Опубликовано в журнале Континент, номер 110, 2001
Фаина ГРИМБЕРГ— родилась в г. Акмолинске (Казахстан). Окончила филологический факультет Ташкентского университета. Автор нескольких книг стихов и прозы, статей, а также переводов с немецкого, английского и болгарского языков. Живет в Москве.
По мотивам картин московских художников Давай сегодня мы с тобой пойдем Туда, где лес в брусчатку заковали; Туда, где под невидимым дождем Чудные люди машут рукавами. Вон там в углу, вот этот вот с метлой Не видит, что листва над ним, как птица. Наверное, он все-таки не злой. Он только посмотреть наверх боится. Дом по-кошачьи вскинуться готов. Густую тучу кисточкой взболтали. Прогуливают сказочных котов Прохожие под черными зонтами. Ты входишь в холст. К метле уже прилип Сырой комочек твоего окурка. Твоих намокших туфель замер скрип. Ты — маленькая тонкая фигурка. Ты быстро шел, ты шел не налегке. Был жест чуть нарочито неуклюжим. Ты проносил в приподнятой руке Лепешку и кефир — свой поздний ужин. Вокруг тебя, накрашены пестро, Кружились краски разные, сливались. А волосы, как черное перо. И губы сжатые не раскрывались. До странности ты мне казался нов. И был ты в чем-то синем ярком чистом. Твоя рубашка без полутонов Закрашена была примитивистом. Перечеркнула темное окно Доска крестообразная косая. И с чернотой подъездов заодно — Твой черный голос, тонко повисая. Глаза, продолговаты и черны, С листвой соотнеслись, темно блестящей. Качались в речке тонкие челны. Деревья рассыпались звездной чащей. Широкий резкий взмах твоей руки Вдоль тела, чуть клонящегося набок. Между домами четкими легки Косынки хитроватых бледных бабок. В горшках на подоконниках цветы. Вросло в брусчатку дерево живое. Вы вместе, вы вдвоем — оно и ты. Вас, тянущихся вверх, здесь только двое. Прижмусь к стене, тетрадку теребя. Ночь светлая листвой зашелестела. Древесный ствол вживается в тебя. Вздыхают два больших горячих тела. Ты водишь по листве большой рукой. Ты обнял ствол. Я — тень глухонемая — Смотрю, как дышишь ты, большой такой; Молчу, тетрадку к сердцу прижимая. Ты больше никуда не уходи. Не прячься за деревья, бога ради. Такой как есть живи в моей груди. До неба прорастай в моей тетради. В конце стихотворенья нужен дом. Пусть человек с метелкой не боится. Пусть дышит на плече моем худом Твоей ладони маленькая птица. * * * И пахнет хлорной известью, и снова Разнесся чей-то крик по этажу. И не дождавшись от тебя ни слова, На подоконник сверток положу. Пусть будет у меня одна забота: Смочить больную сухость этих губ. И банку я возьму из-под компота И ложкой зачерпну куриный суп. И над лицом твоим склоняюсь низко И повторяю: «Что с тобой? Тоска?»… Цела твоя последняя записка — Неровный клок тетрадного листка… Иссушенную тоненькую ногу Ты высунула из-под простыни… Ты ешь и не плюешься, слава богу… Ко мне хоть раз ладони протяни… Как это было тяжело сначала. Как я входила в кабинет к врачу. Как ты рвалась ко мне и дверь стучала, Писала на листках «домой хочу!»… Без слез тебя оглядываю храбро: Затылок бритый по-цыплячьи гол. И спрашиваю нянечку, где швабра. И молча, неуклюже мою пол… Есть безысходность, нет мечты о чуде. Есть мука… Обопрись… Теперь привстань… Отвисшие неразвитые груди, И ребра — сквозь застиранную ткань. И на рубашке сгустком черной краски Размазана больничная печать. У ворота болтаются завязки… А мне от муки хочется кричать… И я глотаю муку эту злую. Меня глаза чужих, здоровых злят. И впадинку ключичную целую. И вижу твой, уже привычный взгляд; И рот раскрытый, жалобно гудящий; И ножку с этой худенькой стопой; И снова этот взгляд, в себя глядящий, И кротко-иронически-тупой… И ты лежишь… Дам яблоко — ты бросишь… Я подоткну простынные края… Ты для письма давно листков не просишь… И значит, виновата только я… И только я… И снова закричали… И значит, мало я тебе дала Своей судьбы, и боли, и печали, И радости, и мягкого тепла… И что осталось?.. Как же мне стараться?.. Дурные мысли… Прогоню их прочь… И где, с какими силами собраться?.. И чем же я могу тебе помочь?.. Кормлю тебя упорно и сурово — Куриные котлетки, рыбий жир… Смешно… Ведь чтобы ты была здорова, Всего-то надо — переделать мир.