Первый-второй кварталы 2002 г
Опубликовано в журнале Континент, номер 113, 2002
Постмодернизм как устоявшийся бренд современности не теряет своей разрушительной силы. Скептики добрались до святая святых: подорвана вера в абсолютную незыблемость теории относительности. Об этом в статье “Немецкие ученые утверждают: теория относительности Эйнштейна лжива!” ( “Знание — сила”, № 1) пишет А. Голяндин. Автор анализирует книгу Г.Галецки и П.Марквардта “Реквием по частной теории относительности: прощай, относительность”. Ученые собрали все возражения против теории Эйнштейна. В первую очередь несостоятельными объявлены фундаментальный принцип постоянства скорости света и так называемые преобразования Лоренца. И то и другое существует только в теории, а экспериментально — вопреки утверждениям учебников — не только не доказано, но даже и опровергнуто.
Итак, с математической точки зрения теория относительности выстроена безупречно, но к реальной действительности она не имеет никакого отношения. Эйнштейн игнорировал факты, жонглируя абстрактными цифрами и математическими формулами. Формулы не соответствуют фактам — “тем хуже для фактов”.
Оправдать досадное несоответствие мыслимого и действительного в теории Эйнштейна могли бы соображения Р.Аронова и В.Шемякинского, высказанные в статье “Логико-гносеологические патологии и амбивалентность физического познания” (“Вопросы философии”, № 1). Когда математические понятия отождествляются с объективной действительностью, а логически выведенное — с реально существующим, возникают логико-гносеологические патологии. Крайний случай такой патологии — это логико-гносеологический аутизм, т.е. весьма распространенное в научном сообществе представление о самодостаточности научных теорий, их замкнутости и активном отстранении от внешнего мира. Наиболее остро эту ситуацию выявляют попытки понять и объяснить, что такое пространство и время. Классическая физика сводит материю к веществу, для нее пространство и время — физические реальности. Кант рассматривает их как априорные формы чувственности, свойственные не объекту, а субъекту познания. Современная физика видит пространство как геометрическую структуру, логически не зависимую от опыта; поэтому познание пространства осуществляет не экспериментально, а путем математических исчислений. Таким образом, хотя физика и изучает материальные процессы, пространство интерпретируется как абстрактное многообразие, доступное только математическому анализу. Современная физика невозможна без геометрии, а геометрическая интерпретация отнимает у пространства и времени всякую физическую предметность. Но даже не реализуясь, идеальная теория имеет право на существование потому, что является регулятивной идеей, определяющей стратегию познания.
Несоответствие теории и реальности не редкость. Н. Решер в статье “Озадачивающие явления” (“Вопросы философии”, № 1) попробовал дать этому утешительное объяснение. Термин “озадачивающие явления” употребляется, когда нам приходится сталкиваться с тем, что расходится с нашими знаниями о мире и, следовательно, ставит нас в тупик. Индивидуум или сообщество реагируют на озадачивающие явления разными способами. Это может быть игнорирование (отказ признать подлинность явления), принижение (признание несущественным и неважным), приспособление (отрицание чрезвычайности явления), примирение (признание реальности явления в надежде на объяснение его в будущем) и, наконец, мистифицирование (признание явления находящимся по ту сторону человеческого понимания).
В наши дни господствует, в сущности, разумная идея о том, что наблюдение неизбежно проникнуто теорией, т.е. наши описания наблюдаемого всегда сформулированы в терминах некоторых теоретических постулатов, впитанных нами с молоком матери. Озадачивающие же явления находятся за чертой преобладающего способа теоретизирования. Если разделить характеристику явления и объяснительную теорию, можно занять совершенно непредвзятую позицию и принять озадачивающее явление само по себе. Такое разрешение противоречия теории и реальности может быть целительно для умозрительной патологии.
Однако противоречивость заключена в самой природе нашего мышления. И. Ефимов, автор статьи “Краткое перемирие в вечной войне” (“Новый мир”, № 4), демонстрирует пример продуктивного разрешения и этого противоречия. Поводом для этого послужила книга А.Наймана об Исайе Берлине “Сэр”. Эта книга — плод бесед писателя местного значения со всемирно известным мыслителем, но Найман вовсе не склонен почтительно внимать собеседнику. Писатель и философ, по мысли автора статьи, в ходе диалога демонстрируют сочетание обоюдно противоречивых, но одинаково убедительных высказываний об одном и том же предмете — то есть антиномию. Автор статьи придал этому спору трагическое звучание и назвал его вечной войной, в которой Найман и Берлин вестники (соответственно) тезиса и антитезиса. Выглядит получившаяся антиномия так: тезис — причинность по законам природы недостаточна для объяснения всех явлений, существует свободная спонтанная причинность; антитезис — нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы.
Берлин (антитезис) в представленной книге явил собой живой пример того, что в умозрительной сфере можно отказаться от понятий добра и зла, можно не верить в Бога и оставаться при этом душевно богатым и глубоко порядочным человекам. Найман (тезис) показал, что можно все знать о победах естественных наук, о бескрайних злодействах мировой истории и все же верить в Бога и чудеса.
Несколько статей обозреваемого периода так или иначе затрагивают вопросы свободы.
В № 5(19) журнала “Неприкосновенный запас” опубликован материал “Почему я не консерватор”. Его автор Ф. Хайек, политический философ, творец современного либерализма, почитаемый одновременно неоконсерваторами и реформаторами, нобелевский лауреат. Климат в современной ему действительности (Хайек умер в 1992 г.) был таков, что ущемление свобод личности считалось политическим прогрессом. Защитникам свобод, либералам, приходилось становиться в оппозицию такому прогрессу, и они оказывались в одном лагере с консерваторами, противниками всякого прогресса. Хайек объясняет свою либеральную позицию, подчеркивая ее отличие от консервативной. Консерватизм, по его мнению, прежде всего характеризуется боязнью перемен и недоверием к новизне как таковой. Либерализм же зиждется на мужестве, уверенности в себе и готовности к переменам. Консерваторы не доверяют ни абстрактным теориям, ни спонтанно действующим факторам. Либералы в них верят, не зная, к каким это приведет результатам в каждом конкретном случае. Так, одной из важных составляющих либерального мировоззрения является тезис о саморегулирующихся силах рынка. В представлении же консерваторов, порядок — это результат постоянного внимания властей. Консерваторы не возражают против принуждения или произвола власти, пока это служит справедливости. Консервативная позиция основана на представлении, что в любом обществе есть люди более высокого разряда, носители унаследованных принципов и ценностей, и именно они должны иметь наибольший вес в обществе. Консерваторы надеются, что править будут мудрые и праведные, имеющие право навязывать свои ценности другим людям. Либералы, не отрицая роль культурной и интеллектуальной элиты, полагают, что она должна на деле доказать свою ценность и уметь сохранить свое положение, подчиняясь общим для всех правилам. Консерваторы вину за все ужасы нашей эпохи возлагают на демократию. Либералы же полагают, что демократия наименее дурная из всех форм правления. Консерваторы не произвели на свет никакой социальной концепции и за теорией всегда обращались к либералам. Либералы признают необходимость сосуществования разных систем ценностей. Главным злом либерал Хайек считает неограниченную власть правительства. Основополагающая проблема власти не в том, кто правит, а в том, что правительство вправе делать.
Обоснованность главного принципа либерализма — права на свободу — оспаривается в статье “На что мы имеем право?” ( “Неприкосновенный запас”, № 6(20)). Ее автор Р. Дворкин — современный американский мыслитель, специализирующийся в области философии права и моральной философии. Критика Дворкина исходит из традиционного определения свободы как отсутствия ограничений, накладываемых властью на возможность человека действовать в соответствии со своими желаниями. Такое всеобъемлющее понимание свободы как вседозволенности ставит под сомнение притязания права. Ведь именно право посредством Закона ставит пределы безграничной свободе одних, неизбежно нарушающих свободу и безопасность других, ибо закон всегда есть нарушение свободы. Автор хочет выяснить, возможно ли свободу, в ее обобщенном толковании, уместить в рамках права, т.е. имеем ли мы право на свободу вообще. Причем это правопритязание автор толкует так: “Если некто имеет право на что-то, то власть не должна отказывать ему в этом праве, даже если такой отказ отвечает интересам общества”. При таком толковании получается, что право на свободу вступает в противоречие с правом на равенство (другой фундаментальный принцип либерализма). Итак, автор не находит возможным обосновать право на нечто, обобщенно называемое свободой. Несостоятельна сама обобщенная идея свободы, и не существует обобщенного права на нее. Чтобы разрешить эту проблему, Дворкин требует в рассуждениях о праве на свободу конкретно обосновывать право на каждую конкретную свободу.
Мы живем в обществе, где уже почти ничего не запрещено, утверждает Д.Тарасов в статье “Эпоха обнаженного. Горький взгляд на современность” (“Полигнозис”, № 1). Автор находит веские основания назвать наше время эпохой обнаженного. Обнажение — это приоткрывание чего-то, в том числе запретного. Обнажение — это снятие запретов и нарушение табу. Обнажение — это размывание и уничтожение границ и одновременно попытка понимания другого, шаг к слиянию, соитию с ним, превращению в единое целое. Обнажение — это вовне, это возврат к своим истокам, к началу, к самому моменту появления. Обнажение несет в себе парадоксальные смыслы. Чем занимаются люди в эпоху обнаженного? Они играют. Играют в литературу, в музыку, в политику, наконец, в войну. Настоящие политики не те, кого мы видим ежедневно не телеэкранах или в газетах в ролях президентов, госсекретарей или депутатов парламента, а их имиджмейкеры, создающие преподносимые нам образы. Современных общественно-политических деятелей автор уподобляет персонажам Кафки — настолько они ненастоящи, театральны и даже абсурдны. Место, где они существуют — не повседневная реальность, а, пользуясь выражением Борхеса, деформированные время, пространство и образы. Частица “пост” в названии современности (постмодернизм) грозит превратится в “анти”. Угрожающе звучит высказывание теоретика постмодернизма Ж.Бодрийяра: “Главные основные права — право на несчастный случай, право на преступление, право на ошибку, право на зло … в гораздо большей степени, чем право на счастье, делают вас человеком”.
Итак, продвижение по пути гуманизации мира и реализации прав человека приводит к уничтожению границ на всех уровнях человеческой деятельности и в конце концов дает “право на зло”. Гипотетически вероятна ситуация, когда терроризм получит оправдание у правозащитных организаций. Автор с сожалением констатирует, что “запретного плода” в наших пределах нет. Оно и верно: мы не в раю.
Разговор о человеческой свободе достойно завершают размышления на тему смертной казни. Как обстоят дела с радикальным ограничением свобод при общем поветрии либерализма, сообщает А.Мезяев в статье “Смертная казнь в современном мире. Смертная казнь в государствах Азии и Америки” (“Право и политика”, № 1). Из 34 государств обоих американских континентов 18 отменили смертную казнь de jure, 2 — de facto и 14 стран (в основном небольшие государства Карибского бассейна) сохранили ее. США — фактически единственное крупное государство Америки, которое не только сохранило смертную казнь в законодательстве, но и самым активным образом применяет ее (37 штатов). Федеральное законодательство США предусматривает более шестидесяти составов преступлений, караемых смертной казнью, включая преступления несовершеннолетних.
Из 42 государств Азии смертную казнь отменили лишь Камбоджа и Непал. Среди применяющих смертную казнь особое место занимают мусульманские страны, правовая система которых базируется на исламском праве (шариат). Они находятся в постоянной и жесткой оппозиции по вопросу об отмене смертной казни в международном праве. В общем, в настоящее время большинство государств мира смертной казни не применяют. Из 195 стран мира (на декабрь 2000 г.) 108 отменили ее (88 de jure, 20 de facto). Продолжают применять смертную казнь 87 государств.
Впечатляет открытие В.Самохваловой, автора статьи “Информационные войны: культура против человека” (“Полигнозис”, № 1). Автор утверждает, что в результате бурного и неконтролируемого научно-технического развития сложилась ситуация, в которой оказалось возможным использовать средства культуры как инструмент разложения общества и хаотизации сознания. Иными словами, человек изобрел информационные войны. Тактика такой войны — продуманная и организованная серия ударов по общественному сознанию, средство поражения — информация. Современное информационное оружие — это оперирование системами представлений о мире и человеке, о характере цивилизации и путях ее развития, о главных системообразующих и человечески значимых ценностях. Информационные технологии влияют на общественные настроения, направляют их в нужное русло, меняя расстановку сил, векторы движения общественной энергии. Информационная война — всегда война программ, не только в узком специальном смысле, но и в широком общекультурном. В арсенал используемых приемов входят и простая ложь, и специально подготовленная дезинформация; это могут быть сложно организованные приемы в виде дозированной информации или систем хитроумно структурированных мифов и блефов.
Цель современной информационной войны — так называемое объединение, т.е. глобализация, включающая в себя пропаганду американского образа жизни, массовой культуры, либерально-демократической модели государства как мирового стандарта и экспорт идеологии открытого общества (Поппер — Сорес). Информационная война — в сущности, та же война, и вести ее честно значит проиграть. Итак, открытие автора: главная цель информационной войны — глобализация, оружие — обман.
В поисках спасения от мрачных дум иные не прочь все обратить в шутку. Остроумие вообще замечательное свойство человека, и о нем серьезно, без тени юмора пишет Т. Иванова (“Остроумие и креативность” — “Вопросы психологии”, № 1). Остроумие описывается как свойство психики. Остроумие может быть комическим (с целью вызвать смех) и некомическим (с целью найти нестандартные решения и испытать интеллектуальное удовлетворение). Некомическое остроумие и научное мышление имеют много общего. Однако научное мышление потенциально комично, так как призвано разрушать привычные контексты и находить новые связи между процессами и явлениями. Удачная шутка (острота) может быть названа разновидностью творческого продукта, а смех, оценивающий качество такого продукта, — признаком творчества. Приемы комического и некомического остроумия одинаковы и могут быть использованы в научном творчестве. Приемы остроумия автор классифицирует, исходя из сложности применения. Первая группа доступна всем: нарочитая нелепость, повторение, преувеличение (преуменьшение). Вторая группа включает в себя сложные приемы: многозначное истолкование (синектика), противоречие, контраст (брейнсторминг), доведение до абсурда, искусство словообразования. Автором установлена достоверная связь между остроумием и таким творческим показателем, как оригинальность. В узком смысле слова оригинальность и есть остроумие, а последнее есть разновидность творческого мышления. Вполне реальна разработка теста для проверки остроумия. Отрадно, что автор полагает, будто остроумию можно научиться, хотя и не оспаривает, что это все-таки врожденная способность.
ХV Международному эстетическому конгрессу, проходившему в Японии в августе 2001 г., посвящена статья К.Долгова “Диалог Востока и Запада: эстетика в ХХI веке” (“Полигнозис”, ,№ 1). Конгресс подвел итоги эстетической мысли ХХ века и обнаружил возрастающую роль прекрасного в современном мире. Конгресс показал, что восточные ученые гораздо лучше знают западную эстетику, чем западные восточную. В западной урбанизированной культуре искусство окончательно заменило природу. “Подражание природе” означает здесь воссоздание утраченного, потому на Западе и господствует принцип гомоцентризма: человек стремится подчинить себе природу и стать ее господином. На Востоке город не исключает природу. Здесь “подражание природе” означает мудрость, позволяющую человеку вернуться к первозданности, гармонически раствориться в бесконечной Вселенной. Эстетика Востока “натуроцентрична” и требует уединения, молчания, ухода из мира человеческой культуры. Корейская эстетика озабочена восстановлением своей подлинной традиции, в которой символом национальной идентичности является белый цвет. Его метафорический смысл выражает эстетику “недуализма”, нирванического “ничто” и “пустоты”. Традиционная китайская эстетика представляет собой нечто, лежащее между понятиями объективности и субъективности. Это как бы слияние чувства и ландшафта. Мир — живое существо. Человек становится самим собой, отождествляя себя с окружающим миром.
Современное экологическое направление — эстетика окружающей среды — отголосок традиционной эстетики. Здесь Восток и Запад объединяются, признавая необходимость гармонии с природой. Роднит их и культивация изящества духа. Но на конгрессе речь шла не только о духе. Специальная секция была посвящена также проблеме тела, которое рассматривалось как источник эстетического начала, как своеобразный язык искусства и генератор различных форм и смыслов. Несколько заседаний было посвящено и эстетике безобразного, страшного и отвратительного, но должного внимания этой теме не уделили. Зато категория красоты обсуждалась в самых разнообразных аспектах, и все согласились с тем, что Гегель был прав, говоря, что “нельзя быть духовно развитым, не обладая эстетическим чувством”, а ХХI век обязательно выработает и воплотит в жизнь трансчеловеческий потенциал красоты.
Обзор подготовил Александр Денискин