Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 108, 2001
* * * Мне страшно за мужчин. Я их жалею. Игрушки женщин — дети, быт, очаг — тесны для них. Им много тяжелее тащить свою свободу на плечах. И бремя выбора, и безнадежность спора… и воля… и навязанная роль… Мужчины плохо переносят боль и потому уходят слишком скоро — уходят первыми — как будто из оков, навеки, на свободу, на рожон! …Боюсь собак с глазами стариков, по злой ошибке переживших жен… Контекст 1 Двадцать лет ускользает из рук ремесло, Не ложится в прокрустову формулу слово. По песчинке меж тем двадцать лет проползло, Двадцать лет пролетело… Но снова и снова Закрываю глаза — и вернуться могу В тот февраль бесприютный и кривоколенный, К стайкам черных стволов по колено в снегу, В день, который угас, чуть родившись калекой. Занавески задерну, чтоб шалый фонарь Не будил мои окна сегодняшним светом, — И обратно в февраль, в тот далекий февраль, Где озноб обжигал, снегом падая с веток, Где нелепо сошлись несвобода и боль, Ужас первой любви, не знакомый по книгам, Круговерть переулков, дрянной алкоголь И попытка стихов между смехом и криком. Это всё умещалось в обычном «люблю»… И, не в силах придумать огромное слово — Рифму к целой судьбе и к тому февралю, Закрываю глаза, давний образ ловлю И мараю листы от бессилия злого. 2 Внезапный снег сорвался с неба, Укрыл продрогшую Москву. И снова, слыша запах снега, Я ощущаю, что живу. Крахмальный хруст под каблуками, Роскошно-белая земля. Вдыхаю жадными глотками Студеный ветер февраля. Лечу Рождественским бульваром (Мне вправду кажется: парю) Над черно-белым тротуаром, Над всполохом зелено-алым — Мгновенным памятником фарам, Льду, светофору, фонарю. Лечу. Лечу по февралю. Лечу в прекрасной, невесомой, Бездомной, резкой, молодой В февральской одури веселой Над занесенной, полусонной Москвой, над мерзлой мостовой. Люблю февральские сюрпризы За оттепель, за снегопад, За перемены, за капризы, За крыши, арки и карнизы… За это счастье невпопад. … А жизнь застыла, словно губкой С ночных бульваров сметена, И над Москвой пустой и гулкой — Почти лесная тишина. 3 Мне — опять — на ветру?.. О, как воет собака — Сколько хватит гортани, дыханья, слюны, Чтоб в бездомную ночь растревожить собрата, Дотянуться к нему до холодной луны… Но когда и трамвай тебе кажется домом, Дребезжащим под белой московской луной, Когда холодно жить и в отчаяньи долгом По Москве протянулся ноябрь ледяной И когда ты выходишь в промозглую темень И сутуло бредешь по застывшей Лесной, И ночного вокзала чудовищный терем Изнывает в подсветке своей слюдяной, И когда ты бредешь, от бессилия воя, И гремят под мостом поезда, Опускает на сердце завесу покоя Вдруг возникшая рядом — под самой луною — В замороженном небе звезда… 4 Всё. Окончен февраль. Не хочу ни бессонниц, ни снов, Ни полета, ни дерзких стихов, ни греха, ни поста. Не хочу ни молчанья, ни ласковой музыки слов, Только давит на горло густеющая пустота. Только горечь свободы… Ушло колдовство… Только верный ноябрь с безнадежностью мутной. … А при случае всё-таки расскажи, каково, Чьи-то строки читая, ощутить себя музой. 5 Влюбляться полезно… Чтоб вновь оценить непрочность реальности, длительность мига и собственной жизни сюжетную нить, где всё не случайно — и смысл, и интрига, чтоб давние дни бесконечно листать, делиться с другим, отдавать на прочтенье, взамен обретая способность летать и силу покоя, и дар всепрощенья, чтоб праздно следить, как, меняя контекст, любовь во «вчера» прорастает штрихами забытых пророчеств… … И помнить, что текст знакомой судьбы обернется стихами. 6 Ночью, именно ночью, февральской или ноябрьской — Что, в конечном счете, одно и то же — Возникает предвестье сначала неясной, Но затем нарастающей внутренней дрожи. В низверженьи вверх, на бездонном взлете В сонный мозг прорастает за спорой спора Из пространств, где нет ни души, ни плоти, Ни самих пространств — … «из какого сора»… — Но оттуда бьют медленные токи, Проникают в кровь, ищут воплощенья. И сама судьба утекает в строки Золотым песком кровообращенья. Камера-обскура …Из низкого кресла видны только стены да крыши. Смотрю за окно, и меня увлекает игра: Снежок свою хилую плоть потихоньку колышет, А мне представляется, будто окошко — экран. Прищурю глаза — и предметы становятся резче, Теряют объем, подступают вплотную ко мне. Сквозь близкие вещи смотрю на далекие вещи — На стену, на крышу, на старую липу в окне. Сперва на экране мелькает белёсая крошка, Но мало-помалу и крыша, и ствол, и стена Вползают на письменный стол, и бродячая кошка Идет над страницей — огромная, как сенбернар. И странные мысли, родятся, роятся, двоятся, В экране окна отражая обрывки картин: Малыш морщит нос, приготовясь рыдать и смеяться, Небритый старик над пасьянсом вздыхает один… …Кто жил в этом доме, давно превратившемся в офис? Какие здесь судьбы слагались? Какие дела? Кто первым придумал нехитрый оптический фокус — Прищурясь, смотреть сквозь размытое тело стекла? …Чужие предчувствия, даты, события, вехи… И крыша совсем побелела, и кошка ушла. Слезятся глаза, тяжелеют усталые веки, А снег продолжает крутиться, роиться и падать, Экран угасает, мутнеет поверхность стекла. Сквозь близкие вещи смотреть на далекие вещи — Наверно, такая игра называется «память»...