова; в Киевской — еще в 60-70-е годы В.Ф.Певницкого, в Казанской — А.С.Павлова, литургистов Н.Ф.Красносельцева и А.А.Дмитриевского, канониста И.С.Бердникова, библеиста П.А.Юнгерова, патролога Д.В.Гусева, историка Ф.А.Курганова. Статьи этих ученых переводятся на иностранные языки, монографии становятся явлением в отечественной науке. Все чаще в публикациях профессоров и доцентов академии встречается аргументированная критика западных исследований, полемика с ними, причем эта полемика не остается односторонней, в ней участвуют и западные ученые (А.Гарнак, А.Пальмиери, епископ Никодим (Милаш) и проч.). Переписка отечественных и западных теологов публикуется в российских и зарубежных журналах, демонстрируя отсутствие языкового барьера и каких-либо искусственных границ. В отечественной церковной науке делаются научные открытия (исследования В.В.Болотова по церковной истории Египта, Эфиопии, Сирии; доказательство А.А.Спасским авторства Дидима Слепца в отношении “Четырех книг Евномия против св.Василия Великого”1 и проч.). Переводы наиболее авторитетных зарубежных статей и монографий осуществляется практически сразу после выхода этих изданий на западе, научные поездки за границу становятся естественным и обычным явлением для отечественной науки. На рубеже веков и, особенно, в начале XX века отечественная наука вообще, и академическая, в частности, переживает невиданный прежде творческий расцвет. В Петербургской (Петроградской) академии работают историк и богослов Н.Н.Глубоковский (воспитанник Московской академии, под его редакцией продолжала выходить “Православная богословская энциклопедия”), историки И.С.Пальмов и А.И.Бронзов, византинист И.И.Соколов, библеист Е.И.Евсеев, исследователь христианской аскетики С.М.Зарин; в Московской — богословы и философы о.Павел Флоренский, М.М.Тареев, архимандрит Илларион (Троицкий); в Киевской — литургист М.Н.Скабалланович, в Казанской — философ В.И.Несмелов, патролог Л.И.Писарев, этнограф Н.Ф.Катанов, историк И.М.Покровский, догматист П.П.Пономарев.
Одновременно светская наука — университетская и развивавшаяся в системе Российской академии наук — также сделали на рубеже XIX-XX вв. серьезный прорыв в области церковно-научных исследований. Основоположник художественного византоведения и российской научной школы иконоведения Н.П.Кондаков был академиком РАН, профессором Новороссийского и Петербургского университетов. Русское византоведение, имевшее значительную церковно-историческую компоненту, развивалось такими выдающимися светскими учеными, как профессор Петербургского университета В.Г.Васильевский, профессор Киевского университета Ю.А.Кулаковский, профессор Петербургского и Юрьевского университетов А.А.Васильев, директор Русского Археологического института в Константинополе академик Ф.И.Успенский и т.д.
Стоит помнить, что многие профессора духовных академий преподавали в университетах и наоборот. Так, профессоры МДА историки В.О.Ключевский А.П.Лебедев, Е.Е.Голубинский были и профессорами Московского университета, профессоры КазДА философ В.А.Снегирев, канонист И.С.Бердников, историки П.В.Знаменский и А.Ф.Курганов преподавали одновременно в Казанском университете. Это был явлением нормальным и вполне естественным. И вовсе не потому, что Русская Церковь являлась государственной, а потому, что на рубеже XX и XXI столетий выровнялся уровень высшей духовной и светской школ. Более того, многие выпускники духовных школ и вовсе преподавали исключительно в университетах, и даже становились впоследствии академиками. Было и взаимное признание образовательных стандартов (хотя к дореволюционным школам термин “стандарт” следует применять с известной долей условности).
После такой славной ретроспекции, приходится обратиться к периоду нашей церковной современности, куда менее богатой выдающимися именами и учеными достижениями. Конечно, и сегодня среди выпускников духовных вузов, православных институтов, лиц, имеющих духовные ученые степени, есть весьма авторитетные исследователи, чья компетенция не подвергается сомнению. Кто-то из них имеет светское образование (и даже светскую ученую степень), кто-то — нет, но все они, безусловно, участвуют в развитии современной церковной науки, являясь и для светских исследователей авторитетными специалистами.
Вместе с тем бессмысленно скрывать, что значительная часть обладающих учеными богословскими степенями светской научной общественностью за ученых не признаются. Таким образом. на неформальном уровне уже произошла избирательная легатимация богословских ученых степеней. Было бы вполне естественно узаконить этот процесс нострификации (признания) ученых степеней тех церковных ученых, чья компетенция не вызывает сомнений у светской научной общественности.
Однако вернемся к истории реформ современной образовательной системы Русской Православной Церкви.
В середине 90-х годов Учебным комитетом РПЦ во главе с епископом (ныне — архиепископом) Верейским Евгением были выработаны основные принципы духовно-учебной реформы. Семинарии объявлялись высшими православными духовно-учебными заведениями с пятилетним сроком обучения. Академии — своеобразной аспирантурой, местом, где в течение трех лет студенты получали специализацию и писали кандидатскую диссертацию. Затем они могли остаться еще на два года, чтобы работать над магистерской диссертацией. Таким образом, время обучения в семинарии увеличивалось с четырех до пяти лет, но образование признавалось высшим. Академии же становились двухступенчатым высшим богословским учебным заведением.
Реформа эта для консервативного церковного общества оказалась слишком прогрессивной, между тем как была непоследовательна и имела ряд существенных недостатков. Прежде всего: духовно-учебная система не становилась системой. Провинциальные училища и семинарии существовали автономно, по своим внутренним установлениям. Даже введение единого (типового) учебного плана некоторым ректорам и правящим преосвященным казалось вторжением Учебного комитета в сферу епархиальных интересов. Можно было только посочувствовать епископу Евгению, который оказался меж двух огней — Священный Синод и сама жизнь требовали реформ, местные церковные власти — их саботировали. Многие епископы, являвшиеся одновременно ректорами семинарий, увы, не желали активного реформирования духовно-учебных заведений: на это необходимы были значительные средства, а изыскивать их приходилось исключительно из епархиального бюджета. Кроме того, необходимо было менять привычную и проверенную поколениями семинарско-академическую систему на непонятную, бакалаврско-магистерскую. И если уж российские университеты с большой неохотой принимали новую (весьма, кстати, несовершенную) западную модель высшего образования, то что говорить о духовно-учебных заведениях?
Между тем, система единого православного образовательного пространства была необходима. Причем, систему следовало выстроить от духовных училищ до академий. Вероятно, было бы логично создать учебные округа с центрами в тех городах, где существовали необходимые условия для развития духовного образования и церковной науки. В этих обязательно университетских городах (Москва, Санкт-Петербург, Казань или Нижний Новгород, Новосибирск и т.д.) должны были быть духовная академия или имеющие серьезные ресурсы для внутреннего развития духовные семинарии. К академиям следовало бы приписать конкретные семинарии, к семинариям — конкретные духовные училища и пастырские курсы. Не грех было бы обратиться к опыту дореволюционных академий и семинарий, когда существовал набор казеннокоштных студентов, своекоштных, когда существовала добрая традиция выделения стипендий на обучение и проживание для студентов из малообеспеченных семей, для занимающихся научными исследованиями и т.д. Внутренний уклад дореволюционных духовных вузов интересен и с точки зрения деятельности преподавательских корпораций.
Несмотря на необходимость и важность реформаторских начинаний, реформа оставляла невыясненным уровень различных ступней высшего духовного образования и их соотнесенность с уровнем отечественного светского высшего образования. Еще менее внятной была ситуация с тем, как соотнести новую духовно-учебную систему с системами зарубежного православного и инославного богословского образования. Этой работы и вовсе не было проведено, несмотря на то что в Русской Православной Церкви имеются ученые, успешно окончившие западные православные и инославные учебные заведения или, во всяком случае, интегрированные в западную церковную науку и имеющие представление о функционировании крупнейших богословских учебных и научных центров.
Но и это еще не все недостатки. К внутренним проблемам, существующим в духовно-учебных заведениях, следует присовокупить еще и проблемы внешней среды.
С одной стороны, возросшая степень коммуникации с университетской образовательной и научной средой позволила достаточно быстро и эффективно в ряде семинарий решить проблему педагогических кадров. В духовные семинарии пришли профессора и доценты светских вузов, привнеся в семинарскую атмосферу интерес к языкам и гуманитарным наукам, ясную методику преподавания, свободу дискуссии. Там, где семинарское и епархиальное начальство обладало тактом и стратегическим чутьем, эти кадры остались и продолжают содействовать качественному росту духовного образования.
Но во многих случаях, светские педагоги столкнулись с особенностями закрытой системы образования, наследием той “бурсы”, которую столь зло и часто несправедливо осмеивал Помяловский. В любом случае светская профессура не сможет охватить преподавание предметов специализации, богословских дисциплин. И здесь у большинства духовных школ — серьезные проблемы, поскольку мало надежды даже на сегодняшних выпускников — у них отсутствует мотивация для совершенствования в области педагогики или научной деятельности. Мизерная зарплата преподавателей семинарий и академий невыгодно отличает их от любого настоятеля, а то и рядового священника приходского храма. Совмещение же преподавания и священнического служения, как показывает практика, не содействует повышению квалификации преподавательских кадров семинарий и академий.
Да и как повысить квалификацию? Вопрос о защите богословских диссертаций до сих пор решается бессистемно. Отсутствуют даже сформулированные требования к уровню, объему и оформлению кандидатских, магистерских и докторских диссертаций. Периодически возникающие справедливые призывы привести богословские ученые степени в соответствие со светскими, а требования к церковным диссертационным работам — в соответствие с требованиями ВАКа, так и остаются призывами в пустоту. Если прежде на это находились возражающие, то в последнее время уже и не возражают. Просто никто не предпринимает реальных действий. К тому же, церковные ученые степени присуждаются только в трех духовно-учебных заведениях России — МДА, СпбДА и ПСТБИ, и у каждого церковного вуза свои требования и подходы. Ближе всего к требованиям ВАКа — защиты диссертаций в ПСТБИ, но зато здесь не могут защищать свои диссертации выпускники духовных академий. Духовные академии отвечают Свято-Тихоновскому богословскому институту тем же.
Никто не ждет выпускников духовных академий и в светских аспирантурах, поскольку здесь открывается другая, уже малоприятная сторона коммуникации духовно-учебных заведений с внешней средой: правовой статус духовного образования по-прежнему остается неопределенным, а потому образование, полученное в семинариях и академиях, не признается государством в качестве полноценного. С середины 90-х годов XX века духовно-учебные заведения получают лицензию на преподавание в сфере профессионального религиозного образования по направлению “Богословие”, но ни государственного стандарта, ни подобного бакалаврского или магистерского направления по “Богословию” не существует и в список специальностей или образовательный направлений, утвержденных Министерством РФ, “Богословие” не внесено. Таким образом, полученное в семинариях и академиях образование признается только церковными организациями. Возникает проблема социализации выпускника духовно-учебного заведения: с этим образованием он не может продолжить обучение в светской аспирантуре (если, помимо духовного не имеет светское высшее образование), он не может (во всяком случае, с юридической точки зрения) преподавать в светских вузах и светских школах, не может работать там, где от работника требуется обязательное высшее образование.
Так что в правовом отношении выпускник семинарии и академии остается своего рода “лишенцем”, что часто сопровождается возникновением комплекса социальной неполноценности. Возникает разрыв между задачами, которые ставятся обществом, государством и самой Церковью перед церковным человеком (выпускником семинарии или академии) и теми фактическими возможностями, которые предоставляются этому человеку. Церковь призывает к миссионерскому служению, активному преподаванию образованными священнослужителями в школах и вузах; государство и общество ожидают активного социального партнерства, в том числе и в области образования, но ни та, ни другая сторона долгое время не давали реального инструментария для решения этой проблемы. Отчасти вопрос снимался созданием теологических факультетов, которые будут готовить людей, обладающих хорошим теологическим образованием (но не обязательно с религиозным сознанием). Но при этом недопустимо, чтобы выпускники духовно-учебных заведений (прямой задачей которых является формирование церковных элит) оставались — в правовом смысле — общественными изгоями, а в образовательном отношении — уступающими клирикам других конфессий.
Таким образом проблема православного духовного образования становится проблемой, как это принято ныне говорить, “духовной безопасности”, проблемой сохранения культурной традиции, проблемой способности русского православия быть адекватным постхристианским вызовам современности. Без конкурентноспособного православного образования трудно ожидать и требовать от православного духовенства достойного ответа инокультурной экспансии или готовности преподавать теологические дисциплины на теологических факультетах светских вузов.
Выход из создавшегося положения теперь уже и большинству церковных деятелей видится в лицензировании духовно-учебных заведений по бакалаврскому и магистерскому направлению (или по специальности) “Теология”. Для этого, конечно, придется скорректировать учебные планы семинарий и академий, сделать систему духовно-учебных заведений более открытой современным тенденциям в области гуманитарного образования, нести ответственность за уровень образовательного процесса. Многие семинарии, вероятно, не способны справиться на данном этапе с такими задачами. Таковые, следовательно, и не будут пролицензированы, оставаясь в том состоянии, в каком пребывают. Просто из пяти духовных академий, 31 духовной семинарии, 32 духовных училищ и 4 пастырских курсов несколько церковных учебных заведений, уровень образования которых будет действительно соответствовать вузовскому, получат лицензию на преподавание по стандарту “Теология”. Но что тогда будет с самой системой православного духовного образования, с системой несовершенной, но обладающей унификационным образовательным ядром, внутренним образовательным стандартом (типовым учебным планом и программами) для семинарий и академий? Не обернется ли погоня за качеством образования утратой важной воспитательной составляющей духовного образования? Именно такие вопросы встают перед теми, кто разрабатывает церковные реформы.
И здесь возможны различные пути.
Путь первый — лицензирование семинарий по направлению бакалавр теологии, а академий — по направлению магистр богословия. При этом в семинарии действует схема “4+1”, в академии — “2+1”. Таким образом, в семинарии после четырех лет обучения по направлению бакалавр теологии, студент, желающий принять сан, остается еще на один семинарский год для прохождения пастырской программы и богослужебной практики, а уже затем принимает решение поступать в академию для продолжения образования и получения специализации или нет. Желающий же заниматься исключительно научно-педагогической деятельностью (без принятия сана) после четырех бакалаврских лет в семинарии поступает в академию, где обучается два года по магистерской системе. При этом в академии возможен еще один год пастырской программы, в случае если мирянин обучавшийся в семинарии по четырехлетней программе, пожелает все-таки принять сан. Таким образом духовные академии становятся магистерской ступенью высшего теологического образования, где студенты специализируются по какой-то одной из церковно-научных дисциплин.
Иногда тут возникает, правда, вопрос: в чем же тогда специфика духовно-учебного заведения? Что, кроме года пастырской программы, остается в нем? Но ответ очевиден, хотя, возможно, и не удовлетворит многих противников “теологической” реформы духовно-учебных заведений. Прежде всего, остается специфический внутренний уклад духовных школ — участие в богослужениях, послушаниях, следование в своем внутреннем укладе церковному календарю и церковной традиции. Во-вторых, что не маловажно, остается закрытый характер заведения и исключительно православный состав обучающихся. Напомним, на теологические факультеты светских вузов обязаны приниматься студенты любого вероисповедания и даже атеисты, хотя бы факультет и являлся факультетом православной теологии!
Конечно, этот вариант при его кажущейся логичности, таит в себе и некоторые скрытые проблемы — прежде всего проблему аккредитации церковных вузов. Но и эта проблема, и вопрос о судьбе богословских научных степеней могут быть разрешены — было бы на то добрая воля. Трудности здесь не носят принципиального характера, и мы здесь не будем на этой теме задерживаться.
Принципиально другой вариант, который для сторонников сохранения обособленности православных духовных школ выглядит более предпочтительным, — это вовлечение духовно-учебных заведений в процесс нострификации, т.е. признания государством эквивалентности диплома семинарий (даже с особенностями церковного образовательного стандарта) диплому бакалавра теологии. В этом случае, духовно-учебным заведениям не нужно будет лицензироваться по стандарту теология, а желающие продолжить образование по светской специальности должны будут досдать необходимые экзамены. Не нарушается здесь и принцип отделения религии от государства, не происходит сращивания двух образовательных систем — светской и церковной, каждая из которых преследует собственные задачи и цели.
Такой вариант, несомненно, хорош, но в нем в нем вряд ли заложена мотивация для внутреннего качественного развития системы духовно-учебных заведений. Действительно, зачем что-либо менять, осуществлять образовательные реформы, если диплом семинарий и академий и так признают? Конечно, эта легкость нострификационной процедуры — кажущаяся легкость. Без изменения внутреннего семинарского образовательного стандарта, без увеличения блока гуманитарных дисциплин и т.д. государство на нострификацию дипломов духовно-учебных заведений не пойдет. Да и сама методика нострификации, утвержденная 9 января 1997 года Министерством общего и профессионального образования РФ применительно к документам иностранных государств об образовании и ученых степенях, не вполне подходит к ситуации с дипломами о духовном образовании. Необходимо заново и применительно к данной ситуации выстроить процесс нострификации. Тем более, что и здесь возникнет вопрос о церковных ученых степенях. Но и при этом варианте реформы он вполне может быть разрешен. Докторов богословия, которых вместе взятых в Русской Православной Церкви не более 10 человек, можно было бы через процедуру нострификации признать соответствующими докторам исторических, юридических или философских наук (в зависимости от специализации диссертационной работы). Еще более правильным представлялся бы вариант внесения теологии в перечень (номенклатуру) научных специальностей ВАК. В этом случае докторов богословия можно было бы уже без всяких сомнений приравнять к докторам теологии. Магистров же богословия, которых в Русской Православной Церкви и 15 человек не наберется, вполне можно было бы признать кандидатами теологии. В любом случае нострификация — процесс индивидуальный, а не коллективный, и всегда можно будет получить авторитетное экспертное мнение на предмет соответствия той или иной диссертации научному уровню светских диссертационных работ.
Наконец, возможен и третий вариант, уже освоенный некоторыми духовно-учебными заведениями: лицензирование по еще одной — светской — специальности — например, педагогика, филология или история. В этом случае, выпускники получают государственный диплом по светской специальности и религиозный диплом по богословию. Этим путем шли не только духовно-учебные заведения, но и все Православные университеты и институты. Этот же вариант использовал Российский исламский университет. Но и здесь возникают свои проблемы: во-первых, возрастает нагрузка на студентов, поскольку им необходимо овладеть двумя специальностями (светской и богословской), а это неизбежно снизит качество подготовки специалиста по каждому из этих направлений; во-вторых, не решается проблема со статусом духовного образования, оно так и остается отторгаемым государственной образовательной системой.
Итак, любой из трех этих вариантов возможен, хотя первые два — предпочтительней. Но в том-то и дело, что реализация любого из них требует достаточно серьезной концентрации административных усилий и кадровых ресурсов, выстраивания единой координированной образовательной системы, а пока что каких-либо обнадеживающих подвижек в этом направлении не видно…
Можно предположить, что из читателей этой статьи найдутся и те, кто выскажет сомнения если не в необходимости, то в самой возможности реформ в системе высшего православного образования. Могут заметить, что нет кадров в области богословия, патрологии, византологии, греческого языка и т.д., а без них семинариям не дотянуть до уровня вуза. Но где же эти кадры взять, ответим мы, если толковые и способные выпускники семинарий не имеют легальной возможности продолжить образование в системе светского образования или поступить в аспирантуру. А ведь до революции многие выпускники академий поступали в университеты для продолжения образования или защищали там научные работы. Не секрет, что лучшие современные церковные историки (как по общей церковной истории, так и по российской), византологи, исследователи церковного права не из духовных академий вышли и, увы, не в духовных академиях работают. Более того, уже после возникновения нескольких десятков духовно-учебных заведений, после нескольких лет духовно-учебных реформ следует признать, что не в академиях и семинариях воспитываются сегодня новые молодые церковные историки, патрологи, археологи и византологи, а в светских вузах.
Не в академиях формируются новые направления в области церковно-научных исследований, а в светских университетах. Показатель тому — последние церковно-научные премии имени митрополита Макария, присужденные исключительно светским ученым. Да и в предыдущие годы только два собственно церковных ученых — архимандрит Макарий (Веретенников) и протоиерей Владислав Цыпин (причем, дважды) — удостаивались этой премии.
* * *
Очевидно, что не все согласятся с авторским видением религиозно-образовательных проблем в России. Далеко не все верующие (и в православной среде, и, тем более, в мусульманской) разделяют уверенность в необходимости содействия государства процессу реформ в сфере духовного образования. Как со стороны государственных структур, так и со стороны структур церковных существуют взаимные опасения, что государство претендует на контроль над закрытой системой религиозных учебных заведений, а конфессии через реализацию теологических программ “внедряются” в систему светского высшего образования. Существуют и взаимные претензии друг к другу: религиозные лидеры заявляют, что государство-де не рассматривает конфессии как часть гражданского общества, проводит политику изоляции религиозных общин; а государственные деятели и эксперты говорят об угрозах светскому характеру и стабильности государства.
Однако сегодня вызовы религиозной активности таковы, что их игнорирование способно взорвать изнутри любую государственность. Одними разговорами о политкорректности, веротерпимости и светскости ситуацию не изменить.
Можно, конечно, и дальше не замечать очевидных процессов политизации религиозных сообществ, попыток использования их некоторыми политическими элитами и международными экстремистскими сетями (особенно это актуально по отношению к российской исламской умме) в качестве каналов трансляции деструктивных идеологий. Или попытаться решить их с позиций силы.
Но тогда Россия очень скоро столкнется с ситуацией непрогнозируемости и неконтролируемости религиозных вызовов, с кумулятивным характером политизированной национально-религиозной активности. Может оказаться, что традиционные формы религиозности, воспроизводившиеся в отечественных духовно-учебных заведениях, не конкурентоспособны по отношению к импортируемым извне и нетрадиционным для России формам христианской и исламской религиозности. Может получиться так, что не обозначая приоритеты в своей образовательной политике, государство нанесет непоправимый ущерб не только традиционным российским конфессиям, но и самому себе. Таким образом, эта необъявленная война взаимного изоляционизма “светских” и “клерикальных” структур, ведущаяся все постсоветские годы, но сегодня, кажется, уже близящаяся к логическому концу, может привести не к миру в обществе, и даже не к победе одной из сил, а к такому противостоянию, которое способно завершиться победой третьих сил извне. А это, в конечном счете, противоречит интересам и государства, и российского общества, и Русской Православной Церкви, и традиционных конфессий России.
Сноски:
1 Гумеров Афанасий, священник. Три четверти века академического богословия. — Богословский Вестник. № 1, Вып.1, 1993. — С. 34-35.
Александр ЖУРАВСКИЙ — родился в Казани в 1970 году. Окончил Казанский авиационный институт им.Туполева и Православный Свято-Тихоновский богословский институт. Работал проректором Казанской духовной семинарии, в 2000 году защитил в Институте российской истории РАН диссертацию на степень кандидата исторических наук, в ПСТБИ — кандидата богословия. В настоящее время работает в Большой российской энциклопедии и в Церковно-научном центре “Православная энциклопедия”. Живет в Москве.