/Религиозные свободы в России конца XX века/
Опубликовано в журнале Континент, номер 105, 2000
Анатолий Красиков — родился в 1931 г. в Москве. Закончил Московский институт международных отношений. Доктор исторических наук, профессор. В 1992-1996 годах работал в Администрации Б.Н.Ельцина, был руководителем Пресс-службы Президента, ответственным секретарем президентского Совета по взаимодействию с религиозными объединениями. В настоящее время — руководитель Центра социально-религиозных исследований Института Европы РАН, президент Российского отделения Международной ассоциации религиозной свободы. Живет в Москве.
Мы — народ исключительный, мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь страшный урок.
Петр Чаадаев
НАЗАД К ЕДИНОМЫСЛИЮ?
/Религиозные свободы в России конца XX века/
…Его заставили раздеться, уложили на кушетку и избили. Били нагайками, да так, что молодой мужчина 29 лет от роду, когда его, наконец, освободили от дальнейших истязаний и выбросили на улицу, еле добрался до больницы. Пострадавший Юрий Владимирович Салов рассказывает:
— Я приехал в город Анапа в составе молодежной группы христиан-адвентистов. Мы соорудили палаточный лагерь в районе села Варваровка, неподалеку от моря. Сочетая отдых с полезной, в том числе благотворительной деятельностью, занимались благоустройством территории Анапской центральной больницы, причем делали это все бесплатно.
В протоколе, который был составлен по показаниям Салова в отделении милиции, далее говорится:
— Я находился в парке около кинотеатра “Родина” и распространял там христианскую литературу. Ко мне подошли незнакомые парни в камуфляжной форме и черных беретах, без знаков различия. Они начали задавать мне вопросы, связанные с толкованием Библии, затем усадили в машину и привезли в здание “казачьей управы” на улице Крымской, около главпочтамта. Ко мне подошел мужчина с погонами капитана, к которому все обращались по отчеству “Петрович”. Он сказал: “Сейчас я тебя проучу. Будешь знать, как предавать православную веру. Я выбью из тебя эту буржуазную дурь!”.
До 1917 года ограничились бы первым из этих двух аргументов, после — вторым. А сейчас в массовом сознании добровольных “спасателей родины” причудливо переплелись и смешались стереотипы обоих ушедших режимов. Национал-православие (не имеющее, естественно, ничего общего с настоящей верой в Христа) и национал-большевизм вполне уживаются, больше того — сливаются воедино в агрессивном служении делу “возрождения православной духовности и великих традиций прошлого”.
Но традиции традициям рознь. Нашим далеким предкам — жителям Киевской Руси не было чуждо понятие свободы выбора. Когда тысячу лет назад они решали, какой же из религий отдать предпочтение, князь, его бояре и старцы выслушали поочередно представителей мусульман, иудеев, западных и восточных христиан (их церковь была еще неразделенной, однако в ней уже сложились две разные традиции). Потом из Киева за рубеж были отправлены десять разумнейших мужей. По их докладу и было принято окончательное решение. Победила православная Византия.
Исторический вклад православия в создание нашей национальной культуры и собирание русских земель вокруг Москвы как столицы единого государства российского общеизвестен и в доказательствах не нуждается. Но не будем забывать и другого: православная церковь оказалась, в конце концов, в подчинении у светских государей и была вынуждена во всех, в том числе и внутрицерковных, вопросах следовать их указаниям.
Государственный атеизм ввел новую веру. Место церкви в обществе заняла политическая организация со своими квазирелигиозными заповедями и ритуалами. Одно единомыслие сменилось другим, и малейший намек на несогласие с этой квазирелигией грозил каждому жестокой расправой. В назидание своим и на страх “всяким прочим шведам”. При этом церковь оставалась в плену у государства.
Лишь в начале последнего десятилетия ХХ века россияне обрели свободу совести и право самостоятельно, без “высочайшего соизволения”, решать, кому и чему они верят, а кому и чему — нет. Одобренная на референдуме в декабре 1993 года Конституция России освободила все религиозные организации, в том числе и православную церковь, из многовекового плена. В соответствии с одной из ее статей, отныне у нас “никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной”. Абсолютной новостью стало и другое положение Конституции (статья 13), в соответствии с которым “никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной”.
Русская Православная Церковь (РПЦ), со своей стороны, официально высказалась против слияния с государством. В одном из публичных выступлений вскоре после избрания на престол Патриарх Алексий II говорил: “Положение государственной церкви принесло нам много бед и страданий. Церковь должна быть отделена, но подлинно отделена от государства. Она должна иметь право оценивать все события, происходящие в стране, с позиций духовности и нравственности”. Эта позиция Патриарха была одобрена высшими коллегиальными органами РПЦ: Священным синодом и Архиерейским собором.
За сотрудничество без вмешательства в компетенцию друг друга сразу же после краха советской системы выступило и государство. В 1995 г. по распоряжению Бориса Ельцина был сформирован Совет по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте Российской Федерации. В состав этого консультативного органа входят, наряду с представителями Священноначалия РПЦ и православных-старообрядцев, высшие руководители российских мусульман, иудеев, буддистов, а также инославных христиан: католиков, адвентистов, баптистов, лютеран, пятидесятников, и епархиальный архиерей Армянской апостольской церкви. Совету было дано право формулировать рекомендации президенту по различным вопросам политики государства.
Когда шесть лет назад разрабатывались предложения о создании Совета, в основу их была положена идея предоставить религиозным лидерам — впервые за всю тысячелетнюю историю России — реальную возможность вести диалог с главой государства на основе партнерства, исключающего какое бы то ни было вмешательство светских властей в церковные дела. Кроме того, Совет должен был, опять-таки впервые, стать тем местом, где представители разных религий собирались бы за одним столом для совместной работы на равных, постепенно преодолевая многовековые традиции взаимного недоверия и нетерпимости.
Увы, этот эксперимент удался лишь отчасти. Довольно скоро “ястребы” в Кремле добились введения в новый консультативный орган большой группы высокопоставленных правительственных чиновников и установления над ним контроля со стороны руководителя президентской администрации, который по совместительству стал председателем Совета (по аналогии с “обер-прокурором” Святейшего правительствующего синода Российской империи).
Живучей оказалась и тысячелетняя традиция официального единомыслия. В феврале 1997 года, поздравляя Патриарха Московского и всея Руси с днем его тезоименитства, Ельцин сделал — явно с подачи кого-то из вхожих к нему чиновников — сенсационное заявление, смысл которого, в лучшем случае, остался за пределами его понимания. “Религиозное руководство и руководство государственное слито воедино”, — заявил Президент. И тут же добавил, что именины Предстоятеля Русской Православной Церкви — это праздник “не только личный, не только его паствы, но и всех россиян”.
Очень точно, на мой взгляд, отреагировал на этот новый вариант византийской церковно-государственной “симфонии” Юрий Петрович Зуев, известный социолог религии, вместе с которым мы несколькими годами раньше работали в президентской Администрации (практически одновременно ее и покинув):
— Конечно, в словах, сказанных по торжественному поводу, зачастую допускаются преувеличения. Однако есть немало людей не только в церкви, но и в обществе, и в структурах власти, для которых они послужат основанием и вдохновляющей поддержкой в их стремлении добиваться государственного статуса Русской Православной Церкви, не задумываясь о негативных последствиях этого как для религиозно-конфессиональных отношений, так и для общественного согласия в стране в целом.
А в конце того же 1997 года был принят новый Федеральный закон ”О свободе совести и о религиозных объединениях”. Выступая в Государственной думе в день окончательного голосования по этому закону В.В.Жириновский заявил: “Мы должны исходить из позиции Русской Православной Церкви. Если нам сейчас из патриархии скажут: принять закон — примем. Скажут: не принимать — не примем”.
Закон оказался откровенно дискриминационным. Юридическим экспертам правительства пришлось несколько месяцев упорно трудиться в попытке хоть как-то состыковать его не совместимые между собой положения. Действительно, некоторые статьи этого документа дословно воспроизводят провозглашенные в Конституции положения о правах и свободах человека и гражданина, в то время как другие — и в этом была главная цель законодателей — фактически перечеркивают подтвержденное той же Конституцией право каждого исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой.
1. Закон о свободе от совести
Составители закона задались целью втиснуть религиозное сознание россиян в прокрустово ложе собственных представлений о терпимости. В нашем законодательстве впервые появилось понятие “территориальной сферы деятельности религиозных организаций”. Как если бы существовала порознь, скажем, вера московская, тверская или владивостокская. Для местных общин был введен 15-летний “кандидатский стаж”. Даже если их члены исповедуют религию, которая известна во всем мире и родилась, когда и России-то еще не было на белом свете.
За новым законодательным актом в кругах правозащитников закрепилось название “закона о свободе от совести”. Весной 1999 г. с критикой его неожиданно для многих выступил Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации О.О.Миронов, который, будучи в 1997 г. депутатом Думы, голосовал за этот документ. В своем заключении, направленном руководителям различных ветвей власти, он подчеркнул, что “помимо декларированного в преамбуле привилегированного положения отдельных религий, ряд других положений закона устанавливает нормы, по сути ведущие к дискриминации отдельных конфессий на практике”.
Политики в России в большинстве своем столь же далеки от подлинной религиозности, как и в советские времена. Однако их манит перспектива воссоздать “монолитное единство” российского общества под новым знаменем. Религия для многих — синоним идеологии, а Бог — средство для обеспечения собственной власти, причем епископам РПЦ как в центре, так и на местах они отводят ту же самую роль охранителей “идеологической чистоты” общества, которую в советский период играли партийные комитеты КПСС.
Сторонники клерикализации государства, действующие внутри РПЦ, со своей стороны, используют чиновников светской власти, чтобы их руками решать проблему привлечения в церковь потенциальных верующих. Эти люди так и не научились подлинному христианскому миссионерству. Они предпочитают достигать своих целей иным путем — через фактическое слияние с государственными структурами, монополизацию религиозного вещания на государственном телевидении и радио, ограничение свободы проповеди других культов.
Известный русский юрист и общественный деятель А.Ф.Кони, занимавший посты сенатора и члена Государственного совета Российской империи, еще в царские времена обращал внимание на опасность слияния церковных и государственных структур. “Соединение политики и веры всегда приводило к дурным последствиям, — констатировал он в одной из своих работ. — Там, где Церковь подчиняет себе политику…, это вырождается в инквизицию; там, где политика подчиняет себе Церковь, там Церковь обращается в полицейское учреждение и несет службу городового в защиту веры и действует огнем и мечом”.
В дальнейшем поборники религиозной дискриминации потерпели одно за другим два поражения в Конституционном суде. Не решившись открыто признать вступивший в силу закон антиконституционным, суд тем не менее фактически дезавуировал несколько его положений, вызывавших особенно серьезные возражения правозащитников, в том числе известных юристов А.В.Пчелинцева и В.В.Ряховского. 23 ноября 1999 г. он отменил требование о 15-летнем сроке легального существования “на данной территории” как условии для перерегистрации всех местных религиозных организаций, — в том числе и тех, которые уже были зарегистрированы до принятия закона. Введение законом этого условия автоматически лишало права на перерегистрацию организаций, которые не были официально признаны властями во времена Брежнева и Андропова.
А 13 апреля 2000 г., согласившись с аргументами адвоката Г.А.Крыловой, тот же суд признал неправомерным навязывание религиозным организациям канонической структуры по образцу православной, которая строится по территориальному признаку. При этом было разрешено использовать в наименованиях религиозных организаций слова “Россия”, “российский” и производные от них, если до вступления нового закона в силу они уже использовали эти слова. Тем самым для этой категории религиозных организаций снималось требование доказывать, что они легально существовали под своим нынешним наименованием, 50 лет назад, то есть во времена Сталина и Берии.
Еще одну грубую ошибку, допущенную при принятии закона 1997 года, пришлось исправлять самим законодателям. Избранная в декабре 1999 г. Дума нового созыва была вынуждена начать свою работу с принятия закона, который продлевает до 31 декабря нынешнего года срок окончания перерегистрации религиозных объединений. В соответствии с законом 1997 г. перерегистрация должна была занять два года и завершиться 31 декабря 1999 г. За это время официальное признание предстояло вновь получить 16 тысячам объединений, значившимся в государственном реестре религиозных организаций на момент принятия закона. Сделать это не удалось.
Правозащитники с самого начала предупреждали, что проделать такую работу в столь короткий срок физически невозможно, учитывая огромное число кандидатов на перерегистрацию. Законодатели не прислушались тогда к этим предупреждениям. Они исходили из того, что основную массу религиозных объединений составляли приходы “традиционной” РПЦ, перерегистрация которых никаких трудностей не вызовет. Напротив, общины “нетрадиционных” религий должны были, по духу закона, доказывать свою легитимность и могли не успеть представить в срок все документы, необходимые для их включения в государственный реестр. Что привело бы, как на то надеялись авторы закона 1997 г., к “упрощению религиозной географии России”.
Оказалось, однако, что опоздала с оформлением документов как раз РПЦ. Разработанные ее юристами проекты не смогли вписаться даже в требования заведомо дискриминационного закона, и всю работу пришлось начинать заново. Возникла реальная угроза утраты легитимности большинством, то есть многими тысячами православных приходов. Это был бы скандал поистине международного масштаба: к намеченному первоначально сроку успели перерегистрироваться только 40 процентов организаций федерального уровня и чуть больше 20 процентов организаций регионального и местного уровней.
Председателю Комитета по делам общественных объединений и религиозных организаций Государственной Думы В.И.Зоркальцеву пришлось признать очевидное: “Учитывая масштабы территории Российской Федерации, слабую юридическую подготовку священнослужителей, а также недостаточную численность специалистов регистрирующих подразделений Минюста России и его территориальных органов <…> перерегистрация религиозных организаций в установленный Законом срок не может быть завершена. Поскольку религиозные организации, не прошедшие перерегистрацию, подлежат ликвидации, это может вызвать многочисленные конфликты, осложнение государственно-церковных отношений в стране, новую волну критики как в Российской Федерации, так и за ее пределами в отношении данного Федерального закона”.
К счастью, пока что реального слияния государственного и церковно-православного аппарата в России не произошло. Выступая в январе 2000 г. на приеме в Кремле по случаю 2000-летия рождества Христова, Владимир Путин заявил, что “у миллионов россиян разные религии, но у всех у нас — одно будущее, одна страна”.
РПЦ, со своей стороны, официально подтвердила, что не намерена брать на себя функции, принадлежащие государству. На юбилейном Архиерейском соборе в августе она впервые приняла собственную социальную концепцию, которая резервирует за Церковью право отказывать государству в повиновении и даже призывать верующих к “мирному гражданскому неповиновению” властям, если те принуждают народ “к тяжкому греху”.
Однако от внимания общественности не ускользнул тот факт, что новый президент избрал в качестве личного духовника человека, известного приверженностью православному фундаментализму. Речь идет об архимандрите Тихоне Шевкунове (выпускнике ВГИКа). Еще десять лет назад этот молодой клирик опубликовал в газете “Литературная Россия” программную статью “Церковь и государство”, в которой обрушился с нападками на демократию, способную, по его мнению, лишь подорвать основы государственности в нашей стране.
Поборник “православного сталинизма” (термин этот, правда, принадлежит не архимандриту Тихону, а другому представителю того же течения в православии игумену Алексию Просвирину), духовник президента пропагандирует свои идеи в обскурантистской националистической телепрограмме “Русский дом”. Он “прославился” также рьяным участием в уничтожении общины отца Георгия Кочеткова в московском храме Успения в Печатниках, руководя действиями специально поставленного туда “помощника”.
Нельзя не заметить и того факта, что Архиерейский собор РПЦ, упомянув среди “областей соработничества” Церкви и государства “противодействие деятельности псевдорелигиозных структур, представляющих опасность для личности и государства”, не смог назвать критерии, по которым Церковь причисляет к “псевдорелигиозным” и “опасным” те или иные организации верующих. Не раскрыт и характер “противодействия” деятельности этих организаций, хотя мы можем судить о нем по многочисленным примерам нарушений прав человека, в том числе права каждого верить или не верить в соответствии с собственным личным выбором.
Сегодня Церковь вынуждена, хотя и нехотя, считаться с фактом легального существования в России многих из тех, кого в прошлом она гнала “в соработничестве” с самодержавием. Ее представители сидят с ними за одном столом в Совете по взаимодействию при президенте РФ. Однако старые рефлексы то и дело срабатывают, и тот же митрополит Кирилл, который по должности поддерживает контакты с инаковерующими, ратует в докладе на соборе за ограничение руками государства деятельности “новообразований”, каждое из которых представляется ему априори “деструктивным” и “псевдорелигиозным”.
2. Милитаризация общественного и церковного сознания
Власти вот уже несколько лет расширяют сотрудничество с РПЦ в самых различных сферах жизни общества. Симптоматично, однако, что процесс этот набирает обороты прежде всего в тех областях, где работают люди в погонах. Церковь заключила целую серию эксклюзивных соглашений с силовыми ведомствами государства: министерством обороны, министерством внутренних дел и несколькими ведомствами, входившими в советские времена в состав Комитета государственной безопасности.
На одном из заседаний Совета Российского Отделения Международной ассоциации религиозной свободы в этой связи говорилось о нарушении Конституции, статья 14 которой провозглашает многонациональную и многорелигиозную Российскую Федерацию светским государством. Была упомянута и статья 8 Закона Российской Федерации “О статусе военнослужащих”, которая запрещает людям в военной форме, в том числе генералам, “использовать свое служебное положение для пропаганды того или иного отношения к религии”.
Тем не менее генералы, следуя примеру политиков, стараются не пропустить ни одного случая продемонстрировать свою близость к Русской православной церкви, позируют перед телекамерами рядом с ее архиереями со свечками в руках, взывают к “боевым традициям Святой Руси” и “ратным подвигам” ее сынов, встречая благожелательный отклик в церковной среде. Как сообщил на последнем Архиерейском соборе РПЦ председатель “военного” отдела епископ Савва, должность руководителя информационно-аналитической службы в отделе занимает кадровый офицер. Кроме того, каждая силовая структура командировала в отдел по консультанту.
Вряд ли кто-нибудь стал бы возражать против заботы религиозных организаций, в том числе и РПЦ, о духовном окормлении верующих военнослужащих. Напротив. Однако эта задача стоит лишь на четвертом месте в списке основных направлений работы отдела, перечисленных епископом Саввой. Среди более важных задач отдела его руководитель назвал:
1) представление церкви в ее сношениях с руководством и различными структурами “силовых” министерств и ведомств, в том числе “ответственных за правоохранительную деятельность и содержание лиц в местах лишения свободы”, 2) координацию взаимодействия священноначалия и духовенства с военным руководством, в том числе по вопросам реализации программ двухстороннего церковно-военного сотрудничества и 3) помощь военному командованию в исследовании религиозной ситуации, причем не только в войсках, но и в районах их дислокации.
Даже невооруженным глазом видно, что РПЦ берет на себя функции, свойственные скорее военным и военизированным государственным структурам, нежели религиозным организациям. Кроме того, она выступает в роли пропагандистского ведомства, соучаствуя “в мероприятиях историко-патриотической и религиозно-нравственной тематики в рамках подготовки и проведения Дней воинской славы (победных дней России)”.
Это вызвало решительный протест представителя мусульман, второй по численности религиозной общины страны, председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина, который выразил сожаление, что в России продолжают торжественно отмечать годовщины давних побед над мусульманами, забывая, что для завоеванных народов победы русского оружия обернулись утратой независимости и эти даты воспринимаются ими “как дни великого траура. К примеру, взятие Казани”.
Тем временем по всей стране развернулось массовое открытие православных храмов на территории воинских частей. На Архиерейском соборе было сообщено, что только в военных городках Министерства обороны сейчас насчитывается 117 православных храмов, причем не прекращается строительство новых храмов. Почти в каждом воинском коллективе и исправительном учреждении, сказал епископ Савва, имеется если не храм, то молельная комната. И тем не менее епископ озабочен “попытками прозелитизма со стороны некоторых протестантских конфессий и особенно новых сект”, о чем, как он сообщает, “поступают сигналы из епархий и от руководства исправительных учреждений” (!).
Самый знаменитый из войсковых храмов (во имя преподобного Ильи Муромца) сооружен при Главном штабе ракетных войск стратегического назначения (РВСН) в подмосковном поселке Власиха. 27 апреля 1998 г. министр обороны России Игорь Сергеев самолично присутствовал на его освящении Патриархом. “Небесной покровительницей” военных ракетчиков России была объявлена святая Варвара Великомученица (могла ли она представить себе при жизни, что много веков спустя на ее покровительство будут рассчитывать те, в чьих руках окажутся ключи от ядерного апокалипсиса?).
30 июня 1999 г. агентство РИА-Новости сообщило со ссылкой на пресс-службу РВСН о предстоявшей отправке в космос икон Варвары Великомученицы и Илии Муромца. Эта необычная акция началась с освящения обеих икон настоятелем храма во Власихе отцом Михаилом. После освящения, писало агентство, планируется отправить иконы “на космодром Байконур, а оттуда с ближайшим кораблем-носителем — на околоземную орбиту”. “Побывав в космосе, — указывало далее РИА-Новости, — лики святых возвратятся на землю и к сорокалетнему юбилею РВСН, который будет отмечаться 17 декабря, займут свое место в храме главного военного городка ракетчиков”.
Юбилей во Власихе был отпразднован в указанный день с большой торжественностью. Правда, в официальном сообщении Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата об иконах уже ничего не говорилось. Зато там были процитированы высказывания главнокомандующего РВСН генерал-полковника В.Н.Яковлева, который заявил, что “российская армия и Русская Православная Церковь вместе стояли и будут стоять во всех испытаниях и трудностях, выпавших на долю Отечества”.
Ракеты стратегического назначения — средство доставки оружия массового поражения. Доставляются же ими боеголовки, призванные поразить заданную цель. Поэтому есть некая логика в том. что для проведения в марте 2000 г. конференции, посвященной взаимодействию с учеными, выбор РПЦ пал на закрытый город создателей ядерных боеголовок Саров, на месте которого когда-то жил один из самых почитаемых православных святых — преподобный Серафим.
На конференции был принят документ, предлагающий “не откладывая, подготовить и подписать соглашение между Московским Патриархатом и Министерством по атомной энергии” и при этом “проработать вопрос о том, чтобы отдельные священнослужители могли в соответствии с действующим порядком получить доступ к… секретным сведениям”. Решение конференции изумило даже благожелательно настроенных к РПЦ журналистов, один из которых не удержался в своем комментарии от вопроса: “Какая связь между “секретными сведениями” и духовным окормлением верующих ученых?!”
“Силовики” советуются со Священноначалием РПЦ и по вопросам большой политики. Так, по сообщению ОВЦС, на состоявшейся 15 марта 2000 г. рабочей встрече Патриарха с министром внутренних дел РФ генерал-полковником В.Б.Рушайло “собеседники обсудили… общественно-политическую ситуацию в стране накануне президентских выборов”. В.Б.Рушайло, указывалось в сообщении, высоко оценил миротворческую миссию РПЦ на Северном Кавказе и позицию Московского Патриархата в сохранении единства и стабильности в России. В ходе беседы было высказано “общее мнение о необходимости более активного участия православного духовенства в духовно-нравственном воспитании военнослужащих. Особая роль здесь отводится священнослужителям, духовно окормляющим воинов в “горячих точках”.
Самой “горячей точкой” в России, как известно, сегодня является Северный Кавказ. Церковь безоговорочно поддержала военную операцию в Чечне. Вскоре после начала первой чеченской войны, в феврале 1995 г., созданная по инициативе председателя ОВЦС митрополита Кирилла церковно-общественная организация “Всемирный русский собор” откликнулась на это событие принятием специального документа “О святости ратного служения”. В нем говорилось, что “служба в армии требует от человека подчинения дисциплине и самодисциплине, специфичность которых — одно из основных отличий армии от гражданских институтов: точная регламентация прав и обязанностей каждого, безоговорочное выполнение приказов вышестоящего начальника, строжайшая личная ответственность за порученное дело и свое поведение”.
Сказанные руководителями РПЦ вполголоса слова о необходимости по возможности щадить мирное население потонули в мощном потоке национал-патриотической пропаганды, которая не делала различия между чеченскими террористами и похитителями людей, с одной стороны, и всем чеченским народом — с другой. Причем активную роль в раздувании этой пропаганды играли и продолжают играть — в унисон с генералами — высокопоставленные церковные иерархи.
Весной 1999 г. главнокомандующий Северокавказским военным округом генерал-полковник В.Казанцев (поставленный Путиным год спустя во главе одноименного федерального округа) и архиепископ Ростовский и Новочеркасский Пантелеимон заключили соглашение о сотрудничестве, предусматривающее создание объединенной постоянно действующей рабочей группы по взаимодействию между СКВО и Ростовской епархией. В беседе с корреспондентом ИТАР-ТАСС генерал Казанцев заявил, что “единство российской армии и Русской Православной Церкви, завещанное нам еще преподобным Сергием Радонежским, особенно ярко проявляется в грозные для России времена”.
А через несколько месяцев снова начались широкомасштабные операции вооруженных сил России в Дагестане и Чечне, и 23 октября 1999 года по первой (общероссийской) программе Центрального телевидения был передан репортаж о том, как рядом с солдатами свою духовную миссию выполняет бывший военнослужащий, а ныне монах Филарет.
Второй чеченской войне предшествовали взрывы, прозвучавшие в сентябре 1999 г. в Москве и в нескольких других городах России. Ответственность за них не взяла на себя ни одна конкретная организация, отмежеваться от террористических актов поспешили и чеченские власти, однако в общественном сознании россиян сложился стереотип чеченца — исламского экстремиста, который чуть ли не от рождения является потенциальным преступником.
Совет муфтиев России выступил с заявлением, в котором подчеркнул, что “террор и насилие, навязывание норм дикого средневековья не имеют ничего общего с исламом”, и одновременно выразил глубокое сожаление в связи с тем, что “нашлись в обществе разрушительные силы, заинтересованные в расколе страны по национальному и религиозному признаку”. “Эти силы, — указывалось в заявлении, — используют трагические события на Северном Кавказе, террористические акты в центре России для развязывания оголтелой антиисламской пропаганды, создания в лице мусульманина “образа врага””.
В отделе Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями придерживаются иной точки зрения. 12-16 января 2000 г. этот отдел провел в Чечне “гуманитарную акцию”. К тому моменту в результате военных операций российской армии большинство населенных пунктов на чеченской территории уже были превращены в руины, множество мирных жителей — представителей различных этнических групп — погибло. Сотни тысяч стариков, женщин и детей бежали из родных мест, и те, кому удалось, несмотря на холод, голод и болезни, выбраться из зоны боев, оказались в трагическом положении никому не нужной “лишней обузы”.
По линии РПЦ в Чечню были доставлены продукты питания, предназначенные практически только для армии. Как видно из сообщения Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата (ОВЦС), отправители “гуманитарной помощи” солдатам не забыли и о “духовно-воспитательной” работе с личным составом действующей армии: “При следовании рейсом военно-транспортной авиации непосредственно в полете иеромонахом Софронием освящалось воздушное судно, а затем два члена экипажа высказали просьбы принять таинство крещения”. И крещение “было совершено во время полета на высоте 9 тысяч метров”.
Освящаются не только самолеты, но и другая военная техника, применяемая в ходе боевых действий на земле, в море и под водой. Многочисленные факты таких освящений были приведены во все том же победном докладе владыки Саввы (судя по отчету ОВЦС). Не нашлось места в докладе только для слов сочувствия родным и близким членов экипажа атомной подводной лодки “Курск”. Правда, собор помолился за спасение попавших в беду подводников, а Патриарх откликнулся на катастрофу в Баренцовом море телеграммой главнокомандующему Военно-морского флота России…
3. “Тоталитарные секты” и “иностранные лжемиссионеры”
Закон “О свободе совести и о религиозных объединениях” готовился и принимался под громкие возгласы поборников своеобразно понимаемой “духовности”, которые требовали положить конец деятельности зловредных “тоталитарных сект” и всякого рода “лжепроповедников”, угрожающих якобы подчинить себе всю Россию.
Удалось ли в результате его вступления в силу победить, наконец, этого “опасного врага”? На самом деле ответ на этот вопрос был дан еще до того, как новый закон вступил в силу. И дал его не кто иной, как сама же Русская Православная Церковь.
Передо мной изданный еще в 1997 году Миссионерским отделом Московского Патриархата справочник “Новые религиозные организации России деструктивного и оккультного характера”. По признанию его авторов, “даже с принятием соответствующей законодательной базы по деструктивным религиозным организациям проблема их роста не будет снята” в силу многих причин.
“После запрета, — поясняют они свою мысль, — многие деструктивные культы перейдут на нелегальное положение, ужесточат конспирацию и увеличат свою мобильность (постоянные передвижения адептов культа), что еще больше снизит контроль над ними со стороны властей”. Кроме того, “даже при ликвидации конкретного деструктивного культа и изоляции его лидеров остается проблема адептов этого культа, действия которых непредсказуемы”.
Этот вывод лишний раз подтверждает, что новый закон был направлен не против реальных или мифических “тоталитарных сект” и “лжепроповедников”. Он наносит удар по законопослушным религиозным общинам, которые хотят жить и пользоваться своими конституционными правами, ни от кого не прячась, при ярком свете дня.
В любом цивилизованном государстве, если оно действительно уважает своих граждан, для пресечения преступных действий существует суд — от кого бы ни исходили такие действия, будь то отдельная личность или целая организация, в том числе (но совсем не обязательно) религиозная. Заставить же людей отказаться от данной им изначально способности думать не удавалось пока еще никому. Даже во времена средневековой инквизиции, русской опричнины и сталинского ГУЛАГа.
У нас же к числу “иностранных” были отнесены чуть ли не все российские религиозные организации, чьи центральные руководящие структуры находятся за пределами России. Как будто сама РПЦ не находилась всю первую половину собственной 1000-летней истории в прямом каноническом подчинении “иностранного религиозного объединения” — Константинопольской православной церкви. И не остается по сей день хотя и автокефальной, но все же неотъемлемой составной частью вселенского православия.
Интересно, что первый после принятия Федерального закона бой защитникам религиозной свободы интегристы дали не на исконно русской земле, а на территории, которая вошла в состав Российской империи лишь на последнем этапе продвижения царских войск на Восток, к Тихому океану. Всего два месяца спустя после подписания Ельциным текста, одобренного Государственной Думой и Советом Федерации, власти Республики Бурятия приняли свой закон “О религиозной деятельности”, ущемляющий права верующих самых различных религиозных культов.
Ни о христианстве в целом, ни об исламе и иудаизме бурятский закон, в отличие от общероссийского, не упоминал вообще. Как будто их никогда и не существовало. Статья 1 провозглашала “исторически сложившимися конфессиями и верованиями” жителей Бурятии “Буддийскую традиционнную сангху России, Древлеправославие, Православие и… шаманизм”. Хотя слово “шаманизм” в списке “исторически сложившихся” в Бурятии религий, в отличие от других, написано с маленькой буквы, составители закона явно питали особые чувства по отношению к колдунам. Они посвятили специальную статью “праву служителей культа на занятие народной медициной (целительством)”.
Зато религиозные организации, находящиеся “в каноническом подчинении иностранных религиозных организаций” (то есть, в понимании бурятских законодателей, отправлявшиеся сюда сначала царями, а потом Сталиным в ссылку католики и протестанты), равно как и общины, принадлежащие к “конфессиональным новообразованиям”, оказались в роли изгоев. В гораздо большей степени, чем в целом по России.
Несколько лет назад я наткнулся на любопытную статью, опубликованную в бурятской газете “Селенга”. Автор статьи, настоятель одной из местных церквей православный священник Виктор (Трофимов), обрушивался на “лютых врагов Церкви”: “Православные христиане! Что это делается у нас на Руси святой?! Из далеких стран, из-за вражьих морей понахлынула к нам рать нечистая в облике “верующих во Христа” еретиков протестантского и иудейского толка: адвентисты, баптисты… Да разве это не издевательство над русскими! Ну, поехали бы в Китай, в Японию, где не слышно о Христе. Знать, не вера надобна им, а нечто другое”.
Проживая в Восточной Сибири, автор, судя по всему, не имеет ни малейшего представления о существовании христианских общин в упомянутых им Китае и Японии. В частности, о том, что миссионеры из России еще в прошлом веке познакомили с православием японцев. И что теперь в соседнем с нами островном государстве большим уважением пользуется Японская автономная православная церковь, которой предоставлены те же права, что и всем остальным обосновавшимся там культам. При этом она сохраняет полное каноническое общение со своей Церковью-матерью.
Общение это выразилось, в частности, в личном участии Патриарха Алексия II в интронизации новоизбранного архиепископа Токийского, митрополита всей Японии Даниила в мае 2000 г. При этом Патриарх был принят императором, премьер-министром и министром иностранных дел Японии, и никто не упрекнул его во “вторжении” на чужую “каноническую территорию”. Ибо для японцев (как и для австрийцев, немцев, французов, англичан, американцев — для всех, кто приютил на своей земле приходы, епархии и даже автономные структуры РПЦ) принципы свободы совести, провозглашенные в международных документах о правах человека, — не мертвая буква, а живая реальность.
Невольно вспоминается то остервенение, с которым наша церковная и околоцерковная печать обрушивается на католиков, чей первосвященник объявлен ею “персона нон грата”. Причем происходит это в то самое время, когда сама РПЦ открыто заявляет (в одном из итоговых документов последнего Архиерейского собора), что “сознает свою ответственность за развитие православной жизни не только в странах, на которые распространяется ее каноническая территория, но и в других государствах, особенно там, где возможно и необходимо православное миссионерское служение и где присутствует наша церковная диаспора”.
Весьма ощутимым средством давления на “нетрадиционных” христиан является неопределенный статус священников-иностранцев, которые духовно окормляют свою паству в России. Ни для кого не секрет, что в условиях тоталитаризма Римско-католическая церковь не имела возможности готовить в нашей стране достаточное число священнослужителей из числа местных граждан. Поэтому с провозглашением религиозной свободы и воссозданием все новых католических общин на территории бывшего СССР вопрос о католических священниках в России приобрел большую остроту.
За отсутствием иных вариантов Ватикану пришлось направлять сюда изучивших русский язык священнослужителей-граждан других государств. И тут же против них была развязана шумная пропагандистская кампания. Многие были обвинены в “лжемиссионерстве” и “прозелитизме”. Некоторые натолкнулись на отказ продлить срок действия российской визы, полученной в соответствии с существующими правилами пребывания иностранцев в России. Сами эти правила были ужесточены, в результате чего на одного священника сейчас нередко приходится не одна, а несколько общин верующих.
Яркий тому пример — трудности, испытываемые католиками Ростовской области. О них сообщил нам по факсу священник Ярослав Вишневский, поляк по национальности. Он был приглашен, но не смог приехать на организованную нашей Ассоциацией в феврале 1998 года в сотрудничестве с рядом академических институтов и других исследовательских центров в г. Пятигорске научно-практическую конференцию “Межрелигиозный мир и согласие как условие мирного будущего народов Северного Кавказа”. Приезд католического священника был сорван, так как за несколько дней до конференции Ростовский ОВИР потребовал его выезда из России для продления срока действия визы по месту ее получения, то есть в Польше. Нужный штампик в паспорте был проставлен, однако на обратном пути, в Бресте, его сочли недостаточным основанием для выдачи разрешения на поездку в Пятигорск, где проходила конференция.
Но предоставим слово отцу Ярославу:
“В Польше свободно несут служение 7 православных епископов. Православные священники преподают в школах Закон Божий. В Вильнюсе, Мюнхене, Вене, Брюсселе, Мадриде, Париже, Риме местное католическое население гордится тем, что там действуют православные храмы. А король Бельгии Бодуэн, оставаясь искренним католиком, построил в центре своей столицы мечеть для местных мусульман. И как же обидно, что на территории нашей области невозможно добиться не то что строительства, а хотя бы возвращения церковного имущества его законным владельцам!”
А вот что пишет о новом законе москвичка Юлия Пономарева, 65 лет: “Я родилась, выросла, получила образование, вырастила детей и дождалась внуков в России. По паспорту — русская, по вере — католичка. Дочь имеет звание мастера спорта международного класса по велоспорту. Сын — ученый, кандидат технических наук. Как же нам больно и обидно сознавать, что этот закон был написан без предварительного обсуждения в конфессиях, которых он касается! Научатся ли когда-нибудь наши депутаты уважать свой народ? Ведь они разделили нас на людей первого и второго сорта”.
Юлия Пономарева напоминает о той благородной миссии, которую взяла на себя мать Тереза из Калькутты: “Всю свою светлую подвижническую жизнь она так много и самоотверженно занималась делами милосердия, что память о ней сохранится навсегда, и не только в Католической Церкви. А по закону, в котором нет места свободе, получается, что миссионеров, которые занимаются делами милосердия, из России надо выгнать”.
Далеко от центра России, вдоль тихоокеанского побережья, раскинулись обширные земли Хабаровского края, наш Дальний Восток. На этой земле сигнал к атаке на “чужаков” подал, не дожидаясь даже принятия нового антикультового закона, правящий архиерей местной епархии РПЦ епископ Марк. Он мобилизовал все подведомственное духовенство на коллективное выступление против католиков, баптистов, адвентистов, пятидесятников и прочих “безблагодатных”, которые, по его мнению, “не слово Божие несут, а проповедуют и ставят в пример губительный западный образ жизни”.
Запугивая православных угрозой, якобы исходящей от всех остальных христиан, этот архипастырь прибегает к аргументации, заимствованной из арсеналов тоталитарного прошлого. По его словам, появление в России религиозных общин, не принадлежащих к РПЦ, — “государственная политика зарубежных стран под руководством их спецслужб”.
И епископ Марк был услышан, в чем могли убедиться не только жители Дальнего Востока, но и люди, живущие на обратной стороне планеты Земля. Весной 1998 года средства массовой информации сообщили о том, что из Хабаровского края на родину, в США, выпровожден баптистский миссионер Дан Поллард. Ему пришлось покинуть Россию вместе с членами своей семьи.
Дан Поллард основал автономную баптистскую общину в тихоокеанском порту Ванино еще в 1992 году. “Для тех, кто знаком с Российской историей, — заявил он корреспонденту Кестонской службы новостей, — обвинения, выдвинутые против меня, не должны вызывать удивления”. Поллард считает, что с ним произошло то же, что и с офицером Красной армии из романа Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”, которому сказали, что был бы человек, а дело против него найдется.
В январе 2000 г. местные власти в четвертый раз отказались перерегистрировать ванинскую церковь, хотя в соответствии с определением Конституционного суда от 23 ноября 1999 г. она должна была получить документ о перерегистрации, так как обладала официальным статусом до принятия закона 1997 года. Теперь, сказал Поллард, наша церковь готова уйти в подполье.
А недавно в адрес РО МАРС поступило письмо буддистского религиозного ордена Ниппондзан, получившего официальную регистрацию в Москве. Авторы письма сообщают об отказе в выдаче российской въездной визы монаху этого ордена японцу Дзюнсэю Тарасаве. “Причины отказа, — указывается далее в письме, — очевидны. Тарасава как представитель неправительственной организации Международное бюро мира участвовал в работе 56-й сессии Комиссии ООН по правам человека, которая проходила с 20 марта по 28 апреля 2000 г. в Женеве, и в своем выступлении, а также в общении с членами делегаций говорил правду о фактах военных преступлений против мирного населения и серьезнейших нарушениях прав человека в Чечне с начала нынешней войны <…> Очевидно, что как раз все эти обстоятельства и побудили российские власти к ответным мерам, своеобразному реваншу, мести.… Такие шаги практикуются только в авторитарных государствах и были типичны для СССР, но никак не приемлемы для стран, претендующих быть частью демократического сообщества”.
4. Обострение противоречий в мире религий
Новый закон поначалу устроил — в целом — те религиозные общины, которые более или менее однородны по этническому составу и, как правило, не конкурируют с РПЦ в борьбе за потенциальных верующих русской национальности. Это касается в первую очередь буддистов и иудеев, а также в какой-то степени и мусульман. Представители этих вероисповеданий опасались худшего и были удовлетворены тем, что поименно названы в преамбуле среди религий, “составляющих неотъемлемую часть исторического наследия народов России”.
Особенно важным такое упоминание представляется иудеям. И это понятно: российские евреи тысячу лет подвергались унижениям и дискриминации, они до сих пор продолжают сталкиваться с проявлениями антисемитизма в самых различных областях. Яркий тому пример — возмутительные расистские высказывания генерала Альберта Макашова. Государственная дума, членом которой он являлся до последних выборов, не нашла в них ничего предосудительного и оградила “одного из своих” от судебного преследования. Не наказан и ни один из антисемитов среди священнослужителей РПЦ.
Иудейская община не протестовала даже против явно неудовлетворительных, в том числе и для нее, положений нового закона, в котором она видит для себя сегодня больше плюсов, чем минусов. “Мы поддерживаем этот закон”, — неоднократно повторял как публично, так и в беседах со мной, главный раввин Адольф Шаевич. Хотя и добавлял при этом, что в любом случае приоритет должен оставаться за Конституцией, которая, как указывается в ее 15 статье, “имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации”.
Однако тот же А.С.Шаевич познал на себе, что благосклонность власть имущих — вещь переменчивая. После нескольких публичных высказываний (по правде говоря, достаточно осторожных) в защиту мирного населения Чечни, которое страдает от войны без правил, он столкнулся неожиданно для себя с попыткой отстранения от руководства своей религиозной общиной. Вот что писала по этому поводу в июньском номере за 2000 г. выходящая в Москве “Международная еврейская газета”: “Если говорить всерьез, то произошло невероятное. Одно из подразделений нынешней администрации осмелилось в стране, где в соответствии с Конституцией государство отделено от религиозных институтов, предложить главному раввину уйти в отставку”.
13 июня созданная несколькими месяцами раньше, в конце 1999 года, в противовес Конгрессу еврейских религиозных организаций (КЕРОР) новая религиозная организация под названием Федерация еврейских общин России (ФЕОР) избрала “параллельного” главного раввина России. Им стал представитель хасидского направления в иудаизме, первоначально гражданин Италии, а затем американец Берл Лазар. За несколько недель до избрания главным раввином ему было предоставлено и российской гражданство.
Осложнилась обстановка и в мире российских мусульман. Состоявшаяся в июне 1999 г. в Москве международная исламская конференция “Роль мусульман в духовном возрождении России” приветствовала возрождение религиозной жизни, которое стало возможным “благодаря демократическим переменам в России, изменившемуся отношению государства к нуждам мусульман и их организациям”. В то же время конференция обратила внимание властей на “недопустимость незаконного отказа мусульманам в регистрации их общин и предоставлении им возможности иметь храм”.
Незадолго до этого, 1 апреля 1999 г., шейх Равиль Гайнутдин направил руководителям государства письмо, в котором вслед за лидерами ряда других религиозных организаций (главным образом протестантских) подверг критике практику передачи православным священникам права решать судьбу инаковерующих. “Мусульмане России с искренним уважением относятся к Русской Православной Церкви, — указывал Р.Гайнутдин. — Но мы не можем и по закону не должны каждый случай появления новой общины, строительства мечети согласовывать с деятелями РПЦ”.
Приведя несколько конкретных примеров того, как мусульманам отказывают в регистрации их общин и препятствуют строительству мечетей под тем предлогом, что речь идет об “исконно русских территориях”, Р.Гайнутдин предупредил: подобная практика может привести к ответным действиям со стороны тех, кто живет на “исконно татарских, башкирских, балкарских, узбекских, азербайджанских, дагестанских и т.д. землях. Но на сей раз они будут направлены против русских, против православия”. “Споры о том, кому какая территория принадлежит, ни к чему хорошему не приведут”, — добавил муфтий.
Как напоминает известный специалист по вопросам мусульманского права профессор Л. Сюкияйнен, “мусульмане составляют никак не меньше десяти процентов населения страны. Ислам они восприняли где-то четырнадцать столетий назад. Это не пришлый народ. В отличие, например, от турок или алжирцев, которые приехали в шестидесятые годы работать в Германию и Францию, да так там и остались”. В этой связи ученый выражает сожаление, что представители власти воспринимают порой российских мусульман как “чужаков”. Забывая, что “даже на московских улицах, где у них милиция то и дело проверяет документы, эти люди у себя дома. Каково же им слышать: “Чего черным здесь надо?” Можете представить, какие ответные чувства рождаются в душах?”
Еще до чеченской войны 1994-1996 годов, то есть задолго до Буденновска, мусульмане имели возможность познакомиться с оценками роли православия в завоевании русскими Кавказа в XIX веке и сохранении этого региона под контролем России. Оценки эти открытым текстом изложены в книге митрополита Ставропольского и Владикавказского Гедеона “История христианства на Северном Кавказе до и после присоединения его к России” (Издательский отдел Штаб-квартиры Всецерковного православного молодежного движения, Москва — Пятигорск, 1992).
Упомянув об “идейном и моральном превосходстве христианства над исламом”, православный владыка, который по сей день духовно окормляет свою паству в соседних с Чечней районах России, пишет о том, как в период кавказской войны в прошлом веке “благодаря невероятным усилиям Русской Церкви ей удалось вырвать из цепких фанатичных лап ислама (!) большинство осетинского населения”. Хотя кому-кому, а высокопоставленному представителю Московского Патриархата следовало бы знать, что оценка, которую он дает сегодня всему исламу в целом, да еще как само собой разумеющуюся, может вызвать у коренных жителей соседних со Ставрополем земель все что угодно, только не добрые чувства по отношению к Русской Православной Церкви, к русским и к России вообще. Жалко, что, судя по всему, владыке Гедеону все это невдомек. И никто не догадался (или не решился) объяснить ему, что он наносит вред своей собственной Церкви.
Как и ожидалось, изменение законодательства о культах осложнило не только межрелигиозные и межконфессиональные отношения. Оно вызвало вспышку напряженности в самом православном мире, начиная с взаимоотношений между Московским Патриархатом и старообрядцами. Были практически прерваны контакты, которые начали было налаживаться еще в советские времена — после того как в 1971 году Поместный собор РПЦ принял по докладу митрополита Никодима решение об отмене клятв (т.е. проклятий), которым сторонники сохранения старых обрядов в Церкви были преданы в 1666 и 1667 годах при Патриархе Никоне и царе Алексее Михайловиче.
“Принятие закона, — констатировал старообрядческий Митрополит Московский и всея Руси Алимпий, — существенно понизило уровень доверия в отношениях религиозных конфессий между собой, привело к тому, что межконфессиональные противоречия в России приобрели острую политическую окраску”.
Митрополит Алимпий рассказал о том, как председатель одной из старообрядческих общин Москвы был вызван в прокуратуру, где ему пришлось отвечать на вопрос, не создает ли его община военизированных формирований, не занимается ли незаконной коммерческой деятельностью и так далее. А на встречный вопрос, проверяют ли таким образом все религиозные организации и, в частности, приходы Московского Патриархата, ему ответили, — нет, проверяют только подозрительные организации. К каковым, очевидно, причислены и старообрядцы.
В этой связи предстоятель старообрядческой религиозной общины процитировал опубликованное в “Красной звезде” заявление официального лица, отвечающего в Министерстве обороны за взаимодействие с религиозными организациями: “Нужно следовать простому правилу: контакты всех конфессий с армией в Москве осуществляются только через Московскую Патриархию”.
Исключительно болезненным для старообрядцев остается вопрос о возвращении недвижимости и другого церковного имущества, отобранного после 1917 года. И здесь их интересы опять сталкиваются с интересами Московского Патриархата. “Большая часть передаваемого государством в РПЦ имущества имеет старообрядческое происхождение, — пишет журнал “Древлеправославный вестник”. — Это имущество либо было ранее национализировано, либо похищено из старообрядческих храмов и жилищ, а потом конфисковано на таможнях и в других местах. У этого имущества (особенно у медного литья) имеются четкие признаки, позволяющие утверждать, что данные иконы, другие предметы культа ранее принадлежали старообрядцам и к РПЦ никакого отношения не имеют. Более того, на некоторых имеются надписи, ясно говорящие о том, что это собственность конкретного старообрядческого прихода. Тем не менее представители РПЦ бессовестно присваивают подобные предметы”.
“Самым ярким примером подобной практики” журнал называет историю с трехтонным колоколом, который еще до принятия нового закона был передан властями в построенный заново Казанский собор на Красной площади в Москве, да так там и остался. Хотя на нем имеется литая надпись о том, что это дар семьи Морозовых московскому кафедральному старообрядческому Покровскому собору в память об умерших родственниках, имена которых перечислены тут же на колоколе (в том числе и знаменитый Савва Морозов).
“Колокол долгое время стоял на площади у Казанского собора, где его и обнаружили московские старообрядцы, — сообщает журнал. — Митрополит Алимпий написал очень спокойное и доброжелательное письмо патриарху Алексию II с просьбой отдать колокол законным владельцам. Представители митрополита отвезли его в приемную в Даниловом монастыре. В приемной их продержали, не дав присесть, несколько часов, а потом объяснили, что просьба напрасна, Патриархия, мол, достаточно сильна, чтобы игнорировать любые, в том числе и справедливые обращения. Колокол остался у захватчиков. Он, правда, из-за своей большой величины никак не помещался на миниатюрной колокольне Казанского собора. Ничего, разломали колокольню, втащили колокол, а колокольню построили заново”.
Сегодня православный мир за церковной оградой РПЦ не исчерпывается старообрядцами. И время от времени средства массовой информации сообщают о конфликтах на местах в связи с отказом властей зарегистрировать приходы нескольких организаций, которые, как и Московский Патриархат, ведут свою родословную от досоветской Православной Российской Церкви, но сегодня принадлежат к самым различным юрисдикциям.
Местные власти зачастую не хотят предоставлять им права юридического лица, сохранять действующие или разрешать строить новые храмы. Над общинами, которые в эпоху тоталитаризма подвергались гонениям за уклонение от сотрудничества с антирелигиозным режимом, снова нависла угроза если не полной ликвидации, то, как минимум, ущемления в правах до истечения пресловутого 15-летнего “испытательного срока”. Конфликты такого рода имели место в Ногинске (под Москвой), Борках (Рязань), на Валааме, в населенных пунктах Павловское (Владимирская область), Поселки (Пензенская область) и Ивня (Белгородская область), в ряде других мест.
Во многих случаях общины этих церквей создаются теми, кто разочарован позицией высших руководителей РПЦ в вопросах взаимоотношений с государством, религиозными организациями и светским обществом. Особенно в связи с принятием и осуществлением на практике нового закона. Наиболее радикальные критики священноначалия РПЦ ставят знак равенства между действительно возникшим в церковной ограде движением, которое выступает с позиций этнической и религиозной нетерпимости, и всеми ее руководящими структурами.
Тем временем продолжается “охота на ведьм” внутри Русской православной церкви. Не стихают угрозы по адресу тех православных священнослужителей Москвы, которые призывают к диалогу с инаковерующими. Не восстановлен на работе преподаватель Санкт-Петербургской Духовной Академии игумен Вениамин (Новик), который был уволен после того, как выступил с критикой закона и осудил ограничение прав неправославных верующих. До сих пор “не прощен” самый выдающийся православный иконописец ХХ века, лауреат Госпремии России игумен Зинон, “провинившийся” тем, что принял причастие из рук католического священника. Сжигаются “не те” (то есть изданные не православными) Библии, а также книги известнейших православных богословов отцов Н.Афанасьева, И. Мейендорфа, А.Меня и А. Шмемана.
5. РПЦ и средства массовой информации
Ущемление свободы совести, как и следовало ожидать, сопровождается попытками ограничить другие права граждан и в первую очередь — свободу печати. Вспомним — без малейшей тени злорадства, — что большинство российских масс-медиа поддержали кампанию за ограничение свободы совести, против равенства всех религиозных объединений перед законом. Они попались на удочку тех, кто утверждал, будто изменение закона 1990 года “О свободе вероисповеданий” необходимо для того, чтобы ограничить возможности “деструктивных сект” и различных “нетрадиционных религий”.
Созданная указом президента от 31декабря 1993 г. Судебная палата по информационным спорам рассмотрела немало дел, связанных с необъективностью и недостоверностью сообщений средств массовой информации по вопросам свободы совести в России. Особенно широкий общественный резонанс вызвало обращение члена Совета директоров МАРС депутата В.В.Борщева в связи с публикацией в газете “Российские вести” материала под броским заголовком: “Берегись лжепророков”. В итоге рассмотрения этого обращения 10 апреля 1997 г. палата рекомендовала российским СМИ освещать проблемы, связанные с религией, “взвешенно и деликатно”.
А год спустя, в феврале 1998 г., та же палата объявила замечание автору появившейся на страницах “Комсомольской правды” статьи “Сект-Петербург. Здесь будет город-храм”. При этом редакции было рекомендовано принести извинения религиозной организации “Свидетели Иеговы”, которую автор пытался опорочить с помощью целого набора сведений, оказавшихся недостоверными. Палата отметила, что в силу сложившихся в обществе представлений термин “секта” несет безусловно негативную смысловую нагрузку и, употребляя его, журналисты могут оскорбить чувства верующих.
Судебная палата по информационным спорам не имеет механизма принуждения для реализации принятых ею решений. Таким механизмом обладают государственные органы, именующие себя правоохранительными. А они, как мы видели выше, установили особые, договорные отношения с РПЦ и нередко воспринимают православие как новую государственную идеологию. В итоге все, в том числе и включившиеся в “антикультистскую” кампанию, средства информации оказались под прессом поборников введения официального единомыслия.
Слов нет, в работе российских журналистов, которые после принятия в феврале 1992 г. закона “О средствах массовой информации” впервые оказались в условиях реальной свободы, имеются проблемы и недостатки, в том числе порой существенные. Я отнес бы к ним не только использование недостоверной информации (порой по заказу издателей), но и снижение требовательности к литературной стороне творчества, бесцеремонное порой вмешательство в личную жизнь людей, смакование насилия в самых различных его формах.
Разумеется, церковь могла бы авторитетно высказаться по этим вопросам, изложить по ним христианскую точку зрения. Но созданный при решающем участии РПЦ околоцерковный форум Всемирный русский собор дал им не морально-этическую, а политическую оценку, причем на языке совершенно иной исторической эпохи. Еще в феврале 1995 г. он принял весьма жесткий документ, в котором выразил “возмущение работой большинства средств массовой информации, тем разрушительным и отравляющим воздействием, какое они оказали и продолжают оказывать на общественное сознание”.
Собор заклеймил “вопиющую антигосударственную, антипатриотическую и антирусскую позицию” средств массовой информации, добавив, что они становятся чуть ли не главным оружием, направленным на уничтожение российской государственности, христианских ценностей, традиционных устоев русского народа. “В качестве формы сопротивления этому беспределу” члены собора предложили “поставить СМИ под контроль общества и государства”, учредить “общественные наблюдательные советы над средствами массовой информации”, подвергать судебному преследованию тех “лиц, работающих в СМИ, которые злоупотребляют служебным положением…, оскорбляя русский народ и общество, разрушая духовно-нравственные основы исторического Российского государства”.
Еще дальше пошел в вопросе об ограничении свободы печати следующий форум Всемирного русского собора, проходивший в мае 1997 года. На нем был выдвинут тезис о необходимости “ввести в официальную практику принцип национального протекционизма в информационной политике России”. По утверждению авторов этого тезиса, “осмысленная доктрина государственной информационной политики отсутствует”, “единое информационное пространство страны разрушено, заметная его часть контролируется иностранным информационным капиталом”. Вывод — “информационная безопасность России (запомним этот термин, он скоро встретится нам снова!) серьезно подорвана”.
А посему “собор настоятельно требует от Президента, Правительства и Федерального собрания незамедлительно приступить к формированию законодательной базы, которая должна обеспечить действенную и активную защиту интересов общества в духовно-нравственной области, а также безотлагательно начать выработку и формирование основных направлений государственной информационной политики России на федеральном и местном уровне”.
Этот язык поразительно напоминает формулировки решений КПСС по идеологическим вопросам. И что особенно интересно — программа, намеченная Всемирным русским собором, проводится в жизнь гораздо более решительно и энергично, чем осуществлялись в прошлом соответствующие многочисленные постановления. Сразу же после принятия закона “О свободе совести и о религиозных объединениях” Государственная Дума одобрила в первом чтении проект федерального закона “О внесении изменений в закон Российской Федерации “О средствах массовой информации”, который в его нынешнем виде был принят 27 декабря 1991 года.
Законодатели-сторонники ограничения свободы мысли и слова предложили сократить список тех, кому дано право создавать средства массовой информации, и одновременно расширить перечень оснований для прекращения их деятельности. С помощью хитроумных формулировок они рассчитывали отрезать россиян от всемирной компьютерной сети “Интернет”, загоняя нас в изолятор, откуда страна выбралась всего десять лет назад.
Против пересмотра законодательства о свободе печати на страницах официозной “Российской газеты” выступили три видных юриста, участвовавших в разработке закона 1991 года, в том числе помощник Президента России Юрий Батурин. В новом варианте закона, констатировали они, “привычные статьи, нацеленные на обеспечение свободы информации, сохранив названия, приобретают нередко противоположный смысл. Так случилось со статьей о недопустимости цензуры”.
Два дня спустя после появления публикации в “Российской газете” было объявлено об освобождении помощника Президента от работы “по сокращению штатов”. Он перешел в отряд космонавтов и позднее в составе экипажа станции “Мир” облетел планету, где, увы, на пути к настоящему миру и терпимости людей ко взглядам и вере друг друга еще немало препятствий, о чем говорит, в частности, война в Чечне.
Наступление на свободу печати продолжалось в 1999 году, не окончилось оно и в 2000-м. Карающая десница военно-правоохранительных органов опустилась на корреспондента радио “Свобода” Андрея Бабицкого. На беду себе этот журналист обратил внимание на недоказанность утверждений, согласно которым взрывы в жилых домах Москвы и ряда других городов России в канун второй войны на Северном Кавказе были организованы чеченскими террористами. В своих репортажах из зоны боев он рассказывал, что главными жертвами войны оказываются старики, женщины и дети.
В середине марта 2000 г. не смог поступить в продажу очередной номер московской “Новой газеты”. Когда работа над ним в редакции была почти завершена, произошел взлом компьютерной сети, в результате которого исчезли уже сверстанные полосы. Рассказывая о случившемся, заместитель главного редактора газеты Сергей Соколов сообщил, что перед этим в телефонных разговорах и частных беседах представители силовых и “иных” государственных структур указывали, что редакция ведет себя “недопустимым образом” при освещении войны в Чечне. Мы, пояснил Соколов, всегда говорили, что террористы — террористами, но мирное население здесь ни при чем.
Затем наступила очередь телекомпании НТВ и других СМИ, входящих в информационный холдинг “Медиа-мост”. В середине мая 2000 года московским журналистам пришлось выйти на Пушкинскую площадь, чтобы привлечь внимание к попыткам властей возродить политическую цензуру. Непосредственным поводом для манифестации стал налет вооруженных сотрудников ФСБ в масках на помещение холдинга “Медиа-мост”.
Секретариат Союза журналистов России (СЖР) охарактеризовал этот налет как “акт государственного произвола с целью запугать независимые средства массовой информации”. “Данная акция, — указывалось в заявлении СЖР, — стала звеном в цепи многочисленных попыток власти ограничить свободу слова в России”.
Так дискриминационный закон 1997 года продолжает приносить отравленные плоды.
6. На очереди — другие гражданские свободы?
Среди этих плодов я упомянул бы родившийся первоначально в недрах того же состава Государственной Думы проект закона “Об обеспечении безопасности психосферы человека”. Он был нацелен по существу на установление контроля над психикой россиян с использованием новейших методов, о которых средневековая инквизиция и помыслить не могла. Принятию этого и некоторых других подобных законодательных актов в окончательном виде помешало истечение срока полномочий депутатов.
Однако с истечением срока полномочий Думы, избранной в конце 1995 года, точка в усилиях по строительству посткоммунистической России на “духовно-нравственных основах исторического Российского государства” поставлена не была. Эстафету прежней политики с первых недель 2000 года приняла Дума нового созыва. Минувшей весной 17 ее депутатов, в числе которых оказались и некоторые известные политические деятели, как, например, бывший премьер-министр В.С.Степашин, выступили с инициативой принятия закона, озаглавленного: “Об информационно-психологической безопасности”. В полном созвучии с “положениями и выводами” документов все того же Всемирного русского собора.
Очередной вид “безопасности” определяется в проекте как “состояние защищенности отдельных лиц и (или) групп лиц от негативных информационно-психологических воздействий и связанных с этим жизненно важных интересов личности, общества и государства в информационной сфере”. Сразу возникают вопросы: кто и на основании каких правовых категорий будет устанавливать негативный или позитивный характер “информационно-психологического воздействия” одних “лиц и (или) групп лиц” на других? И кому при этом будет предоставлено право формулировать не декларативно-политическое, а юридически обоснованное определение “жизненно важных интересов личности, общества и государства”?
ХХ век дал нам два ярких примера того, как решали эти проблемы режимы, претендовавшие на монополию в обладании истиной. Каждый из них создал систему “информационно-психологического воздействия” на людей через четко отлаженную пропаганду собственного превосходства (в одном случае этнического, в другом — социального) и одновременно — систему ограждения своего народа от иных, “негативных” воздействий с помощью тотальной слежки, цензуры, глушилок, психушек и концлагерей. Обобщенный портрет этих двух режимов нарисован в знаменитом фантастическом романе Дж. Оруэлла “1984”. Чем все это кончилось, знают все.
И вот теперь, на пороге нового века (и тысячелетия), российские законодатели предлагают забыть о Конституции 1993 года, которая провозгласила высшей ценностью человека, его права и свободы (ст. 2), и воссоздать оруэлловское “министерство правды” в лице нового федерального органа, которому должна быть передана “монополия на разработку и производство специальных средств информационно-психологического воздействия” (ст. 4 и 9 законопроекта). При этом новому монстру должно быть разрешено не только “выявление и учет субъектов, осуществляющих негативные” (с точки зрения власть имущих) “воздействия” (ст. 7), но и “применение специальных средств и методов информационно-психологического воздействия”, в том числе — в объявленных “чрезвычайными” ситуациях — “без согласия субъекта, в отношении которого применяются такие средства и методы воздействия” (ст. 15).
Для того, чтобы дать зеленый свет возврату к методам, с помощью которых при менее изощренной технике тридцатых годов действовали Сталин, Ягода, Ежов, Берия и служивший им Вышинский, сегодняшние депутаты заимствуют аргументы у вождей Всемирного русского собора. Это и “разрушение единого информационного и духовного пространства Российской Федерации, традиционных устоев общества и общественной нравственности”, и “манипуляция общественным сознанием” (ст. 5), и многое другое.
Закон еще не принят, а наступление на “манипуляторов общественным сознанием” уже началось (к числу таковых, конечно же, не были отнесены сами депутаты, которые прошли в Думу на волне четко срежиссированной массовой милитаризации общественного сознания в связи с войной в Чечне).
В наследство новой Думе от ее предшественницы достался проект федерального закона “О противодействии политическому экстремизму”, который был внесен еще летом прошлого года С.В.Степашиным незадолго до его смещения с поста премьер-министра России. Нельзя не согласиться с официально провозглашенной целью важного правового акта — не допустить применения насилия для решения политических задач, защитить конституционный строй Российской Федерации. Однако, как отмечали на состоявшемся в августе в Центральном доме журналиста в Москве “круглом столе” представители правозащитных организаций, некоторое формулировки этого документа могут быть использованы для возрождения системы политического сыска и развертывания в стране настоящего террора против инакомыслящих.
Движение “За права человека” выразило крайнюю озабоченность правозащитников тем, что 7 июля 2000 г. “государственническое” большинство Госдумы, действуя с подачи представителей Президента и Правительства в парламенте, отменило положения ряда статей Гражданско-Процессуального кодекса. “Этим позорным и антиконституционным решением, — указывается в заявлении правозащитников, — общественные организации, в первую очередь — правозащитные, а также трудовые коллективы лишаются права защищать в судах интересы своих членов, а также других граждан в органах государственной власти”.
Встанет ли на защиту прав человека Русская Православная Церковь? Ответ на этот вопрос дал в мае 1999 г. митрополит Кирилл. Выступая в Афинах, он высказался за пересмотр действующих ныне международно-правовых норм в этой области, поскольку они являются “исключительно западными и либеральными”. “К сожалению, — заявил владыка Кирилл, — по идеологическим и политическим причинам православная духовно-культурная традиция никак не была представлена советской дипломатией при выработке современных стандартов межгосударственных отношений и прав человека”. Владыка Кирилл считает “нравственным долгом как посткоммунистической России, так и других стран, принадлежащих к духовно-культурной традиции православия, представить мировому сообществу свое видение проблемы”.
Прошло чуть больше года, и РПЦ попыталась сформулировать это видение в одиночку, рассчитывая, видимо, что в дальнейшем оно станет общей позицией не только всех православных церквей, но и государств, “принадлежащих к духовно-культурной традиции православия”. В одобренный Архиерейским собором в августе 2000 г. документ, озаглавленный “Основы социальной концепции Русской Православной Церкви” (а разрабатывался он синодальной рабочей группой под руководством все того же митрополита Кирилла), был включен параграф, в котором говорится: “Современная международно-правовая система основывается на приоритете интересов земной жизни человека и человеческих сообществ перед религиозными ценностями (особенно в случаях, когда первые и вторые вступают в конфликт). Такой же приоритет закреплен в национальном законодательстве многих стран… Уважая мировоззренческий выбор нерелигиозных людей и их право влиять на общественные процессы, Церковь в то же время не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность”.
Так на кого же могут опереться те, кто противостоит поборникам возврата к прошлому? Церковь не хочет видеть в людях творение Бога, созданное Им по своему образу и подобию, и воспринимает человека прежде всего не как свободное существо, свобода которого лежит в основе его богоподобия и является исходным условием любого его самоопределения, в том числе и религиозного, а как фатального грешника. Рассчитывать на наших законодателей, ясное дело, не приходится. Судебная власть по-настоящему еще только формируется, и мышление многих судей застыло на представлениях, унаследованных от советских времен. Новый Президент России, кажется, еще не сделал свой окончательный выбор.
И тем не менее, как бы это ни было неприятно некоторым политическим и церковным деятелям (даже если их и немало), остаются сохраняющие всю свою силу хорошо проработанные правила поведения мирового сообщества, частью которого являемся и мы сами. Подписанный на Московском совещании Конференции по человеческому измерению СБСЕ 3 октября 1991 года документ устанавливает, что “вопросы, касающиеся прав человека, основных свобод, демократии и верховенства закона, носят международный характер, поскольку соблюдение этих прав и свобод составляет одну из основ международного порядка”.
Страны-участницы Хельсинкского процесса, и в их числе Российская Федерация, “категорически и окончательно” заявили, что “обязательства, принятые ими в области человеческого измерения СБСЕ, являются вопросами, представляющими непосредственный и законный интерес для всех государств-участников, и не относятся к числу исключительно внутренних дел соответствующего государства”.
А в нашей Конституции прямо записано (пункт 4 статьи 15): “Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора”.
Отказ от этих обязательств возможен только ценой возврата к тоталитаризму, самоизоляции и в конечном итоге разрушения России. Согласится ли на такой бесславный конец своей тысячелетней истории наш народ? Великий Пушкин верил: “Россия вспрянет ото сна”.
Дай Бог.