Опубликовано в журнале Континент, номер 107, 2001
Объемная работа Елены и Евгения Пастернаков, посвященная переписке Бориса Пастернака с его первым издателем на Западе, охватывает период с 1956 по 1960 гг. и естественным образом — хронологически и логически — подразделяется на две части. Сегодня мы печатаем первую часть этой работы, повествующую об истории издания “Доктора Живаго” в Италии, а затем и в других европейских странах. Вторая часть работы, которую мы предполагаем опубликовать в следующем номере журнала, посвящена переписке Бориса Пастернака и его итальянского корреспондента, касающейся Нобелевских перипетий и напряженных взаимоотношений между Пастернаком и его доверенными лицами за рубежом. Предлагаемый читателю материал содержит многие документы, ранее не опубликованные.
Елена Пастернак — родилась в 1936 г. в Москве. Окончила классическое отделение филологического факультета МГУ. Автор работ о жизни и творчестве Б.Л. Пастернака. Принимала участие в подготовке текстов и комментариев при издании переписки и собраний сочинений писателя. Жена Евгения Пастернака, сына Б.Л.Пастернака. Живет в Москве.
Евгений Пастернак — родился в 1923 г. в Москве. Военный инженер-механик, служил в армии с 1942 по 1954 год. Затем преподавал теорию автоматического управления. Кандидат технических наук. Автор биографии Б.Л.Пастернака. Живет в Москве.
Предисловие
О последних годах жизни Бориса Пастернака существует огромная литература. Сенсационные газетные сообщения, критические статьи и разборы, публикации писем Пастернака читателям, писавшим ему со всего мира, интервью, которые он давал иностранным корреспондентам, и пр.
Сохранились воспоминания о его повседневной жизни, заметки посещавших его, медицинские отчеты врачей, наконец, документы архива ЦК КПСС, рисующие картину преследования Пастернака. При этом в тени оставалась, пожалуй, самая существенная линия, определявшая его поведение и отношение к событиям. Это переписка с теми, кто непосредственно открыл Пастернаку путь ко всемирной известности, — с издателями “Доктора Живаго”, автобиографического очерка “Люди и положения” и поздних стихотворений.
В январе 1992 года в “Новом мире” был опубликован русский перевод переписки Пастернака с Жаклин де Пруайяр, его поверенной за границей. Через два года появилась публикация этого материала во Франции, дополненная письмами Пастернака к переводчице “Доктора Живаго” Элен Замойской. По-русски переписка с Замойской была опубликована в “Знамени” (1997. №1).
Открытые и частично напечатанные у нас документы из архивов ЦК КПСС и КГБ позволили увидеть механизм политического сыска и давления, оказываемого на автора “Доктора Живаго” и окружавших его людей с целью заставить писателя поступать против своей воли. В этих же документах попадаются следы активного воздействия коммунистической партии Италии на первого издателя “Доктора Живаго” Джанджакомо Фельтринелли, который был членом этой партии и материально ее поддерживал. Обзор этих документов был напечатан в 1998 году, в “Континенте” №95.
Предлагаемая переписка Пастернака и Фельтринелли служит логическим стержнем событий, связанных с первым изданием “Доктора Живаго” на Западе, и рисует подвижническую борьбу, которую вел Пастернак для того, чтобы сделать роман достоянием читателей. Эти письма проливают свет на роль издателя, который проявил выдержку и смелость, чтобы устоять перед давлением и издать роман в том виде, как того хотел автор. С другой стороны, желание Фельтринелли стать единственным распорядителем всего, что Пастернак написал в прошлом и собирался написать в будущем, вызывало печальные сложности в отношениях с самим Пастернаком и его alter ego за границей Жаклин де Пруайяр.
Письма свидетельствуют о неуклонном стремлении Пастернака к тому, чтобы “Доктор Живаго” был напечатан как можно скорее. В этом автор видел свой долг и ради этого готов был на любые жертвы. И это удалось, роман был прочитан и снискал Пастернаку благодарную любовь читателей во всем мире. Русские издания проникали в Россию и вместе с машинописными, зачитанными до дыр копиями формировали новое поколение, не желавшее впредь мириться с неправдой ни в жизни, ни в литературе. Позднее эти читатели стали диссидентами.
Мы подготовили эту переписку еще в 1993 году по просьбе Карло Фельтринелли, сына и наследника издателя, который предоставил нам копии писем Пастернака. Он предполагал написать книгу о своем отце и об издании им “Доктора Живаго”. Теперь эта книга написана, и представленные здесь материалы частично вошли в нее (Carlo Feltrinelli. Senior service. Milano. 1999). Настало время опубликовать переписку Пастернака с Фельтринелли по-русски, сопроводив ее попутными документами и сведениями, которые позволят читателям лучше понять детали побуждений и поступков Бориса Пастернака в трагической обстановке последних лет его жизни.
* * *
Отношения Фельтринелли и Пастернака завязались весной 1956 года, но с самого начала стало понятно, что пользоваться обыкновенной почтой нельзя, поскольку она перлюстрировалась и не пропускала деловых писем. И Фельтринелли наладил переписку через работавших в Москве итальянских журналистов Д’Анджело и Гарритано. С конца 1958 года их заменили немецкие журналисты Г.Руге и Х.Шеве. Но оказии не всегда работали бесперебойно. Некоторые письма опаздывали на месяцы; иногда возникала необходимость остановить посланное ранее, и корреспонденция застревала у третьих лиц; иной раз посылалось не все письмо полностью, и его продолжение опаздывало на полгода, что вносило путаницу в нормальный ход переписки. Это надо все время иметь в виду, читая предлагаемую работу.
Летом 1956 года будущее рисовалось им обоим достаточно неопределенно. Фельтринелли не знал, какое произведение он собирается публиковать. Пастернак предчувствовал, с какими трудностями для него лично будут сопряжены отношения с иностранным издателем. Но ни тот, ни другой не могли предполагать охвата и глубины произошедшего в действительности.
В начале следующего, 1957 года Пастернак в разговорах с Жаклин де Пруайяр мечтал объединить в ее руках причитающиеся за роман деньги, чтобы создать некоторый специальный фонд, средства которого могли бы пойти, когда настанет время, на помощь обездоленным и на реставрацию разрушенных церквей. Сегодня эти цели представляются вполне понятными и не вызывают удивления, но надо представить себе, как это выглядело в 1956 году, когда только еще начали возвращаться из лагерей и ссылок невинно осужденные, которых сторонились, как зачумленных, и старались не замечать в обществе, основные устои которого оставались неизменными. А думать о восстановлении церквей или даже посещать их казалось бессмысленным пережитком и опасным юродством.
В мечтах о будущем, которое снимет все запреты и ограничения, Пастернак строил планы широкой помощи людям, писавшим ему со всего света. Не представляя себе той западни, в которой он находился в это время, Пастернак писал 30 марта 1959 года Жаклин де Пруайяр:
“Если когда-нибудь мое положение и окружающие обстоятельства станут более нормальными и я доживу до этого, я приведу в порядок гору писем, которыми набиты все мои ящики, как на почте. Там много просьб о материальной помощи от разных людей со всего мира. Я передам их вам, на ваше усмотрение. Но это время еще так далеко-далеко! И мы с вами, не правда ли, выработаем какой-нибудь обширный план широкой благотворительности?” (“Новый мир”. 1992, №1 С. 160).
Пока же Пастернак отказывался от участия в делах и даже от финансовых отчетов из-за границы не столько из сдержанности и душевного благородства, сколько в силу постоянного сознания опасности, нежелания дать пищу обвинениям в предательстве, в том, что он, дескать, позарился на западные гонорары. Он все время ощущал себя, как рыба на крючке, который врезался все глубже от каждого движения.
Чувство колдовского плена, из которого он не мог вырваться ни для того, чтобы получить присужденную ему премию, ни, чтобы воспользоваться возможностью путешествий, встреч, знакомств и богатства, становится в это время особенно невыносимым. Отстаивая перед Жаклин де Пруайяр свое желание отдать все, что будет им создано, в распоряжение Фельтринелли, “полностью продаться в рабство”, он писал: “Что вы знаете о рабстве?! Если бы я мог решать, я согласился бы зависеть от Фельтринелли в тысячу раз больше, только бы не быть вечным рабом Н.Хрущева!” (“Новый мир”.1992. №1. C.184).
В этих словах всплывает таинственная перекличка с сюжетом “Повести” 1929 года, где герой вставного эпизода Игрек Третий по своему желанию становится собственностью человека, который, купив его на аукционе и оценив его творческие возможности, получает полную власть над его жизнью и смертью. В этом странном намерении героем руководит уверенность в том, что рабская зависимость обернется безграничной внутренней свободой творчества, защитит автора от необходимости заниматься реализацией плодов своей деятельности. В противоположность подобному подчинению человеку, который с выгодой использует эти плоды и поощряет их творца, Пастернак оказался в крепостном рабстве системы, которая стремилась к полной гибели его творческих способностей, лишая возможности работать, заинтересованная лишь в его духовном и нравственном закабалении.
Пастернака в это время мучило чувство незначительности сделанного им в жизни, — половина отпущенного ему времени ушла на переводы. Освободившись от пожизненного замысла и написав роман “Доктор Живаго”, он позволил себе, наконец, отдаться новым художественным намерениям. Пастернак широко делился своими мыслями о пьесе, которую начал писать летом 1959 года. Она посвящалась судьбе крепостного крестьянина, талантливого актера, учившегося в Париже и на каждом шагу наталкивающегося на унизительные свидетельства своего рабского состояния. Пьеса сначала должна была называться “Благовещенье”, развитие действия приурочивалось в ней к последним годам перед освобождением крестьян в России в 1861 году. Потом с расширением замысла и охвата времени, это драматическое произведение получило название “Слепая красавица”, символизирующее исторический образ России.
Работу над пьесой подгоняла надежда на будущее, в котором возможно свободно строить и осуществлять далекие планы. Но этой надежде не дано было сбыться, как не дано было завершить работу над пьесой. Пастернак скончался 30 мая 1960 года.
* * *
В семейном архиве Пастернака сохранилось 13 писем Фельтринелли, которые мы предлагаем вниманию читателей вместе с приложенными к ним договорами и другими материалами. Из 8 писем Пастернака к Фельтринелли 5 были подарены адресатом в 1964 (?) году Центральному архиву Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. У себя Фельтринелли оставил заверенные нотариусом копии. Отрывки из этих писем в русском переводе были опубликованы в “Советской культуре” 10 февраля 1990. В архиве Фельтринелли осталось три письма Пастернака. Еще три письма к издателю сохранились у Жаклин де Пруайяр. Они были посланы ей Пастернаком на одобрение, и два из них вскоре задержаны по просьбе Ольги Ивинской, которая активно участвовала в переписке с Фельтринелли. С любезного разрешения Жаклин де Пруайяр мы включили их в публикацию, добавив также выдержки из писем Пастернака к ней и Элен Пельтье-Замойской, освещающие сложные обстоятельства взаимоотношений автора и его первого издателя. Мы позволили себе также включить письма Пастернака к переводчику “Доктора Живаго” Пьетро Цветеремичу, частично вошедшие в публикацию Валерио Рива в газете “Corriere della Sera”. 14 января 1987. p.4. “Cultura”, дополнив их письмом, копию которого Цветеремич сам передал нам в 1990 году. Использованы также сохранившиеся в семейном архиве материалы переписки Пастернака с Серджо Д’Анджело, его публикация в “The Sunday Telegraf” 7 мая 1961 и два письма, копии которых мы получили от Карло Фельтринелли и от самого Д’Анджело.
* * *
Весна 1956 года, последовавшая за “секретным докладом” Хрущева с развенчанием “культа личности” Сталина и вскрытия тайны страшных репрессий прошлого, была особым временем в советской истории. Общество, еще не воспрявшее после смерти Сталина, оказалось в полной растерянности. В страну стали приезжать различные делегации из-за границы. Возникали новые издательские предположения. Пробуждение инициативы всколыхнуло литературную общественную жизнь. Веяние новых возможностей коснулось и Бориса Пастернака, который только что окончил роман “Доктор Живаго”. Рукопись, перепечатанная в некотором количестве экземпляров, широко давалась на прочтение и была предложена двум ведущим журналам “Новый мир” и “Знамя”, но они не торопились с ответом.
Пастернак отчетливо понимал, что время напечатания романа еще не пришло. “Относясь к совершенно иному, не злободневному миру, — писал он 12 мая 1956 года Зельме Руофф, — он все же касается многого реального, наболевшего с совсем непринятых точек зрения” (Собр.соч. Т.5. С.544-545). Ясно сознавая, что означает подозрительная задержка с ответом от “Нового мира”, он предложил свой роман также в альманах “Литературная Москва” и, несмотря на то, что редакторов смущала “неприемлемость” рукописи, писал К.Паустовскому, что теперь именно “неприемлемое и надо печатать. Все приемлемое давно написано и напечатано”. Но в то же время он высказывал опасение, “что рукопись во время весеннего наплыва делегаций, когда она ходила по рукам, куда-нибудь увезена без моего ведома.<…> Тогда мне смерть, а впрочем, может быть, это неосновательные страхи” (12 июля 1956. Т.5.С.547). В этих словах слышится намек на недавнюю передачу рукописи издательскому эмиссару Фельтринелли, сотруднику радиокомитета в Москве молодому итальянскому коммунисту Серджо Д’Анджело.
В числе различных делегаций, которые посетили той весной Переделкино, была группа польских писателей во главе с Зиновием Федецким, который также получил от Пастернака рукопись его романа, чтобы опубликовать его в Варшаве. Чешское издательство “Свет Советов” предполагало издать двухтомник сочинений Пастернака, тот предложил стихи и “Доктора Живаго”.
В издательстве “Художественной литературы” той весной был подписан с Пастернаком договор на сборник стихотворений, первый после 1945 года. В качестве предисловия к нему было предложено написать короткий автобиографический очерк. Редакцию смущало, что сборник заканчивали евангельские стихи из романа. Для “прикрытия”, чтобы представить современный этап творчества более оптимистическим и актуальным, требовался новый стихотворный цикл о природе.
О своем приходе к Пастернаку весной 1956 года Серджо Д’Анджело вспоминал в 1961 году:
“Я был тогда активным членом коммунистической партии Италии. В мои обязанности входила также роль литературного агента и “разведчика талантов” для Фельтринелли, богатого и молодого коммунистического издателя в Милане, которого я должен был извещать об интересных явлениях в советской прозе и поэзии.
Одним из моих первых сообщений было известие, услышанное мной по московскому радио: “Скоро будет опубликован “Доктор Живаго” Бориса Пастернака. Это роман, написанный в форме дневника, охватывающий первые три четверти века и оканчивающийся Второй мировой войной”. Я передал это главному редактору у Фельтринелли, тоже убежденному и правоверному коммунисту, который просил меня как можно скорее получить рукопись романа.
Итак, как-то утром я поехал на электричке в подмосковный поселок Переделкино, где жил Пастернак. В моей поездке не было ничего тайного. Напротив, я взял с собой в высшей степени уважаемого человека, который впоследствии сделал хорошую политическую карьеру в советской системе.
Когда я объяснил причину своего прихода и обрисовал возможности издания романа за границей, Пастернак, казалось, был удивлен и со всей осторожностью обдумывал это предложение в течение почти всего нашего разговора. Ясно было, что он никогда раньше не представлял себе возможности затевать дела непосредственно с иностранным издателем. Однако, наконец, он дал себя убедить и вручил мне то, что я просил: машинописный экземпляр рукописи.
В тот момент никто из нас не представлял себе, сколько славы и сколько страданий принесет этот поступок. Хотя Пастернак, который лучше, чем кто-либо другой, знал подлинный смысл романа и четко предвидел реакцию советских властей, доверил мне свои опасения. Провожая меня до ворот, он признался, что не думает, что “Живаго” может быть когда-нибудь издан в Советском Союзе. “Вы пригласили меня взглянуть в лицо собственной казни”.
Через несколько дней я отвез рукопись в Берлин. И снова в этой поездке не было ничего ни тайного, ни драматического: насколько я понимал, мне нечего было скрывать. В действительности у меня были другие дела, из-за которых я ехал в Берлин, а не из-за рукописи “Живаго”, которую я мог переправить разными способами. Из Берлина я позвонил Фельтринелли, который сам прилетел в Берлин, чтобы получить рукопись”. (“The Sunday Telegrapf” may 7, 1961: “Pasternak’s dollars from “Zhivago”).
Д’Анджело здесь не назвал имя человека, который сопровождал его в Переделкино. Из его интервью Э.Лозанскому в №95 “Континента” мы узнали, что это был Владлен Владимирский. Их общий друг Лолий Замойский, тоже сотрудник Комитета по радиовещанию, вспоминает, что не смог поехать тогда в Переделкино с Д’Анджело, потому что дежурил на работе, и что именно он предложил взять с собой Владимирского, “переводчика-стилиста”, помощником которого в вещании на Италию был Д’Анджело. Замойский пишет о “возбужденных” по возвращении друзьях с “объемистой папкой” в руках и рисует устроенную “по всем правилам конспирации” встречу Д’Анджело с Фельтринелли на станции берлинского метро. Как писал нам в 1990 году переводчик “Доктора Живаго” Пьетро Цветеремич, в Берлин тогда поехал Фельтринелли, а не кто-нибудь другой, просто потому что он был единственным в издательстве, кто говорил по-немецки. Неправдоподобно выглядят у Замойского также переговоры Пастернака с Д’Анджело о необходимости получить “добро Главлита” на публикацию в Италии и его удивление по поводу “смелости” Пастернака, который решил “не гонять туда-сюда” рукопись и людей, а вместо этого просто отдать ее итальянцу, чтобы они переводили ее скорее “себе на здоровье”. Сомнения в достоверности изложения вызывает не столько лихость журналистского стиля этой большой статьи ((Л.Замойский. Итальянская одиссея “Доктора Живаго”. Italia. №23/24. Декабрь 1995. С.3.), сколько полнейшая каша из всех событий, которые касаются непосредственно Пастернака, Нобелевской премии, изданий и пр.
Рассказ Д’Анджело о том, что в передаче рукописи не было ничего от нелегальной контрабанды, более соответствует действительности хотя бы потому, что сам факт был известен достаточно широкому кругу людей и, следовательно, высоким организациям. К тому же Пастернак неоднократно повторял, что рукопись романа была передана им открыто, с ведома официальных лиц и при их участии. “Хоть это и не соответствует нашим нравам, я не вижу в этой передаче ничего противозаконного”, — писал он 30 декабря 1956 года сотруднику издательства Галлимара Брису Парену (Дружба народов. 1998, №8. С. 201). Так же, без всяких затруднений, осенью 1956 года была увезена аналогичная рукопись Элен Пельтье для английского издания, а в феврале 1957 — для французского — Жаклин де Пруайяр. Причиной тому, что власти не препятствовали факту передачи рукописи Фельтринелли и некоторое время никак не реагировали на это, была некоторая неопределенность, непрочность прежних устоев, сместившихся после речи Хрущева на XX съезде, а кроме того, несомненно, сказалась партийная принадлежность итальянского издателя и его сотрудников.
В дополнение к рассказу Д’Анджело мы можем теперь добавить, что его сообщение о выходе романа Пастернака в Москве “распалило” сотрудников — (“sbragioni”), как писал редактор издательства Фельтринелли Валерио Рива. Сам Фельтринелли не представлял себе, кто такой Пастернак, но Рива и Цветеремич сумели заинтересовать его этим именем. В большой подборке писем и документов, опубликованных под названием “La vera storia del dottor Zivago” в газете “Corierre della Serra” 14 gennaio 1987, Рива привел свое письмо к Цветеремичу от 26 апреля 1956 года, где рассказал о разговоре с Фельтринелли. Валерио Рива просил Цветеремича заказать книгу Пастернака через большой магазин “Rinascita” в Риме и прочесть ее сразу же, как только она выйдет. “Я думаю, что ее следует перевести”, — заканчивал он свою просьбу.
“Дорогой Рива, твоя новость по поводу романа Пастернака — дело безотлагательное, — отвечал ему 29 апреля Цветеремич. Этот роман уже был объявлен публикацией нескольких стихотворений из него в журнале “Знамя” 1954. Возможно, ты знаешь об этом, ибо эта новость обошла тогда всю Италию. Но далее в советской печати ничего об этом не сообщалось. Но совершенно точно, что роман еще не вышел (я бы знал об этом).<…> Сообщенная тобой новость (кстати, кто рассказал тебе об этом?) очень удивила меня”.
После этого Д’Анджело было дано поручение пойти к Пастернаку, и неожиданно для него самого он сразу же получил рукопись. Вернувшись из Берлина, Фельтринелли быстро вызвал Цветеремича в Милан, чтобы тот ознакомился с рукописью. “Не опубликовать такой роман, — отвечал он вскоре, — значит совершить преступление против культуры”. Фельтринелли известил Пастернака о намерении издавать роман и послал ему договор:
Фельтринелли — Пастернаку
Милан, 13 июня 1956.
Дорогой господин Пастернак,
мы благодарим вас за предоставление нам вашего романа “Доктор Живаго”.
Первый простой просмотр показал с очевидностью высокие литературные достоинства вашего произведения, рисующего живую картину советской действительности.
Мы хотим еще раз выразить вам признательность за то, что доверили нашему издательству первую в Европе публикацию истории Доктора Живаго и заботу о его издании в других странах с уступкой авторских прав другим издателям.
Мы вам предлагаем свои условия, чтобы уладить вопросы авторского права, как для итальянского издания, так и для изданий на других языках.
За итальянское издание мы можем вам предложить самые высокие в Италии ставки в 15%. Поскольку требования установленной продажной цены, как и стоимость издательских расходов, достаточно высоки у нас в стране, к тому же и плата за перевод тоже отражается на стоимости издания, мы лишены возможности поднять эту процентную ставку.
Что касается прав иностранных изданий, то мы предлагаем, как это принято, платить вам 50 % от того, что мы получим. Предназначенные Вам суммы Вы можете или держать на специальном счете у нас, на случай путешествия или покупок в Европе, или же они могут быть переправлены в Государственный банк СССР.
Таковы самые существенные пункты договора, который мы прилагаем сейчас в двух копиях и просим, если вам будет угодно, вернуть его нам со своей подписью в случае вашего согласия.
С лучшими чувствами
Джанджакомо Фельтринелли
* * *
Приложенный к письму договор состоял из восьми пунктов.
Пункт 1 гласил: “Владелец передает Издателю, который принимает на себя и своих доверенных право печатать и продавать на свои средства и под свою ответственность, в любых размерах перевод на итальянский язык его произведения “Доктор Живаго”.
Пункт 3 определял, что “Издатель опубликует первое издание не позже, чем через два года после настоящего соглашения. В случае неиздания в этот срок настоящий договор расторгается полностью”.
Пункты 2,5,6,7 предлагали обычное процентное распределение выплат от выпущенных экземпляров и тому подобное. Но пункт 4 создавал необычную ситуацию, поскольку советский автор был подчинен особым законам своей страны в вопросах издания своего произведения и нравственно и на практике был лишен возможности нормального общения со своим издателем за границей. К тому же произведение публиковалось впервые не на языке оригинала, не на том, на котором оно написано, а в переводе на иностранный. Пункт 4 предусматривал, что “прибыль за частичный или полный перевод произведения на иностранный язык будет разделена поровну между Автором и Издателем”. Это означало, что единственным лицом, которое получало право вести переговоры в общих интересах об уступке прав за границей, был издатель, а владелец в своих действиях оказывался полностью связан заключенным контрактом.
Как понимать “перевод на иностранный язык”? Для автора это — всякий другой, кроме русского, на котором написано произведение, а русский язык — язык оригинала. В разговоре Пастернака с Д’Анджело не было ни слова о мировых правах. Речь шла об издании итальянского перевода. Но уже в своем первом письме Фельтринелли благодарит за передачу ему заботы об изданиях в других странах и продаже авторских прав на них. Отсрочка, а затем отказ от русского издания в Москве имели неожиданные последствия для всех, включая и Фельтринелли, и итальянский перевод, который он должен был опубликовать по договору до середины 1958 года, появился 23 ноября 1957 года и стал таким образом первым изданием, а Фельтринелли автоматически приобретал права издания “Доктора Живаго” во всем мире.
Пункт 8 договора предписывал: “Издатель, помимо книжной публикации, имеет исключительное право использования произведения в любой печатной форме и передает Автору половину всех поступлений или процентных выплат, полученных за это”. В этом пункте не оговорено использование произведения в аудио-визуальной сфере и, в частности, в кино, но с декабря 1957 года Фельтринелли в переписке с другими издателями предъявляет свои права, как если бы он их получил официально по договору.
Пастернак ответил сразу по получении. Прежде, чем посылать согласие на издание, он показал свой ответ Фельтринелли и договор нам: (моему брату Леониду было тогда восемнадцать лет, мне — 33) и получил от нас полное одобрение, хотя мы оба несомненно могли оценить опасные последствия этого поступка. Но, видя горячую готовность отца пойти на любые лишения, чтобы опубликовать “Доктора Живаго”, и сочувствуя ему, мы согласны были на все. Конечно, тогда у нас еще была надежда на публикацию в “Новом мире”, хотя задержка с ответом и понимание недопустимой еще в России свободы, с которой написан роман и которой он дышал, могли бы заставить нас сомневаться в этом. Отец поблагодарил нас за поддержку, сказав, что он очень надеялся на наше понимание. Предвидя возможные в будущем осложнения и искажения, он оставил себе собственноручную копию своего письма к Фельтринелли, чего обычно никогда не делал. Эта копия была представлена на юбилейной выставке в Музее Изобразительных искусств в 1990 году, и текст письма в переводе с французского вошел в каталог выставки “Мир Пастернака”. Текст оригинала, хранящегося в Центре современной документации, опубликован также по-русски в “Советской культуре” 10 февраля 1990.
Пастернак — Фельтринелли
Москва, 30 июня 1956
Господину
Издателю Джанджакомо Фельтринелли
Милан. Via Fatabenefratelli 15
Милостивый государь,
Ваши предложения превосходны, я с удовольствием подписываю договор. При том, что мне небезразличен мой заработок, мы здесь живем в условиях совсем не похожих на ваши. Это не моя заслуга, что денежная сторона дела для меня незначительна или вторична. Во всяком случае сохраните все, что мне причитается, под своей защитой, я это полностью поручаю вам и не будем об этом говорить до тех пор, пока я не приеду к вам или сам не вернусь к этому вопросу.
Тем больше моя радость, что роман появится у вас и его будут читать. Если его публикация, обещанная здесь несколькими журналами, задержится, и ваше издание ее опередит, ситуация станет для меня трагически сложной. Но это вас не касается.
От всей души желаю успеха переводу и печатанию романа. Мысли рождаются не для того, чтобы их прятали или заглушали в себе, но чтобы быть сообщенными другим.
Обеспечьте работе хороший перевод. Господин профессор Логатто хвалил и рекомендовал мне для этого поэта и переводчика Рипеллино в Риме.
Примите мои лучшие чувства.
Б.Пастернак.
Р.S. Будьте добры известить меня телеграммой о получении письма.
* * *
В этом письме уже заложен весь будущий ход событий: невозможность получить деньги, трагизм ситуации, при которой советские журналы отказываются от публикации “Доктора Живаго”, а Фельтринелли их опережает, готовность на жертвы, горячее нетерпение увидеть роман напечатанным, чтобы его могли прочесть, ответственное отношение к переводу. Пастернак назвал имя Анджело Мария Рипеллино, который переводил его стихи, начиная с 1945 года. Пастернак получил от него в подарок составленную им Антологию русской поэзии. Рипеллино в это время работал над переводом стихотворного сборника Пастернака и в письмах спрашивал у автора объяснение непонятных ему мест. Роман переводить, как нам рассказывали, он отказался. Через год, когда Рипеллино в августе 1957 года приезжал в Москву, они с Пастернаком виделись в Переделкине.
Слова Пастернака о том, что деньги в советской России не имеют реального значения, служат объяснением незаинтересованности Пастернака в гонораре. Действительно, Пастернак в своей личной жизни обходился минимумом, что видно из аскетической обстановки его комнаты и простоты в одежде, он отказывал себе в каких-либо развлечениях и путешествиях, не нуждался в отдыхе и не видел удовольствия в том, чтобы тратить деньги. Дача, на которой он жил круглый год и которой ему потом тыкали в глаза как признаком благополучия, была собственностью Союза писателей, и он регулярно платил за ее аренду, машина появилась по настоянию жены только в самые последние годы, причем сам он по-прежнему предпочитал пользоваться электричкой.
Он достаточно много зарабатывал, окупая переводами в течение десяти лет свою работу над романом, при том, что с 1945 года был лишен возможности издавать свои оригинальные произведения. Он всю жизнь денежно поддерживал свою первую жену, а также вдову расстрелянного друга Нину Табидзе, сосланных дочь и сестру Марины Цветаевой и многих других. С 1947 года, времени знакомства с Ольгой Ивинской, он взял на себя и содержание ее и ее семьи.
Здесь снова можно вспомнить раннюю “Повесть” Пастернака 1929 года, где его герой мечтает о получении богатства, чтобы иметь возможность раздать его женщинам. Пастернак сам многие годы своей жизни провел, еле сводя концы с концами. Это никогда не мучило его, он с юности умел видеть в бедности нравственную и художественную красоту и укрепился в своих взглядах в 1930-е годы, когда благополучие писателей рядом с арестами друзей, горем потерь и окружающей бедностью стало откровенно аморальным.
Резкий конец либеральным веяниям “оттепели” был положен событиями в Венгрии. Жестокое подавление восстания в Будапеште советская интеллигенция встретила общественным одобрением. Подписи в газетах должны были показать полное единомыслие страны, в которой невозможны настроения, подобные венгерским. Все возвращалось к привычным жестким формам. Еще в сентябре редколлегия журнала “Новый мир” отказалась от публикации “Доктора Живаго” и в большом письме к Пастернаку обосновала свои претензии. Основной виной автора объявлялось непонимание роли Октябрьской революции и участия в ней интеллигенции.
Судя по недавно открытым документам ЦК КПСС, подобная реакция не была инициативой редколлегии журнала. Сын издателя Карло Фельтринелли в своей книге об отце “Senior Service” (Milano 1999) опубликовал письмо министра Госбезопасности И.Серова, извещавшего Отдел Культуры ЦК о том, что через С.Д’Анджело была передана Фельтринелли рукопись неизданного романа, а также о том, что задержан очерк Пастернака “Люди и положения”, по почте посланный во Францию Д.Г.Резникову. Цитаты из письма Пастернака к Резникову от 9 августа 1956 года передают, что писатель имел четкое представление о нереальности публикации романа в России и понимал, что появление его за границей принесет автору тяжелые испытания. Донесение КГБ с грифом “Совершенно секретно” не вошло в подборку документов ЦК, изданную во Франции (Gallimard, 1994). О нем упоминает составитель книги Е.Орехова в своем предисловии к публикации некоторых из этих документов в “Континенте” №93. Через неделю мнение ЦК о “Докторе Живаго” было составлено: “Роман Б.Пастернака является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только порочное, но и антисоветское произведение, которое безусловно не может быть допущено к печати” (С.189).
Сразу после отказа “Нового мира” начались попытки заставить Фельтринелли вернуть рукопись “Доктора Живаго”. Узнав о событиях в Москве от приехавшего в Милан И.Эренбурга, Валерио Рива 8 октября 1956 г. послал телеграмму в Рим Пьетро Цветеремичу с просьбой о немедленной встрече:
“Дорогой Цветеремич, я имел разговор с Эренбургом чрезвычайной важности. Вопрос очень щекотливый, касающийся Пастернака. Пожалуйста, назначь встречу: лучше всего в Милане, Риме или Флоренции. Телеграфируй. Спасибо, до свидания” (“Corierre della Sera” 1987).
В конце октября двум членам коммунистической партии Италии, П.Секкия и П.Роботи, отдыхавшим в санатории ЦК КПСС, в Барвихе, было дано поручение получить назад рукопись романа.
Встревоженный этим, Фельтринелли позаботился о сохранности рукописи, которая была в Риме у Цветеремича, и 31 октября 1956 года было послано письмо с просьбой срочно прислать машинописный экземпляр на русском для дополнительного копирования.
“Дорогой Цветеремич, нам необходимо получить обратно рукопись Пастернака (мы ее тебе вскоре вернем). Я прошу тебя отправить мне рукопись, как только получишь это письмо, ты сможешь работать с уже сделанными фотокопиями, а потом — с теми, которые мы сделаем. Кроме того я жду твоего заключения о романе с кратким его содержанием и сердечно тебя приветствую. Луиджи Диемоз” (“Corriere della Sera”. 1987).
В Москве между тем вставал вопрос об издании сборника стихов Пастернака в Гослитиздате. Новый стихотворный цикл, написанный для последнего раздела, включал уже 21 стихотворение. В январе 1957 года его корректура была подписана к печати. Выход книги в свет ожидался в ближайшие месяцы. Но постепенно накапливавшееся недовольство по поводу готовившегося издания “Доктора Живаго” в Милане и неудачи с Фельтринелли, который оказался не так послушен, как предполагали в Москве, вылились в откровенный шантаж властей по отношению к Пастернаку. Его хотели заставить выступить против своего издателя.
Эти отношения отразились, в частности, в статье “Поэзия и чувство современности” Корнелия Зелинского (“Литературная газета” 6 января 1957).
Фельтринелли тем временем снова претерпевал давление со стороны коммунистической партии Италии. Приезжавший в январе 1957 года в Москву Луиджи Лонго взялся заставить издателя вернуть рукопись “Доктора Живаго” и отказаться от публикации. Лонго было обещано, что Пастернака принудят написать Фельтринелли письмо соответствующего содержания.
С этой целью в Гослитиздате 7 января 1957 года был заключен договор на издание “Доктора Живаго”, что позволяло редакции диктовать автору свои условия. Редактор издательства должен был подготовить текст романа для публикации. Руководство этой работой было поручено главному редактору Гослитиздата А.И.Пузикову. “Высокое начальство” дало санкцию на заключение договора с условием заставить Пастернака подписать составленное от его имени письмо к Фельтринелли, чтобы тот остановил издание романа и вернул рукопись для внесения нужных изменений. В своих воспоминаниях Пузиков приводит текст телеграммы в Милан, приготовленный в издательстве для подписи Пастернаку:
“Италия, Милан, Фельтринелли.
Продолжаю работу над романом Доктор Живаго, который готовится к изданию Гослитиздатом. Будут дополнения и изменения. В связи с этим прошу направить рукопись романа в Гослитиздат по адресу: Москва, Ново-Басманная, 19. Для перевода вышлю корректуру романа = Борис Пастернак”.
Пастернак отказался это подписать.
Через месяц после заключения договора он, посылая свой собственный текст телеграммы на апробацию Пузикову, четко высказывал понимание фальшивых целей этой игры и объяснял свое “послушание” добрыми отношениями давно знакомых людей, сложившимися между ним и главным редактором.
Пастернак — Пузикову
7 февраля 1957.
<…> Может быть, важно было, чтобы дать телеграмму уговорили меня Вы лично, а не кто-нибудь другой и чтобы она была при Вашем участии? Мне это именно только и дорого, то есть личная нота моих с Вами отношений, а больше ничего. И тогда, если хотите, текст телеграммы я прилагаю к письму и отдаю Вам в руки для любого использования, для отправки по адресу или уничтожения, если эта телеграмма какое бы то ни было приобретение для Вас.
<…> Телеграмму я должен был составить серьезно, с определенными сроками, а не в виде просьбы “навеки”, потому что хотя она и дается коммунисту издателю, но при этом человеку реальному и деловому, и надо показать, что и просят его о деле.
Я прошу о полугодовой отсрочке, в течение которой может выйти советское издание, но спорить о сроках не имеет смысла, так как все это неосуществимо — противоречивое намерение (издание “Живаго” в Гослитиздате) и телеграмма только исключительная формальность. Мой ломаный и забытый итальянский язык как раз и подходит к телеграфным сокращениям и может быть понят получателем только в телеграмме.
Если Вы ее пожелаете отправить, мне кажется, не надо давать ее на отредактирование нашим переводчикам с итальянского, но оставьте у себя копию.
Извините, что утомил вас длинным письмом. Мне жалко, что разница во взглядах делает невозможным для Вас почувствовать, как я Вас люблю и уважаю.
Ваш Б.Пастернак
Телеграмма:
Издателю Джанджакомо Фельтринелли
улица Фатебенефрателли, Милан
В соответствии с просьбой Гослитиздата, Москва, Ново-Басманная 19, прошу задержать итальянское издание романа Доктор Живаго на полгода, до первого сентября 1957 года и выхода романа в советском издании: ответ направить телеграфно в Гослитиздат =
= Пастернак.
Телеграмма была отправлена 13 февраля 1957 года.
Накануне того дня, когда Пастернак писал Пузикову и посылал ему текст телеграммы, 6 февраля, он имел возможность сообщить Фельтринелли письмом о подлинном смысле происходящего. Дело в том, что в этот день отправлялась в Париж его новая знакомая, молодая французская славистка Жаклин де Пруайяр. Она приезжала в Москву на несколько месяцев на стажировку в Университете и успела завоевать любовь и доверие Пастернака. Он дал ей прочесть полученный из “Нового мира”, уже не нужный им машинописный экземпляр “Доктора Живаго”. Она предложила Пастернаку свою помощь в переводе и издании романа по-французски. Уезжая в Париж, Жаклин де Пруайяр увозила просмотренный и выверенный автором текст “Доктора Живаго”. В отличие от неправленого экземпляра Фельтринелли, который годился только для перевода, — этот предназначался для русского издания. Передача сопровождалась просьбой не только перевести роман на французский язык но и, что главное, обеспечить публикацию русского текста. Находившемуся перед угрозой редакторского искажения текста Пастернаку было в высшей степени важно русское издание, которое закрепило бы правильный текст. Жаклин де Пруайяр также была подарена рукопись автобиографического очерка, написанного в качестве предисловия к шедшему в Гослитиздате сборнику стихов, со всеми правами на его перевод и издание.
Пастернак написал Жаклин де Пруайяр доверенность на ведение его литературных дел за границей: “Я наделяю ее полным своим доверием во всех литературных делах, касающихся меня и уполномачиваю ее переводить и издавать мои работы, руководить их печатанием и получать все права и все авторские гонорары”.
Кроме того она везла небольшую записку французскому издателю Гастону Галлимару, где Пастернак удостоверял ее как “свою представительницу во всех литературных, юридических и денежных вопросах”, которые могут возникнуть между издательством и автором. В заключение он писал: “Я даю ей полные права и обязываю замещать меня за границей в неограниченных пределах вплоть до забвения моего собственного существования”.
Из письма к Фельтринелли, посланного с Жаклин де Пруайяр, становились ясны причины, вызвавшие слова о “забвении” самого существования автора. (Письмо публиковалось в отрывках в “Советской культуре” 10 февраля 1990).
Пастернак — Фельтринелли
Москва, 6 февраля 1957.
Милостивый государь,
В нашем государственном издательстве настаивают, чтобы я послал вам телеграмму с просьбой задержать итальянское издание моего романа вплоть до его появления в отредактированном виде в этом издательстве. Я предложил бы вам предельный срок, к примеру, в шесть месяцев. Подчинитесь этой отсрочке, если это не противоречит вашим планам, и дайте телеграмму в ответ не мне, а по адресу издательства: Москва. Новая Басманная 18. Гослитиздат.
Но если, вопреки моему постоянному желанию, чтобы ваша публикация была строго верна авторскому тексту рукописи, я узнаю, что в итальянском переводе вы захотите последовать редакторским изменениям, которые естественно причиняют мне боль неизбежной угрозой искажений текста, мне будет гораздо тяжелее.
Еще один вопрос: я сам отяготил вас заботами по пункту 4 договора и обязал вас заниматься переводами на другие языки. Недавно у меня появились новые близкие друзья во Франции, которые согласны работать вместе со мной и связаны с лучшими издательствами, такими как например, Галлимар и Фаскель. Я готов обеспечить вам любое вознаграждение дополнительно ко 2-й статье договора, если вы уступите дело французского издания группе французских переводчиков, о которых вам напишет госпожа Жаклин де Пруайяр, моя представительница в литературных делах в Париже, по инициативе которой создалась эта группа. Если вы не хотите освободиться от контроля за изданием романа во Франции, по крайней мере переговорите с М-м де Пруайяр, М-ль Элен Пельтье, г-дами Мишелем Окутюрье и Мартинесом как с переводчиками, в которых вы нуждаетесь в соответствии со статьей 4. Договоритесь с ними. Я прошу вас исполнить это как мое настоятельное желание. И простите меня, что так вас затрудняю.
Ваш Б.Пастернак.
Известия из Москвы резко изменили всю ситуацию с изданием в Милане. Речь об отсрочке и о готовящемся французском издании Фельтринелли понял как необходимость скорейшей публикации. Работа над переводом пошла ускоренным темпом. И если раньше по договору Фельтринелли имел два года для перевода и издания, то теперь Пастернак ставил ему определенную дату: осень 1957 года. Надо было срочно поспеть к этому сроку. Получив письмо Пастернака, Фельтринелли 28 февраля 1957 писал Цветеремичу:
“Дорогой Цветеремич, я пишу тебе для того, чтобы сообщить, что в течение трех месяцев необходимо окончить работу над романом. В сентябре выходит русское издание, и для того, чтобы наш договор оставался действенным, то есть чтобы была возможна продажа права публикации, следует обеспечить начало продажи книги ко 2 сентября. Джанджакомо Фельтринелли” (“Corrierre della Sera” 1987).
В письме Пастернака рукою Фельтринелли отмечено темное для него место об “искажении его текста”, об угрозе чужого вмешательства в текст Пастернака и опасности, связанной с публикацией подлинного авторского текста романа.
Фельтринелли не встретился, как просил его Пастернак, с группой французских переводчиков, о его намерении выпустить роман осенью они узнали из письма французского журналиста Жана Невселя, сына русского поэта Вячеслава Иванова. Дмитрий Вячеславович недавно вернулся из Москвы в Рим и писал сотруднику издательства Галлимара Брису Парену 29 марта 1957:
“У меня было только что короткое свидание с Джанджакомо Фельтринелли. Перевод романа готовится. При этом очевидно, что Фельтринелли не хочет, чтобы итальянский перевод опережал оригинальное издание в СССР. На него оказывается сильное давление, с тем чтобы задержать издание, и мое впечатление, что он не намерен этому противостоять.
С другой стороны, он считает, что итальянский перевод появится с опозданием на месяц после публикации романа в СССР и что, если отсрочка будет соблюдена, он получит в соответствии с международной конвенцией — содержание которой мне совершенно неизвестно — право требовать для своего издательства копирайт за границей”.
Через полтора месяца, убедившись, что работа над переводом пошла быстрее, Фельтринелли ответил Пастернаку:
Фельтринелли — Пастернаку
Милан, 22 марта 1957.
Милостивый государь,
несколько недель тому назад я получил известия, что ваш роман “История Доктора Живаго” будет опубликован в Москве в будущем сентябре. Позвольте мне сказать вам, как это меня обрадовало.
Итальянский перевод идет полным ходом и после известия о близком издании в Москве я постарался убедить своего переводчика, чтобы перевод был закончен как можно раньше.
Примите, милостивый государь, самые дружественные мои приветствия.
Джанджакомо Фельтринелли
Пастернак в это время тяжело заболел, и его положили в больницу. Через месяц, когда мучительные боли в колене стали по временам отпускать его, он, с трудом водя карандашом, писал Серджо Д’Анджело, стараясь разъяснить ситуацию с редактируемым в Гослитиздате текстом.
В своей статье в Sunday Telegraph (7 may 1961) Д’Анджело вспоминал о приходе к нему О.В.Ивинской, которая была обеспокоена решительным сопротивлением Пастернака тем изменениям, которые вносили в текст романа редакторы Гослитиздата, и, боясь последствий, просила передать свою просьбу к Фельтринелли, чтобы тот допустил эту переработку и в своем итальянском издании. Она брала на себя “задачу согласовать это с Пастернаком и властями”. Это объясняет то, с какой настойчивостью из письма в письмо в переписке с Фельтринелли и Д’Анджело возникает просьба Пастернака, чтобы итальянское издание делалось строго по тексту переданной им первоначальной рукописи.
Пастернак — Д’Анджело
16 апреля 1957.
Дорогой Д’Анджело!
Как жаль, что мы с Вами не встретились, пока я был здоров! Теперь я надолго залег в Кремлевскую больницу со страшными болями в правой ноге и не представляю себе сейчас, когда и как я выздоровею.
Телеграмма о задержании выпуска романа по-итальянски до 1 сентября 1957 года была послана Фельтринелли из Гослитиздата с моего ведома. Срок его выпуска к 1-му сентября 1957 года был, при отправке телеграммы, мне действительно обещан.
Что касается просьбы об отступлении итальянского перевода от первоначального русского текста рукописи, с которой делается перевод, я никогда Фельтринелли не просил ни о чем подобном и мысль о расхождении итальянского перевода, сделанного с точного подлинника, с той его формой, в которой он будет отредактирован в русском издании, никогда меня не останавливала и не пугала.
Эти предполагаемые изменения буду производить и вносить в русский текст не я, а специальный редактор, которому издательство поручило сгладить углы романа, неприемлемые для советского издания. Я еще не видел результатов его работы и теперь, лежа в больнице с заболеванием, пока что нестерпимо мучительным и которому я не вижу конца, наверное, не скоро увижу.
В стадии, в какой сейчас нахожусь я — и физически, и мои мысли и состояние дел со здешним изданием романа — мне кажется, издателю Фельтринелли не надо заходить в его любезностях так далеко, как он, по-видимому, готов, и ограничиться отсрочкой напечатания романа по-итальянски до 1 сентября этого года.
Вида, в какой будет превращен роман, чтобы стать приемлемым для печати, я себе пока не представляю, и его невозможно предугадать. Кроме неопределенности, заключенной в этих предположениях самих по себе, дело страшно и на неопределенно долгий срок осложнилось моей болезнью. Неужели Фельтринелли поставит себя в зависимость от таких, пока не поддающихся определению, условий.
Мне трудно (физически больно) писать, — простите меня. Надеюсь, что из моих слов Вы извлечете что-нибудь полезное для Вашего решения. Будьте здоровы, благодарю Вас за внимание.
Ваш Б.Пастернак
В тот же день, тревожась из-за задержки изданий и невыплаты гонораров, Пастернак запрашивал главного редактора А.И.Пузикова. Тот отвечал ему 22 апреля:
“Книгу стихов отпечатаем в мае, а за ней приналяжем на “Живаго”. Г.И.Владыкин <директор издательства> согласен, чтобы Вашего доктора лечил (редактировал) Старостин. Через две недели займусь вплотную романом. Советую <…> думать о здоровье и не встречаться с людьми, которые могут Вас волновать. У Вас один ответ: Госиздат роман издает. Работаю, переделываю, дополняю. Сейчас болен. Поправлюсь — продолжу работу. Срок — сентябрь.
Я глубоко верю в благополучное завершение всех наших начинаний”,- заканчивал он свое письмо.
Тем временем работа над итальянским переводом быстро продвигалась вперед, 9 мая Пьетро Цветеремич писал Фельтринелли:
“Дорогой Фельтринелли, я хочу информировать тебя о том, как идет работа над романом Пастернака. Перевод уже набран и напечатан до 546 страницы. Недостает еще около 200 страниц текста и стихов. Это тебя должно убедить, что условия договора соблюдаются. Я думаю, что если работа будет идти в том же темпе, перевод будет завершен в течение месяца. Это непосильный труд, так как текст безумно сложен, и наибольшая сложность заключается в красоте его формы (часто это поэзия в прозе), а это обязывает переводчика к некоторой изворотливости.
Пьетро Цветеремич”.
(“Corriere della Sera”. 1987)
Уверившись в успехе задуманного, Фельтринелли послал подробное письмо в Гослитиздат. Возможно, ему помогало “заключение”, написанное тем же Цветеремичем:
Фельтринелли — в Гослитиздат
Милан, 10 июня 1957
Дорогие Товарищи,
этим письмом мы хотим подтвердить вам, что мы издадим роман Пастернака “История Доктора Живаго” не раньше, чем в сентябре, когда выйдет советское издание.
Теперь мы имеем возможность оценить рукопись и находим, что роман имеет очень высокие художественные достоинства, что приближает Автора к великим русским писателям XIX века, и находим в этой прозе сходство с Пушкиным. Пастернак замечательно показывает нам Россию, ее природу и душу, исторические события, которые передаются ясным и точным изображением персонажей, вещей и фактов в духе реализма в лучшем смысле слова, реализма, который становится не тенденцией, а искусством.
Размышления главного героя и других персонажей романа о своей собственной судьбе и судьбах своей родины ведутся на таком уровне, который подымает их над политическим содержанием, тем более что соображения и суждения о событиях предполагают одобрение или неодобрение читателя. В этом можно усмотреть спорный характер произведения Пастернака. Но нам представляется, что эти утверждения имеют в книге относительное значение и теперь, после XX съезда, разоблачения определенных фактов нас более не беспокоят и не удивляют.
С другой стороны западный читатель впервые найдет в книге высокий художественный и поэтический голос, озабоченный поисками пути, ведущими от Октябрьской революции к перспективам новой эпохи в русской истории, когда социализм становится естественной жизнью общества. И то, что этот голос в глазах западного читателя принадлежит человеку, не вовлеченному в активную политическую деятельность, придает его словам большую искренность и веру, и читатель не сможет не оценить изображенную вне рамок идеологического ригоризма волнующую картину событий и истории русского народа, утверждение их значительности и положительных перспектив развития. Для западного читателя очевидно убеждение, что пройденный путь ведет вашу страну вперед и что с окончанием истории капитализма начался новый период.
Мы изложили вам наше объективное и согласованное суждение о содержании романа Пастернака, из чего мы заключаем, что соображения в пользу его публикации намного перекрывают спорные. И к такому представлению мы приходим не только в издательских интересах, но принимая во внимание нашу политическую позицию, которую вы хорошо знаете. К тому же моменты издательского и политического суждения для нас неотделимы.
Мы сочли нужным выразить вам свою точку зрения, поскольку в прошлом у вас имелись какие-то небольшие недоразумения по поводу сюжета романа Пастернака и опасения насчет того, что его публикации мы намереваемся придать скандальный смысл, что нам совершенно несвойственно.
Примите, дорогие Товарищи, наши сердечные приветствия.
Джанджакомо Фельтринелли.
Через неделю, 18 июня 1956 г., от Цветеремича было получено известие об окончании работы над переводом:
“Дорогой Фельтринелли, я закончил перевод “Доктора Живаго”, включая стихотворную часть, и на днях пришлю тебе второй экземпляр, предварительно передав его Галло, как это уже было сделано с текстом до 546 страницы. Стихи я отошлю Сократе для окончательной доработки, вам же я посылаю свой первый вариант, чтобы вы с ним ознакомились. Таким образом, тяжкая, но благодатная работа над этим переводом подходит к концу. Как видишь, я соблюдаю правила договора: в течение июня ты получишь от меня все. Я должен буду написать Пастернаку, чтобы спросить о возникших у меня сомнениях, так как в некоторых местах нашего экземпляра рукописи пропущены какие-то слова. У вас есть адрес? И как вообще это делается?
Пьетро Цветеремич”.
(“Corriere della Sera”. 1987)
Вскоре от Пастернака пришло письмо:
Пастернак — Фельтринелли
Москва, 20 июня 1957
Милостивый государь,
Я был болен больше трех месяцев и находился сначала дома, потом в больнице, а сейчас в санатории под Москвой.
Еще раз благодарю вас за согласие на отсрочку, которую требовало Государственное издательство (Гослитиздат). И это именно все, что я от вас хотел. Большее было бы лишним.
Если вещь не появится у вас по-итальянски 1 сентября в том виде, который соответствует первоначальной русской рукописи, это в высшей степени заденет и огорчит меня.
Задержка итальянского издания создаст препятствие для появления других иностранных переводов (например, во Франции, Англии, Чехословакии и других местах), осуществление которых я поручил вам и поставил в зависимость от вас.
Роман никогда не появится у нас. Лишения и беды, которые, возможно, меня ожидают, если появятся заграничные издания и не будет аналогичного советского — это не наше дело, ни мое, ни ваше.
Нам важно только, чтобы работа, не взирая на это, увидела свет, — помогите мне в этом.
Примите выражение моих лучших чувств.
Б.Пастернак
(Письмо с неверной датой и с купюрами было опубликовано в “Советской культуре” 10 февраля 1990).
Фельтринелли все еще не понимал, что именно он издает, и в этом письме отметил чертой по полю то место, где Пастернак откровенно пишет ему о нереальности публикации романа в Москве и несчастиях, которые он готов перенести, ради издания его за границей. Только что он посылал советским товарищам уверения в дружбе и взаимодействии, как вдруг оказалось, что издание романа сопряжено с трудностями отнюдь не коммерческого плана. Он умел преодолеть соперничество конкурирующих издательств и всячески затягивал подписание соглашений, усложняя договорную процедуру елико возможно, но реакция Москвы на итальянское издание романа, все еще была ему неясна.
Что значила для Пастернака публикация романа, еще более подробно было объяснено им в записке, написанной по-русски и посланной Цветеремичу:
Пастернак — Цветеремичу
25 июня 1957
Дорогой Цветеремич!
Сердечный привет! Спасибо Вам за все заботы и хлопоты обо мне. Если у Вас будет случай, раздобудьте, пожалуйста, мартовской номер французского журнала “Esprit”. Там есть статья обо мне и переводы. Я ведь ничего этого не вижу, не получаю и не знаю ничего из того, что имеет отношение ко мне. Было предположение во франц<узском> издательстве Gallimard об издании “Доктора Живаго” во французском переводе. Наверное переводчики и переводчицы M-lle H иl йne Peltier, M-me Jacqueline de Proyart de Baillescourt, M.Aucouturier ? др. списались с Фельтринелли об этом, как и представители англ<ийской> фирмы Collins. Я хотел бы, чтобы они знали, что не надо задерживать выпуска книг из-за того, какие это может иметь последствия для меня. Я писал роман для того, чтобы он был издан и прочитан и это остается единственным моим желанием. Еще раз всего лучшего. Я выздоравливаю и, может быть, скоро увижу Вас.
Ваш Б.Пастернак
Записка написана карандашом и носит следы поспешности. В начале страницы наполовину оторвано обращение к Цветеремичу. Вероятно, это ответ на известие об окончании перевода и предполагаемом скором приезде Цветеремича в Москву. Пастернак хотел познакомить итальянского переводчика с французскими, предлагая ему посмотреть переводы стихов, сделанные Мишелем Окутюрье в журнале “Esprit”, которых он сам еще не видал, но о красоте которых мог судить из отзывов других и личного знакомства с переводчиком. Пастернак не получал никаких известий из Франции, ничего не знал об издательских намерениях Галлимара. Он надеялся, что Цветеремич сможет ему обо всем этом рассказать при встрече.
А в Москве, в Гослитиздате, несмотря на весенние обещания, так и не начинали печатать сборник стихотворений, требуя изменений в тексте автобиографического очерка. Писалась дополнительная глава об отношении Пастернака к революции, выкидывались места, посвященные Марине Цветаевой, Андрею Белому, Маяковскому. Предисловие, подписанное к печати в январе 1957 года, в июле стало казаться непозволительным по смелости. Его текст, полученный еще в феврале, Жаклин де Пруайяр по просьбе Галлимара начала переводить для издания, так как на него не было никаких договорных ограничений, а издание “Доктора Живаго” было предметом затягивающихся переговоров с Фельтринелли.
А.И.Пузиков вспоминал о своих летних приходах к Пастернаку в Переделкино вместе со Старостиным, с которым они срочно редактировали роман, желая “совершенствовать произведение, довести до издания”. “Обнадеживало и то, — пишет Пузиков, — что Борис Леонидович шел навстречу, соглашался с некоторыми нашими замечаниями”. (Ново-Басманная, 19. М.,1990.С.489). В семье Старостина сохранился машинописный экземпляр романа, первые главы которого носят исправления и редакторские дополнения, не столько сглаживающие политические углы, сколько “раскрашивающие” и расширяющие описания и диалоги. Но удивительно то, что Пузиков, старый советский редактор, после стольких лет занятий литературой так и не научился отличать имитацию от подлинного искусства и, несмотря на слова Пастернака в письме к нему о том, что он радуется всякому препятствию в этой работе, которая ведется для того, чтобы “исказить и скрыть главное существо” его мыслей, до конца жизни верил в возможность “улучшения” романа и искренность автора, соглашавшегося из вежливости с теми нелепостями, которые ему высказывались.
Тем временем две главы из романа и несколько стихотворений в переводе Анны Каменской и Северина Поллака были опубликованы в новом польском журнале “Opinie”. Это были две встречи Живаго со Стрельниковым, первая — в штабном вагоне и последняя — в Варыкине.
Реакция на это не заставила себя ждать. В ЦК КПСС по требованию М.А.Суслова и П.Н.Поспелова в начале августа были составлены “объяснительные записки” по поводу печатания романа в Италии. Рассчитывали на возможность редактуры романа в Гослитиздате и согласие Фельтринелли ждать поправок автора до сентября. Луиджи Лонго была послана рецензия “Нового мира” с тем, чтобы он со своей стороны принял меры.
Пастернак 13 августа 1957 года получил вызов на заседание секретариата Союза писателей. Только что вернувшийся из санатория, со все еще болевшей ногой, он отказался придти, сославшись на нездоровье. Вместо него поехали для объяснений О.В.Ивинская, А.В.Старостин и А.И.Пузиков, который вспоминал потом, что сообщение Старостина об окончании работы над редактированием романа в Гослитиздате и готовности его издать “было встречено в штыки. В ход пошла известная формула — “черного кобеля не отмоешь добела”. Сама идея доработки романа была сочтена абсурдной. Совещание на том и закончилось, и <они>, как побитые, ушли, поняв, что дальнейшая дорога к изданию “Доктора Живаго” закрыта”.
Напуганная перед тем разговором с Поликарповым, а потом А.А.Сурковым, бывшим тогда первым секретарем Союза писателей, О.В.Ивинская снова обратилась за помощью к Серджо Д’Анджело. Он вспоминал об этой встрече в “Sunday Telegraph” (may 7, 1961):
“Вскоре Ивинская снова явилась ко мне на дом и на этот раз в слезах: власти предъявили Пастернаку ультиматум: послать телеграмму Фельтринелли со словами, что он не доволен романом и требует возвращения рукописи, иначе его ждут серьезные последствия.
Пастернак отказался пойти на эту уловку, и она (Ивинская — ред.) не может с ним сладить. Она просила употребить мое влияние, чтобы убедить его. Так что моя вторая встреча с писателем была труднее первой <…>. Он был возмущен тем, к чему мы его склоняли, и обрушил на нас с Ольгой свое негодование”.
Д’Анджело рисует вспышку гнева, вырвавшуюся в ответ на их уговоры у обычно мягкого и доброжелательного Пастернака. В этих воспоминаниях производит сильное впечатление яркая картина откровенного насилия над совестью и достоинством “опекаемого” человека, которая в глазах обоих доброжелателей оправдывалась желанием спасти его от последствий его “строптивости”. Тем не менее их “благотворительная миссия”, как назвал ее Пастернак, удалась. Верх взяло доброе расположение к участникам и, главным образом, слова Д’Анджело, сказавшего, что “Фельтринелли не придаст никакого значения телеграмме и не станет ничего плохого думать о Пастернаке, если тот пошлет ее”.
Пастернак описал события последних недель в письме к Нине Табидзе 21 августа 1957 года:
“Здесь было несколько очень странных дней. Что-то случилось касательно меня в сферах мне недоступных. Видимо Хрущеву показали выборку всего самого неприемлемого из романа. Кроме того (помимо того, что я отдал рукопись за границу), случилось несколько обстоятельств, воспринятых тут с большим раздражением. Тольятти предложил Фельтринелли вернуть рукопись и отказаться от издания романа. Тот ответил, что скорее выйдет из партии, чем порвет со мной, и действительно так и поступил. Было еще несколько неизвестных осложнений, увеличивших шум.
Как всегда, первые удары приняла на себя О.В. Ее вызывали в ЦК и потом к Суркову. Потом устроили секретное расширенное заседание секретариата президиума ССП по моему поводу, на котором я должен был присутствовать и не поехал, заседание характера 37 года, с разъяренными воплями о том, что это явление беспримерное, и требованиями расправы, и на котором присутствовала О.Вс. и Ан<атолий> Вас. Ст<аростин>, пришедшие в ужас от речей и атмосферы (которым не дали говорить), и на котором Сурков читал вслух (с чувством и очень хорошо, говорят) целые главы из поэмы <“Высокая болезнь”>.
На другой день О.В. устроила мне разговор с Поликарповым в ЦК. Вот какое письмо я отправил ему через нее еще раньше, с утра.
“Люди нравственно разборчивые никогда не бывают довольны собой, о многом сожалеют, во многом раскаиваются. Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Может быть, ошибка, что я не утаил его от других. Уверяю Вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он-то оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и, таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое”.
Поликарпов сказал, что он сожалеет, что прочел такое письмо и просил О.В. разорвать его на его глазах.
Потом с Поликарповым говорил я, а вчера, на другой день после этого разговора, разговаривал с Сурковым. Говорить было очень легко. Со мной говорили очень серьезно и сурово, но и вежливо и с большим уважением, совершенно не касаясь существа, то есть моего права видеть и думать так, как мне представляется, и ничего не оспаривая, а только просили, чтобы я помог предотвратить появление книги, то есть передоверить переговоры с Фельтринелли Гослитиздату и отправить просьбу о возвращении рукописи для переработки”.
Пастернак писал Нине Табидзе, как раз в тот день, когда им была подписана требуемая телеграмма к Фельтринелли.
“Италия. Милан Via Fatebenefratelli. 15.
В процессе дальнейшей работы над рукописью романа “Доктор Живаго” я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у вас экземпляр рукописи этого романа рассматриваю, как нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения. Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения. Соблаговолите распорядиться о возвращении по моему московскому адресу возможно кратчайшие сроки рукописи романа, крайне необходимой мне для работы.=
= Пастернак.
21 августа 1957”.
В августе 1957 года в рамках проходившего в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов к Пастернаку в Переделкино в составе небольшой группы сотрудников журнала “Contemporaneo” приезжал итальянский славист Витторио Страда, недавно опубликовавший статью о поэзии Пастернака. Оказалось, что Пастернак читал эту статью и предложил Страде познакомиться с недавно оконченным им автобиографическим очерком. Через неделю, перед возвращением в Италию Страда на взятой в Союзе писателей машине отвез ее в Переделкино, при этом Пастернак попросил Страду сразу после приезда передать Фельтринелли, чтобы он не слушался телеграммы. “Я хочу, — сказал он, — чтобы роман был издан в Италии точно по тексту имеющейся у него рукописи”. Пастернак также рассказывал Страде, что недавно его вызывал к себе Сурков и под угрозами он вынужден был подписать телеграмму, чтобы остановить итальянское издание. (Vittorio Strada. Incontro con Pasternak. Istituto Suor Orsola Benicasa. Napoli 1990. P.55-59.)
Вызовы Ивинской к Поликарпову продолжались, и 30 августа 1957 года Пастернак высказал ему свои соображения по поводу издания романа за границей с позиции сознающего свою правду человека и рассчитывая на здравое понимание:
“Телеграммы, которые в предложенном мне виде я подписал, вызывают мое сожаление не только потому, что я это сделал нехотя и скрепя сердце, но и оттого, что шум, которого желают избежать и которого появление романа нисколько бы не вызвало, подымется только теперь в результате запретительных мер. <…>
Не только в Польше и других странах отрывки станут известны повсюду без моих усилий… Есть только один путь к успокоению: успокоиться самим и оставить в покое меня и эту тему”.
Он решительно отказался вслед за телеграммой слать “разгневанное письмо” издателям, которые, несмотря ни на что, продолжали готовить издания романа. Он писал, что даже в страшные 1940-е годы, “при силе Сталина”, он не соглашался писать подобные письма англичанам и чехам, издававшим его, и вину за это видел в политике, которая закрыла для него возможности издаваться на родине.
“В чем-то (не со мной, конечно, что я, я малая песчинка) у нас перемудрили, — заканчивал он письмо. — Где тонко, там и рвется. Я рад быть, по поговорке, этой ниткой или одной из этих ниток, но я живой человек и, естественно мне страшно того, что Вы мне готовите. Тогда Бог Вам судья. Все в Вашей воле, нет ничего в наших законах, что бы я мог ее неограниченности противопоставить”. (РГАЛИ).
Со слов очевидцев Карло Фельтринелли записал, в каком возбуждении вернулись итальянские коммунисты с фестиваля в Москве. Яростно размахивая фальшивым письмом Пастернака, они требовали немедленной остановки публикации “Доктора Живаго”. “Я получил взбучку”, — передавал Фельтринелли свой разговор с партийными функционерами.
В середине сентября в составе официальной делегации, приглашенной Союзом писателей, приехал в Москву Пьетро Цветеремич. Сразу по приезде с ним завели разговор о нежелательности итальянского издания “Доктора Живаго” и рекомендовали ему отказаться от перевода. Кто-то из сотрудников ВОКСа передал ему напечатанный на машинке текст, датированный 19 сентября 1957 года, якобы от Пастернака. Составленное от лица, впервые узнавшего о Цветеремиче, и написанное казенным языком, письмо повторяло слова составленных в ЦК телеграмм и с головой выдавало фальшивку. Валерио Рива опубликовал его по-итальянски в своей подборке в газете “Carriere della Sera”:
“Уважаемый синьор Цветеремич, мне стало известно, что Вы один из переводчиков моего романа “Доктор Живаго” на итальянский язык. В процессе заключительной работы над рукописью романа я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у вас экземпляр рукописи я рассматриваю как начальный и нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения. Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные произведения. Придя к этому заключению, я послал синьору Фельтринелли телеграмму, в которой просил остановить работу над переводом романа. К моему удивлению, синьор Фельтринелли не ответил мне, проявив таким образом неуважение ко мне как автору. Кроме того, на днях мне стало известно, что синьор Фельтринелли распространил фотокопии рукописи романа в издательства в разные страны. Полагаю, что Вы в состоянии понять, насколько мне не хотелось бы, чтобы неоконченное произведение вышло в свет. С глубоким уважением.
Борис Л.Пастернак”.
Получив эту бумагу, Цветеремич сразу поехал в Переделкино. Пастернак рассказал ему о событиях последнего месяца и фальшивых телеграммах, посланных вопреки его воле. Были выяснены также некоторые непонятные для переводчика места в тексте романа. Цветеремич вернулся в Рим в конце сентября и переслал маленькую записочку от Пастернака:
Пастернак — Фельтринелли
Милостивый государь, я шлю вам свою горячую благодарность за ваши трогательные заботы. Простите мне ту несправедливость, которую навлекла на вас и, может случиться, еще навлечет моя горестная судьба. Пусть хранит вас наше далекое будущее, вера в которое помогает мне жить.
Б.П.
Через несколько дней Цветеремич отчитывался перед Фельтринелли о своей поездке в Москву:
Рим, 5 октября 1957.
Дорогой Фельтринелли, я не написал тебе сразу письма, как хотел, потому что после нашего телефонного разговора, это не показалось мне таким неотложным делом, неотложной казалась мне подготовка объяснений к роману. Я посылаю их отдельно.
В Москве вокруг книги складывается скверная ситуация. Там готовится крупный скандал. Публикацию рассматривают как “удар по революции”. Это, конечно, совершенно бесчестный ход. Тем более что я был абсолютно уверен, что книга должна выйти в СССР. Я видел договор Пастернака с Гослитиздатом, заключенный 7 января 1957 года и кроме того письмо к Пастернаку одного писателя о намерении опубликовать отрывки из романа в каком-то журнале. Я познакомился с редактором издательства, которому было поручено пересмотреть роман. Мне кажется, что члены ЦК КПСС Поспелов и другие склоняются к тому, чтобы его опубликовать. Все изменилось под давлением Союза писателей, который в этом случае оказался более принципиальным, чем партия, и связал всем руки. Сейчас один юрист из ЦК занимается вопросами запрещения передачи права публикации за границу (то есть тебе), но я не думаю, что он сможет это сделать законным образом. И вот через него заставили Пастернака послать ту известную тебе телеграмму и принуждают писать другую ложь и письма (вроде того, которое мне предъявили в ВОКСе в Москве).
Пастернак просит тебя не обращать на это внимания и ждет не дождется времени, когда выйдет книга. Это несмотря на то, что ему угрожают разоблачениями и лишили заказанных ранее работ. Пастернак просит тебя не разглашать того, что по вашему с ним договору ему полагается определенная сумма. Соглашение — да, пожалуйста, но ничего конкретного о гонорарах. Это может самым непредвиденным образом отягчить его положение. Его спасение в том, чтобы считали, что он ничего не получает.
Пастернак для собственной безопасности и большей ясности предлагает, чтобы роману было предпослано следующее объяснение от издательства:
“Эта книга была окончена более трех лет назад. Советское радио и журнал “Знамя” (№4, 1954) объявили о ее скорой публикации. В советской печати появлялись и другие подобные заявления. В связи с этим, понимая значительность Автора, наше издательство позаботилось обеспечить себе право на публикацию, зная, что на советские книги не распространяется Международная конвенция по авторским правам и произведение может быть произвольно переведено и недобросовестно напечатано любым издательством. Мы получили у Автора экземпляр рукописи, который был благосклонно оценен нашими консультантами. Одновременно мы стали переводить книгу, считая, что это принесет славу не только автору, но всей литературе, к которой он принадлежит. В связи с подготовкой итальянской публикации наше издательство вступило в переписку с советским”. (Здесь выделить их просьбу о задержке издания и т.д.). “В конце лета, когда роман был уже в работе и ничто ни в нашей переписке с советским издательством, ни в советской печати не предвещало, что могут возникнуть трудности с публикацией, мы получили телеграмму от автора…” (Может быть, привести ее текст). “Такую же телеграмму и письмо получил и переводчик книги. Если бы мы даже могли согласиться с Автором в том, что это незаконченное произведение требует переработки, то и тогда мы уже не имели возможности остановить издание — как по техническим причинам, так и потому, что в соответствии с нашим соглашением права на это произведение были уже переданы в другие европейские страны и другие издательства. Но мы убеждены, что книга в том виде, в каком мы ее публикуем, никак не может считаться незавершенной, она представляет собой произведение исключительной ценности, и в этой уверенности мы ее напечатали и представляем итальянским читателям.
Возникает мысль, что жалобы и неуверенность Автора могли в большой мере быть обусловлены отношением к его произведению некоторых представителей советской литературы, связанных своими догматическими и идеологическими установками на политическую роль искусства”.
(“Corriere della Sera”).
* * *
В 1990 году Цветеремич писал нам, что именно это путешествие в Москву толкнуло его “к окончательному решению, уже годами назревавшему, уйти из компартии”. “Я убедился тогда, что в СССР никакой социализм не существует, а просто азиатский теократический деспотизм, что социализм вообще утопия”.
Не получая никакого ответа от Фельтринелли и понимая, что “Доктор Живаго” вот-вот выйдет в свет, Сурков, в качестве крайнего средства воздействия, вычеркнул чье-то имя из группы командированных в Италию на литературный конгресс и, вписав свое, поехал в Милан. С тем же текстом телеграммы в руках, в качестве доброго друга Пастернака, обеспокоенного судьбой его “нуждающегося в совершенствовании” и “недоработанного” произведения, он пришел на улицу Андегари. Фельтринелли проявил непреклонную твердость, решительно отказавшись остановить издание и вернуть рукопись. Он сказал, что хорошо знает, каким способом добываются подобные письма, и не желает ничего слушать. Разъяренный неудачей Сурков предупредил, что несговорчивость издателя будет роковой для автора.
На устроенной вскоре пресс-конференции Фельтринелли рассказал об этом визите, о перепугавшихся сотрудниках, которые слышали, как кричал на него Сурков. Говорил, что не видит в романе ничего неоконченного, что мешало бы его изданию, и не понимает, почему его итальянская публикация мешает русскому издательству напечатать тот текст, который оно считает окончательным. Сказал, что специально для этого издания он обновил оборудование типографии и не согласен нести убытки.
Одновременно предпринимались попытки остановить издания в Англии и Франции через торговых представителей В.А.Каменского и В.П.Дашкевича. Оба получили известия о невозможности издательств расторгнуть договорные отношения, заключенные с Фельтринелли.
В архиве Галлимара сохранилась телеграмма за подписью Пастернака, датированная 8 октября 1957 года, в которой требовалось возвращение переданных им из Милана “без ведома и согласия” автора “фотокопий рукописи предварительного варианта неоконченного романа “Доктор Живаго”. Слова этой телеграммы звучали для Галлимара подозрительным абсурдом, потому что текст романа он получил не от Фельтринелли, а от самого Пастернака, приславшего его через Жаклин де Пруайяр и сопроводившего его личным письмом, и никаких фотокопий он не видел.
Аналогичный текст от лица автора о нежелании издавать “нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения” был послан Коллинзу в Англию.
Сохранились также другие, более распространенные машинописные варианты обращений к обоим издателям, на одном из них красным карандашом почерком измученного человека Пастернак надписал: “Текст письма составлен в ЦК, угрожали жизнью” (РГАЛИ).
Вскоре в Москву пришла телеграмма от Галлимара, который, хорошо вошел во вкус игры: он не может вернуть фотокопии рукописи, потому что они принадлежат Фельтринелли, указаниям которого он будет следовать и дальше, связанный с ним юридически.
Сохранился также перевод английского письма от директора издательства Коллинза, сделанный рукой Пастернака. Оно датировано 6 ноября 1957 года и было послано на адрес Союза писателей. В нем Коллинз подтверждал получение телеграммы, но писал, что не может остановить далеко зашедшие дела с изданием романа. К тому же издать его они обязаны по контракту, который окупится только продажей книги. Он предлагал Пастернаку написать предисловие, в котором он мог бы выразить свое отношение к роману.
“Мне едва ли надо добавлять, — заканчивал письмо Коллинз, — что как литературное произведение “Доктор Живаго”, по нашему, едва ли нуждается в отделке, и наша величайшая задача будет состоять в том, чтобы воспроизвести его по-английски в достойном переводе. Как переводчик с таким большим опытом и мастерством вы сами, я знаю, согласитесь с тем, как трудна наша задача” (РГАЛИ).
Поблагодарив Галлимара за телеграмму “с хитро составленным текстом”, Пастернак предупреждал своих издателей, чтобы они не верили его русским телеграммам. Если он захочет что-то сообщить или спросить, он воспользуется своим плохим французским или английским языком.
Фельтринелли послал ответ по адресу Союза писателей, сопроводив текст полученной им телеграммы достаточно резкими возражениями Суркову и стоящим за его спиной:
Фельтринелли — Пастернаку
Господину Б.Л.Пастернаку
Союз советских писателей
Ул. Воровского, 52. Москва
Милан 10 октября 1957
Дорогой господин Пастернак,
Я получил Вашу телеграмму следующего содержания, также, как и Ваше письмо: “В процессе дальнейшей работы над рукописью романа “Доктор Живаго” я пришел к глубокому убеждению, что написанное мною нельзя считать законченным произведением. Находящийся у вас экземпляр рукописи этого романа рассматриваю, как нуждающийся в серьезном совершенствовании предварительный вариант будущего произведения. Издание книги в таком виде считаю невозможным. Это противоречило бы моему правилу издавать только вполне законченные сочинения. Соблаговолите распорядиться о возвращении по моему московскому адресу возможно кратчайшие сроки рукописи романа, крайне необходимой мне для работы.= Пастернак”.
Я спешу выразить Вам свое удивление и сообщить следующее:
1) Мы не видим в тексте, который находится у нас, ничего, что вызывает Ваши упреки, когда говорится о “незаконченной работе”, “начальном варианте, требующем серьезного совершенствования”.
2) Мы с Вами заключили соглашение, по которому Вы уступаете нам право публикации своей книги. Это соглашение было заключено в то время, когда Вы подписали договор с Гослитиздатом на публикацию романа по-русски. В нем не было ничего, что налагало бы условия напечатания книги за границей дополнительно к напечатанию его в Советском Союзе.
3) В соответствии с Вашей телеграммой, отправленной в начале этого года, где Вы просили нас задержать издание в ожидании книги в Советском Союзе, мы охотно предоставили Вам отсрочку в публикации за границей. Но теперь, когда стало очевидно, что советские издательства вовсе не намерены печатать Вашу книгу, мы не видим более оснований в продлении отсрочки;
4) Чтобы не создавать в западных литературных кругах напряженности, вызванной Вашей достаточно нелепой телеграммой и разными разговорами, имевшими место в Москве между иностранными представителями и советскими литературными и политическими кругами, мы позволим себе посоветовать Вам оставить все попытки помешать скорому выходу книги, что не остановит публикацию, но придаст этому событию тон политического скандала, которого мы никогда не добивались и на который не рассчитывали. Во всяком случае, благодаря деятельности Союза писателей и Вашей в Италии и в Англии, мы снимаем с себя ответственность за тот резонанс, который вызовет публикация романа как следствие недостатка такта у некоторых Ваших распорядителей.
Джанджакомо Фельтринелли
Копия этого письма дошла до адресата с полуторамесячным опозданием. После неудачи Суркова Пастернака вынудили вновь подписывать составляемые в ЦК очередные обращения к издателям. Одновременно ему удалось передать через Д’Анджело, чтобы Фельтринелли ни в коем случае не принимал их за чистую монету и никак не реагировал на них. Сохранившиеся черновые заметки Пастернака для разговора, возможно, О.Ивинской с Д’Анджело, датированы 22 октября 1957 года. В них вылилось возмущение организованной ЦК и “основанной на неслыханном издевательстве” перепиской: “принуждают угрозами смерти и ареста и заставляют изображать мое “недовольство”, как бы ни во что не вмешиваясь. “Можно ли участвовать в такой подлой двойственности и насмешке над душой, совестью и жизнью человека, всем всем самым святым!” — восклицал Пастернак. Он просил Д’Анджело передать Фельтринелли, чтобы на эту переписку тот “совершенно не отвечал ни слова и ее абсолютно игнорировал” и чтобы он “позаботился, как бы эта фиктивная игра <его волей> никого не запутала, чтобы нигде на нее не обращали внимания и чтобы везде книги вышли как можно скорее”(РГАЛИ).
В архиве Фельтринелли сохранился также машинописный текст по-русски следующего содержания, датированный 23 октября 1957:
“Г-н Фельтринелли, я удивлен тем, что до сих пор не получил от Вас ответа на мою телеграмму. Я просил, чтобы мне как можно скорее была возвращена рукопись романа, поскольку я пришел к убеждению в необходимости переделки и дальнейшего улучшения. Я полагаю, что ни один издатель, уважающий литературу и собственное доброе имя, не откажется вернуть автору его рукопись, которую тот считает лишь черновым вариантом. Отсутствие Вашего ответа заставляет меня думать, что Вы, презрев прямые указания автора и четко выраженную волю, все равно решили опубликовать роман. Я не знаю, дают ли Вам ваши законы такое право. Речь идет не о формальном праве, потому что как в моей телеграмме от 13 февраля 1957 года, так и в последующем письме мной без всяких околичностей было выражено решение не публиковать роман в его черновом варианте. Корректность требует выполнять просьбу автора. Ни я, ни любой другой писатель в моей стране никогда бы не согласился на публикацию своего произведения против воли автора. Это было бы грубым и неприкрытым нарушением прав, которые автор имеет на свое произведение, нарушением его воли и свободы распоряжаться тем, что вышло из-под его пера. Требование вернуть рукопись романа распространяется также и на те английские и французские издательства, которые получили копию рукописи.
Борис Пастернак”.
Получив копию письма Фельтринелли в Союз писателей и узнав, что он устоял против шантажа и угроз и что роман выйдет в самое ближайшее время, Пастернак писал ему:
Пастернак — Фельтринелли
2 ноября 1957. Москва
Я не могу найти слов, достаточных, чтобы высказать вам мою благодарность. Будущее нас вознаградит, вас и меня за перенесенные нами гадкие унижения. О, как я счастлив, что ни вы, ни Галлимар, ни Коллинз не дали себя обмануть этими идиотскими и грубыми воззваниями, снабженными моими подписями (!), подписями почти ложными и поддельными, поскольку они были у меня вырваны обманом и насилием. Можно ли заходить так далеко в своей бесстыдной надменности, чтобы возмущаться вашим “давлением” на мою “литературную свободу” и, применяя ко мне именно то самое давление, — не замечать этого! И весь этот вандализм под видом заботы обо мне, во имя святых прав художника! Но вскоре появятся Живаго итальянские, Живаго французские, английские и немецкие — и в один прекрасный день, может быть, и географически удаленные, но Живаго русские!! И этого так много, что будь что будет, и была не была!
Не беспокойтесь по моему поводу о деньгах! Отложим денежные вопросы (они для меня не существуют) на то время, когда установится более мягкий и более человечный порядок, когда в XX веке можно будет снова переписываться друг с другом, путешествовать. Я вам безгранично доверяю и уверен, что вы сохраните то, что предназначаете мне.Лишь в том случае, если к несчастью, меня полностью лишат заработка и отрежут все средства к существованию (это в исключительном случае и ничего нельзя предвидеть) — тогда ладно, я найду способы известить вас об этом и воспользоваться вашим предложением через Серджо, который в соответствии со своим именем настоящий ангел и тратит все свое время и всего себя на это скучное дело.
Примите мои лучшие пожелания.
Весь ваш
Б.Пастернак
“Доктор Живаго” вышел в свет 23 ноября 1957 года. В ответ на вопрос корреспондента газеты “Nuova Stampa” о том, чем Фельтринелли руководствовался, считая посланные ему телеграммы подложными и не соответствующими авторской воле, издатель сослался на слова Пастернака из его первого письма: “Мысли рождаются не для того, чтобы их таили или заглушали в себе, но чтобы быть сказанными”. Судьба высказанных в романе мыслей, — добавил он, — важнее автору, чем его собственная судьба”.
В своем письме Пастернак упоминает Серджо Д’Анджело, который предложил свою помощь в нелегальной перевозке гонорара. Очевидная опасность этого предприятия отталкивала Пастернака. Он не хотел торопиться с заграничными деньгами, хотя к этому времени начинало остро чувствоваться, как издание романа в Италии сказывается на его здешних публикациях. Весенние денежные затруднения были покрыты авансом за стихотворный сборник, осенью были выплачены деньги за перевод “Марии Стюарт” Шиллера. Но тираж уже набранного в типографии сборника был остановлен, обещанное переиздание “Фауста” не выполнено, журнал “Новый мир”, собиравшийся опубликовать автобиографический очерк “Люди и положения” и новые стихи, отказался от своего намерения. В таком положении нельзя было просто отмахнуться от предложений Д’Анджело.
Следующее письмо к Фельтринелли было послано с уезжавшим в Италию Д’Анджело. В своей статье в “Sunday Times” он вспоминал об этом свидании:
“В последний раз я пришел повидаться с Пастернаком на Рождество. Он дал мне письмо для передачи Фельтринелли и попросил его тут же прочесть.
Я был поражен, прочитав в письме указание, чтобы мне была выдана “половина или больше” дохода от издания “Доктора Живаго”. Я предположил, что это шутка и сказал, что согласился бы на это, если бы мы с ним вместе написали роман, и попросил вычеркнуть это место, чтобы Фельтринелли не подумал, что я выпросил эти деньги. Но Пастернак был непреклонен.
“Ни вы, ни Ольга не заставите меня переменить свое решение”, — сказал он. Тогда я написал большими буквами “Нет” против этого, неприемлемого для меня места. “Глупый вы человек, — сказал Пастернак, — но вы продолжаете мне нравиться”.
Д’Анджело относит это свидание к Рождеству, но письмо Пастернака к Фельтринелли датировано 25 ноября, и его последний абзац, посвященный просьбе Пастернака о вознаграждении Д’Анджело за его неустанную помощь, действительно перечеркнут чужой рукой, написавшей по полю: “NO”.
Пастернак — Фельтринелли
25 ноября 1957. Москва.
Милостивый государь,
вчера я, наконец, получил ваш дорогой ответ, датированный 10 октября, который блуждал неизвестно где более полутора месяцев. Не имея возможности вдаваться в подробности, я тороплюсь поблагодарить вас от всего сердца за то, что все счастливо пришло к хорошему концу, благодаря вашей чуткой предусмотрительности, с которой вы входили во все ответвления этого необычного дела. Я вам безмерно обязан.
Я далек от бесстыдной глупости приравнивать себя к голосу самой истины, но имею смелость надеяться, что разделяю склонность и чаяния всех, кто деятельной и благодарной любовью любит свою родину, жизнь, истину и красоту. Поэтому, сделав мне безмерно много добра, вы послужили достижению прекрасной и истинной цели.
Я страдал и стыдился того, что создал себе имя такой малостью, как несколько разнородных стихотворений, что современная поэзия вообще (и моя также) отрывочна, обрывается на полуслове и далека от полноты в такое великое и ответственное время, требующее ясного зрения и договаривания своих мыслей до конца. Именно в подробной прозе, стоившей долгой и трудной работы, возможно было положить конец этому тягостному и постыдному положению и тем открыть новую главу в своем призвании, новый период своей жизни, бесконечно запоздалый, но пришедший в конце концов. Судите сами, насколько я вам благодарен за помощь!
У меня к вам большая просьба. Ничто из происшедшего не могло осуществиться без участия С.Д’А., который был в этом нашим неустанным ангелом-хранителем. Хотя помощь столь высокого уровня не может быть денежно оценена, доставьте мне большую радость, вознаградите его, когда он вернется к вам, за безграничные траты времени и сил вот каким образом. Удержите из суммы, которую вы считаете нужным сохранить для меня на будущее, значительную часть в пользу С.Д’А., такую, какую вы сочтете нужной, и удвойте ее.
Прощайте надолго, дорогой, дорогой зачинатель моей новой счастливой судьбы (несмотря на пугающие последствия)!
Весь ваш Б.Пастернак
О благодеяниях Д’Анджело нам не удалось узнать, кроме нескольких упоминаний в книге О.Ивинской о встречах с ним. Конечно, Пастернак был благодарен ему за передачу рукописи романа Фельтринелли, но, как мы уже говорили, такую же рукопись увезла Элен Пельтье и вскоре Жаклин де Пруайяр. Французское и английские издания были не менее значительны для Пастернака, чем итальянское, если не более. Д’Анджело осуществлял почтовую связь с Фельтринелли, и несомненно его спокойная уверенность, что Фельтринелли не остановит издания и не послушается телеграммы с требованием возвращения рукописи, психологически поддержала Пастернака в нужный момент. Но вероятнее, что здесь имелась в виду помощь и поддержка Ольге Всеволодовне Ивинской, которая, страшась непреклонности противостояния Пастернака, склоняла его к компромиссам. И именно здесь мы скорее всего найдем причину благожелательного отношения Пастернака к Д’Анджело. К тому же, вернувшись к предыдущему письму, надо вспомнить о предложенной Д’Анджело помощи в нелегальной пересылке денег, нужда в которых начинала ощущаться все острее.
Но все-таки рассказ Д’Анджело о желании Пастернака передать ему половину (“half or ever more”) всех доходов не находит подтверждения в приведенном письме. Д’Анджело сильно преувеличивал сумму, о которой шла речь. Подчеркнутое Пастернаком выражение “удвойте” (“doublez-la”) не значит половину гонорара. Красивый жест бескорыстия, расположивший к нему Пастернака, не помешал ему, однако, в 1964 году, уже после смерти Пастернака, потребовать у Фельтринелли судом половину гонорара за “Доктора Живаго”, предъявив фотокопию поддельного письма Пастернака, якобы подписанного им за две недели до смерти.
Узнав о выходе романа в Милане, в ЦК решили устроить для Пастернака пресс-конференцию в помещении ВОКСа. По мысли устроителей он должен был выразить свое возмущение публикацией “неоконченного” произведения, но Пастернак решительно отказался. Снова были пущены в ход обещания восстановить заработки, издать сборник стихов и перевод “Фауста”, и легковерной О.Ивинской опять удалось его уговорить. Встреча Пастернака с несколькими иностранными журналистами произошла 17 декабря 1957 года в Переделкине на даче. Она была отражена в западной прессе, но никаких разоблачений от Пастернака не последовало. Отсутствие советского издания он объяснял некоторым несоответствием духа своего романа “официальной линии советской литературы”, которое было признано критикой, не знакомой с полным текстом “Доктора Живаго” и сделавшей свои “ошибочные выводы” по специально подобранным выборкам. Скрепя сердце, он вынужден был признать подлинными свои подписи под телеграммами, но, — добавлял он, — невыполнение его просьбы “отнюдь не трагедия”, и он не собирается оспаривать текст, напечатанный по рукописи.
В письме к Фельтринелли от 25 ноября робко проглядывает мечта Пастернака увидеть “Доктора Живаго” по-русски. Он неоднократно писал об этом Жаклин де Пруайяр. Теперь на Рождественские каникулы в Москву приехала Элен Пельтье и привезла Пастернаку известие о предполагаемом выходе русского Живаго в издательстве Мутона в Голландии. Издательство завоевало себе известность переизданием старых книг и никаким образом не было связано с русской эмиграцией. Последнее обстоятельство было особенно важно, чтобы не поставить Пастернака под угрозу дополнительных политических обвинений. Пастернак с радостью и волнением отнесся к этому проекту. Он писал Жаклин де Пруайяр 7 января 1958 года:
“Не упускайте этой возможности, хватайтесь за нее немедленно. Убедите Ф<ельтрине>лли: 1) чтобы он сам не сносился ни с кем из русских издателей за границей, чтобы он воздержался и не дублировал ваших усилий. 2) Чтобы он согласился стать подставным лицом в будущих объяснениях по поводу загадки, каким образом подлинный текст (романа) попал в русское издательство. Пусть он позволит представить все дело таким образом, будто его рукопись была сфотографирована и распространена среди разных издателей и переводчиков и в конце концов он уже не мог помешать, чтобы был опубликован оригинальный текст неизвестно из какого источника. <…>
Если удастся издать русскую книжку в Голландии раньше, чем выйдут переводы романа и это не будет противоречить правам иностранных издателей и их отношениям с Ф<ельтринелли>, пусть она выйдет чем раньше, тем лучше. Тут нечего тянуть, изо всех сил торопите это дело”.
Не одобряя предположения Мутона издать полное собрание сочинений, Пастернак, резко настроенный против своих старых вещей, хотел публикации только двух книг: “Доктора Живаго” и сборника избранных стихотворений с автобиографическим очерком в виде предисловия к нему.
В один конверт к Жаклин де Пруайяр было вложено письмо к Фельтринелли с просьбой не мешать его желанию передать заботы о русском издании романа его доверенной. Он не видит в этом ущемления прав Фельтринелли, при том, что тот может поставить на книге свой копирайт, а если это умаляет его доходы, то пусть он возместит их за счет процентной выплаты автору.
Посылать или не посылать это обращение в Милан, должна была решить Жаклин де Пруайяр, в зависимости от того, нужна ли ей будет поддержка Фельтринелли в осуществлении задуманного издания. Она его не послала и оставила у себя, считая, что в нем недостаточно четко определены ее юридические права как доверенного лица. Просьба к Фельтринелли вступала в противоречие с условиями его договора, и возникал источник будущих трений между первым издателем Пастернака и его поверенной.
К концу 1958 года адвокатами Фельтринелли была выработана окончательная трактовка четвертого пункта договора по поводу “иностранного издания” романа. Было установлено, что первое итальянское издание рассматривается как оригинальное, а русское — как иностранное, права на которое тоже получал Фельтринелли. Первые шаги в этом направлении были сделаны еще в ноябре 1957 года сразу по выходе итальянского издания. Галлимару была передана копия письма Фельтринелли в Париж директору книжного магазина Д.Масколо:
Милан, 28 ноября 1957.
Дорогой господин Масколо, дорогой друг,
Я вас предупреждаю, что может возникнуть определенный интерес со стороны различных русских организаций за границей к тому, чтобы получить экземпляр оригинального текста рукописи Пастернака. Также и с другой стороны, со стороны радиостанций, которые транслируют русские программы, могут поступить к вам просьбы, чтобы вы дали разрешение на передачу русского текста по радио.
Я не хочу давать никакого разрешения на публикацию оригинального текста “Доктора Живаго” (к тому же уступка исключена из договора), и я прошу вас получше позаботиться о том, чтобы исключить какую-либо пропажу фотокопии рукописи.
Я поручаю вам объявить, что буду преследовать всякое нарушение копирайта. Я прошу помощи издательства Галлимара, чтобы соглашения о копирайте тщательно соблюдались.
Дружески.
Джанджакомо Фельтринелли
С любезного разрешения Жаклин де Пруайяр приведем также письмо Пастернака к Фельтринелли от 12 января 1958 года.
Пастернак — Фельтринелли
Москва. 12 января 1958.
Милостивый государь,
я не знаю, когда мне представится другая возможность, чтобы высказать вам огромную признательность за тот ослепительный блеск вашего участия, объектом и очевидцем которого я оказался. Я восхищен осторожностью данных вами интервью, вашим бережным отношением ко мне, которое я ощутил в оформлении книги, которую мне преподнес немецкий журналист, великолепным переводом, который повсюду превозносят до небес. Радостная удача романа, быстрая распродажа тиражей, все это, по большей части, сделано вашими руками, и я низко склоняюсь перед вашей любезностью, вашими талантами и вашей счастливой звездой.
Если я тоже, в свою очередь, был вам в чем-то полезен, хочу попросить вас, — исполните это желание.
Ваши издания так баснословно расходятся, что мне можно было бы пожелать увидеть свою работу напечатанной в том виде, как она была написана, в оригинале. Иными словами, не мешайте мне отдать это деликатное дело (сопряженное, может быть, с обстоятельствами, гибельными для меня, как впрочем, и вся живаговская фантасмагория), в заботливые руки моего большого друга Жаклин де Пруайяр в Париже.
После того, как она обсудит с вами сопутствующие делу вопросы, она выберет, по-видимому, для осуществления публикации издательство Мутон в Гааге, как наиболее приемлемое с политической точки зрения. Я не вижу, в чем это может нанести ущерб или противоречить вашим интересам, если каждый поступающий в продажу экземпляр русского издания будет нести под заглавием обозначение ваших прав на все иностранные переводы, то есть самое широкое объявление вашего копирайта.
Если все-таки моя просьба ущемляет ваши собственные намерения, тем не менее, прошу вас, уступите мне, возместив свои убытки за счет статьи 2 договора. Уменьшите проценты, которые вы мне назначили до той цифры, которую сочтете нужной, но не мешайте мне дать право выпустить от моего имени и пользоваться материальными выгодами во всех литературных начинаниях, касающихся русского текста моих работ, мадам де Пруайяр и не стесняйте ее в этой деятельности.
Я причисляю вас к самым лучшим своим друзьям, долга по отношению к которым мне никогда не исчерпать. Такова же и еще более неоценима мадам де Пруайяр. Я не хочу, чтобы мои друзья ссорились друг с другом. Прошу вас, уладьте с нею все, что необходимо.
Не пишите мне. Не подымайте денежных вопросов. Придерживайтесь прежнего образа действий в отношении меня и по-прежнему храните молчание. Горячо и преданно обнимаю Д’Анджело. Все его знакомые шлют ему самый нежный привет.
Передайте мое восхищение, поздравления и безграничную благодарность дорогому Цветеремичу, который показал себя магом и волшебником, добившимся победы в своей работе.
Весь ваш Б.Пастернак
Пастернак впервые увидел итальянское издание романа лишь недавно, через полтора месяца после выхода в свет. Ему подарил книгу корреспондент газеты “Die Zeit” Хайнц Шеве, друг Фельтринелли и его жены. Это была первая встреча с человеком, который взял на себя обязанности уехавшего Д’Анджело как связного Фельтринелли.
Пастернак писал Жаклин де Пруайяр 7 января 1958:
“Мне показали итальянскую книжку. Она оформлена, по-моему, со вкусом и благородно. Они правы, не деля текст на две книги, на два тома, как сделано в рукописи, и давая сквозную нумерацию глав, как в целом, неделимом произведении. Последуйте их примеру. Но печатать отчество в заглавии (Boris Leonidovitch Pasternak) неуместно, надо просто Boris Pasternak”.
В ЦК намеревались организовать критику романа в коммунистической прессе. Луи Арагон получил для публикации в “Lettres Francaises” отзыв редколлегии “Нового мира”. Уже упоминались действия советских торговых представителей в Англии и Франции, вскоре были посланы Сурков в Париж к Галлимару, а Федор Панферов — в Лондон. Панферов проходил курс лечения в госпитале в Оксфорде и завязал знакомство с сестрой Пастернака Лидией Слейтер, запугивая ее тяжелыми последствиями, которые будет иметь для ее брата публикация романа у Коллинза. Но поездки высокопоставленных писателей, “обеспокоенных судьбой своего друга”, не имели никакого результата. Издательства не могли и не хотели прерывать юридические отношения с Фельтринелли и отсылали посредников к нему.
Было пущено в ход Всесоюзное общество “Международная книга” — мощная советская организация изданий и монопольной книготорговли за границей. Оно предполагало возбудить против Галлимара судебный процесс, опираясь на телеграммы Пастернака и интервью 17 декабря. Для этого им понадобилось новое письмо Пастернака к Галлимару, в котором, кроме требования вернуть рукопись и остановить издание, автор должен был утвердить посредничество “Международной книги” в ведении его дел. Пастернак категорически отказался подписать присланный ему проект письма, сославшись на полученный более месяца назад ответ от Галлимара.
Судебный процесс не был возбужден, но угрозы “Международной книги” сказались на планах издательства Мутона в Голландии. Намерения голландцев натолкнулись также на сопротивление Фельтринелли, который не хотел торопиться с русским изданием. Весной 1958 года он вступил в переговоры с Мутоном. Мутон перенес свой интерес на публикацию стихотворного сборника с автобиографическим предисловием, текст которого и права издания были у Жаклин де Пруайяр. Опасаясь, что Фельтринелли вмешается и нарушит планы издания и этого сборника, Пастернак 8 июля 1958 года писал Жаклин де Пруайяр:
“Я косвенным путем узнал (лучше сказать, я подозреваю), что Фельтринелли вмешается в ваши планы, касающиеся баранов <Moutons>, которые я так хотел сохранить для вас! Неужели моя мечта о том, что удивительное счастье и удача, которые вы мне принесли, окупятся материально и возместят ваши труды в течение целого года, — эта моя мечта никогда не осуществиться из-за Фельтринелли? Жить в полном неведении о том, что тебе дорого, и не иметь возможности что-либо сделать и изменить! Извлеките, по крайней мере, пользу из того, что единственно необходимые рукописи для бараньей книги, биография и сверенная подборка стихов, есть только у вас и ни у кого больше! Дайте знать Фельтринелли, чтобы он придерживался ваших материалов, советовался с вами и слушался вас, иначе издание будет испорчено”.
Стихотворный сборник с автобиографическим предисловием и новыми стихами, составленный в Гослитиздате и набранный в типографии, так и не был издан в Москве. Издательские корректуры с авторской правкой и строгим отбором стихотворений были переданы Жаклин де Пруайяр. Она послала его в Гаагу для набора. Но в конце июля 1958 года Фельтринелли, услышав об этом, предъявил свои претензии, — при том, что очерк вышел у Галлимара в июне 1958 года в анонимном переводе Жаклин де Пруайяр, несколько предварив французское издание “Доктора Живаго”.
Тем временем на Пастернака обрушился поток восторженных писем читателей, завязывались дружеские связи и переписка с самыми известными именами Европы. Возникли первые разговоры о выдвижении его на Нобелевскую премию.
Английское издание романа появилось в августе, вскоре в том же переводе было напечатано американское — в издательстве Pantheon Books. Полной неожиданностью для всех было появление русского издания “Доктора Живаго” у Мутона в августе 1958 года. Узнав об этом в последний момент, Фельтринелли прилетел в Гаагу и на титульном листе заставил отпечатать свой гриф: “Г.Фельтринелли — Милан”. Он остановил издание, всего удалось отпечатать немногим более 500 экземпляров. Около 300 из них было разослано Фельтринелли по разным издательствам для закрепления копирайта. Текст этого издания пестрит опечатками, смысловыми ошибками и пропусками, он набирался по фотокопии невычитанной машинописи, полученной Фельтринелли. Все произошло именно так, как предполагал Пастернак еще в самом начале 1957 года. Узнав о его выходе, он 17 сентября 1958 года поделился своей радостью с Жаклин де Пруайяр: “Прошел слух, что роман вышел в оригинале, продается и читается. Как это произошло? Правда ли это? Тогда, даже приглашая вас на мое будущее четвертование, я не могу найти слов, чтобы высказать вам свою благодарность и радость”.
Тогда же он писал ей о том, что ему сообщили, что роман получил премию Банкарелло и просил разузнать об этом. Но Жаклин де Пруайяр ничего не могла сказать ни об издании в Гааге, ни о премии Банкарелло, оба эти события были для нее полной неожиданностью. Как мы узнали недавно, эта премия “книгопродавцев”, как называет ее Фельтринелли в письме к Пастернаку, предполагает распространение изданий “Доктора Живаго” в больницах, детских общественных заведениях и пр.
“Пиратское” издание русского текста сделало все-таки свое благое дело. Нобелевский комитет смог приобрести эту книгу и тем самым получил возможность выставить кандидатуру Пастернака на обсуждение. Ситуация, при которой существовали только переводы романа, а оригинал оставался неизданным, была благополучно разрешена.
Выход “Доктора Живаго” на основных европейских языках сопровождался огромным успехом. Роман обсуждался в газетах и журналах. Пастернака завалили письмами, при том что печатные отклики в прессе доходили в Переделкино очень выборочно и нерегулярно. Пастернак считал своим долгом отвечать на все письма, которые глубоко волновали его, отлученного от читателя на родине. Возникали дружеские отношения с некоторыми корреспондентами, восстанавливались прерванные связи со старой русской эмиграцией. Основная масса писем посылалась по почте, часть из них пропадала или задерживалась. Переписка с Фельтринелли шла через находившегося в Москве корреспондента “Unita” Джузеппе Гарритано. Посланные весной 1958 года с его женой Миреллой письма и рукописи новых стихов задержались на полгода. Пастернак запрашивал Д’Анджело о их судьбе и передавал просьбу Ивинской о присылке печатных отзывов на выход романа. Д’Анджело ответил 29 сентября 1958 года:
“Борис Леонидович, здравствуйте! Я очень рад, больше всего, что наконец имею возможность прямо написать Вам и выразить мои чувства благодарности, привязанности и восхищения. Еще до получения Вашей открытки я послал все письма и материалы, которые мне передала жена нашего друга. Надеюсь, что мне удалось удовлетворить как следует просьбу О.В., особенно что касается отзывов о Д.Ж. Фельтринелли, с которым я говорил по этому поводу в Милане, сделал фотокопию всей находящейся у него коллекции”.
Свое сообщение о задержавшихся письмах он сопровождал просьбой получить у Ильи Эренбурга неопубликованную автобиографию И.Бабеля для издающегося у Фельтринелли собрания. Одновременно было получено письмо от Фельтринелли:
Фельтринелли — Пастернаку
Милан, 5 сентября 1958.
Дорогой друг, прежде всего позвольте мне пожать вам руку с чувством живой дружбы и признательности. У меня время от времени были косвенные известия о состоянии вашего здоровья, иногда благополучные, а иногда доставлявшие мне беспокойство. Я надеюсь, и последние известия это подтверждают, что вы вполне оправились от ваших весенних недомоганий и прошу вас также и от имени бесчисленного количества друзей, которые у вас есть повсюду, беречь свое здоровье и ничем не рисковать.
Хочу сказать вам несколько слов об успехе Доктора Живаго. В цифрах: мы продали в Италии почти 30.000 экземпляров — огромное количество для итальянского рынка, которое очень редко достигается даже самыми известными авторами. Но за этими цифрами кроется куда более глубокое значение. Мы знаем случаи, когда детвора на уроках в школе страницу за страницей читали, передавая друг другу Доктора Живаго. У нас есть свидетельства десятков людей, которые писали мне, благодаря за то, что я опубликовал эту вещь. Куда бы я ни отправился, мне говорят о Докторе Живаго, самой теперь любимой книге в Италии.
Я процитирую вам несколько строк, которые мне прислал Кассола, итальянский писатель:
“Я только что кончил читать Доктора Живаго. Ни одна современная книга не вызывала у меня такого энтузиазма, понимания, интеллектуального удовольствия, не вызывала у меня ощущение такого подъема и величия, как эта”.
Доктор Живаго появился уже по-французски, и теперь выйдет в Англии, Америке, Германии, Голландии, Дании, Швеции, Финляндии, Норвегии, Израиле и Мексике. В Швеции большой интерес к Доктору Живаго проявляется в кругах Шведской академии.
В Италии Доктор Живаго получил литературную премию книгопродавцев, что подтверждает литературное совершенство и достигнутый им успех в продаже. Я посылаю вам также самые существенные журналы, обзоры, появившиеся в итальянской прессе и некоторые, полученные мною из-за границы.
В настоящее время мы готовим издание вашего автобиографического очерка к будущему ноябрю, и я хотел бы попросить вас, дорогой друг, поручить кому-нибудь из ваших московских знакомых найти фотографии материалов, включенных в список, который я прилагаю. Нам хотелось бы проиллюстрировать книгу фотографиями людей, произведений, репродукциями журналов, которые упомянуты в очерке. (Я посылаю вам также экземпляр тетрадей Чехова, которые мы издали в прошлом году — чтобы показать, как очерк будет оформлен).
Сможете ли вы заинтересовать кого-либо, чтобы найти необходимые нам иллюстрации? Может быть, они найдутся среди ваших бумаг? Я надеюсь не слишком затруднить вас этими просьбами (у нас очень мало времени, надо их достать возможно скорее).
Спасибо вам за Доктора Живаго, за все, чему он нас научил. В эти времена обесценивания человеческих ценностей, когда человеческие существа приравниваются к роботам, когда большая часть людей стремится лишь к тому, чтобы уйти от самих себя и решить проблемы своего “я”, торопясь и убивая то, что еще остается от их человеческой чувствительности, “Живаго” оказался уроком, который нельзя забыть. И каждый раз, когда я не буду знать, куда идти, я смогу вернуться к “Живаго” и получить от него величайший урок жизни. “Живаго” всегда поможет мне найти простые и глубокие ценности жизни в тот момент, когда они будут казаться мне окончательно потерянными.
С чувством глубокой и нежной дружбы
ваш Джанджакомо Фельтринелли.
Кроме бандероли с газетными вырезками к письму был приложен список желаемых иллюстративных материалов для Автобиографического очерка: портреты художников, поэтов, обложки журналов и прочее. Пастернак разметил список, выделив нужные с его точки зрения вещи и зачеркнув ненужные. Пастернак на самом деле не очень хотел иллюстрированного издания очерка, о чем он писал сестре в Англию, где Коллинз тоже просил у сестер аналогичные материалы. Однако след его намерений относительно Фельтринелли сохранился в желании послать ему рисунок своего отца художника Л.О.Пастернака, изображающий скульптора князя Паоло Трубецкого, который лепит своих племянников. В автобиографическом очерке Пастернак писал о Паоло Трубецком, преподававшем, как и его отец, в Училище живописи, ваяния и зодчества: “Ему предоставили новую мастерскую с верхним светом, пристроив ее снаружи к стене нашего дома и захватив пристройкой окно нашей кухни”. Из этого окна и был сделан рисунок. На его обороте Пастернак написал карандашом по-французски:
Для Дж.Фельтринелли
набросок на обратной стороне листа — это князь П.Трубецкой за работой над скульптурной группой двух своих племянников, маленьких князей Трубецких (один из них — будущий знаменитый филолог Николай Трубецкой, скончавшийся в Вене …) Это страница одного из бесчисленных альбомов моего отца, полных мгновенных зарисовок. Рисунок не фиксирован и может стереться. Я посылаю этот лист, как подарок вам, моему дорогому другу. Князь лепил своих племянников действительно в той самой мастерской, которая была выстроена против окна нашей кухни, как я это описал в Автобиографии.
Б.П. 19 октября 1958”.
Рисунок и записка остались не отосланными, потому что через четыре дня начались события, заставившие забыть многое, а не только этот сюжет.