Опубликовано в журнале Континент, номер 112, 2002
Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ— родился в 1938 году в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И.Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И.М.Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, книги «Вожди в законе» (1996); выступает как публицист в периодических изданиях. Живет в Москве.
Неудержимый зуд воспоминаний склоняет порой людей солидных и уравновешенных на поступки странные и для высокого начальства невразумительные. Зимой 1922 года известный московский врач Гетье, человек умный и осмотрительный, вдруг взялся за перо и накатал несколько страниц своих личных впечатлений о почившем три года назад председателе ВЦИК Я.М.Свердлове. И ведь должен был понимать, что пишет не в собственный стол даже, а в секретный партийный сейф, но какое-то внутреннее побуждение подталкивало его руку, пока он не выговорился до конца. Так один античный цирюльник сумел успокоиться, лишь когда выкопал в речном песке ямку, чтобы прошептать в нее: «У царя Мидаса ослиные уши…».
Человек, потерявший лицо
Жизненный путь Федора Александровича Гетье был выверен и размечен верстовыми столбами благонадежности и преуспеяния, наверное, еще до его рождения в 1863 году. Младший сын штатного врача высшего оклада Московской полиции, статского советника, награжденного за отлично усердную службу и особые труды по должности многими орденами и завидной пенсией, он унаследовал способность тянуть врачебную лямку исправно и добропорядочно, а вместе с тем незаметно, ничем не выделяясь среди коллег. Он и жил по трафарету, исстари заведенному среди имперских чиновников, и несложные обязанности верноподданного исполнял точно и в положенный срок, словно по графику движения пассажирских поездов.
В 17 лет он вышел из 4-й Московской гимназии с серебряной медалью и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. За отличные успехи по завершении курса наук в 21 год был утвержден в степени кандидата, что давало право без дополнительных экзаменов получить свидетельство на звание учителя гимназии. Не чувствуя влечения к преподаванию, он избрал другое поприще и был вновь зачислен студентом, только уже медицинского факультета того же университета. Через четыре года прилежных занятий он удостоился диплома лекаря, а после надлежащих испытаний в феврале 1889 года — звания уездного врача.1
Почти два года способный выпускник Московского университета протрубил в качестве экстерна при Староекатерининской больнице для чернорабочих, не имея никакого вознаграждения за беспокойные дни и бессонные ночи.2 Когда его надежды на оплачиваемую работу слегка пожухли, растревоженный родитель дважды дипломированного лекаря разворошил накопленные за три десятка лет знакомства и добрался-таки до самого сенатора В.К. Плеве — бывшего директора Департамента полиции, вознесенного на пост товарища (то есть заместителя) министра внутренних дел.3 Своим отношением от 3 октября 1890 года благодетель Плеве уведомил московского губернатора, что заведующий нервным отделением Староекатерининской больницы (он же соучредитель общества невропатологов и психиатров Москвы) В.К. Рот от службы отстранен, а вместо означенного доктора на должность сверхштатного ординатора терапевтического отделения с окладом 450 рублей в год определен лекарь Ф.А. Гетье.4
Столь бесцеремонное вмешательство влиятельной петербургской особы в кадровые вопросы обыкновенной московской больницы возбудило, конечно, всякие толки и пересуды, огорчительные для неопытного протеже сенатора Плеве. Нельзя не отметить, однако, и позитивное значение случившегося, ибо это оказался тот удивительный казус, когда привычная беспардонность важного правительственного чиновника пошла на пользу медицине. Ведь если бы векторы приложения сил старшего Гетье и могущественного Плеве не совпали по направлению, доктор Рот мог бы навсегда остаться в Староекатерининской больнице, тогда как после увольнения он целиком сосредоточился на преподавательской деятельности в Московском университете, через пять лет возглавил кафедру нервных болезней, воспитал немало достойных учеников и прославился клиническими исследованиями, либеральными взглядами и причастностью к кадетской партии.
Не в пример неуемному доктору Роту, лекарь Гетье освободительным движением не интересовался и политическими проблемами гнушался, пожалуй, чуть нарочито, но протекцией власть имущих отнюдь не пренебрегал. Почитая его ставленником самого Плеве — государственного секретаря Российской империи (1894-1899), а затем шефа отдельного корпуса жандармов и министра внутренних дел (1902-1904), — егозливое московское начальство обихаживало заурядного городского врача несколько неумеренно, быстро продвигая его по службе и повышая в чинах.
Весной 1904 года надворный советник Гетье (давно уже награжденный серебряной медалью в память коронации императора Николая II для ношения в петлице на Андреевской ленте и орденом Святого Станислава 3-й степени) заступил на должность главного врача Басманной больницы с годовым жалованьем три тысячи рублей.5 Через три месяца Плеве погиб, разорванный в клочья бомбой эсера Е.С. Созонова, и карьера Гетье сразу застыла на одном месте, точно в нее добавили желатина. Ни последующих чинов, ни внушительной прибавки к жалованью ему с тех пор не полагалось, но заниматься частной практикой не возбранялось.
Хоть диагнозы и лечебные рекомендации Гетье неизменно оставались в рамках сугубо шаблонных и в основном гигиенических, московские обыватели ценили его приветливость, отзывчивость и степенность. Особенно симпатизировали ему люди среднего достатка: среди них этот лекарь слыл знатоком российских и, особенно, европейских курортов, чему способствовали его неоднократные командировки за казенный счет для ознакомления с устройством санаторных заведений.6
Многих пленяло и придуманное главным врачом Басманной больницы своеобразное деление коллег на три категории: подобных ему истинных любителей своей профессии; просто добросовестных, но забывающих своих пациентов за стенами стационара, и ученых, высевающих в медицине семена крамолы. Критику досточтимых традиций и заповедных инструкций лекарь Гетье не одобрял и в звездные дали науки не всматривался. Не гнался он и за общественной карьерой, опасаясь, быть может, душевного оскудения, почти неизбежного при быстром социальном возвышении. Тем не менее, Московская городская управа привлекла к осуществлению крупного медицинского проекта именно его.
Согласно духовному завещанию коммерции советника Козьмы Терентьевича Солдатёнкова, следовало возвести новую бесплатную больницу для всех бедных жителей Москвы без различия званий, сословий и религий. В мае 1903 года душеприказчики покойного, исполняя его завещательные распоряжения, предложили городскому управлению 1 миллион 200 тысяч рублей, а 23 декабря 1910 года московское градоначальство с помпой отмечало открытие Солдатёнковской больницы, построенной без лишний суеты и встречных обязательств на пустыре Ходынского поля.7 На торжественном приеме после осмотра корпусов для заразных больных городской голова Н.И. Гучков провозгласил вечную память незабвенному Солдатёнкову и поднял бокал шампанского за процветание нового стационара, а Гетье, назначенный главным врачом этого образцового по тем временам лечебного заведения еще 15 апреля того же 1910 года, — за преуспеяние московского общественного управления.8 Подающий надежды лекарь так и не достиг уровня доктора московской клинической школы, зато приобрел лицо искусного администратора, обладающего довольно редким дарованием — умением не мешать работать своим подчиненным.
Престиж главного врача (и, соответственно, его стационара) особенно возрос в самом начале Первой мировой войны, когда 7 августа 1914 года в 4 часа пополудни Солдатёнковскую больницу посетил Николай II в сопровождении императрицы и четырех дочерей. Государь удостоил раненых милостивыми расспросами. Государыня раздала пострадавшим воинам серебряные образки. Августейшая семья осмотрела перевязочную, операционную и рентгеновский кабинет, после чего соизволила сфотографироваться с больничным персоналом, который Гетье и его помощник В.Н. Розанов выстроили перед хирургическим корпусом, как на плацу, за два часа до прибытия монарха.9
В агрессивном безумии 1918 года относительно мирный, несмотря на военное положение, уклад Солдатёнковской больницы разбился вдребезги. Часть сотрудников поддержала призыв Пироговского общества (самого авторитетного врачебного объединения) к бойкоту советских учреждений и стачке медицинского персонала, другая часть продолжала трудиться по-прежнему, а кое-кто поспешил «просигнализировать» компетентным органам о сложившейся ситуации.10 Главный врач остудил расколотый коллектив сухим заявлением о безусловной недопустимости медицинской забастовки, тем самым продемонстрировав новой власти свою лояльность, хотя ни малейшего расположения к большевикам он не испытывал и Ленина рассматривал как человека совершенно беспринципного. Ведущий хирург больницы Розанов, пользовавший Ленина в конце августа — сентябре 1918 года, пытался переломить мнение Гетье о вожде, но его уговоры главный врач встречал с едва заметной иронией.11
Отношение Гетье к большевикам резко поменялось глубокой осенью того же 1918 года. О том, как это произошло, он ни разу не обмолвился в своих скупых воспоминаниях, хотя именно тогда арестовали (то ли по доносу, то ли просто «в порядке красного террора» как заложника) его старшего брата — преподавателя Московского Высшего технического училища. Не исключено, что в архивах карательной службы сохранились те или иные бумаги, способные прояснить этот инцидент, но за неимением таких документов приходится довольствоваться запиской наркома просвещения А.В. Луначарского, адресованной заместителю председателя ВЧК Я.Х. Петерсу 10 декабря 1918 года. Ходатайствуя об «окончательном и благоприятном разрешении» сразу нескольких дел, нарком просвещения акцентировал внимание чекиста «на категорическом обещании товарища Дзержинского освободить профессора Гетье».12
Поскольку Ф.Э. Дзержинский имел обыкновение лично допрашивать тех заключенных, на освобождении которых настаивал кто-нибудь из ответственных товарищей, надо полагать, что председатель ВЧК и старший брат Гетье свели знакомство в одном из лубянских кабинетов. Как протекала их беседа не столь существенно, — важнее ее результат, ибо в тот день шеф карательного ведомства приобрел в свое распоряжение и преподавателя Высшего технического училища и его младшего брата, главного врача Солдатёнковской больницы.
Вскоре Гетье, никогда не помышлявший ни о защите диссертации, ни о научной работе, ни о преподавательской деятельности и тем не менее произведенный в ранг профессора (так же, впрочем, как и его старший брат), поступил на службу в специальное подразделение, охраняющее здоровье партийного руководства и получившее название Лечебно-санитарного управления Кремля. С того времени он неоднократно бывал на Лубянке, выступая в роли лечащего врача Дзержинского и его присных.13 Благонамеренность главного врача никто и никогда не подвергал сомнению; благосклонность вождей распространялась и на его больницу: ей предоставили фактически статус приближенной к кремлевскому двору, зачем-то переименовав только в Боткинскую, хотя С.П. Боткин был основателем не Московской, а Петербургской клинической школы.
Популярность новоявленного профессора среди большевиков росла с необъяснимой стремительностью. Пусть его рекомендации сводились, как правило, к предложению сократить рабочий день или отдохнуть один-два месяца на даче, в санатории или на германском курорте, круг жаждущих его консультаций расширялся непрерывно, пока не захватил Ленина и Троцкого с их домочадцами. После этого осторожные советы Гетье приобрели, по сути, характер самобытных директив, утверждаемых на заседаниях Политбюро под условным названием «О необходимости правильного лечения» того или иного вождя.
Много лет спустя старые большевики с особым негодованием приписывали Сталину полную изоляцию Ленина в последние месяцы его существования, когда повторные инсульты довели вождя мирового пролетариата до состояния, определяемого емким французским понятием ramolli. Однако в основе душераздирающего предания о мучительном одиночестве Ленина, всеми заброшенного и пребывающего чуть ли не под домашним арестом в подмосковной резиденции, лежала вовсе не сталинская интрига, а всего лишь письменная рекомендация Гетье, первоначально исполненная летом 1921 года.
Согласно устной инструкции своего лечащего врача, 8 июля 1921 года Ленин попросил у Оргбюро ЦК РКП(б) внеочередной отпуск на месяц, оговорив для себя возможность посещать заседания Политбюро, Совнаркома и Совета труда и обороны два-три раза в неделю.14 Соратники всполошились и накатали собственные резолюции на заявлении повелителя. Нисколько не возражая против его отпуска, В.М. Молотов предложил ограничить активность вождя присутствием только на заседаниях Политбюро. Трепетная забота Н.И. Бухарина о ленинском здравии выглядела более радикальной: «Необходимо во что бы то ни стало сократить его работу в течение месяца до минимума, привлекая т[оварища] Ленина только в случае исключительной важности и только обязательно с формального согласия секретариата ЦК».
Через месяц, когда выяснилось, что физические и умственные способности вождя еще не восстановились в желаемой степени, Молотов посчитал целесообразным «обязать товарища Ленина продолжить отпуск» на тот срок и на тех условиях, какие назначит профессор Гетье. Не тратя времени попусту, 10 августа Гетье уведомил ЦК РКП(б), что обнаружил у Ленина сильное переутомление наряду с расширением сердца, а посему признал необходимым:
«1) освободить его от всякой обязательной работы в течение не менее 1 месяца, причем срок этот может быть продлен в зависимости от результатов лечения,
2) прекратить телефонные переговоры, за исключением случаев самых не-отложных,
3) прекратить посещение всякого рода заседаний».15
Уже к 1920 году беспартийный советский профессор заслужил настолько прочное доверие вождей, что его назначили главой закрытого санатория в Химках. Здесь он принимал вельможных пациентов «с истрепанной нервной системой», лечил Троцкого от загадочной лихорадки и вспоминал прошлое.
Хозяйственные трудности номенклатурного санатория и бытовые неурядицы его начальника очень скоро получили статус государственных проблем, обсуждаемых то в частной переписке Ленина и Троцкого, то непосредственно на заседаниях Политбюро.16 Уникальным даже для того шалого времени оказалось решение Политбюро от 15 июня 1922 года, обязывающее секретаря Президиума ВЦИК А.С. Енукидзе письменно изложить, «что сделано во исполнение постановления Политбюро по улучшению положения Гетье». Поговорив с женой профессора, секретарь Президиума ВЦИК выяснил, что Гетье нуждается в одежде и обуви, нижнем и постельном белье, летнем пальто и енотовой шубе и множестве других вещей. Поскольку древний обычай жаловать шубу с барского плеча или кальсоны с чресел вождя из моды вышел, Гетье отломили четыре миллиарда рублей (с учетом инфляции и рыночных цен), о чем дисциплинированный Енукидзе без промедления известил руководство страны.17
В 1926 году профессору, снискавшему титул «друга дома» Троцкого, разрешили вернуться в свою больницу на Ходынском поле; там он еще восемь лет заведовал терапевтическим отделением в корпусе, который назвали позднее его именем. После высылки Троцкого из Москвы в 1928 году Гетье вручили довольно редкую по тем временам награду — орден Трудового Красного Знамени и присвоили полуофициальное звание «крупнейшего специалиста по внутренним болезням».18 Теперь, когда его прежний облик главного врача все больше расплывался и угасал в памяти бывших коллег и пациентов, а его новое обличье «профессора-орденоносца» непрестанно ретушировали по прихоти высоких инстанций, о его натуральном лице оставалось лишь строить догадки.
Разноликий большевик
Природная сдержанность всегда предохраняла Гетье от опрометчивых поступков, и медицинское обслуживание вождей не пробудило в нем влечения к неоправданному риску. Но что-то все-таки принудило его набросать вчерне и аккуратно перебелить свой очерк о Свердлове. Может быть, он просто исполнял негласный заказ некой влиятельной персоны (например, того же Ленина), а может быть, счел своей обязанностью оставить для потомков воспоминания о странном пациенте, известном народу лишь по декретам ВЦИК и единичным газетным фотографиям. Так или иначе, но однажды он чуть расслабился и взамен стандартный записи в скорбном листе принялся составлять корреспонденцию в будущее.
«Мое знакомство с большевиками началось с Я.М. Свердлова. В феврале 1919 года ко мне обратился по телефону брат Я.М. — Вениамин Михайлович Свердлов с просьбой не отказать навестить его брата, присовокупив, что ему рекомендовал обратиться ко мне В.А. Обух.
[Тут Гетье немного подвела память. Встревоженные родственники вызвали к заболевшему Свердлову врача вовсе не в феврале, а 10 марта.19 Рекомендация Обуха — старого большевика, вхожего в кремлевские покои, и начальника всей московской медицины — свидетельствовала о полном доверии вождей к главному врачу Солдатёнковской больницы.]
Не могу не сознаться, что это приглашение было мне приятно: меня очень интересовало посмотреть поближе такого крупного большевика, как Я.М. Свердлов, о котором я раньше кое-что слышал. В назначенный час автомобиль подвез меня к кавалерскому корпусу в Кремле, где жил Я.М. Меня встретила довольно сухо жена Я.М., немолодая и некрасивая женщина, и привела к мужу.
[В 18 лет Свердлов женился на 24-летней курсистке Е.Ф. Шмидт, высланной в Нижний Новгород за участие в студенческих волнениях. После рождения дочери она отошла от революционного движения и всю жизнь проработала учительницей.20
В 1905 году Свердлов сблизился с купеческой дочерью К.Т. Новгородцевой; она была старше него на девять лет. Поскольку предыдущий брак не был расторгнут, их отношения оставались официально не оформленными; из-за этого, вероятно, в советские годы Новгородцеву величали другом, соратником и лишь в последнюю очередь женой Свердлова. Его новая спутница состояла в партии с 1904 года, дважды побывала в заключении, с 1913 года обитала в Тобольской губернии под надзором полиции, а с 1915 — вместе с мужем в Туруханском крае.21 В марте 1918 года Свердлов, ставший секретарем ЦК РКП(б), назначил Новгородцеву своим первым заместителем, внедрив, таким образом, в деятельность партийного руководства методы семейного подряда. Объединенные общим делом, супруги уважали друг друга, согласно прописи Н.Г. Чернышевского, но в качестве образцово-показательной четы среди персонажей советской мифологии не фигурировали.]
Он был в постели. Среднего роста, худощавый брюнет с матово-бледным лицом, короткими, слегка вьющимися волосами, маленькой бородкой и усами, выпуклыми близорукими глазами и крупными губами он произвел на меня в первую минуту впечатление самого обыкновенного человека. Но чем больше я всматривался в его лицо и особенно в глаза, тем больше убеждался, что имею дело с необыкновенной личностью.
Серьезное, вернее строгое выражение лица и холодный, как бы застывший взгляд производили тяжелое впечатление; думалось, что этот человек должен был много пережить, перестрадать, что этими страданиями он закалил свой характер, но в то же время и ожесточил свое сердце.
До моего первого визита к Свердлову я слышал о нем, что он стоит во главе ВЧК и отличается жестокостью и неумолимостью. И когда я вглядывался в него, я поверил этим слухам. Такой человек, каким представлялся мне Свердлов, не стал бы искать жалости или сострадания у других, но и сам не тронулся бы чужими страданиями. И если бы ему пришлось идти на расстрел или на виселицу, он, я убежден в этом, пошел бы на смерть, высоко подняв голову, ни одной чертой лица не обнаруживая ни страха перед смертью, ни жажды жизни. Но так же твердо, не моргнув глазом, он мог бы подписать смертный приговор и, если бы понадобилось, сам бы привел его в исполнение.
[Леденящая выдержка Свердлова, достигающая степени каменной невозмутимости в экстремальных ситуациях, летом 1917 года способствовала его перемещению из разряда провинциальных функционеров в категорию главных вождей.22 Через две недели после октябрьского переворота ЦК партии и большевистская фракция ВЦИК по настоянию Ленина выбрали его председателем ВЦИК, сняв с этого поста Л.Б. Каменева, который забылся настолько, что подписал соглашение о включении в правящую коалицию представителей ряда других социалистических партий.
Вождю мирового пролетариата импонировало прежде всего отсутствие у Свердлова собственных идей или, точнее, сугубо утилитарный характер его мышления. Человек без лица, он педантично впитывал речения других вождей, а затем авторитетно транслировал усвоенные догмы своим густым басом, перекрывающим гул множества голосов. Как говорил Луначарский, «у него были ортодоксальные идеи на все; он был только отражением общей воли и общих директив; лично он их никогда не давал, он только их передавал». Его публичные выступления представляли собой поэтому «настоящую передовицу официальной газеты», где не было ничего лишнего — «никакой сентиментальности и никакой игры ума».23
Новый председатель ВЦИК, с августа 1917 года возглавлявший еще и Секре-тариат ЦК партии, оказался оптимальным начальником отдела кадров военно-полицейского государства. Ошеломленные его невероятной памятью, соратники всерьез полагали, будто он держал в голове всю партийную картотеку, отражавшую заслуги и промахи, достоинства и недостатки каждого большевика.
Уже в начале 1918 года выяснилось, что Свердлов не просто владел «биографическим словарем коммунистов», но и весьма активно его использовал, рекомендуя или назначая нужных людей на конкретные должности. Особое внимание уделял он личному составу ВЧК, направляя туда лучших, по его мнению, большевиков. Не случайно его черное облачение, «блестящее, как полированный лабрадор» (кожаные сапоги, штаны, куртка и фуражка), немедленно заимствовали чекисты и комиссары.24 Чтобы произвести начальника ВЦИК в шефа ВЧК, населению достаточно было хоть раз увидеть его на митинге в униформе цвета могильного камня. Единство его униформы и внутреннего содержания советские подданные уловили, еще не зная азов марксистской диалектики.]
Больные, как дети, очень отзывчивы на ласку, они ищут участие в своих страданиях у окружающих и, если врач проявляет сердечное отношение к больному, последний быстро привязывается к врачу. Обычно я быстро схожусь со своими пациентами и, чем тяжелее больной, тем скорее это происходит: невольно хочется не только облегчить его физические страдания, но и подбодрить, обласкать его, чтобы он чувствовал, что к нему не относятся безучастно, а сочувствуют ему и стремятся его вылечить.
Свердлов был очень тяжело болен испанкой. В течение 10 (?) дней я навещал его ежедневно, иногда по 2 раза в день, и все же наши отношения остались, как в первый визит: ни одного слова участия или ободрения не слетело с моих губ, я как-то невольно съеживался под его строгим, тяжелым взором, дальше стереотипных вопросов о состоянии здоровья и таких же стереотипных ответов у нас не шло; он относится ко мне очень корректно, подчинялся всевозможным распоряжениям и исполнял все назначения, но я чувствовал вполне определенно, что для него я остаюсь все время чуждым, посторонним человеком, специалистом, ремесленником; я был уверен, что если бы он выздоровел, у него не осталось бы ко мне того вполне понятного чувства признательности, которое испытывает обычно к врачу всякий тяжелый больной.
Такое отношение ко мне больного я встретил впервые за всю мою многолетнюю практику, оно было и непонятно, и неприятно мне, и мне захотелось выяснить его причину, ознакомиться ближе с биографией Я.М. Вот что узнал я при разговоре с близкими ему людьми, частью из литературных данных. Я.М. Свердлов учился в нижегородской гимназии и, еще будучи гимназистом, печатал тайком в типографии отца прокламации. Вышел из гимназии из 5-го класса и поступил фармацевтом в аптеку, 17-летним юношей он впервые подвергается аресту за участие в политической демонстрации, и затем вплоть до октябрьского переворота, т.е. в течение 17-и лет идут тюрьмы, ссылки, побеги и опять тюрьмы, причем на свободе Я.М. бывал лишь очень непродолжительное время.
Таким образом, за все время своей короткой сознательной жизни с 15-летнего возраста он провел на воле всего лишь 3-4 года, а 16-17 лучших лет томился по тюрьмам и в ссылках. Вот, по-видимому, разгадка той сухости, пожалуй, даже более — жесткости характера Свердлова, его недоверия к людям и озлобленности.
[Окончив кое-как 4 класса нижегородской гимназии, будущий председатель ВЦИК напрочь утратил интерес к учебе и взялся за «настоящее» самообразование, включавшее в себя чтение романа «Овод», газеты «Искра» и нелегальных брошюр. Исключенный из гимназии, он обзавелся револьвером и преисполнился отвращением к существующим порядкам и чужой собственности. Когда же он, украв у соседа голубей, не продал их, как поступили бы другие, а посадил на своем чердаке, чтобы «позлить ротозея», сверстники признали в этом низкорослом, но крепком и ловком подростке бесспорного вожака.25 Окончательно упрочила его авторитет нестандартная манера публичного «воспитания воли»: однажды после случайной травмы ноги, чтобы не стонать от боли в месте ушиба, он начал прижигать себе папиросой руку.26
Бурная подпольная деятельность, 14 арестов и тюремное воспитание превратили своевольного недоросля в профессионального врага общества. Пристрастие к авантюрам и зычный бас (при полном отсутствии слуха) способствовали его выдвижению на первые роли в провинциальных революционных группировках. Неизбежное при таком жизненном пути ожесточение отнюдь не лишало его гибкости и способности приноровиться к любым обстоятельствам; часть ссыльных в Туруханском крае питала к нему нескрываемую ненависть и даже обвиняла его в провокаторстве, поскольку «он умел подладиться к начальству и пользовался особыми привилегиями».27 Определенные признаки эмоционального оскудения проявились у него еще в молодости; поэтому, в частности, проверять явочные квартиры он посылал по вечерам беременную жену, отработавшую весь день на книжном складе.28
Рано вступив в конфликт с законом, он привык менять маски, скрывающие его подлинные намерения, и задолго до революции стал фактически личностью асоциальной и примечательной, главным образом, своей нравственной тупостью — качеством, абсолютно исключающим как чувства сострадания или жалости, так и потребность в регулярном созидательном труде. Но среди большевиков Свердлов котировался довольно высоко как «классический тип среднего партийного работника», обладающего и минимальными теоретическими знаниями, и всеми необходимыми практическими навыками и способностями.29]
Это был партийный человек до мозга костей: всех людей он делил только на 2 группы — своих, т.е. большевиков, и чужих — небольшевиков. В партии его любили и высоко ценили. Что любили, я заключаю по большому числу лиц, постоянно находившихся в его квартире, а частью даже дневавших и ночевавших там, чтобы знать, как идет болезнь.
Ценили его за его непреклонную волю и строгое исполнение партийных принципов. Одно лицо, очень близко стоявшее к нему, передало мне факт, характеризующий его решительный характер. В 1918 году, когда коммунистическое правительство находилось еще в Петербурге и немцы угрожали занять его, у правительства было мало войск для защиты города; среди высших чинов правительства произошло замешательство и многие, в том числе Ленин и Троцкий, высказались за переезд правительства в Москву. Свердлов доказывал недопустимость такого шага, говорил, что это равносильно сдаче Петербурга, но его голос был в меньшинстве.
На одном ночном заседании вопрос был почти решен и утром должны были обсуждаться уже детали переезда. По окончании ночного заседания Свердлов отправился на наиболее крупные фабрики, велел дать тревожный свисток, собрал рабочих, воодушевил их речью и заручился их готовностью защищать город. На утреннем заседании неожиданно для всех он заявил, что не допустит выезда правительства из Петербурга и что, если не будет немедленно издан манифест о решении правительства оставаться в Петербурге и защищать его, то через час Ленин, Троцкий и другие наиболее видные коммунисты будут арестованы рабочими как изменники. Угроза Свердлова и решение рабочих защищать Петербург повлияли на правительство — оно решило остаться.
[Странная легенда о сопротивлении председателя ВЦИК чуть ли не всему советскому правительству поднялась, как обычно, на дрожжах причудливой трактовки подлинных событий. Тревожные заводские гудки действительно разбудили жителей Петрограда в ночь с 24 на 25 февраля 1918 года, но распоряжение о неурочном подъеме отдал не Свердлов, а управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич.
Незаодлго до полуночи 24 февраля в Совнаркоме узнали, что небольшой немецкий отряд без боя захватил Псков, а основные силы германской армии готовятся будто бы к наступлению на Петроград. Взволнованный Бонч-Бруевич поспешил на ночное заседание Петроградского Совета, где предложил устроить общегородскую побудку, чтобы незамедлительно начать запись добровольцев в Красную Армию.30 Впоследствии какой-то мифоман трансформировал ночное смятение Бонч-Бруевича в утреннюю непреклонность Свердлова.
Вечером 26 февраля, несмотря на возражения Зиновьева и Луначарского (а вовсе не Свердлова), Совнарком признал целесообразным срочное перемещение столицы в Москву.31 Для пресечения вредных слухов о бегстве вождей центральная пресса 1 марта напечатала сообщение ВЦИК о твердом намерении советского правительства остаться в Петрограде и организовать «самую энергичную оборону» города.32 С понедельника 4 марта (на следующей день после заключения Брестского мира) большевики приступили к эвакуации в Москву правительственных учреждений и казначейства.33
В первой декаде марта Свердлов выделялся лишь своей активностью: 3 марта он примчался в Москву, чтобы погромить «левых коммунистов», протестовавших против Брестских соглашений; 6 марта вернулся в Петроград, чтобы поддержать Ленина в словопрениях на VII съезде партии; 10 марта специальным поездом ВЦИК прибыл в Москву, чтобы обосноваться в ней навсегда. Вечером 11 марта специальный эшелон Совнаркома доставил в новую столицу Ленина. И только Троцкий задержался в Петрограде до 13 марта, «чтобы смягчить впечатление от разжалованья столицы».34]
В семейной жизни Я.М., по-видимому, был счастлив: жена, старше его лет на 5, на 7, очень любила его, сам же он боготворил своих маленьких детей, купал их сам, укладывал спать и возился с ними в свободные минуты. Отец, брат и две сестры относились к нему с любовью и очень большим уважением. Это заслуживает внимания, потому что все они не принадлежали к партии коммунистов и так или иначе потерпели от революции. Так, например, отец, мелкий типограф, лишился типографии, составлявшей все его имущество; сестра, бывшая замужем за богатым коммерсантом в Харькове или Екатеринославе, потеряла в зависимости от революций все состояние; брат, бывший директором вагоностроительного завода в Америке, тоже не имел здесь, в Москве, ничего за душой. Казалось, что у семьи должно было существовать по отношению к нему, как видному члену партии, виновной в их разорении, известное чувство обиды, если не неприязни, но я этого абсолютно не мог подметить и видел их искреннее горе, когда он умер.
Для меня Я.М. представлял бы совершенно цельный тип, если бы не некоторые мелочи его обстановки жизни, которые меня сильно смущали. Я не говорю о хорошей квартире, которую он занимал, и об обстановке — это была обычная казенная обстановка кавалерского корпуса в Кремле; меня смущали питание его и его семьи и прислуга, услугами которой они пользовались. В настоящее время, когда многое из коммунистической программы уж не имеет места в жизни, когда мы видим целый ряд компромиссов, я, конечно, не обратил бы внимание на эти мелочи, но мое знакомство с Свердловым относится к началу 1919 года, когда, во-первых, население Москвы сильно голодало и на улице часто встречались опухшие от голода лица, а во-вторых, в декретах проводились еще чрезвычайно строгие коммунистические принципы и шла борьба с буржуазными привычками.
[Романтическая вуаль суровой героики исправно скрывала от последующих поколений окаменевшее лицо голода и разрухи в период военного коммунизма, но правящий слой знал, как расплачивались их подданные за светлое будущее вождей. Особенно тяжелая ситуация сложилась в «колыбели трех революций»: в разгаре лета 1918 года петроградский комиссариат продовольствия выдавал по карточкам ответственным работникам (лица I категории) до 1/2 фунта хлеба в день, а интеллигенции (лица IV категории) — не более 1/8 фунта хлеба, порой заменяя его селедкой. В городские больницы все чаще поступали «больные- от голода» — преимущественно люди, падающие от истощения на улицах.35
На заседании ЦК РКП(б) 13 апреля 1919 года петроградский диктатор Зиновьев проинформировал самых ответственных товарищей о катастрофическом положении рабочих в бывшей столице: их реальная заработная плата упала на 30 %, а смертность от голода в больницах составила 33 %.36 Надо сказать, что констатация бедствий петроградского пролетариата на здоровье самого Зиновьева не отразилась. Получив на кормление всю Северную Коммуну, он, худой и почти стройный в эмиграции, за несколько месяцев своего воеводства после Брестского мира разъелся так, что городские обыватели наградили его прозвищем «ромовая баба».]
Бывая у Свердлова в разное время дня, я мог констатировать, что семья его питалась не только хорошо, но лучше, чем в мирное время питался обыватель среднего достатка: к утреннему чаю подавался белый хлеб, масло, икра, сыр или ветчина, а вечером я видел на столе яблоки, груши и виноград. Обед был сытный с обильным количеством редкого в то время мяса.
Для личных услуг у Свердловых было три лица: бывший дворцовый лакей, кстати сказать, производивший курьезное впечатление своей серой курткой и светлыми пуговицами с орлами среди коммунистических косовороток и кожаных курток, затем какая-то женщина — горничная или кухарка — и бонна при детях.
Этот обильный стол и прислуга как-то не вязались со всей остальной фигурой Свердлова, и это меня сбивало с толку, я никак не мог себе объяснить, как мог Свердлов допускать то и другое в своей жизни, с чем он боролся в отношении других.
С тех пор прошло три года. За это время мне пришлось перевидать много коммунистов в их домашней обстановке и могу утверждать, что за исключением, может быть, 4-5 человек все они жили приблизительно так же, как и Свердлов, а между тем это все были идейные люди, много перенесшие раньше за свои убеждения.
Как же примирить это противоречие между теми идеями, которые они проповедовали, и их образом жизни? Я могу дать только одно объяснение. Из бесед с коммунистами я пришел к заключению, что у них существуют две совершенно различные мерки для людей: одна для ответственных советских работников, другая для всех прочих смертных. Первые не должны терпеть ни в чем нужды и должны быть так обставлены, чтобы могли посвящать все свои силы работе в партии, вторые должны воспитываться в духе строгого коммунизма со всеми его лишениями.
Я не разделяю такого взгляда, но если он действительно распространен среди коммунистов, а подтверждение этого мы видели в целом ряде декретов последних годов, дающих те или иные льготы и преимущества нужным государству людям, то ставить в вину Я.М. Свердлову его условия жизни не приходится и Свердлов мне рисуется одним из самых ярких, цельных типов большевиков».37
Маски фатальной болезни
Известие о внезапной смерти Свердлова, наступившей 16 марта 1919 года в 16 часов 55 минут, ошеломило соратников, ибо до этого рокового дня председатель ВЦИК отличался несокрушимым, казалось бы, здоровьем. В начале октября 1918 года он перенес, как будто, легкое простудное заболевание, но с тех пор спал не больше пяти часов в сутки, зимой щеголял в легком пальто и от предложения отдохнуть отмахивался со словами: «Пустое… Вы же знаете, что я не устаю и не болею…».38 В необычайной крепости его духа и тела никто не сомневался с тех пор, как в 1911 году он собрался бежать из Нарымского края в сентябре, когда сибирские реки уже покрывались салом. Вертлявая лодка перевернулась, и Свердлова, успевшего ухватиться за ее борт, пронесло в ледяной воде Оби около трех верст, но стоило местным рыбакам вытащить его на берег и отогреть у костра, как к нему вернулись привычная бодрость и отменное самочувствие.39
Вечером 16 марта тело покойного забальзамировали и перевезли в Колонный зал Дома Союзов, а члены ЦК РКП(б) обсудили неожиданно возникшие проблемы государственного управления и пришли к соглашению о необходимости радикально изменить («переорганизовать») деятельность ВЦИК.40 Утром 17 марта ЦК РКП(б) собрался вновь, дабы «вырешить способ увековечения» Свердлова и утвердить церемониалы намеченных на завтрашний день и похорон, и очередного партийного съезда. Без особых дебатов сподвижники постановили: назвать Театральную площадь именем Свердлова и украсить ее памятником почившему, ассигновав для этого один миллион рублей; отменить завтра все концерты, театральные и цирковые представления и даже митинги в честь Парижской коммуны; поручить Зиновьеву прочитать на съезде доклад по организационным вопросам, а Новгородцевой, вдове усопшего, подготовить и передать ему и Ленину соответствующие материалы.41
Пасмурным днем 18 марта председателя ВЦИК похоронили на Кремлевском погосте. Вожди разного ранга произнесли по этому поводу ритуальные бессодержательные речи. Ленин констатировал «практическую трезвость и практическую умелость» покойного, не высказав ни сожаления о его кончине, ни сочувствия вдове.42 Зато редактор газеты «Беднота» Л.С. Сосновский не забыл похвалить Новгородцеву: «Ей было некогда, она работала над подготовкой восьмого съезда партии, и только минутами, урывками, между делом она могла отдаться естественной скорби о том, кто был ей дорог как учитель, товарищ, друг и муж».43
Неубедительной получилась и демонстрация печали в прессе. Центральные газеты старались по обязанности горевать, но, отвлекаясь на врагов и контрреволюционеров, сбивались по привычке на брань. Военная же печать изыскала возможность для лаконичного сухого сообщения о «безвременной кончине» главы государства лишь на второй день после его захоронения.44
Через сутки после поминальных хлопот в Кремле прослышали о бедственном положении семьи покойного. Так, в частности, у его отца реквизировали почему-то мастерскую по изготовлению печатей, на устройство которой он израсходовал 60 тысяч рублей (откуда он взял эти деньги, вождей не заинтересовало). На специальном заседании ЦК РКП(б) 20 марта было решено в коллизии с отцом Свердлова разобраться в рабочем порядке, а семье помочь материально: из фондов ЦК и ВЦИК выделить единовременно пять тысяч рублей, а затем выдавать ежемесячно по две тысячи рублей на каждого ребенка до его совершеннолетия.45
Тем времени с мест стали поступать в правительство единичные однотипные отклики на смерть председателя ВЦИК: «Он умер, но его идеи живы»; «хоть старая гвардия редеет, мы их дело докончим»; «в ответ на преждевременную кончину лучшего сотрудника всемирной революции сомкнем свои ряды железными кольцами».46 Отдельные корреспонденты украшали свои напыщенные послания выражением сочувствия Ленину и Троцкому. Диссонансом звучало лишь донесение одного большевика, уведомлявшего редакцию газеты «Правда» о возмутительных пересудах московских обывателей. Не понимая, почему тело председателя ВЦИК предано земле без вскрытия, они подозревали, что его отравили. Тягостные сомнения одолевали и самого автора этого письма, из-за чего он обращался к редакции с вопросом: «А кто может поручиться за то, что врагами трудового народа не распространяются злоумышленно тифозные и другие микробы среди рабочего класса?».47
Скоропостижная смерть Свердлова в возрасте 33 лет не могла не возбудить множество недостоверных слухов и толкований. Их разноречивость усугублялась прежде всего в связи с погребением умершего без проведения патологоанатомического исследования.
Эмигранты считали, что он скончался не то от тифа, не то «от руки рабочего».48 Если для первой версии имелись хотя бы основания в виде небывалой эпидемии сыпного и возвратного тифов, опустошавших Москву в марте 1919 года, но не проникших за Кремлевские стены, то вторая гипотеза представляла собой лишь слегка просветленный временем домысел, бессильное стремление выдать желаемое за действительное. Впрочем, у легенды об убийстве Свердлова то ли на городском митинге, то ли на одном из московских заводов была все-таки своеобразная корневая система. Ровно год назад революционные моряки, возглавляемые наркомом по морским делам П.Е. Дыбенко, безуспешно покушались на жизнь председателя ВЦИК, что послужило причиной специального заседания коллегии ВЧК 21 марта 1918 года.49 Обиженный на чекистов Дыбенко обращался затем в инстанции, требуя привлечь Свердлова к суду «за превышение власти», но наркомат юстиции оставил это заявление без удовлетворения.50
Большевики с долголетним тюремным стажем предпочитали апокрифическую фабулу легочного туберкулеза, полагая, очевидно, неприличным для покойного, к тому же курившего давно, много и с удовольствием, не приобрести грудную болезнь после всех его арестов и ссылок. Отсутствие медицинского образования отнюдь не помешало бывшим сокамерникам председателя ВЦИК обнаружить у него «все признаки туберкулеза» аж в 1907 году, а через 12 лет восклицать: «Его стальную грудь давно подтачивал скрытый недуг».51
Несовершенство этой аргументации не смогло исправить и обращение к медицинской документации прошлого. В первой половине 1911 года некий полицейский врач отметил у арестованного Свердлова деформацию грудной клетки вследствие перенесенного в детстве рахита (так называемую куриную грудь). Сопоставив этот изъян с жалобами заключенного на кашель, кровохарканье и потливость по ночам, он высказался в пользу легочного туберкулеза (спустя много лет советские фтизиатры предложили для подобных ситуаций достаточно точную формулировку: «Маленькая чахотка — полезная находка»). По завершении врачебного осмотра Свердлов написал прошение о замене ссылки в Сибирь разрешением выехать за границу для лечения.52 Получив отказ, пламенный революционер напрочь забыл о кашле и кровохарканье, в том же году проплавал в замерзающей Оби около двух часов, даже не простудившись, и с тех пор не видел необходимости обращаться за медицинской помощью (как говорил незабвенный Чичиков, «зацепил, поволок, сорвалось, не спрашивай»).
Помимо традиционного для настоящего большевика туберкулеза, среди сподвижников покойного неплохо котировался еще один рутинный в те годы, хоть и совсем косноязычный, диагноз: застудился, дескать, Свердлов 7 марта в Орле и вскоре «сломался» из-за истощения и переутомления. Не сломался, а «сгорел на работе по строительству партии и государства», внес поправку И.В. Сталин. Да, сгорел, но от воспаления легких, уточнил бывший «левый коммунист», а затем несгибаемый сталинский клеврет Е.М. Ярославский.53
В пятницу 7 марта поезд председателя ВЦИК прибыл в Орел из Харькова к обеду. Чтобы потрафить начальнику державы, местные власти объявили в тот день праздник по случаю основания Коминтерна и собрали митинг в железнодорожных мастерских. Свердлов отрядил туда агитаторов, потом, не утерпев, забежал сам, пробасил короткую зажигательную речь и вернулся в свой вагон охрипшим.54 К вечеру 8 марта он приехал в Москву и, несмотря на недомогание, провел совещание Президиума ВЦИК и подписал «Положение об особых отрядах при ВЧК».55 С этого дня его уже не отпускала лихорадка с повышением температуры тела до 39-400С. И все-таки утром 9 марта он, как всегда, занимался делами в своем служебном кабинете, а вечером заседал то в Совнаркоме, то в Президиуме ВЦИК.56
В ночь на 10 марта Новгородцева проинформировала Ленина о болезни мужа, заодно переслав вождю, как припоминала она впоследствии, несколько документов, с которыми председатель ВЦИК хотел срочно ознакомить председателя Совнаркома. В действительности, как следовало из ее сопроводительной записки, речь шла лишь об одной важной бумаге, составленной Г.Д. Заксом — заведующим отделом ВЧК по борьбе с должностными преступлениями, то есть, по сути, начальником службы внутренней безопасности. Поскольку копии у Свердлова не осталось, она просила вождя возвратить письмо (скорее всего рапорт) Закса председателю ВЦИК.57 Неизвестно, какие сведения содержались в этом документе, не сохранившемся в личном фонде Свердлова, и как отреагировал на них вождь. Не исключено, что его внимание временно переключилось на другие проблемы, так как 10 марта в Петрограде умер от сыпного тифа муж его старшей сестры М.Т. Елизаров; 11 марта вождь отправился на похороны зятя и только утром 14 марта вновь очутился в Москве.58
Между тем к Свердлову пригласили Гетье, и больной начал выполнять какие-то врачебные рекомендации, не выпуская из рук тяжелый штурвал государственной власти. Он просматривал поступающие телеграммы, подписывал постановления ВЦИК, а 12 марта провел заседание Оргбюро, на котором решил мимоходом вопросы «перераспределения» сотрудников ВЧК.59 Самочувствие его, однако, не улучшалось, и 14 марта Пленум ЦК РКП(б) постановил: на период предстоящего съезда и болезни Свердлова «усилить» Бюро ЦК партии Г.Я. Сокольниковым и Е.Д. Стасовой.60
В субботу 15 марта Свердлов разговаривал по телефону с Лениным и даже обещал вождю скоро поправиться, потом присутствовал на заседании Президиума ВЦИК, а ночью, по словам секретаря ВЦИК В.А. Аванесова, участвовал в работе Совнаркома.61 Его по-прежнему трепала лихорадка, но уложить его в постель удалось лишь после того, как температура тела повысилась до 400С. Тем не менее воспалительный процесс в легких 15 марта как будто не определялся. Родственники и соратники, толпившиеся в квартире, надеялись на скорое выздоровление Свердлова, но утром 16 марта их поразило необычное возбуждение больного. Он непрестанного твердил что-то о наступающем съезде партии, укорял «левых коммунистов», якобы укравших у него какие-то резолюции, и просил поискать эти бумаги под его кроватью. Аванесов и жена больного расценили его поведение как проявление бреда и галлюцинаций.62
За полчаса до смерти Свердлова посетил Ленин. О чем они говорили, окружающие то ли не услышали, то ли не хотели вспоминать. Аванесову показалось, что больной скончался через четверть часа после того, как вождь покинул квартиру председателя ВЦИК; по словам Бонч-Бруевича, Свердлов сначала что-то объяснял Ленину, потом затих, сжал его руку и умер.63 Хоть мемуары Бонч-Бруевича никогда не заслуживали доверия, на этот раз он, похоже, лишнего не примыслил, так как Ленин, расставшись с председателем ВЦИК и зайдя в свой кабинет, сразу же уведомил по телефону Троцкого о кончине соправителя.64
На следующий день лишь одна московская газета, выходившая небольшим тиражом, опубликовала официальное медицинское сообщение о смерти Свердлова. Во вторник 18 марта только одна «Петроградская правда» перепечатала это заключение:
«Яков Михайлович Свердлов заболел 7 марта, простудившись на митинге в Орле. Первые дни, хотя температура доходила временами до 400, кроме катара верхних дыхательных путей — насморка, кашля и легкой ангины, — ничего не отмечалось, и общее состояние было вполне удовлетворительно, так что все внушало надежду на то, что дело ограничится простой инфлюэнцей. Но в ночь с 10 на 11 марта температура, начавшая уже опускаться, вновь поднялась до 40,30, и на следующее утро появился воспалительный фокус в правом легком. Начиная с этого дня, болезнь приняла очень тяжелое течение: воспаление, быстро распространяясь, заняло всю нижнюю и часть верхней доли правого легкого, а затем перешло на левое легкое, постепенно занимая все большую и большую поверхность. Одновременно с развитием воспаления стали быстро падать силы больного, появились бред, сопровождающийся галлюцинациями, беспокойное состояние, бессонница, и болезнь приняла форму тяжелого геморрагического воспаления легких, или так называемой испанской болезни. 14 марта сердце, все время работавшее вполне удовлетворительно, начало слабеть: пульс стал слабее и чаще, дыхание участилось, появилась синюха губ и ногтей. Пущенный в ход весь арсенал сердечных средств мало достигал цели, улучшая лишь на короткое время сердечную деятельность, и 16 марта в 4 часа 55 минут дня Яков Михайлович скончался при явлениях паралича дыхательных центров и слабости сердца.
Главный доктор Солдатёнковской больницы Ф.А.Гетье».65
Испанской болезнью, или просто испанкой, именовали в те годы гриппозную эпидемию. Вспыхнув в Испании весной 1918 года, пандемия гриппа с клинической картиной, напоминающей легочную чуму или поражение боевыми отравляющими веществами типа фосгена, переместилась к лету в Центральную Европу, а осенью достигла Украины и России. Невзгоды и лишения военного коммунизма превратили испанку в подлинное стихийное бедствие. Зимой 1919 года эпидемия испанки в Москве пошла на убыль, словно вытесняемая другими инфекциями. С марта 1919 года в столице бушевали натуральная оспа и сыпной тиф; испанкой же болели единицы преимущественно в Лефортове, на Пречистенке и в селе Богородском.66
Свой грипп Свердлов подхватил, вероятно, в Орле, но это — чуть ли не единственное положение официального медицинского сообщения, не вызывающее особых сомнений. В остальном же информация Гетье, напечатанная так, чтобы она стала известной минимальному кругу читателей, порождала множество вопросов.
Согласно мемуарам Новгородцевой, к заболевшему Свердлову пригласили двух «крупнейших специалистов»; их фамилии она не назвала. Гетье, в свою очередь, ни словом не обмолвился о втором враче ни в своих записках, ни в официальном заключении о смерти председателя ВЦИК. По воспоминаниям одного из сподвижников покойного, его лечением занимался только Гетье.67 Второй «крупнейший специалист» существовал, должно быть, лишь в воображении Новгородцевой. Почему же тогда неизменно осторожный Гетье нарушил врачебные традиции и ни разу не собрал консилиум у постели умирающего председателя ВЦИК? Или ему по высшим конспиративным соображениям запретили советоваться с коллегами?
Еще в сентябре 1918 года по указанию Ленина в Кремле «организовали» некое подобие стационара с амбулаторией для руководящих партийных кадров. В феврале 1919 года Свердлов и Ленин распорядились о создании санитарного управления Кремля, а 11 марта того же года на заседании Малого Совнаркома обсуждался вопрос о передаче Кремлевской амбулатории и приемного покоя при ней в ведение управления делами Совнаркома.68 Почему же крайне осмотрительный Гетье пошел на ничем не аргументированный риск лечения своего пациента на дому и не настоял на его переводе если не к себе в Солдатёнковскую больницу, то хотя бы приемный покой при Кремлевской амбулатории? Или высокие инстанции сочли нецелесообразной госпитализацию погибающего председателя ВЦИК?
Соответственно официальному медицинскому заключению, массивная гриппозная пневмония с вовлечением в патологический процесс почти всего правого, а затем и левого легкого выявилась у больного не то 11, не то 12 марта. Столь обширное воспаление легких не могло не сопровождаться очень тяжелой одышкой, а в связи с гриппозным характером поражения — еще и кровохарканьем. Как же удалось больному с такой одышкой и кровохарканьем вести заседания то Оргбюро, то Президиума ВЦИК, да к тому же участвовать в работе Совнаркома поздним вечером 15 марта? Как он вообще сумел выбраться из постели? И на каком основании у окружающих, по рассказу Аванесова, сложилось впечатление, будто 15 марта воспалительный процесс в легких не определялся? Не имея медицинского образования, они могли ориентироваться только на мнение лечащего врача. Неужели Гетье не распознал пневмонию за сутки до смерти больного? Или он поставил диагноз своевременно, но продолжал обнадеживать близких и соратников умирающего до последнего дня?
Из того же официального врачебного заключения, составленного Гетье, следовало, что бред и галлюцинации возникли у больного одновременно с развитием легочной патологии, а 14 марта наступило фактически преагональное состояние. Но агонизирующий больной с грубыми психическими расстройствами не мог заниматься государственными делами, готовить резолюции к партийному съезду, подписывать новые декреты и беседовать с вождем мирового пролетариата. В таком случае напрашивается вывод: Свердлов, вполне возможно, действительно болел испанкой, но причину его смерти Гетье утаил.
Двуликий вождь
Последнее свидание председателя Совнаркома и председателя ВЦИК соратников скорее удивило, чем растрогало, ибо эта встреча плохо вязалась с характером вождя мирового пролетариата. Древняя заповедь любви к ближнему всегда оставалась для Ленина такой же тарабарщиной, как, например, пиктография ацтеков или шумерская клинопись, и даже единоверцев он рассматривал по сути лишь как средство достижения своих целей. Его харизме, составленной из неукротимой воли, всесокрушающей энергии и фанатичной веры в социальную утопию и собственное предназначение, соответствовали высокомерное презрение, рациональная злоба и леденящая ненависть ко всем инакомыслящим и, тем более, противодействующим его установкам, но никак не жалость, сострадание и терпимость к людям.
Мысль о своей исторической миссии запала ему в голову в бесконечно далекой юности и тогда же кристаллизовалась в пожизненную фиксированную идею. «Поражает то, — писал в 1933 году Зиновьев, — что уже 25-летний Ленин чувствует себя вождем (в лучшем смысле слова) рабочего класса и партии».69 Какое содержание вкладывал Зиновьев в свое определение вождей в лучшем и худшем смысле слова, не выяснить, видимо, никогда, что, впрочем, особого значения не имеет, — гораздо важнее его констатация ленинских притязаний, слегка напоминающих стойкие идеи величия.
Социал-демократов первого призыва шокировали, однако, свойственные еще и не Ленину вовсе, а Владимиру Ульянову резкость, грубость, аскетическая потребность в бичевании окружающих, «невыносимо плебейские» издевки над оппонентами, пренебрежение к различным проявлениям человеческого духа и творчества и постоянная готовность охаивать «мещанское» искусство и «буржуазную» философию. Особенно неприятное впечатление производили его монологи. Его мысли, облицованные гранитными плитами марксистских догм, текли ручьями холодной политической жестокости и отвлеченной социальной ненависти, одновременно интеллектуальной и брутальной.70
Он и сам не заметил, как украл у себя молодость и в свои 23-25 лет стал выглядеть на все 40: серое поблекшее лицо, желтенькая бородка, хитроватые кабаньи глазки, исподлобья буравящие собеседника, плешивый череп со скудной растительностью на висках. Однажды в эмиграции совсем еще несмышленая дочь старого большевика П.Н.Лепешинского ошеломила Ленина вопросом: «Почему это, дядя Ильич, у всех человеков одно лицо, а у тебя два: одно спереди, другое сзади?». Вождь принужденно рассмеялся, смущенные соратники после некоторого раздумья постановили: считать неуместную реплику ребенка, принявшего лысину вождя за его второе лицо, проявлением младенческой непосредственности.71
Образ вождя нередко ассоциировался у современников с наружностью не то заурядного торговца из какой-нибудь северной губернии, не то просто приказчика мучного лабаза.72 Да только товар его был, как выражались позднее, судьбоносный, а товарищи отличались авантюризмом окраинных подростков. В предреволюционном пространстве он сосуществовал с ними не душа в душу, а «голова в голову», так как обнаружить у него душу никому не удавалось. Кардинальную особенность его натуры четко определил А.А. Богданов — человек, слишком хорошо знакомый с Лениным, — еще в 1914 году: «Кроме беспринципности в выборе средств, у него есть более глубокая черта расхождения с новой культурой. Это его авторитаризм. Я говорю не просто о грубой властности характера — недостатке, который может быть уравновешен и исправлен влиянием товарищеской среды. Я имею в виду самый способ мышления».73 Не случайно, наверное, В.И. Засулич, стрелявшая в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова в 1878 году, когда банальный детский вздор будущего вождя еще не выходил за пределы семейного круга, испытывала к Ленину антипатию, граничащую с физическим отвращением.74
Неприязнь выдающейся революционерки его, должно быть, задевала. Однако вождь постепенно приучился контролировать свои реакции и прятать от окружающих свои чувства. Такая выдержка объяснялась, по мнению его младшей сестры, интересами дела, доминирующими в сознании вождя: «Он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношения к людям, когда считал это почему-то более целесообразным. Я помню, как он скрывался в своей комнате, закрывал за собой дверь, когда в нашей квартире появлялся один служащий ВЦИКа, которого он не переваривал. Он точно боялся встретиться с ним, боялся, что ему не удастся сдержать себя и его действительное отношение к этому человеку проявится в резкой форме. <…> Дело было для него на первом плане, личное он умел подчинять интересам дела, и никогда это личное не выпирало и не превалировало у него».75
Ленин никогда не забывал, что он — вождь, поэтому все человеческое было ему чуждо. Любой индивид имел для него лишь утилитарную ценность, так что погибающий сподвижник представлял собою всего лишь ветхое казенное имущество, подлежащее списанию и замене. Любая, пусть даже паршивая, но еще подвижная собака всегда была для вождя полезнее мертвого льва. К тому же председатель ВЦИК походил не столько на царя зверей, сколько на камышового кота в засаде. Оснований же для такого рода ассоциаций за последние полгода вождь мирового пролетариата накопил предостаточно.
Облик соперника
В разночастотном шуме экстремальных событий, захлестнувших страну весной 1918 года, неслышно и неприметно, как бы сама собой произошла неожиданная мутация партийно-государственной карьеры Свердлова, фактически разделившего с Лениным бразды правления. Большевики по-прежнему поклонялись председателю Совнаркома как мастеру политических схем, но с чисто деловыми вопросами предпочитали обращаться к председателю ВЦИК — «знатоку организационной арифметики».76 Да и сам Ленин при практических затруднениях нередко предлагал соратникам «столковаться» со Свердловым. После внезапной кончины председателя ВЦИК эти непривычные для недавних подпольщиков взаимоотношения двух вождей нашли отражение в траурных откровениях Луначарского: «Товарищ Ленин настолько ценил покойного Свердлова, что не предпринимал ни одной решительной меры, не посоветовавшись с ним. Даже в экстренных случаях…».77
Уже в середине апреля 1918 года московские большевики уведомили Петроградское бюро ЦК РКП(б), что «существование ЦК тяготит Ленина», а ВЦИК «стал фикцией, не собирается и его мнений никто не запрашивает».78 В марте 1919 года это положение подтвердили делегаты VIII съезда партии.79
Действительно, к лету 1918 года вся верховная власть в стране сосредоточилась в руках Ленина и Свердлова, а так называемое коллективное руководство государством и партией свелось фактически к единоличным указаниям того или другого повелителя. Однако Ленин облекал, как правило, собственные решения в форму постановлений Совнаркома, тогда как Свердлов, повсюду таскавший с собою портфель с бланками и печатями ВЦИК и ЦК РКП(б), сам писал свои распоряжения на том или ином бланке и сам же скреплял их соответствующей печатью.80 Какие-либо признаки соперничества между соправителями не бросались в глаза сподвижникам, и только Троцкий отметил впоследствии определенные «трения» между Лениным и Свердловым, пытавшимся придать Президиуму ВЦИК «политическое значение».81
Первую искру для разжигания ленинской подозрительности председатель ВЦИК высек 30 августа 1918 года, когда вождя мирового пролетариата доставили в Кремль с двумя огнестрельными ранениями и большевики не знали, дотянет ли он до утра. В тот вечер Свердлов не примчался к раненому со словами соболезнования, а поторопился занять ленинский кабинет. Там он провел всю ночь, за исключением краткой инспекционной поездки на Лубянку к Петерсу; там он принимал сводки врачей, дежуривших около раненого; оттуда же периодически сообщал Зиновьеву в Смольный, что роковой конец пока откладывается.82 Присущая Свердлову невозмутимость ночью его покинула, и с каждым телефонным звонком в Петроград его бас вибрировал все более взволнованно.83
К утру 31 августа он подавил ночное возбуждение, поручил самому себе временно исполнять обязанности председателя Совнаркома и предстал перед соратниками в своей стандартной форме — бодрым, собранным и непреклонным. Таким и хотели видеть хозяина растерзанной страны ее наркомы, обученные совещаться подолгу, но самостоятельных решений не принимать. Под новым руководством заседания Совнаркома покатились по привычному графику, о чем Свердлов не преминул уведомить Бонч-Бруевича: «Вот, и без Владимира Ильича мы все-таки справляемся».84
Ежедневно с 31 августа по 5 сентября председатель ВЦИК несколько часов проводил в ленинском кабинете: разбирал бумаги вождя, вникал в его корреспонденцию, готовил необходимые указания.85 По утверждению коменданта Кремля П.Д. Малькова, «никогда до этого, никогда после этого, ни при жизни Ленина, ни после его смерти, ни один человек, кроме Свердлова, в кабинете Ленина не работал».86 Только 6 сентября вождь мирового пролетариата сумел заново водвориться в собственном кабинете. Столь беззастенчивое вмешательство в тайны своей переписки и, вполне вероятно, в какие-то иные секреты Ленин не мог ни забыть, ни простить.
Вождь всегда отличался поразительной скрытностью. Теперь же, во всяком случае пока продолжалось расследование всех обстоятельств покушения на его жизнь, он стал еще более сдержанным по отношению к сподвижникам и, прежде всего, к соправителю, бесцеремонно содравшему ставни с наглухо закрытых окон его внутреннего распорядка. В первой половине сентября к раненому вождю, по словам Малькова, никого не пускали, в том числе Свердлова; приступив к делам, Ленин пригласил к себе, в первую очередь, не председателя ВЦИК, а коменданта Кремля.87 Можно не сомневаться, что тот выложил Ленину все подробности о роли Петерса и Свердлова в судьбе Фанни Каплан, необъяснимый расстрел которой, обрывающий чуть ли не самую важную нить только что начатого следствия, должен был еще более насторожить вождя.
Той же осенью 1918 года вождь мирового пролетариата получил новый набор негативных впечатлений. Только успел он обосноваться в своей подмосковной резиденции Горки, куда прибыл 25 сентября для непродолжительного отдыха, как 27 сентября Свердлов прислал фельдъегеря за ключами от ленинской квартиры в связи с возникшей вдруг необходимостью исправить в ней электропроводку.88 Заодно председатель ВЦИК растолковал Малькову, настолько полезен свежий осенний воздух для полноценной поправки вождя. Когда комендант Кремля уловил лечебную важность дачной атмосферы, Свердлов поручил ему максимально затянуть мелкий ремонт в ленинской квартире, а самого вождя укрыть за городом так тщательно, чтобы даже члены ЦК партии не догадались, где он находится. Такую секретность (в сущности неполную изоляцию вождя) Мальков комментировал впоследствии просто: «Эсеры продолжали, так сказать, охотиться за Владимиром Ильичом, по этому поводу имелись документы в ЧК».89
Практически здоровому вождю не довелось даже, несмотря на его просьбы, 3 октября выступить перед единомышленниками с небольшой речью о революционном брожении в Германии, — под предлогом его болезни Свердлов отказался выслать за ним автомобиль.90 Вечером 3 октября, когда столь значимое для вождя собрание окончилось, Свердлов продиктовал своей жене несколько слов для Ленина: «Не могу сам писать, потому что испанка опять уложила в постель».91 Неизвестно, заболел ли он на самом деле или предпринял всего лишь своеобразную попытку самооправдания, разыгрывая тяжкий недуг. Через три дня Свердлов уже сам написал Ленину: «Хворает у нас публика основательно. При таких условиях необходимо Вам возможно дольше задержаться на даче».92
В целях оптимальной конспирации ленинской резиденции охранявшим ее латышским стрелкам строго наказали не подпускать вождя к телефону. Судя по бесхитростным воспоминаниям одного из бывших телохранителей, стража исполняла это изустное распоряжение спустя рукава: «Однажды поздно вечером, когда я дежурил у телефона, в комнатку вошел Ленин и попросил разрешения поговорить по телефону. Хотя это ему и было запрещено, я не возражал. Ленин, насколько я понял, говорил с председателем Московского губернского Совета. Он корректировал проект постановления Совета по крестьянскому вопросу, рекомендовал кое-где дополнить его, изменить некоторые выражения. Окончив разговор, Ленин поблагодарил меня за разрешение и, улыбаясь, добавил: «Не так уж много я нагрешил, ничего плохого не сказал!». Пожелав спокойной ночи, он вышел».93
Жесткому контролю подверглись и редкие, обычно короткие, визиты к Ленину наиболее ответственных товарищей. Когда Свердлов привозил того или иного соратника в Горки, слегка осунувшийся вождь охотно беседовал о политике и демонстративно пропускал мимо ушей все вопросы о недавнем покушении и своем нынешнем самочувствии.94 Подчеркнутое нежелание Ленина обсуждать эти темы, особенно в присутствии Свердлова, выходило за рамки присущей ему скрытности, но лишь однажды раздражение вождя проявилось открыто. В последний день опостылевшего трехнедельного отпуска он излил свою досаду на голову коменданта Кремля: «Дипломат вы, товарищ Мальков, никудышный! Ремонт в Кремле уже два дня как закончен, я это выяснил… Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует».95
В последующие пять месяцев Свердлов все более настойчиво тянул на себя тогу диктатора. Сухость и немногословие председателя ВЦИК лишь оттеняли его властные претензии и способствовали повышению его авторитета среди соратников. В нем видели бесспорного лидера, человека точного политического расчета, «организатора, передвигающего шахматные фигуры на доске партии».96 Он пользовался безоговорочной поддержкой мощного клана уральских большевиков; легкий холодок в их отношении к нему после Брестского мира бесследно растаял после расстрела царской семьи.97 В ноябре 1918 года боевые товарищи обсуждали с ним не совсем уместный в то время, но очень волновавший их вопрос: кто заменит Ленина? Свердлов отвечал осторожно: «Дело это весьма трудное. Ильича сможет заменить только коллектив нашей партии, а лиц, ему равных, мы не найдем. Вся штука теперь в том, чтобы партия была едина. Твердое ядро имеется, значит, оно и будет руководить».98
Консолидацией этого твердого партийного ядра Свердлов занимался непрестанно, отчетливо сознавая, что его кадры способны решить все, а он — в качестве высшего начальника всех советских и партийных кадров — уполномочен решать за всех. Суровая партийная дисциплина с ее по существу военной субординацией служила ему тем рычагом, которого не хватало Архимеду, чтобы перевернуть мир. Обладая реально огромной властью, он старался, однако, не ущемлять самолюбие руководителей силовых структур.
Он заигрывал с Троцким, повелительно вмешиваясь в конфликты между вождем Красной Армии и удельными воеводами, еще не усвоившими, что приказы из центра обсуждению не подлежат и «все решения Реввоенсовета обязательны для военных советов фронтов»; нарком же по военным делам с признательностью принимал рекомендации секретаря ЦК РКП(б) по назначению тех или иных «дельных работников» на командные должности.99 Особой заботой окружал председатель ВЦИК Дзержинского, даже «устроил» ему в октябре 1918 года месячный отпуск в Швейцарии, где пребывала семья председателя ВЧК.100 Прочные деловые контакты установились у Свердлова и с заместителем председателя ВЧК Петерсом. Один только нарком по внутренним делам Г.И. Петровский держался с председателем ВЦИК строго официально, а Петерса публично обвинял в стремлении учредить гегемонию ВЧК над советской властью.101
Еще летом 1918 года шаткое положение советской власти побудило большевиков задуматься о возможности перехода в подполье. Освежив в памяти весь свой предшествующий опыт заговорщика и экстремиста, Свердлов открыл специальные курсы для повышения квалификации бывших боевиков и обучения новообращенных коммунистов всем видам нелегальной деятельности. О своей безопасности он тоже не забыл и 27 августа, за три дня до покушения на Ленина, выписал самому себе официальное удостоверение на право ношения и хранения огнестрельного и холодного оружия «всякого рода», скрепив этот мандат собственной подписью и печатью Президиума ВЦИК.102
Тем же летом большевики принялись за фабрикацию различных документов (в первую очередь, паспортов) для будущих подпольщиков и экстренное производство бумажных купюр дореволюционного образца. Миллионы (если не миллиарды) этих де-факто фальшивых рублей они собирались, по-видимому, всучить германскому правительству в счет контрибуции; часть же срочно напечатанных денег зарыли в оцинкованных ящиках под Петроградом.103
С той поры в сейфе Свердлова, обнаруженном на инвентарном складе коменданта Кремля и вскрытом только в 1935 году, хранились 750 тысяч рублей в кредитных билетах царского времени, семь чистых паспортных бланков и семь паспортов, заполненных на разные имена. Кроме того, председатель ВЦИК держал в своем несгораемом шкафу золотые монеты дореволюционной чеканки на сумму 108525 некогда полновесных рублей и 705 золотых изделий, многие из которых были с драгоценными камнями.104 Кому принадлежало это золото раньше и сколько промежуточных хозяев сменило оно до того, как попало в руки председателя ВЦИК, позаимствовал ли его Свердлов из партийной кассы или заполнял свой сейф совместно с Петерсом из неучтенных фондов ВЧК, вряд ли удастся когда-нибудь выяснить. Можно лишь констатировать, что председатель ВЦИК тщательно готовился к любому варианту развития событий вплоть до ухода в подполье или бегства за границу.105
Надо полагать, что в кабинете Свердлова стоял еще один сейф, где лежали рабочие документы и деньги на текущие расходы. Известно, например, как, провожая боевых товарищей в Германию, он спокойно вынул из кармана кожаных штанов пакет с валютой и вручил сподвижникам на дорогу 200 тысяч немецких марок, не попросив взамен ни расписки, ни отчета о тратах. Происхождение этих денег у большевиков, отбывающих в зарубежную командировку, интереса не вызвало.106 Не задавали лишних вопросов и служащие кассы ВЦИК, выписывая 7 декабря 1918 года приходный ордер: «Получено от тов[арища] Свердлова на хранение 47000 (сорок семь тысяч) немецких марок».107
Но удовлетвориться даже двумя сейфами Свердлов не мог органически. Состояние покоя его коробило и угнетало, а погоня за призраком верховной власти принуждала соблюдать извечный принцип авантюристов: кто замешкался, тот упустил добычу. В январе 1919 года он, замыслив оригинальный внутрипартийный маневр, сформировал и возглавил трехглавое Организационное бюро (Оргбюро) ЦК РКП(б).
Своим заместителем в Оргбюро Свердлов назначил преданного ему наркома финансов Н.Н. Крестинского — большевика правоверного, чрезвычайно злопамятного и поэтому влиятельного.108 Второго члена Оргбюро, бывшего санитарного врача М.Ф. Владимирского — человека совершенно никчемного, но неизменно послушного любому начальству — председатель ВЦИК присмотрел себе на скамейке запасных Московского комитета партии.109 Техническим секретарем (и постоянным участником заседаний Оргбюро) стала, по семейной традиции, жена Свердлова. Основной задачей нового учреждения считалась подготовка мартовского съезда партии; на деле «тройка» выносила постановления по конкретным оперативным вопросам. Наибольшую известность получил циркуляр Оргбюро от 24 января 1919 года о «расказачивании» — массовом расстреле казаков с конфискацией у них всего хлеба.110
Когда Оргбюро присвоило себе право вещать и распоряжаться от имени всей партии, не придавая особого значения мнению того или иного члена ЦК РКП(б), председатель ВЦИК задумал многоходовую аппаратную комбинацию. Утром 1 марта он отправился в Харьков на Всеукраинский съезд партии, плавно перешедший в съезд Советов, с четко поставленной целью: задвинуть строптивого наркома по внутренним делам Петровского на пост председателя Всеукраинского ЦИК, чтобы в освободившееся кресло шефа НКВД пересадить Дзержинского якобы «для усиления контроля над ВЧК со стороны НКВД».111 Этой последней в своей жизни поездке Свердлов придавал настолько важное значение, что перенес открытие VIII съезда РКП(б) с 10 на 17 марта и не присутствовал при рождении в Москве Коминтерна — «могильщика мирового империализма».112
Малопонятная, на первый взгляд, интрига, затеянная председателем ВЦИК, сводилась в сущности к элементарному подвоху. Ведь стоило лишь Дзержинскому возглавить НКВД, как Петерс превращался в полновластного хозяина ВЧК, карательное ведомство под его руководством передавалось фактически в подчинение Свердлову, а центр тяжести пролетарской диктатуры смещался из Совнаркома в кабинеты ВЦИК. Такой сценарий выглядел достаточно реальным. Центральная пресса еще в феврале 1919 года сообщила о предстоящей реформе ВЧК и назвала Петерса ее председателем.113 Углубляя эту псевдореформу, Свердлов занимался «перераспределением сотрудников» под вывеской Оргбюро вплоть до 12 марта.114 За четыре дня до смерти он командировал в Харьков (может быть, для надзора за своевольным Петровским) небезызвестного чекиста Я.М. Юровского, доказавшего свою преданность коммунистической идее убийством царской семьи.
Не следует предполагать, будто Ленин благодушно взирал на выходки молодого и сметливого напарника по управлению государством. Еще задолго до октябрьского переворота вождь мирового пролетариата выделялся среди единомышленников отнюдь не кротостью и толерантностью, а «инстинктом спортсмена» с неутолимой потребностью первенствовать всюду и всегда — на охоте, за шахматной доской, в дискуссиях и, разумеется, в партии.115 Когда же он стал «диктатором в лучшем смысле этого слова», по умиленному замечанию Н.И. Бухарина, присущая ему авторитарность достигла поистине чудовищной выразительности. Никому и никогда не собирался он уступать ни крупицу узурпированных полномочий.
Между тем вереница экстраординарных происшествий, начиная с покушения на вождя 30 августа 1918 года и кончая скоропалительной кадровой перетасовкой в марте 1919 года, неумолимо подводила Ленина к мысли о комплоте, созревшем в его окружении. Инициативный и самостоятельный председатель ВЦИК уже отхватил себе изрядную часть ленинской власти и деловито примерялся к оставшейся, что не могло не подталкивать вождя к соответствующим ответным действиям. Неписаные правила непросвещенного деспотизма побуждали его не только сговариваться при необходимости с врагами, но и своевременно избавляться от чересчур активных и честолюбивых соратников. Вот тут-то и подоспела испанка.
Нет смысла ожидать в будущем определенного ответа хоть на какой-нибудь из неизбежных в этой ситуации вопросов: понял ли председатель ВЦИК, что его планы раскрыты; в чем хотел он убедить вождя, посылая ему в ночь на 10 марта таинственное донесение начальника службы внутренней безопасности ВЧК Закса; какие бумаги пропали у Свердлова за последние дни его жизни; только ли болезнью объяснялось охватившее его 15 марта возбуждение, которое соратники связывали с «расшатанной нервной системой», и что все-таки рассказал он вождю непосредственно перед смертью? Ясно лишь одно: вождь навестил умирающего не из милосердия, а просто потому, что нуждался в информации о каких-то деталях потенциального дворцового переворота.
Надо заметить, что посещение человека, страдающего тяжелым инфекционным заболеванием, шло вразрез с естественным поведением вождя. Жизнеутверждающая способность пожертвовать миллионами сограждан гармонично сочеталась у Ленина с трепетным отношением к собственному здоровью. Одно дело поставить на кон свою страну, а другое — рисковать собой и, очертя голову, встречаться лицом к лицу с грозной испанкой. Ведь только он, избранник судьбы, провидел, как совместить сказку о граде Китеже с доисторическим вариантом вавилонского плена, только его благополучие обеспечивало торжество мировой революции. Родные, сподвижники и, в особенности, Дзержинский постоянно играли на этой струне, запугивая вождя контрреволюцией.116
Визит к погибающему от испанки соратнику создавал, казалось бы, угрозу заражения вождя. Но раз это свидание все-таки состоялось, несмотря на дружные заклинания обеспокоенных сановников поберечь себя, значит, вождь либо пренебрег личной безопасностью ради предсмертных откровений председателя ВЦИК, либо знал, что Свердлов умирает не от испанки.
Нелицеприятная польза испанки
Как только недавний соперник угас, побледневший вождь надвинул на лоб кепку и безмолвно направился в свой кабинет.117 Там он связался по телефону с Троцким и взволнованным глухим голосом произнес всего одно слово: «Скончался». «Мы подержали еще некоторое время трубки, — вспоминал впоследствии Троцкий, — и каждый чувствовал молчание на другом конце телефона».118 Вождю Красной Армии незачем было спрашивать: «Где брат ваш?», а вождю мирового пролетариата не было надобности отвечать: «Не сторож я брату моему». Настоящие большевики понимали друг друга без лишних вопросов.
Какими сведениями поделился перед смертью председатель ВЦИК с председателем Совнаркома, так и осталось неизвестным. Каждый свой секрет Ленин возводил на уровень перворазрядной государственной тайны и прятал, как истый скаред. Но сколько бы он ни скряжничал, реакцию вождя на все неприятности, постигшие его за последние полгода, выдавали отдельные его выступления и образ действий.
Над гробом почившего соратника Ленин произнес пространную бесчувственную речь о победах пролетариата и необходимости замены одного полновластного Свердлова многочисленным коллективом сотрудников. Должность председателя ВЦИК стала отныне чисто декоративной. С легким сердцем передал Ленин этот пост бесцветному М.И. Калинину, от которого никаких каверз ждать не приходилось. Послушный ВЦИК единогласно признал Калинина своим председателем. Напутствуя номинального главу государства и по привычке паясничая, Троцкий выпалил одну из своих эпохальных фраз: «Ты был у себя в деревне сельским старостой, а теперь будь у нас всероссийским старостой!».119
Одновременно Ленин раскидал давешние функции Свердлова в ЦК РКП(б) между тремя субструктурами: Политбюро, предназначенным для политического руководства, Оргбюро, курирующим управленческий аппарат, и номенклатурным отделом кадров в виде Секретариата ЦК партии. Диктатура вождя оказалась, таким образом, временно застрахованной от внутрипартийного заговора и возможных претензий на единоличную власть очередного секретаря ЦК РКП(б). Заимствованные Свердловым властные полномочия целиком достались единственному хозяину страны — председателю Совнаркома.
На Пленуме ЦК партии 25 марта 1919 года большевики утвердили состав Политбюро и Оргбюро и выбрали своим ответственным секретарем Стасову. Затеянную Свердловым кадровую перетряску соратники, немного поменяв акценты, восприняли в общем позитивно. Петровского отправили в бессрочную ссылку на Украину, а НКВД и ВЧК сплотили под руководством Дзержинского, отдав ему на помощь Владимирского в качестве заместителя наркома по внутренним делам. Аванесова и Петерса — испытанных пособников Свердлова — от всех прежних должностей и обязанностей отлучили, хотя из коллеги ВЧК не вывели.120 Ленин попытался всучить Аванесова наркомату путей сообщения, но, наткнувшись на непредвиденное сопротивление Красина, пошел на попятный и засунул бывшего секретаря ВЦИК в коллегию Государственного контроля.121
Утепленного места для Петерса в Москве не нашлось. Бывшего заместителя председателя ВЧК свыше двух месяцев промариновали в подвешенном состоянии, а потом спровадили в Петроград «для оздоровления прифронтовой полосы». Во главе семитысячного отряда специально мобилизованных рабочих Петерс увлеченно занимался любимым делом — классовыми чистками, обысками, реквизициями и «парализацией промышленности» на случай захвата города белыми. Летом 1919 года в его сознании свершился странный сдвиг: вместо повальных расстрелов он приступил к массовой отправке сограждан на принудительные работы. Так как вернуться в столицу до окончания Гражданской войны Ленин ему не дозволил, то по выполнении задания партии и правительства Петерса перебросили из Петрограда в Киев, оттуда в Тулу, а затем в Туркестан.122
В квартиру Свердлова после его смерти Ленин не заглянул ни разу. Вождь был слишком занят. Он даже перестал замечать маленькую дочь умершего соправителя, с которой охотно гулял когда-то по территории Кремля. Вдову покойного председателя ВЦИК от номенклатурных забот отстранили; какое-то время она руководила библиотечным отделом ЦК партии, а потом занималась детским образованием то в качестве директора школы, то в роли заведующей отделом детской литературы в издательстве «Молодая гвардия», то просто на боевом посту цензора.123
Примечания
1Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ), ф. 418, оп. 298, д. 164, л.л. 39-40.
2Васильев В.М., Розанов В.Н. К юбилею Ф.А. Гетье. Московский медицинский журнал, 1928, № 10-11, с. 286-288.
3Любопытное описание личности Плеве содержится в мемуарах последнего государственного секретаря Российской империи С.Е.Крыжановского: «Все нити его души были глубоко недоброкачественны. Плеве был величайший циник, для которого не существовало ничего святого. Он всегда и везде усматривал лишь мелкое, смешное и пошлое. Он был весь подозрение и весь недоверие. Он презирал всех вокруг себя, и это презрение проистекало из глубокого убеждения, что прочие люди — такие же циники, как и он, но менее умные. Владея внешней формой, умея быть приветлив и полезен, очаровывая дам, Плеве на всех, входивших с ним в близкие деловые отношения, производил отталкивающее впечатление и рано или поздно отвращал от себя. <…>
Своих мыслей у него не было, а к чужим он относился с неизменным недоверием. <…> Вообще единственным положительным результатом деятельности Плеве как министра внутренних дел было всеобщее против него раздражение. Казалось, Плеве совершенно не понимал той простой истины, что правительство не может висеть в воздухе, а должно на что-то опереться. Действия его как будто умышленно были направлены к тому, чтобы поднять на дыбы и восстановить против себя все те слои общества, которые по природе вещей заинтересованы в поддержании и порядка, и правительства». (Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора. Вопросы истории, 1997, № 3, с. 129-135).
4ЦИАМ, ф. 179, оп. 50, д. 2012, л.л. 8-15; д. 4114, л.л. 7-8.
5ЦИАМ, ф. 1, оп. 4, д. 118, л.л. 22-28; ф. 179, оп. 50, д. 2013, л.л. 14-15.
6ЦИАМ, ф. 179, оп. 50, д. 2013, л.л. 2-3. Сабашников М.В. Записки. М., 1995, с. 374, 382. Гетье Ф.А. Отчет о командировке за границу для ознакомления с устройством загородных санаторий. М., 1899. Он же. Современное состояние вопроса о народных санаториях для чахоточных. М., 1900. Он же. Отчет о командировке в Сухум для изучения вопроса о принятии двух санаторий, жертвуемых Н.Н. Смецким Московскому городскому управлению. М., 1900.
7ЦИАМ, ф. 179, оп. 43, д. 136, л. 10; ф. 179, оп. 59, д. 16, л.л. 4,74. Голос Москвы, 23.XII.1910. Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997, т. 1, с. 527-528.
8Московский листок, 24.XII.1910. Русские ведомости, 24.XII.1910.
9Московский листок, 8.XII.1914. Голос Москвы, 8.VIII.1914.
10ЦИАМ, ф. 1939, оп. 1, д. 118, л.л. 7-29.
11Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 16, оп. 3, д. 24, л.л. 19-20.
12РГАСПИ, ф. 142, оп. 1, д. 491, л. 3.
13РГАСПИ, ф. 5, оп. 2, д. 66, л. 42; ф. 76, оп. 3, д. 96, л. 6об.; ф. 76, оп. 4, д. 9, л.л. 9, 12.
14Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53, с. 17.
15РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 19664, л.л. 1-6.
16РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 22637; ф. 2, оп. 1, д. 26425; ф. 5, оп. 1, д. 1416, л. 1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 69, 116.
17В Политбюро ЦК РКП
(Копия т. Троцкому)
Уважаемые товарищи,
Согласно Вашего постановления от 15-го июня с/г за № 12, сообщаю следующее.
По обследованию положения д[окто]ра Гетье оказалось, что ему и его семье необходимы следующие вещи (по списку составленному со слов жены доктора Гетье).
1Брюки (темно-серые) демисезон[ные].
2Штиблеты.
3Пиджачная пара (черная).
4Рубашки — 6 штук.
5Кальсоны — 6 штук.
6Носок — 6 пар.
7Простынь — 4 штуки.
8Носовых платков — 1 дюжина.
9Скатертей — 2 штуки.
10Клеенка — 1 штука (размер 4,5 аршин).
11 Летнее пальто.
12Барашковая шапка.
13 Ватное пальто мужское (черное).
14Енотовая шуба (для дальних зимних поездок).
15Фуфайка теплая (нательная).
16Свитер шерст[яной] мужской и дамский — по 1 паре.
17Шерстяные носки (или шерсть для них) — 2 пары.
18Валенки или бурки мужские и дамские — по 1 паре.
19 Теплое одеяло или плед.
20Кожаная куртка меховая.
21Меховые варежки.
22Черного дамского сукна — 7 аршин.
23Подкладки для дамского пальто — 12 аршин.
24Дамск[их] сорочек сред[него] разм[ера] — 6 шт[ук].
25Дамск[их] кальсон — 6 шт[ук].
26 Чулок — 6 пар.
27Ночн[ых] кофт — 3 шт[уки].
28Комбинаций — 3 шт[уки].
29 Теплое пальто или шуба (темные) — 1 шт[ука].
30Теплый платок
31Ботинки черн[ые] разм[ер] 37.
32Темной бумазеи на платье — 10 аршин.
33Полотна для наволочек — 15 аршин.
34Примус.
35Глубокие тарелки.
36Кастрюлю или чугун (большой) — 2 шт[уки].
37Кофейник на 6 ст[аканов].
38 Чашек с блюдцами.
39Суповая миска.
40Ножей, вилок, ложек.
41Столов[ую] керосин[овую] лампу.
На приобретение этих вещей и на пошивку мною выдано для д[окто]ра Гетье четыре миллиарда рублей.
Сумма эта была определена по рыночным ценам и путем опроса в магазинах на эти вещи.
Кроме того жена Гетье заявила, что у них ощущается недостаток в следующих продуктах: сахаре, крупе, масле, кофе, чае, свечах и мыле. Эти продукты время от времени будут отпускаться доктору из Продотдела ВЦИК.
Вопрос об отводе земли для санатории мною будет внесен в Президиум ВЦИК или же в Президиум Московского Совета.
С товарищеским приветом, А. Енукидзе.
(РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 268, л. 17).
18Здоровье трудящимся, 7.XI.1934. Известия, 12.IV.1938. Советская медицина, 1938, № 9, с. 63. В кн.: ХХ лет работы Лечебно-санитарного управления Кремля. М.-Л., 1939, с. 397-399.
19Свердлова К.Т. Яков Михайлович Свердлов. М., 1976, с. 393.
20РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 137, л.л. 1-6.
21РГАСПИ, ф. 124, оп. 1, д. 1394, л.л. 5-11.
22Троцкий Л. Сталин. М., 1990, т. 1, с. 292-293.
23Луначарский А. Революционные силуэты. Харьков, 1924, с. 50-55.
24РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, д. 7, л.л. 1-2; ф. 565, оп. 1, д. 53, л.л. 163-164. Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Силуэты: политические портреты. М., 1991, с. 329-335.
25РГАСПИ, ф. 357, оп. 1, д. 194, л.л. 2-14. Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989, с. 651-657.
26РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 110, л. 25.
27Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. Р-9596, оп. 1, д. 64, л. 11. Бурцев В.Л. Мой приезд в Россию в 1914 году. Былое, Париж, 1933, сб. 1, с. 52.
28Свердлова К.Т. Указ. соч., с. 115.
29В кн.: Яков Михайлович Свердлов. Сборник воспоминаний и статей. Л., 1926, с. 83-86.
30Красноармеец, 1919, № 10-15, с. 48-50.
31РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 70, л. 1. Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1990, т. 2, с. 74.
32Правда, 1.III.1918. Известия, 1.III.1918.
33Красная газета, 5.III, 9.III.1918.
34Бонч-Бруевич В. Избранные сочинения. М., 1963, т. III, с. 145-155. Свердлова К.Т. Указ, соч., с. 305-320. Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1990, т. 2, с. 74.
35Петроградский голос, 28.VII, 2.VIII.1918. Новая жизнь, 1.VI.1918.
36РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 16, л. 4.
37РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 120, л.л. 1-4.
38РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1335, л. 10; ф. 86, оп. 1, д. 105, л. 15. ГАРФ, ф. Р-9596, оп. 1, д. 33, л. 140.
39РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 111, л.л. 12-13. Известия Моссовета, 17.III.1919.
40РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 12, л. 1.
41РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 13, л. 1. Северная коммуна, 18.III.1919. Протоколы восьмого съезда РКП(б). М., 1959, с. 181, 278.
42Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 74-79.
43РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 103, л. 230. Правда, 18.III.1919.
44Известия Народного комиссариата по военным делам, 20.III.1919.
45Известия ЦК КПСС, 1989, № 8, с. 173-174.
46ГАРФ, ф. Р-130, оп. 3, д. 470, л.л. 1-6.
47РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 103, л.л. 199-200.
48Спиридович А.И. История большевизма в России. Париж, 1922, с. 56. Ясиницкий Г.И. За кулисами великой катастрофы. Сан-Франциско, 1987, с. 209. Валентинов Н.В. Наследники Ленина. М., 1991, с. 177.
49В кн.: Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов. Казань, 1996, с. 54-55.
50Петроградский голос, 28.III.1918. Новые ведомости, 23.III, 27.III.1918.
51Известия, 18.III.1919. Петроградская правда, 18.III.1919. В кн.: Яков Михайлович Свердлов, с. 11-50, 168-183.
52РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 94, л. 14. Красная летопись, 1925, № 1, с. 171-181.
53Известия, 25.III.1919. Луначарский А.В. Указ. соч., с. 50-55. Новый мир, 1963, № 8, с. 208-219. В кн.: О Якове Свердлове. Воспоминания, очерки, статьи современников. М., 1985, с. 171-176, 276-277.
54Известия, 25.III.1919.
55Известия, 18.III.1919. Известия Народного комиссариата по военным делам, 16.III.1919.
56Свердлова К.Т. Указ. соч., с. 392-393.
57РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1233, л. 1.
58Правда, 11.III.1919. Красная газета, вечерний выпуск, 13.III.1919. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника, т.6, с. 598.
59Известия, 15.III.1919. Власть Советов, 1919, № 5, с. 4. Известия ЦК КПСС, 1989, № 7, с. 159-160.
60РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 10, л. 1об.
61Свердлов не зарегистрирован среди присутствовавших на заседании Совнаркома 15 марта, но Аванесов там был. (РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 267, л. 1). Может быть, председатель ВЦИК участвовал в работе Совнаркома по телефону?
62РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 105, л. 34; ф. 86, оп. 1, д. 109, л.л. 13, 34, 87; ф. 86, оп. 1, д. 110, л. 24. ГАРФ, ф. Р-9596, оп. 1, д. 33, л.л. 290-292. Известия, 18.III.1919.
63Коммунар, 18.III.1919. Известия, 18.III.1919. Бонч-Бруевич В.Д. Указ. соч., с. 396-398.
64Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Указ. соч., с. 335.
65Известия Моссовета, 17.III.1919. Петроградская правда, 18.III.1919.
66Испанская болезнь. Доклады и сообщения на совещании врачей Москвы, организованном Народным Комиссариатом Здравоохранения 20 октября 1918 года. М., 1919. Врачебно-санитарная хроника Москвы, 1919, № 3-4, с. 40-41.
67РГАСПИ, ф. 86, оп.1, д. 110, л. 24.
68Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 75, д. 392, л. 21. РГАСПИ, ф. 19, оп. 2, д. 220, л. 1. Зарубин Г.П. Санитарный надзор Кремля в первые годы советской власти. М., 1967, с. 34-38.
69Известия ЦК КПСС, 1989, № 7, с. 171.
70Струве П.Б. Мои встречи и столкновения с Лениным. Возрождение, 1950, т. 10, с. 109-118. Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. Париж 1988, с. 177-179. Соломон Г.А. Вблизи вождя: свет и тени. М., 1991, с. 16-27.
71РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1215, л. 56.
72РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1842, л.л. 4-24; ф. 16, оп. 1, д. 370, л. 2. Потресов А.И. Посмертный сборник произведений. Париж, 1937, с. 293-304. Валентинов Н. Встречи с Лениным. Нью-Йорк, 1953, с. 72-75. Оболенский В.А. Указ. соч.
73Исторический архив, 1994, № 4, с. 18.
74Струве П.Б. Указ. соч. Оболенский В.А. Указ. соч.
75Известия ЦК КПСС, 1989, № 12, с. 197.
76Известия, 18.III.1919. Неизвестная Россия. ХХ век. М., 1992, кн. 1, с. 17-20.
77Красная газета, вечерний выпуск, 19.III.1919.
78РГАСПИ, ф. 466, оп. 1, д. 1, л. 10.
79Восьмой съезд РКП(б). Март 1919 года. Протоколы. М., 1959, с. 28, 164, 165.
80РГАСПИ, ф. 565, оп. 1, д. 53, л.л. 160-164.
81Троцкий Л.Д. Портреты революционеров. Chalidze Publications, 1988, с. 240.
82Стоит отметить, что Троцкий, находившийся в прифронтовой полосе, получил шифрограмму Свердлова о покушении на вождя только 1 сентября, когда вся официальная пресса уже содрогалась в конвульсиях гнева, требуя возмездия. Безупречное алиби вождя Красной Армии оказалось весьма дорогим подарком для вождя мирового пролетариата.
83РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 103, л. 57; ф. 324, оп. 1, д. 266, л. 1.
84Бонч-Бруевич В.Д. Указ. соч., с. 293.
85В кн.: Большевистское руководство. Переписка. 1912-1927. Сборник документов. М., 1996, с. 46.
86РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1249, л. 31.
87РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1249, л. 12. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника, т. 6, с. 127.
88РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1335, л. 4.
89РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1249, л.л. 13-14.
90Ленинский сборник, XXI, с. 252-253.
91РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1335, л. 10.
92РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 1335, л. 15.
93В кн.: О Ленине. Воспоминания революционеров Латвии. Рига, 1959, с. 151.
94РГАСПИ, ф. 324, оп. 1, д. 266, л. 3; ф. 86, оп. 1, д. 103, л.л. 186-188. Балабанова А. Из личных воспоминаний циммервальдца. Л.-М., 1925, с. 178.
95Мальков П.Д. Записки коменданта Московского Кремля. М., 1959, с. 164-165.
96Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Указ. соч, с. 324-329.
97В кн.: Яков Михайлович Свердлов, с. 168-183.
98В кн.: Яков Михайлович Свердлов, с. 79-82.
99РГАСПИ, ф. 17, оп. 109, д. 14, л.л. 13-29. Известия ЦК КПСС, 1989, № 6, с. 158-161.
100РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 51, л. 1. Дзержинская С.С. В годы великих боев. М., 1964, с. 266-274, 280.
101Известия, 22.Х.1918.
102РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 90, л. 16.
103Стасова Е.Д. Воспоминания. М., 1969, с. 173.
104Источник, 1994, № 1, с. 3-4.
105 В свете этой находки не такой уж неправдоподобной выглядит гипотеза бывшего сталинского секретаря, согласно которой Свердлов хранил у себя алмазный фонд партии, а после смерти председателя ВЦИК его вдова переложила часть драгоценных камней в ящик своего письменного стола. Во всяком случае юный сын Свердлова, роясь в письменном столе матери, наткнулся однажды на целую россыпь камней, похожих на крупные бриллианты. (Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990, с. 96-97).
106Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Указ. соч, с. 328.
107РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 70, л. 10.
108Сочную характеристику Крестинского оставил знаменитый охотник за провокаторами В.Л. Бурцев: «Официально политической роли [он] не играл, но пользовался огромным влиянием, так как обладал великолепной памятью на всякого рода мелочи, хорошо запоминал лица, особенно всякого рода скандальную хронику. В высшей степени обладал даром интриги, — и Ленин больше всего опасался именно его, когда в конце 1920 года началась первая серьезная вспышка фракционной борьбы. Ленин считал, что Крестинский, а не Троцкий может собрать и сорганизовать вокруг себя фракцию, а потому после своей победы в первую очередь сменил Крестинского и выслал его за границу в качестве посла в Берлин». (Былое. Париж, 1933, т. 2, с. 69-70).
109Прежде чем поступить на медицинский факультет, сын провинциального священника Владимирский окончил Нижегородскую духовную семинарию. (РГАСПИ, ф. 357, оп. 1, д. 3, л.л. 14, 14об). При такой испорченной анкете в смиренной покорности и полной управляемости этого старейшего большевика можно было не сомневаться.
110Известия ЦК КПСС, 1989, № 6, с. 172-178.
111Известия, 2.III.1918. Свердлова К.Т. Указ. соч., с. 353-354.
112Правда, 28.II, 5.III, 6.III.1919. Известия, 6.III, 7.III.1919.
113Правда, 8.II, 15.II.1919.
114Известия ЦК КПСС, 1989, № 7, с. 159-160.
115Лепешинский П.Н. На повороте (от конца 80-х годов к 1905 году). Л., 1925, с. 86-102. Бухарин Н. Товарищ. В кн.: Сборник о Ленине. Под ред. Н.Л. Мещерякова. М., 1925, кн. II, с. 13.
116Чрезмерная опасливость вождя произвела как-то неизгладимое впечатление на Гетье. Когда Ленин предложил ему однажды сопровождать его в автомобильной поездке, Гетье долго не мог уразуметь, какое место в лимузине ему следует занять. Слегка раздраженный его непонятливостью вождь усадил, наконец, лечащего врача за собой. Лишь в дороге Гетье догадался, что Ленин расположился в машине так, чтоб справа и спереди его прикрывали телохранители, а сзади — лечащий врач.
(РГАСПИ, ф. 16, оп. 3, д. 24, л. 7)
117РГАСПИ, ф. 4, оп. 2, д. 1952, л. 13. Стасова Е.Д. Указ. соч., с. 168-169.
118РГАСПИ, ф. 86, оп. 1, д. 103, л.л. 186-188. Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Указ. соч, с. 335.
119Правда, 1.IV.1919.
120Известия ЦК КПСС, 1989, № 12, с. 133-139.
121РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 15, л.л. 7-9. Ленинский сборник, XXXVII, с. 134.
122РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 20, л.л. 1, 3; ф. 17, оп. 3, д. 21, л. 1; ф. 17, оп. 3, д. 93, л. 2; ф. 5, оп. 1, д. 1272, л.л. 1-4; ф. 124, оп. 1, д. 1474, л.л. 5-8. В кн.: В.И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922). М., 1987, с. 204.
123РГАСПИ, ф. 5, оп. 2, д. 242, л.л. 1-3; ф. 4, оп. 2, д. 1789, л.л. 7-11, 14-15; ф. 4, оп. 2, д. 2057, л.л. 2-8; ф. 124, оп. 1, д. 1394, л.л. 5-11.