Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 105, 2000
Ирина Дугина — родилась в 1960 г. в Калининграде (быв. Кенигсберг). Окончила театроведческий факультет ГИТИСа и — вольнослушателем — исторический факультет МГУ. Работала литературным редактором в московских журналах и газетах. Автор многих статей по проблемам театра и цирка, а также стихотворных переводов. Стихи публикуются впервые.
Цифирь
Ещё чуть-чуть — и завершится век.
Какие устрашающие даты!..
Штык единицы, устремленный вверх,
За ним в строю девятки, как солдаты,
А следом двойка с кольцами нулей —
Драконом, выходящим на поверхность
Из тайных нор — в сознанье ли, в земле —
Из тех глубин, которым имя Вечность.
В девятке — предвкушение конца,
Тревожность жизни и незавершенность.
В нуле — покой, безликая краса,
Смертельная краса и отрешенность.
Стареет время. Близкий юбилей
Конструкцию из десяти столетий
Придавит жерновами трех нулей
И безнадежно упокоит в Лете.
Поскольку в мире царствует число,
Могильный холодок щекочет нервы,
Чтоб слаще восклицалось: “Пронесло!”,
Когда наступит год 2001-й.
…AUT BENE AUT NIHIL
1.
Поле расчерчено клеткой оград,
роща прижалась к набухшему небу.
Вот он, тебе отведенный квадрат,
яма, открытая мокрому снегу.
Спирт обжигал, но от ветра и слез
только усиливал чувство озноба
и осознанье, что это — всерьез:
траур, гвоздики, толпа возле гроба.
Снег, не касаясь заплаканных лиц,
таял в траве, где лежали лопаты
да металлический титульный лист —
имя и две окончательных даты.
Голос, усмешка, дыханье, судьба —
всё стало прошлым. Жизнь двинулась мимо
непроницаемо-мертвого лба
в ярких заплатах телесного грима.
Маятник стал. “Никогда”, “навсегда” —
эти понятья теперь неделимы.
Ты уже вечен. У нас здесь среда,
ветер и комья кладбищенской глины.
2.
Промозглый день, унылый майский снег…
Так тщательно подобрана погода,
Что верится: забыла о весне,
Оцепенела и скорбит сама природа.
Мысль жалкая, но сердцу дорога,
Когда ты понимаешь, ежась зябко:
Мир нам сочувствует не больше, чем долгам
Своих жильцов — квартирная хозяйка;
Когда и декорация судьбы,
И сценка горя в пасмурном режиме
Вдруг предстают уловкою судьи,
Безжалостной насмешкой над живыми…
3.
Я помню себя, ошалевшей от счастья и муки,
Слепой от обиды, безжалостно нежной и нервной.
Я помню безмерное горе двухдневной разлуки,
Тупое отчаянье помню — разлуки трехдневной,
Когда опьяняла несбыточность горького счастья
И мысль, что любовь — только повод красиво расстаться.
Теперь не поправить, не высказать, не докричаться —
Вот разве придти и в траве над тобой распластаться…
Я помню себя молодой и по-детски отважно
Судьбы не жалеющей ради стиха или там афоризма.
Я многое помню… Да только всё это неважно,
Когда позади и любовь, и обида. И тризна.
4.
Когда переносимей станут дни,
Привычней мысль, что ты уже в земле,
Какие-то безвестные “они”
Порядок наведут в твоем столе.
Внезапный стыд сжимает, как тиски:
Неужто кто-то через столько лет
Найдет мои влюбленные стихи!
Но горше мысль, что их давно там нет.
Как больно мне, что ты их не хранил!
Как сладко — что старательно сберег!
…Твой стол открыт, и кто-то из родни
Лист за листом из ящика берет.
Дачное чтиво
“Ни дня без строчки!”
Лозунг швеи-мотористки
С Бродским вдвоем вечера коротаю,
кроме него ни черта не читаю,
в долгих стихах монотонность черпаю —
это дает мне завод.
Дачные дни, словно книгу, листаю,
сплю до полудня, часов не считаю…
Мне бы с налету, подобно Чапаю,
взять эту жизнь в оборот!
Бродский подобен медлительной пытке —
мастер куделью запутывать нитки
в ткани трехсложной. Ишь, петель в избытке,
нет бы попроще строчить!
Морщусь, но не оставляю попытки
рифмами сшить своей жизни пожитки —
признанный способ остаться в убытке,
чтобы себя излечить
от застарелой, заслуженной лени,
мыслей о вечном отсутствии денег
и неспособности стихотворений
кроя судьбы перешить.
И буратиною, спящим в полене,
дремлет во мне гладиатор-бездельник,
знающий твердо, что смерть на арене
легче, чем жизнь, пережить.
* * *
Ночь дальних поездов. Тревожный запах —
Дорог и ветра крепкий перегар.
Из снежной мути возникают наспех
Летящие огни по берегам,
Обрывки мест, обрубки… И чужая —
Строки короче — жизнь. Напрасный зов!
Ночь дразнит, бесконечно ускользая,
Ночь, долгий спутник дальних поездов…
Перроны. Ожидающие в залах.
Размеренный цветной водоворот.
Снег. Стук колес. И нестерпимый запах
Случайных судеб и чужих дорог.
Пасьянс
На снегу, желтоватом, как ватман,
Пятна солнечной акварели.
Город взмок в одеянии ватном
И капелью исходит в апреле.
Летом крыши обветрены солнцем,
Тротуары прозрачны под ливнем.
День насыщен бессилием сонным,
Пахнет детством и зноем пчелиным.
В феврале — пробужденья истоки,
Передышка для нового старта.
О февраль, замирающий в стойке
Перед яростным натиском марта!
Нежный месяц зеленого неба,
Продувного весеннего ветра
И надежды, питающей немо
Соком жизни древесные недра.
Жизнь — случайный набор впечатлений.
Тасовать их огромное счастье.
Редкий козырь еще вожделенней,
Если прячется в бросовой масти.
Драгоценная эта колода
Для того и дается с рожденья,
Чтоб полетом казалось паденье
В пустоту временного колодца.
Песенка
Снова в Малиновке август
пахнет арбузною коркой.
Псы мои Аспид и Альбус
мчат вдоль забора за кошкой.
Еду по улице рыжей,
ливнем распаханной косо.
Чавкают глинистой жижей,
в лужи сползают колеса.
Не прививается лето
нашим осенним ландшафтам,
небу угрюмого цвета,
полю, понурым лошадкам,
мокрой полыни… Но к даче
плавно свернула дорога.
Я подзываю собачек
и открываю ворота.
Снова в Малиновке август
тяжко вздыхает о зное,
псы мои Альбус и Аспид
дружно несутся за мною.