Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 106, 2000
1. А.Баденкову Просматривая ветхие тома, я не ищу спасительных подсказок. Мой опыт безнадежно-одноразов. Абстрактен, как свобода и тюрьма. Я перестал что-либо понимать в героях дня, в метаморфозах наций, в цикличности бунтов и коронаций, в словах: импичмент, кризис, компромат... Просматривая ветхие дома, я не могу найти чердак и выход. Мой путь наружу из ошибок выткан. Блажен, кто невзначай сошел с ума. Любимый пес двора — глаза навыкат, вчера пролаял: В городе зима! Ошибся пес. Осенних похорон не кончился сезон преступно-яркий. За чернильным окном — горьковатый дымок Пролетарки, а под ним субмарины до боли знакомых ворон. Я жил в Нью-Йорке, а теперь в Москве — все возвратилось на круги своя недавно. Что-либо понимать в своей судьбе я разучился, а в чужой подавно. Просматривая новые глаза, я не надеюсь обрести в них света. Я наложил на ожиданья вето и прошлое спустил на тормозах. И все смешав: асфальт и облака я горизонт назвал одним из флангов. Но продырявив сумрак бумерангом, покинул место звездного броска. 2. Не мое Морды НЕ МОИХ коней Целовали НЕ МОЮ весну. Крики НЕ МОИХ детей Разбудили НЕ МОЮ жену. Рокот НЕ МОИХ стихий Город сотрясал с утра. И писал я НЕ СВОИ стихи, Но не мог остановить пера. Я захлопнул НЕ СВОЮ дверь И пошел платить НЕ СВОЙ долг На окраину, где низ — верх, Вероломность и цепной дог. Долго рылся НЕ В СВОЕМ белье И заглаживал чужую вину. И просроченный купил билет. И вернулся НЕ В СВОЮ страну. 3. Я потерял тебя... Я потерял тебя в убогом каждодневье. В стране сытых желудков и некормленных чувств. В стране, в которой общаются по инерции И никто никому по сути не интересен. Ты была спасительным несоответствием В кожанке а ля «секс пистолс» И с оранжевыми зайчиками в солнечных волосах... Я бросился искать тебя в бары восточного Вилледжа, Но ты жила в них весной 89-го, а сегодня зима 97-го — Много империй, дружб и смертей утекло с тех пор. Как разжалованный дирижер, я вслушивался в звуки уличного оркестра, Но он безнадежно фальшивил без твоей первой скрипки. Смотреть было не на что: Береты ямайских эмигрантов все так же безразмерны, А польские лесбиянки Беата и Виолета По-прежнему рассказывают пастве невзрачного бара О своих профессиональных достижениях. Куда бежать? В Россию? Но там сегодня постсоветское пространство. В банановые республики? Слишком начитан и мрачен. Осталось только заказать дешевого пива И рассказывать подрастающим поколениям о том, как не нужно жить, Если они пожелают слушать. Я потерял тебя... 4. В двухтысячном году В двухтысячном году неистовый салют Ослепит города, простившись с павшим веком. Сто миллионов ламп вдруг выпорхнут из люстр И озадачат ночь нежданным фейерверком. И хлынет звездный дождь, и завоюет слух Космический аккорд земной стыковки душ... Нет, будет всё не так. Я не поверил сну. Мир не изменится в двухтысячном году. В двухтысячном году чумазый самосвал, Спидометр взорвав, прострелит горизонт. А в кузове — не лес, не щебень, не металл, А лом ушедших дней, обноски их знамён. Каркасы сгнивших догм, отживших мифов сор. Прокуренный шофер их сгрузит в тишине На пустыре эпох и выключит мотор, Увидев новый век в забрызганном окне... 5. Вечер пишет постскриптум. Прощальное солнце в пике. Засыпающий пляж натянул одеяльце тумана. Конференции чаек на забрызганном солью песке. Оратории океана. Керамический лайнер топорщит трехцветный закат. Я лежу на спине, изучая воздушные трассы. Я уже отсчитал свой тридцатник на грешных песках, И провинции неба теперь не пугают пространством. Хорошо жить на пляже, бежав от локтей и лото. От кривых Доу Джонса,* нелепости вечных цейтнотов. Спать под стойкою пирса и пламенно верить в ничто. В отрицание смысла... Да только не верится что-то. Мои мысли о них — о камнях отшумевших лавин, Чародеях-строителях в небе потерянных лестниц. Непростительно трезвый — я завидую им. Как несбывшийся хиппи последней декады столетья... 6. Серые таганские дворы. Отчудивших лет щемящий рокот. Складки трещин над бровями окон И подъездов камеры-миры. Штабеля невымощенных дел. Сгорбленных прохожих обслюнявив, Псина-дождь о жизни прохрипел И сказал, что Родина линяет. Я покинул станцию Нью-Йорк, Что конечно редко, но не ново, И под ливнем прошлого промок В сумерках Большого Дровяного. О жестянки вымаранных крыш Я тушил безвременья огарок. И ворон изверившихся крик Собирал по раковинам арок... Оставайтесь живы до поры! Не спешите в чад заморских кухонь. Серые таганские дворы, Где гуляет осень-потаскуха, Где изрытый оспой истопник Разливал горючее портвейна, — Я смотрел почти благоговейно На его кирзовые ступни... Я тогда на многое смотрел Празднично, по-детски, без озноба. ... Но последний гонг уже отпел Сумерки Большого Дровяного. 7. Горняк А.Еременко Патриаршие пруды безлюдны зимним утром. Но спуститься можно в магазин за пивом И украсть у юной продавщицы полминуты, Что-то о погоде бормоча неторопливо. А потом подняться на седьмой этаж и спешно Затопить ершом желудка злую шахту. Это не особенности творчества, конечно. Так... издержки зимнего ландшафта. Что за маета на Патриарших? Ни мечты, ни музыки, ни дома. Как горняк сложившийся и старший Расскажи про Эверест, Ерема... Альпинизм — это грань шахтерства. Над твердыней тихая победа. А «полета вольное упорство» Иногда проходит так бесследно. Сувенирным скальпелем из глины Трудно демонтировать кладбище, На котором из щелей могильных Рвется жар — предтеча пепелища. Детям карантинных лет России Было не до лирики однажды. Ведь бушлат демисезонно-сизый Не заменишь смокингом бумажным. 8. Рязань Когда Москву утюжит солнце ревностно В Рязани дождь угрюмо-проливной. В рязанях не загадывают ребусы, Которые решить не суждено. Суровый вождь над треугольной площадью Ласкает сердце вечностью совка. Бельишко так не рыночно полощется За рыжим торсом бывшего ДК. В неведеньи есть толика спасения. Здесь не прижилось слово банкомат. Зато есть водка имени Есенина, Но не высокой пробы, говорят. Последний пел посконную Рязанщину, Но устремил в столицы паруса. В начале это было партизанщиной — Художнической выходкой С.А. Потом не состоялось возвращение. Не ступишь дважды в тот же наворот. Хотя — Рязань живет не по Есенину… Бог только знает, чем она живет. Есть высший сюр в уездности без примеси, Когда не виден взлет и мягок скат. В Москве ревут финансовые кризисы. В Рязани — небо, а под ним тоска. А также осень безучастно-желтая. И Кремль в укусах от татарских стрел. Центральный рынок. Смертные с кошелками. И несколько поэтов не у дел. Здесь не играют в горе-коалиции И в горны из картона не трубят. Привет тебе, российская провинция, Терпящая столицу и себя. 9. Фиолетовые кони Латунный месяц, как клинок, упруг и тощ, Бесшумно обезглавил рыжий полдень. А по хрустящим половицам рощ Гуляют фиолетовые кони. Они пьют юность из распахнутых озер, Колдуньи ночи ветреные братья. Хлысты, подковы, седла ... что за вздор? Конь создан не для сбруи, а для счастья. Пусть говорят, что в мире мира нет, И телероботы о кризисах долдонят. Вдали от революций, бирж, ракет Гуляют фиолетовые кони. Им непонятен наш кадящий ад И жалкий перечень страстей и страхов наших. Они, как ангелы, в безвременье летят По фейерверкам новорожденных ромашек. В грохочущих цунами смутных лет Мятежный лайнер духа не потонет, Пока по этой измордованной земле Гуляют фиолетовые кони...
*Биржевой показатель