Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 110, 2001
* * * Мы смотрели на глухие воды, Как дымилась над тайгой заря. Он сказал: «Зря жил я эти годы». Я ответил: «Может быть, и зря...» Я бы мог ему тогда ответить, Рассказать про подвиги труда, Что во имя жизни солнце светит, Что войны не будет никогда. Но природа в тихие погоды Принимает нас за миражи… Он сказал: «Зря жил я эти годы». Я ответил: «Может быть, и жил…» * * * Нам жизнь прожить — что поле перейти. У леса оглянуться и споткнуться, Сухой травы на миг щекой коснуться И деревом безмолвно прорасти. Поверить каждой трещиной коры: Не век пройдет — в печи огонь раздуют, В дом приведут хозяйку молодую, Взойдут леса, затупят топоры. Дверь приоткрыть, в избе приют найти, Родиться землепашцем безлошадным — И в плуг впрягаться жадно, беспощадно… Нам жизнь прожить, что поле перейти. В дорогу собираться налегке, Мечтать о счастье, о нездешней воле — И в отраженье звезд увидеть поле, Себя на нем и лес невдалеке. * * * Из той земли, где кровоточит сталь И дерево до срока каменеет, — Из той земли нам никогда не встать И не прожить достойней и умнее. Ее лесов унылое жилье, Где берегут осиновые колья, Но павшего однажды за нее Уже нигде по имени не помнят. Его едва ли узнают в лицо, А поминать и вовсе забывают, Когда он всходит утром на крыльцо И с праздником соседей поздравляет. * * * Сквозил ноябрь из всех щелей лесных, По всей земле дома подорожали, Как будто кольца слитков золотых На дне сухого дерева лежали. И женщины стареющей гурьбой Просили петь Прощание Славянки. И гармонист, родной и дорогой, Аккордеон выносит из столярки. Он танго аргентинского кино Перебирает на родном дыханьи. И музыка — не то, чтобы Оно, Но все-таки похожа на прощанье. * * * Что делаю я, безнадежно нашедший Подкову луны средь всеобщего счастья, В миру, где лепил безыскусный горшечник И люди, чьи лица не ищут участья... Их добрые лица, их руки-колосья Наполнены звоном цепей молотильных, Их добрые лица, их спины-колеса От ветра и скрипа укрыты ватином. Их поутру ждет неостывшая нежность До зеркала стертых пустых наковален, — Единственно где, обретавшие свежесть, Их добрые лица себя узнавали… А я, никогда и ни в чем не узнавший Лица своего, обнаружил случайно Подкову, которой доверю изнанкой, Что жизнь моя все-таки необычайна. * * * Я сам ничей, но — около пути, Где каждый пеший — все-таки прохожий, Ему под ноги родина летит, И тень ее на бабочку похожа. Уйти в листву осеннюю до пят И понемногу родины дождаться. Забрезжит свет, и бабочки летят Установить сиротство и гражданство. Распахнуто, и Севером сквозит. Брожу в лесу некрашеных скамеек, Где каждый кустик гибелью грозит, Но каждый зяблик родину имеет. * * * О времена, достойные молчанья, Где я бывал, жестокий и печальный. Ни в песне спеть, ни в камне изваять, Но вечность перед вами простоять Во временах, когда весь труд — воровно Таить своей материи лоскут, Где снег идет и мертвую ворону В последний путь мальчишки волокут. * * * Вот вы одна на свете белом В снегу рождественской недели. Я вас люблю, и нет мне дела, Что вы весенний плащ надели. Я вас никак не называю… Я понимаю. Мне не светит. Я все на свете понимаю. Я понимаю все на свете. Мы у Софии золоченой. Мы у зеленого Богдана. Все ходит мимо поп ученый И смотрит так многостраданно. — Святой отец, и я говею, И душу смертную мараю. Ведь ничего, что я не верю, — Я все на свете понимаю. Она в плаще. И дело к маю. И ей, конечно, не до смерти… Я понимаю… Понимаю! Я потому живу на свете. * * * Мы все умрем, но каждому из нас Дана свобода умирать не раз, И после смерти жить на этом свете, И родину печальную любить. Закрыть глаза, и небеса забыть, И быть как дети. Ни тьмы, ни света нет на этом свете. И после — нет… Лишь родина одна По-прежнему из всех щелей видна, И в ясный день ее легко заметить… Но смерть свою, как землю наших тел, Вбираем мы по ломтику ржаному, И нужен только родины надел, И мертвому нужнее, чем живому. В глуши небес поставив теремок, — Одним ножом, не выходя из дому, — И после смерти буду одинок: В иных мирах, печальных по-другому. В СНЕГУ РОЖДЕСТВЕНСКОЙ НЕДЕЛИ * * * Мы смотрели на глухие воды, Как дымилась над тайгой заря. Он сказал: «Зря жил я эти годы». Я ответил: «Может быть, и зря...» Я бы мог ему тогда ответить, Рассказать про подвиги труда, Что во имя жизни солнце светит, Что войны не будет никогда. Но природа в тихие погоды Принимает нас за миражи… Он сказал: «Зря жил я эти годы». Я ответил: «Может быть, и жил…» * * * Нам жизнь прожить — что поле перейти. У леса оглянуться и споткнуться, Сухой травы на миг щекой коснуться И деревом безмолвно прорасти. Поверить каждой трещиной коры: Не век пройдет — в печи огонь раздуют, В дом приведут хозяйку молодую, Взойдут леса, затупят топоры. Дверь приоткрыть, в избе приют найти, Родиться землепашцем безлошадным — И в плуг впрягаться жадно, беспощадно… Нам жизнь прожить, что поле перейти. В дорогу собираться налегке, Мечтать о счастье, о нездешней воле — И в отраженье звезд увидеть поле, Себя на нем и лес невдалеке. * * * Из той земли, где кровоточит сталь И дерево до срока каменеет, — Из той земли нам никогда не встать И не прожить достойней и умнее. Ее лесов унылое жилье, Где берегут осиновые колья, Но павшего однажды за нее Уже нигде по имени не помнят. Его едва ли узнают в лицо, А поминать и вовсе забывают, Когда он всходит утром на крыльцо И с праздником соседей поздравляет. * * * Сквозил ноябрь из всех щелей лесных, По всей земле дома подорожали, Как будто кольца слитков золотых На дне сухого дерева лежали. И женщины стареющей гурьбой Просили петь Прощание Славянки. И гармонист, родной и дорогой, Аккордеон выносит из столярки. Он танго аргентинского кино Перебирает на родном дыханьи. И музыка — не то, чтобы Оно, Но все-таки похожа на прощанье. * * * Что делаю я, безнадежно нашедший Подкову луны средь всеобщего счастья, В миру, где лепил безыскусный горшечник И люди, чьи лица не ищут участья... Их добрые лица, их руки-колосья Наполнены звоном цепей молотильных, Их добрые лица, их спины-колеса От ветра и скрипа укрыты ватином. Их поутру ждет неостывшая нежность До зеркала стертых пустых наковален, — Единственно где, обретавшие свежесть, Их добрые лица себя узнавали… А я, никогда и ни в чем не узнавший Лица своего, обнаружил случайно Подкову, которой доверю изнанкой, Что жизнь моя все-таки необычайна. * * * Я сам ничей, но — около пути, Где каждый пеший — все-таки прохожий, Ему под ноги родина летит, И тень ее на бабочку похожа. Уйти в листву осеннюю до пят И понемногу родины дождаться. Забрезжит свет, и бабочки летят Установить сиротство и гражданство. Распахнуто, и Севером сквозит. Брожу в лесу некрашеных скамеек, Где каждый кустик гибелью грозит, Но каждый зяблик родину имеет. * * * О времена, достойные молчанья, Где я бывал, жестокий и печальный. Ни в песне спеть, ни в камне изваять, Но вечность перед вами простоять Во временах, когда весь труд — воровно Таить своей материи лоскут, Где снег идет и мертвую ворону В последний путь мальчишки волокут. * * * Вот вы одна на свете белом В снегу рождественской недели. Я вас люблю, и нет мне дела, Что вы весенний плащ надели. Я вас никак не называю… Я понимаю. Мне не светит. Я все на свете понимаю. Я понимаю все на свете. Мы у Софии золоченой. Мы у зеленого Богдана. Все ходит мимо поп ученый И смотрит так многостраданно. — Святой отец, и я говею, И душу смертную мараю. Ведь ничего, что я не верю, — Я все на свете понимаю. Она в плаще. И дело к маю. И ей, конечно, не до смерти… Я понимаю… Понимаю! Я потому живу на свете. * * * Мы все умрем, но каждому из нас Дана свобода умирать не раз, И после смерти жить на этом свете, И родину печальную любить. Закрыть глаза, и небеса забыть, И быть как дети. Ни тьмы, ни света нет на этом свете. И после — нет… Лишь родина одна По-прежнему из всех щелей видна, И в ясный день ее легко заметить… Но смерть свою, как землю наших тел, Вбираем мы по ломтику ржаному, И нужен только родины надел, И мертвому нужнее, чем живому. В глуши небес поставив теремок, — Одним ножом, не выходя из дому, — И после смерти буду одинок: В иных мирах, печальных по-другому.