в русской периодике второго-третьего кварталов 2002 г
Опубликовано в журнале Континент, номер 114, 2002
О трудностях обретения исторической памяти в статье “Память и тоталитаризм: французские дебаты” пишет Ж.-Ш. Шурек (“Неприкосновенный запас”, № 2). Многих публицистов Франции удивляет, почему так памятны преступления фашистов, в то время как преступления коммунистов забыты почти полностью. Автор объясняет это и былой популярностью коммунистической идеи на Западе, и тем, что жертв коммунизма там как раз и не было. Геноцид по отношению к евреям приобрел парадигматическое значение и осознается как уникальное преступление фашизма благодаря энергии самих носителей памяти. Бывшие же коммунисты из бывших стран “народной демократии” превратились в частных предпринимателей и социал-демократов и получили признание на Западе. Но вопрос “отчета о прошлом”, по мнению автора, остается открытым. Ссылаясь на философа П. Рикера, Шурек пытается провести границу и найти правильную меру между “памятью-идентичностью” и “назидательной памятью”. Первая — “долг памяти” (по Рикеру) — связана с самоопределением и чревата предвзятым самоутверждением. Вторая — “работа памяти”, и если такая работа сделана однажды, не следует поддерживать в себе память о травме. Шурек полагает, что создание институтов типа Международного трибунала представляет неоспоримую угрозу для будущих диктаторов, но мало эффективно для прошлых. К тому же разрыв между поколениями судимых и судящих обнаруживает анахроническую несообразность такого суда. Подобные процессы создают скорее друзей правосудия, чем судей.
К. Фрумкин пишет о новом движении в российской мысли — традиционализме (“Традиционалисты: портрет на фоне текста”, “Дружба народов”, №6). Автор возводит русский традиционализм к Рене Генону (1886-1951) и считает, что это крайне эксцентричное и порою выходящее за пределы здравого смысла философское движение оживляет унылый пейзаж современной российской философии. Традиционализм — это беспощадная критика современного мира, но основана она не на “гуманистических” и “прогрессивных” ценностях, а на некоей “интегральной традиции”, которая представляет собой эзотерическое сакральное знание принципов всех вещей. Частным проявлением этого знания были основные религии и мистические учения прошлого. По учению традиционалистов, мир есть манифестация Абсолюта. Манифестации создают иерархическую лестницу реальностей. На нижних ступенях этой лестницы находятся реальности материальные (т.е. данные в ощущениях). Так же трактуется и история. Если мир есть результат последовательного выведения из Абсолюта все менее божественных реальностей, то и человеческая история — процесс той же самой деградации. Мир циклично развивается в сторону упадка, теряя свое сходство с первоначалом. Когда достигается максимум деградации, происходит мгновенная реинтеграция, возвращение отторженной реальности в лоно Первоначала. Итак, мир деградирует, однако общество бессильно этому противостоять. Только индивидуум, благодаря прозрению или инициации, может подняться до понимания божественных принципов и вывести свое сознание из-под действия законов деградации. Автор довольно подробно описывает умственную деятельность наиболее значительных фигур рассматриваемого движения: А.Дугина, Гейдара Джемаля, В.Штепу, С.Корнева, К.Крылова, всех скопом классифицируя как “новых славянофилов” и “русских фашистов”.
Кто бы подумал, что политологии придется оправдывать свое существование!
В статье О. Митрошенкова “Мир политического: проблемы научного постижения” (“Личность.Культура.Общество”, т. 4, вып.1-2) указывается, что диапазон ответов на вопрос о пользе политической науки чрезвычайно широк: от абсолютной универсальности до абсолютной никчемности. Автор считает, что истина лежит между этими крайностями. Политология дает не универсальную отмычку или всеобъемлющую схему, а методологию применения конкретных знаний в политической практике. Наиболее продуктивным принципом этой дисциплины автор считает отношение к политике как к процессу. Рассматривая политику в контексте причинно-следственных связей, процессуальное мышление способно как минимум дать внятные объяснения, а как максимум — понять саму сущность, политики.
По-прежнему обсуждаются несовершенства демократии. Она, как считает А.Керимов, автор статьи “Изъяны демократии и возможные пути их преодоления” (“Право и политика”, № 4), вопреки обыденному представлению, не есть власть народа или власть большинства. Демократия — это лишь технология обретения и осуществления власти. Осуществляется она меньшинством, но при помощи большинства. Во всех без исключения демократических странах власть принадлежит меньшинству. Такое положение вещей обусловлено объективно, ибо олигархическое устройство в различных формах имманентно присуще всем социумам и всем социальным организациям. Драматизм ситуации заключается в том, что народ может поддержать самых чудовищных и бесчеловечных властителей. Да и сама демократическая выборность часто оказывает на государственных мужей негативное воздействие, превращая их в рабов толпы, в заложников ее непостоянных предпочтений и настроений. Другой недостаток демократии автор связывает с тем, что она вмешивается в те сферы, где это не представляется необходимым ни с точки зрения здравого смысла, ни с точки зрения общего блага (религиозные и национальные конфликты, научные споры и т.п.). Демократия не уважает интеллектуальное и нравственное превосходство и, доведенная до абсурда, стремится навязать произвольно трактуемую волю большинства и обеспечить преобладание примитивных запросов толпы. По мнению автора, усовершенствовать демократию можно путем внедрения элементов аристократической формы власти. Для этого необходимо, чтобы в государственном управлении участвовали наиболее достойные представители нации. Отбор и назначение лучших автор готов доверить президенту, а также “истинной интеллигенции” — полагая, видимо, что существует такая каста.
По мнению А. Нестеренко, автора статьи “Демократия: проблема субъекта” (“Общественные науки и современность”, № 4), народовластие определенного субъекта не имеет. Народ — всего лишь абстрактная теоретическая конструкция. Любая концепция демократии при ее реальном воплощении вынуждена прибегать к фикции и подменять идею власти всего народа (не достижимую в принципе) практикой власти большинства. Тоталитарная версия демократии предполагает власть большинства, организованного по одному признаку (классовому, национальному, партийному), и вполне допускает бесконтрольное насилие и над меньшинством, и над отдельными гражданами, входящими в состав большинства. Самостоятельная роль гражданина в политической системе исключается. Либеральная версия демократии — власть большинства свободных граждан, самостоятельных субъектов политической системы. Осуществление государственной власти предполагает поиск компромисса, консенсуса, причем большинство не может ограничить в правах меньшинство больше, чем себя. Эта “лучшая из худших альтернатив”, по мнению автора, ближе к идеальному пониманию демократии как формы правления всего народа.
Глазами биолога смотрит на политический мир автор статьи “Таков наш безначальный мир… Биологические модели человеческих обществ” В. Хлебович (“Звезда”, № 5). Он считает, что из всех систем существования материи самой сложной и разнообразной оказывается не социальная, а биологическая. Причина этого в том, что человеческие общества и биологические виды развиваются по общим принципам, но биологические виды эволюционируют в миллионы раз дольше, чем человеческие сообщества. Многоклеточный организм — точная модель закрытого общества, где каждой особи-клетке предопределено производить по способностям, а потреблять по потребностям, где интересы целого диктуют функцию индивида (клетки), где нарушение регламента репрессируется. Тоталитаризм для коммунистического общества так же неизбежен, как неумолимый закон органики для живого организма. Капитализм и свободный рынок представлены другой биологической моделью — биоценозом, когда много видов растений, существующих в одном ареале, борются за существование. Единственное отличие биологического и социального — в том, что человеческое общество само определяет для себя один из двух путей развития (организм или биоценоз). Грядущий глобализм автор рассматривает как многоклеточный организм и не сомневается в образовании мощного централизованного идеологического и административного аппарата (центральная нервная система) и аппарата репрессивного (неизбежный аналог иммунитета).
Изложенное есть своего рода биологический фатализм или биологическое предопределение. Только здесь человек бессилен не перед могуществом Бога, а перед законами природы.
В контексте проблем международной политики обсуждаются события 11 сентября 2001 года (А. Салмин “На Манхэттене завершилась эпоха “Манхэттенского проекта”? (11 сентября 2001 года в контексте дискуссии о столкновении цивилизаций)” — “Полития”, №1). 11 сентября закончилось великое противостояние США — СССР, которое по исторической инерции имитировала постсоветская Россия. Появился общий противник, и это сплотило прежних недругов (неизвестно, надолго ли). Создавшаяся ситуация неизбежно должна сказаться на внешней политике России. Вряд ли она вступит в коалицию с США, но приглашение на роль жандарма получить может. Отказываться, принимая во внимание чеченский терроризм, не следует; однако наша дипломатия должна выговорить себе мир и свободу действий. Российские войска не должны “сдаваться в аренду”, а самой России не следует демонстративно отворачиваться от прежних союзников. И, наконец, нельзя забывать, что терроризм это не синоним ислама. Трактовать же борьбу с терроризмом как знамение войны цивилизаций автор считает непродуктивным.
О борьбе с терроризмом после 11 сентября 2001 года в статье “Заметки о четвертой мировой” размышляет М. Эпштейн (“Звезда”, № 5). В среде американских интеллектуалов автор отмечает возникновение симметричного исламскому демократического фундаментализма. Демократические фундаменталисты во всем винят свою страну и опасаются свертывания гражданских свобод на волне патриотизма. Правда, в отличие от исламских, они не готовы жертвовать жизнью. Но, ставя правительство собственной страны на одну доску с убийцами, тем самым приносят американскую демократию в жертву собственным идеалам демократии. Автор напоминает о большевистской позиции пораженчества в Первой мировой войне: пусть лучше Россия будет разгромлена, чем останется царской и отсталой.
По мнению автора, судьба цивилизации трагична. Зерно своего разрушения (террор) она носит в самой себе. Современная цивилизация боится сама себя, потому, что любые ее достижения могут быть использованы для ее разрушения. Мера ее совершенства есть мера ее хрупкости. Единственным гарантом всеобщей безопасности могла бы стать добрая воля всех людей, но это недостижимо, пока остается свободной воля, способная ко злу. Торжество гуманизма возможно только в отсутствии самих гуманоидов.
По мере легализации свобод политика как род деятельности потеряла черты достоинства и благородства, считает Л. Ферри, автор статьи “Философ и политическое” (“Неприкосновенный запас”, № 2). С приходом либерализма она даже лишилась своей магии. Возвращение политике этих качеств способно разрешить парадокс взаимоотношений гражданского общества и государства. Решить эту задачу призваны интеллектуалы. Автор предлагает и собственную версию решения, разворачивая ее в утопический проект “Политики любви”. Он предлагает интерпретацию известного принципа Макиавелли и считает, что власть должна утверждаться на неких “демократических страстях”. Вот тут-то и может произойти оволшебствление политики. Политика устанавливает связь между целями государства и мотивами, побудительными для народа, частные проблемы становятся проблемами национального масштаба и попадают в ведение государства. Священное воплощается в человеческое. С воцарением либерализма государство растет и хорошеет. Частное в гражданском обществе становится коллективным как никогда прежде. Парадокс разрешен, и гражданское общество сыто, и государство цело, а главное, сбывается чаяние автора — политика обретает магические качества.
В сфере общих вопросов гуманитарного знания, обсуждаемых в журналах полугодия, обращают на себя внимание, в частности, вопросы философии истории.
В своей статье “О новой философии истории” М.Кукарцева и Е.Коломоец (“Личность. Культура, Общество”, т.4, вып. 1-2) определяют философию истории как критику истории, как осознание смысла истории — то есть в конечном итоге как само историческое знание. Способов осознания может быть множество, и один из них называется новой философией истории. Существует несколько модификаций этого названия. Наиболее приемлемым авторам кажется словосочетание “новая интеллектуальная история”. От старой она отличается взглядом и на природу исторического текста, и на историческую реальность, и на самые отношения между этим текстом и этой реальностью. По мнению адептов новой истории, исследователь должен полностью исчезнуть из текста, а текст — быть своего рода откровением прошлого, которое чудесно появилось ниоткуда без вмешательства историков. Подобный подход выдает влияние философии деконструктивизма, которая считает, что чтение и понимание исторического текста предполагает множественность интерпретаций, так что найти единственно правильную невозможно.
Новая философия истории стремится разрушить традицию исторического познания, а также выйти за пределы классической философской традиции, как бы разомкнуть сферы ее разумности и порядка. Авторы статьи указывают на желание новых историков изобразить мир очень похоже, но при этом глубоко иначе, чем это делали старые историки. Если новые победят, апробированная веками интеллектуальная традиция будет разрушена, пошатнется представление об истории как инвариантной структуре. А это повлечет за собой изменение культурных ориентиров и даже стиля мышления. По-видимому, это означало бы расставание со старой доброй сказкой.
Академической элите как социальной группе посвящает несколько статей “Новое литературное обозрение”.
О немецкой интеллектуальной элите, объединенной определенным комплексом идей и чувств, даже способами аргументации и языком, повествует книга американского социолога Ф. Рингера, избранные главы из которой под заголовком “Закат немецких мандаринов” опубликованы в № 53 “НЛО”. Автор представляет эвристическую модель — идеальный тип интеллектуала. Европейские “мандарины” (по ассоциации с образованными чиновниками Китая) — это социальная и культурная элита, занявшая высокое положение благодаря своему образованию, а не унаследованным титулам или богатству. Согласно гипотезе автора, главенствующего положения в обществе такие люди достигают только при определенных условиях. Их время кончается, когда, по мере индустриализации и урбанизации, предприниматели и промышленный пролетариат начинают оспаривать лидерство культурной элиты, а интересы общества все больше концентрируются в сфере практического и утилитарного. Некоторые из интеллектуалов-мандаринов ради осязаемых благ отказываются от воспитания духа. Удел же остальных — ужасаться новому, упрощенному, пустому и материалистическому веку.
А.Куондам, автор статьи “Академии в итальянской литературной жизни ХVI-ХVII вв.” (“НЛО”, № 54), указывает, что академия как институциональная модель и особая форма интеллектуального объединения родилась в Италии. Именно здесь глубинные основы ее структуры оформились и проявились во всем разнообразии своих типов и разновидностей. Академия — это особый микромир, республика словесности, царство универсальной культуры, опирающейся на ренессансный гуманизм и классическую древность. Это место диалога, место обмена позитивными ценностями, место сублимации и вытеснения “низких” телесных ценностей. Преодолевая силу сословных различий, академические идеалы одинаково действенны на всей национальной территории. Опознавательный знак всякой академии — ее имя собственное. Увы, со временем названия академий, как и сами эти учреждения, утратили прежнее значение и вступили на поле исключительно дисциплинарно-профессиональных занятий.
А. Виала в статье “Академия во французской литературной жизни ХVII века” (“НЛО”, №54) определяет Итальянскую академия лишь как сообщество образованных людей, имевшее целью прославлять государя. Французский исследователь утверждает, что по-настоящему серьезным делом была занята лишь Французская академия.
Статья из архивов российского исследователя А. Шебунина (1887-1940) “Основание Академии наук” (“НЛО”, № 54) дает емкий обзор истории академических институтов в Европе Нового времени. Марксистский подход, объясняющий всякое общественное явление экономическими причинами, вынудил автора поставить развитие научных институтов в зависимость от степени развития капитализма. Однако это не помешало внятности изложения фактов. Стоит ли говорить, что здесь в числе прочего тоже идет речь об Итальянской и Французской академиях. И о Российской, разумеется.
Судьбам книг и библиотек посвящена подборка статей в журнале “Интеллектуальный форум”.
М.Бэттлс в статье “Сожженная библиотека” (“ИФ”, № 10) опровергает факт сожжения Александрийской библиотеки. Такая версия, по мнению Бэттлса, была сочинена в ХII веке историком-суннитом Ибн Аль-Кифти для того, чтобы оправдать развернувшуюся в городе торговлю книгами. В ту пору суннитский правитель Саладин стал распродавать библиотеку для покрытия расходов на войну с крестоносцами. Эта легенда исламского происхождения пришлась по вкусу западным ориенталистам, издавна сетующим на печальную судьбу европейского знания на варварском Востоке. Автор полагает, что на самом деле библиотека медленно распадалась, по мере того как изменялось отношение людей к содержащимся в ней книгам. Александрия, в эпоху раннего христианства представлявшая собой город с “вавилонским смешением языков” (коптский, арамейский, еврейский, латинский, греческий), постепенно опрощалась, и многие свитки становились для ее граждан чем-то вроде китайской грамоты. Кроме того свитки погибали от сырости, от чрезмерной сухости, их пожирали грызуны и насекомые, их воровали, портили и сжигали люди. Итак, книги Александрии пали жертвой всепожирающего времени.
Не застрахованы от уничтожения и современные библиотеки. Им угрожают разные виды варварства: от простых бомбежек до изощренных ликвидаций сверхсовременными средствами. В статье “Расправа над книгой” (“ИФ”, № 10) Р. Дарнтон обсуждает проблему сохранения газет в американских библиотеках. Злодеи-библиотекари ради сохранения газет подвергают их уничтожению. Именно так автор воспринимает микрофильмирование газет и уничтожение бумажных оригиналов. Политика микрофильмирования, замечет автор, привела к утрате миллионов книг и газет. И это при том, что микрофильмы не способны воспроизвести самый дух издания, а портятся значительно быстрее бумаги. Чтобы остановить энтузиазм нынешних и будущих ликвидаторов, автор предлагает ряд мер, предполагающих сохранение без уничтожения.
Микрофильмирование кажется детской шалостью по сравнению с угрозой всеобщей компьютеризации. Многие вообще опасаются изгнания книги из современной культуры. Печали консерваторов утоляет Д. Эпштейн (“Оцифрованное будущее” — “ИФ”, № 10). Конечно, замечает авторитетный издатель, тем, кто привык к традиционному литературному рынку компьютеризация может показаться такой же опасной, какой клерикалам ХV в. казалась поголовная грамотность. Но что же плохого в том, что за несколько минут будут изготавливаться недорогие одиночные книги — неотличимые от типографских? В том, что освободившиеся от ненужных функций издательства будут выплачивать авторам более высокие гонорары? В том, что Интернет создаст многоязычный каталог и будет способствовать более тесному общению продавца и покупателя? Итак, утверждает Эпштейн, с возникновением электронной книги прошлое не отменяется, просто актуализируются некоторые ранее не реализованные возможности.
Коллизии политики и культуры не умаляют внимания журналов к вечной проблеме рода человеческого — проблеме пола.
В мировой пейзаж после битв сексуальной революции с ужасом вглядывается В. Кутырев, автор статьи “Сумерки любви” (“Москва”, №6). Пол утратил свою сущностную природную роль. Репродуктивная функция вытесняется рекреационно-гедонистической эксплуатацией сексуальной энергии. Новая сексуальность (автор использует термин “парасексуальность”) формирует особый тип сознания. Это сознание безответственного индивидуума, не связывающего свою судьбу с судьбой человеческого рода. Получают признание гомосексуализм, транссексуализм, садомазохизм, аутоэротизм и виртуальный секс. Любовь как духовное состояние становится анахронизмом. Устарело даже само слово “пол”, сплошь и рядом его заменяет “гендер”, а гендерная идеология утверждает, что сущность человека может искусственно конструироваться. Автор указывает, что половое деление знаменует собой границу между высшей и низшей формами жизни и современное общество должно поставить перед наукой социально-гуманитарные фильтры. Следует принять мораторий на любые опыты про бесполовому размножению человека. Человечеству необходима экология пола.
Совсем другого мнения о бесполовом размножении А.Сирис (“Философия противодействия исследованиям по клонированию” — “Философские исследования”, №2). Правда, вопреки названию статьи, автор не столько занят анализом и критикой философии противодействия (которая сводится к тезису — что противоестественно, то неразумно), сколько философией оправдания исследований по клонированию. Так как фундаментальной наукой, в частности генетикой, занимается ничтожное количество людей, а судит о ней невежественное большинство, автор полагает, что демократические способы решения подобных проблем неприемлемы и противоречат здравому смыслу. А просвещенное меньшинство, и автор в том числе, считает, что запрещать исследования в этой области нельзя. Вполне вероятно, что открыв биологический механизм записи духовной информации на генном уровне, мы добьемся духовного бессмертия живущих и телесного возвращения к бессмертной духовной жизни уже умерших. Обрести бессмертие или нет — проблема частная, а в цивилизованном обществе права человека — святыня. Кстати, если истина принадлежит Богу, то зачем противиться бессмертию человека, открывающему дорогу к вечному познанию этой истины. В таком квазибогословском ключе автор заканчивает свою апологию клонированию.
С мерками постмодернистского дискурса к половому вопросу подходит И.Осиновская, автор статьи “Эрос в свете иронического” (“Философские исследования”, №2). Материалом рассуждений здесь служат тексты, где ирония и эрос соотносятся умами весьма почтенными (Платон, Шлегель, Кьеркегор, Т. Манн, и др.). Авторы, связавшие эрос и иронию, никакой ответственности за это не несут, им нет нужды обосновывать свои гипотезы. Но уже одно то, что они обращаются к определенным понятиям (ирония и эрос) для исследовательницы означает, что они пишут некий единый текст. И все тут!
Тело, презираемое в прошлых философиях, в нынешней оказывается единственно подлинной реальностью, не способной лгать ни в пользу, ни в ущерб человеку. Телесность превращается в центральный сюжет постклассического философствования. То и дело в философских работах упоминаются “кровообращение в культуре”, “осязание мысли”, “метафизика раны”, “семантика плевка”. Последнему находим пример в эссе М. Лейрисса “Слюнки текут” (“Иностранная литература”, № 6). По словам французского мыслителя, плевок близок к эротическим проявлениям, ибо подобен любовному истечению; он сексуален, словно половой акт на виду у всех. Оттого плевок — худшее из кощунств. Им изо дня в день оскверняется божественность наших уст. Чего стоит речь, коль происходит из того же органа! Наконец, плевок символизирует бесформенность, не поддающуюся никаким определениям. И это признак человека, который мнит себя значительным существом, тогда как в самом деле он ничто, хилое, безволосое животное и сам является бредовым плевком демиурга. Но вернемся к последствиям сексуальных катаклизмов ХХ в.
Э. Викторов, автор статьи “Феминизм и сексуальная революция” (“Философские исследования”, № 2), рассматривает сексуальную революцию как программу-минимум феминистского движения в общей канве идеолого-эротического развития человеческого рода. Феминистки восстают против культа фаллоса — символа мужского шовинизма и неограниченной власти над женской природой. Эротическое угнетение возбуждает в них желание духовной свободы. Наиболее популярна сейчас идеология гуманистического феминизма. В ее основе метафизика единства, призванная преодолеть распад на противоположности всего явленного. Будущее эротической жизнедеятельности за материнским первоначалом, которое покончит с враждой и ненавистью. Низшие формы мужской энергии (огонь — ян) уравновесятся утешительной женской (вода — инь) и это принесет в мир гармонию. Через царство секса — в мир Духа. И путеводную роль в этом великом переселении играет феминистская теология.
В. Суковатая (“Феминистская теология и гендерные исследования в религии: перспективы новой духовности” — “Общественные науки и современность”, № 4) отмечает, что в современной западной феминистской теологии общепризнаны четыре направления. Ревизионистский феминизм предполагает либеральную критику богослужения, где язык и ритуал строго ориентированы на приоритет мужчины. Это направление требует гендерного равенства. Реформистский феминизм тяготеет к выявлению антипатриархальных идеалов в основаниях традиционных религий. Требуется лишь изъять тексты, подтверждающие гендерное неравенство; включить в церковную службу ритуалы, свидетельствующие о женском духовном опыте, и ввести женщин в церковную иерархию. Революционный феминизм выдвигает идею построения новой женской спиритуальности в пределах существующих традиций и разрабатывает собственную концепцию бесполого Бога. Реджектионистский (отвергающий) феминизм — самое радикальное направление. Его приверженицы считают, что ни одна из существующих религий не позволяет женщине выразить свое истинное “я”. Поэтому необходимо создать альтернативные формы веры и обряды, основанные на потребностях женского духовного развития.
Вероятно, достоинства женщины способна обосновать не только теология, но и физическая антропология. Ее общие итоги за прошедший век в статье “Физическая антропология на рубеже ХХ-ХХI вв.” подводит А. Зубов (“Этнографическое обозрение”, № 3). Данные этой науки, говорит автор, свидетельствуют о том, что Дарвин прав и человек действительно произошел от высокоразвитой обезьяны. Случилось это более 140 тысяч лет назад в Африке ( в начале ХХ века считалось, что возраст человечества всего 40 тысяч лет), а в Европу Homo Sapiens проник лишь через 100 тысяч лет после возникновения. В ХХ веке научно обосновано полное биологическое равенство и генетическое единство человеческих рас. Собран богатый материал по генетике, биохимии и физиологии человека, что проясняет шансы индивидуального развития и торможение процессов старения организма. Все это вместе взятое дает автору право считать антропологию наукой, достигшей к концу ХХ века триумфа, хотя равенства полов ею пока не доказано, и вести свое происхождение от Адама многим кажется значительно почетней, чем от обезьяны.
Не остались без внимания и некоторые культурологические открытия. Homo sapiens — обязательно еще и “Человек пирующий”. Именно так называется статья Н. Хренова (“Традиционная культура”, №2), где утверждается, что застолье — значимый акт не только в архаических и традиционных, но и в современных культурах. Автор раскрывает архетипический смысл застолья. Одна из важнейших его функций — объединяющая. Любая форма социальности начинается с застолья. Оно стирает различия между индивидами и классами, создает почти религиозное чувство братства.. Игровая атмосфера праздничных трапез предохраняет от возможных вспышек жестокости и кровопролития. Процесс поглощения пищи в компании может рассматриваться и как сакральный акт. Не обходится без понятий “жертвоприношение” и “архетип на уровне коллективного бессознательного”, последний актуализируется, когда пьют за здоровье. Словом, застолье — это как раз тот случай, когда человек возвращает себе ощущение полноты бытия, свойственное древним.
Ключевые моменты русского застольного обряда анализирует И. Морозов (“Структура и семантика традиционного застолья: обычаи, верования, магия, связанные с его началом и завершением” — “Традиционная культура”, №2). От того, кто за трапезой ест первым, зависит благополучие семьи, урожай, плодородие скота. Важное значение имеет церемония приглашения гостей за стол, их рассаживание и потчевание, порядок чествования, важна также начинающая и завершающая молитва или песня. Последний кусок и последний глоток следует доедать и допивать, чтобы не “оставлять бесам”. В общем виде глубинный смысл традиционного застолья — это общение с духами-покровителями, задабривание их. Гости выступают тут в качестве обрядовых заместителей этих духов.
В традиционной культуре, давно утраченной нами и напоминающей о себе в отдельных мифах и обрядах, с помощью пищи осуществлялось магическое воздействие на жизненные процессы, пишет в статье “Магические функции еды” М.Валенцова (“Традиционная культура”, №2). Понимание того, что все в мире взаимосвязано и взаимообусловлено, приводило к осознанию важности каждого элемента еды — и того, что едят, и того, когда и с кем. Для носителей традиционной культуры мед, например, обеспечивал сладость жизни и любовь ближних. Кислые и квашенные продукты, сами не подвергаясь порче, обладали магической способностью оберегать и лечить. Существовала и обратная связь: к ним не должна была прикасаться “нечистая женщина”, их следовало защищать от вредоносных влияний, сглаза и порчи. Поэтому после захода солнца не давали взаймы уксус, соль, хлебную закваску, кислую капусту. Дополнительные магические свойства еде можно было придать ритуальным действом — например, кражей. Повышение ритуального статуса еды происходило в сакральное время. Автор сожалеет, что магический характер еды полностью исчез из современной культуры, и это открыло дорогу всяческим недомоганиям и болезням.
Обзор подготовил Александр Денискин.