Опубликовано в журнале Континент, номер 106, 2000
(1953-1990) * * * Любимой, городу и власти, Друзьям, проулкам и листве Посвящено дыханье страсти, Нерастворенной в синеве. Все, что внутри меня кипело, Не умещаясь вне меня, Я обращаю то и дело В кипение иного дня. И мир, поделенный на горе, Но приумноженный стократ, Перед землей предстанет вскоре, - Вот так созвездия горят, Так гениальные портреты Изобличают мир души, Так летним зноем перегреты Отражены в речной тиши Ольхи сплетения, - и вот Рождается под небом мастер, Чтоб жить не на живот, а насмерть, Как всякий мир иной живет. 1975 * * * Эта осень готова к любви - Как бесстыдно и подслеповато Прямо в дыры гремучей листвы Проливаются взоры заката! Листопад от парадных дверей, И на улице ведает каждый, Что по ходу таких октябрей Эта жизнь оборвется однажды. Расскажите мне как я умру - Если срок мой оставшийся краток, Я в лучистую эту игру Так и выплесну горький остаток. Как шуршит эта ветхая медь В ожиданье прохожего счастья - Я же помню, что жизнь, а не смерть, Наше дело до смертного часа. Что мне думать о завтрашнем дне, На сегодня довольно заботы: Я люблю тебя. Что же ты, что ты Ни полслова не вымолвишь мне? 1975 * * * Кто на Пресненских? Тихо в природе, Но под праздник в квартале пустом Бродит заполночь меж подворотен Подколодной гармоники стон. Вся в звездах запредельная зона. Там небесная блеет овца Или Майру зовет Эригона, Чтобы вместе оплакать отца. А на Пресне старик из Ростова Бессловесное что-то поет. Не поймешь в этой песне ни слова, Лишь беззубо колышется рот. И недаром обиженный дядя - Честь завода, рабочая кость - Вымещает на старом бродяге Коренную, понятную злость. И под небом отчаянно-синим Он сощурился на старика, Слово ищет, находит с усильем: - Как тебя не убили пока? Как тебя не убили, такого? - А старик только под нос бурчит, Не поймешь в этой песне ни слова, Да и песня уже не звучит. Тихо длятся февральские ночи. Лишь гармоника стонет не в лад, До созвездий морозные очи На блестящие крыши глядят. Поножовщиной пахнет на свете В час людских и кошачьих грехов. Волопас, ты за это в ответе: Для чего ты поил пастухов? 1975 * * * Ты помнишь: мост, поставленный над черной, Неторопливо плещущей водой, Колокола под шапкой золоченой И стойкий контур башни угловой. А там, вдали, где небо полосато, В многоязыком сумрачном огне Прошла душа над уровнем заката - И не вернулась, прежняя, ко мне. Когда же ночи темная громада Всей синевой надавит на стекло, Прихлынет космос веяньем распада - И мокрый ветер дышит тяжело. Но смерти нет. И от суда хранима, Как будто куща в облачной дали, - В налетах дыма черная равнина, И пятна крови в гаревой пыли. Пора мне знать: окупится не скоро, Сверяя счет по суткам и годам, Полночный труд историка и вора, Что я живым однажды передам. Настанет день, и все преобразится, Зайдется сердце ерзать невпопад, И будет - март, и светлая водица Размоет ребра зданий и оград... И поплывет - путей не разобрать - Огромный город - мерой не измерить. Как это близко - умирать и верить. Как это длится - жить и умирать. 1977 * * * Похолодание прошьет роскошный май И зелень по чертам фасадов. Душа прояснится... Как хочешь понимай Игру сердечных перепадов. А время спряталось. Исчезло без следа, Как мокрой осенью безлистой. И сердце падает - как будто есть куда, Как бы в колодец - чистый-чистый. 1977 * * * На Крещенье выдан нам был февраль - Баснословный, ветреный, ледяной, И мело с утра, затмевая даль Непроглядной сумеречной пеленой. А встряхнуться вдруг, да накрыть на стол! А не сыщешь повода - что за труд? Нынче дворник Виктор так чисто мел, Как уже не часто у нас метут. Так давай не будем судить о том, Чего сами толком не разберем, А нальем и выпьем за этот дом Оттого, что нам неприютно в нем. Киркегор не прав: у него поэт Гонит бесов силою бесовской, И других забот у поэта нет, Как послушно следовать за судьбой. Да хотя расклад такой и знаком, Но поэту стоит раскрыть окно - И стакана звон, и судьбы закон, И метели мгла для него одно. И когда, обиженный, как Иов, Он заводит шарманку своих речей - Это горше меди колоколов, Обвинительных актов погорячей. И в метели зримо: сколь век ни лих, Как ни тщится бесов поднять на щит - Вот, Господь рассеет советы их, По земле без счета их расточит. А кому - ни зги в ледяной пыли, Кому речи горькие - чересчур... Так давайте выпьем за соль земли, За высоколобый ее прищур. И стоит в ушах бесприютный шум - Даже в ласковом, так сказать, плену... Я прибавлю: выпьем за женский ум, За его открытость и глубину. И, дневных забот обрывая нить, Пошатнешься, двинешься, поплывешь... А за круг друзей мы не станем пить, Потому что круг наш и так хорош. В сновиденье лапы раскинет ель, Воцарится месяц над головой - И со скрипом - по снегу - сквозь метель Понесутся сани на волчий вой. 1981 Ода на взятие Сен-Джорджеса 25 октября 1983 года Я много водки выпиваю, Портвейном не пренебрегаю, Закусываю не всегда. Баб обаятельных хватаю Порой за всякие места. А в это время в Белом доме Ты к сводке утренней приник, У демократии на стреме, Иных забот не зная, кроме Прав человеческих одних. А я все пьянку продолжаю, Я это дело уважаю. Блестит андроповка в стекле. И ничего не совершаю За ради жизни на Земле. И солнцу есть предел на свете. И злаки чахнут на корню. А там, в овальном кабинете... С чем я сравню тревоги эта? С чем эти бдения сравню? Весной на солнце снег растает. Чашма пленительно блистает, А то неплохо и пивка. Меня запой не отпускает - Или порой меня ласкает Жены домашняя рука. Горит рассвет над Потомаком. Под звездно-полосатым флагом Макдонольда победный флот Летит, как коршун над оврагом, Как рыба хищная, плывет - И се! марксизма пал оплот. И над Карибскою волной Под манзанитою зеленой Грозят Гаване обреченной Сыны державы мировой: А ты, Макфарлейн молодой, И ты, Уайнбергер непреклонный! Кого же я средь дикой пьянки Пою, вскочив из-за стола? Кто, ополчась на силы зла, Кремлевские отбросит танки? В ком честь еще не умерла? Чьи баснословные дела Вовек не позабудут янки? Калифорнийского орла! 1983 * * * Опять на пробу воздух горек, Как охлажденное вино. Уходит год. Его историк Берет перо, глядит в окно. Там город сумерками залит, Повизгивают тормоза, Автомобиль во мглу сигналит И брызжет фарами в глаза. Там небо на краю заката, Вдаль от огней и кутерьмы, Отсвечивает желтовато, Проваливаясь за холмы. И, бледно высветив погосты За лабиринтами оград, Осенние сухие звезды В просторном космосе горят. Быть может, через меру боли, Смятенья, страха, пустоты Лежат поля такой же воли, Такой же осени сады. Быть может, застилая очи, Проводит нас за тот порог Бессвязный бред осенней ночи, Любви и горечи глоток. Как будто легкий стук сквозь стену В оцепененье полусна, Как будто чуткую антенну Колеблет слабая волна. Как будто я вношу с порога, Пройдя среди других теней, Немного музыки. Немного Бессонной памяти моей. 1985 * * * Юность самолюбива. Молодость вольнолюбива. Зрелость жизнелюбива. Что еще впереди? Только любви по горло. Вот оно как подперло. Сердце стучит упорно Птицею взаперти. Мне говорят: голод, Холод и Божий молот, Мир, говорят, расколот, И на брата - брат. Все это мне знакомо. Я не боюсь погрома. Я у себя дома. Пусть говорят. Снова с утра лило здесь. Дом посреди болотец. Рядом журавль-колодец Поднял подобья рук. Мне - мои годовщины. Дочке - лепить из глины. Ветру - простор равнины. Птицам - лететь на юг. 1989 * * * Ноябрьский ветер запахом сосны Переполняет пасмурные дали. Что значил этот сон? Бывают сны Как бы предвестьем ветра и печали. Проснешься и начнешь припоминать События: ты где-то был, - но где же? На миг туда вернешься - и опять Ты здесь... и возвращаешься все реже. Так в этот раз или в какой другой (Уже не вспомнить и не в этом дело), Но там был лес, поселок над рекой, И синева беззвездная густела. Там загоралось первое окно, Шептались бабки на скамье у дома, Там шел мужик и в сумке нес вино - Там было все непрошено знакомо. Там жили, значит, люди. Я бы мог (Но веришь, лучше все-таки не надо) Приноровить и опыт мой, и слог К изображенью этого уклада. Когда б я был тем зудом обуян, Когда б во мне бесилась кровь дурная, Я принялся бы сочинять роман, По мелочам судьбу воссоздавая. Тогда бы я и жил не наугад, Расчислив точно города и годы, И был бы тайным знанием богат, Как будто шулер - знанием колоды. Я знал бы меру поступи времен, Любви, и смерти, и дурному глазу. Я рассказал бы все... Но это сон, А сон не поддается пересказу. А сон - лишь образ, и значенье сна - Всего только прикосновенье к тайне, Чтоб жизнь осталась незамутнена, Как с осенью последнее свиданье. 1989 * * * Спой мне песенку, что ли, - а лучше Помолчим ни о чем - ни о чем. Облака собираются в тучи. Дальний выхлоп - а может, и гром. Ничего, что нам плохо живется. Хорошо, что живется пока. Будто ангельские полководцы, Светлым строем летят облака. Демократы со следственным стажем Нас еще позовут на допрос. Где мы были - понятно, не скажем. А что делали - то и сбылось. 1990