Содержание Журнальный зал

Владимир САЛИМОН

Всё это дело наших рук

Стихи

Опубликовано в журнале Континент, номер 104, 2000


*   *   *

Наш отчий дом сгорел дотла.                              
У злополучных погорельцев,                    
у безлошадных безземельцев               
нет ни двора,                                            
нет ни кола.

Но всяк с рожденья гол и бос,                      
в детали если не вдаваться.                           
Куда крестьянину податься?! -                            
есть риторический вопрос.

А потому - ответа нет                                                      
и нет решенья никакого,                              
поскольку в полном смысле слова - 
потерян след.


*   *   *

Всё это дело наших рук,
а значит наше отраженье -
досадное кровесмешенье:
замок ружейный и гончарный круг,

Серп острый и тяжелый молот,                                           
однажды заключившие союз.                       
Синдром похмельный - тяжкий груз. 
Разор. Раздор. Разруха. Голод.

Сумятица и кавардак всеобщий. 
Тощий мужик с кобылкой тощей                     
в снегу увязли невзначай.              
Конторщик пьет в конторке чай
и чайной ложечкой грохочет                                                    
на всю округу.
Когда б я знал, чего он хочет,                              
любую оказал ему услугу.


*   *   *

От лапотника-мужика
одни убытки.
Но колорадского жука
чуть-что - подвергнут страшной пытке.

Ужасной смерти предадут
капустниц бледных,
их поголовно изведут
на наших нивах заповедных.

Нам властью данной, кое-как                                                 
мир перекроен -                                                                        
освоен и благоустроен                                         
первоначальный кавардак.


*   *   *

Правофланговый тянет ногу,                     
чеканит шаг,
и там, где плац через дорогу, -               
клубится мрак.

Мне черные на ум                               
приходят мысли -                              
вершины снежные нависли,                 
толпою окружив Арзрум.

Злосчастных турок потеснив,                             
мы примостились между ними, 
разборками межплеменными                          
свою судьбу усугубив.

Братоубийственной войной                       
высокий смысл предназначенья                   
легко сведя - к пальбе ночной,                 
слепой вражде и жажде мщенья.


*   *   *

На солнце жарко, а в тени                               
пронзает холодок.                                                
Нелепый выдался денек.                                     
Вернее - дни.

Год - бестолковый.                                         
Век - дурной.                                                      
Жизнь, отданная зря,                                     
не за народ, не за царя.                  
Загубленная мной                                  
вконец.

Так, вилкой тыча в огурец,                           
кичишься участью своей...                                   
Но всё же Пушкина жальчей!


*   *   *

Потом ответы на вопросы                                        
и комментарии потом -                                                         
но не солдаты и матросы                             
перевернули всё кругом,                                                    
с ног на голову, кверху дном.

Наутро из-под одеяла                                     
посмотришь одичало -                                                
ни в чем таком не виноват                               
восставший пролетариат.

Ни в чем мятежное крестьянство.
Повинно пьянство
с малых лет,
закусочная "Ласточка", буфет
в "Аквариуме" или "Эрмитаже".

Не помню даже,
забыл,
с кем хлеб делил,
мед-пиво пил.


*	*	*

Постылый,
В смысле - поостыл я.
Я охладел
к тому, чем сызмальства владел.
Мне разносолы наши, опостыля, -
леса и горы, реки и моря -
вконец загубленными кажутся не зря.

Мертворожденное дитя
найдя
в капусте,
как не предаться грусти?


*	*   *

Дождь, в довершенье ко всему 
случившемуся с нами,                                
уже не нужный никому,                                 
не разведешь руками.

Не отведешь беды
грядущей
и доли лучшей
впредь не обрящешь ты.

Во мраке
просвета нет.
Но есть бояки -
как у служебно-розыскной собаки,
по старости с трудом берущей след.


*   *   *

Стекло, бетон -                                                    
а если колокола звон                            
раздастся вдруг среди зимы,                     
своим ушам не верим мы.

Есть преднамеренная ложь                           
в том, что надрывно ветер воет,                         
шумит камыш, клокочет рожь.                             
Зуб под коронкой ноет.

Он мертвый - говорят -                                               
с тех пор, как нерв в нем умертвили.                         
Вот так - в вино подсыпав яд,                                  
злодеи принца отравили.

Датчанина ужалила змея,                                      
которой нет на свете ядовитей.                    
Неведом нам дальнейший ход событий.                
Но - Бог судья.


*   *   *

Пыль обдувая с облаков -
с героев гипсовых и мраморных богов,
с позолоченного багета,
вдруг замечаю - рама эта
вот-вот рассыпаться должна.
Не то что гипсу,
мрамору - хана.

Конец всему.
Но верится еще -
достаточно, навек сходя во тьму,
лишь трижды сплюнуть через левое плечо.


*   *   *

Полупридушенный впотьмах 
тяжелым духом -
жасминным пеплом, тополиным пухом, 
лежащим на семи холмах,

на сорок сороков                                    
церквей и колоколен                                
садится снег и оседает пыль.                           
Но если мир настолько болен,                          
что впору сдать его в утиль,

я верю -
из небытия
для новой жизни возродится,
на радость нам - из вторсырья -
золотоглавая столица.


*   *   *

При рассмотрении ближайшем 
увидишь ухо либо нос,                               
немного лип, слегка берез,                                
парящих в облаке тончайшем.                      
В тумане заплутав прозрачном, 
увидишь свет в поселке дачном. 
Фонарь, горящий вполнакала, 
подумав -                                                 
света слишком мало.                                
Должно бы вдвое больше быть.
Должно быть лето чуть пожарче,
а солнце красное поярче
светить,
чтоб не прервалась жизни нить. 


*   *   *

На входе в Иерусалим,                      
так назывался град небесный,                
я огляделся - день воскресный 
был с ходу непреодолим.

Дорогу в гору замело                               
и завалило снегом,                         
слегка подтаявшая - следом 
обледенела, как назло.

Но, несмотря на гололед, 
арба, груженная узлами, 
вслед за ослами                      
упрямо двинулась вперед.

Погонщик лет семи-восьми,
сей миг в облепленный коростой
худой ослиный бок
возьми -
и ткни легонько палкой острой.


*   *   *

В прямом смысле слова - 
октябрьские дни.                         
Последние в окнах погасли огни,                             
и мы наблюдали, оставшись одни, 
сошествие Духа Святого.

Снег, выпавший за ночь, был девственно чист.
По сути - бесплотен,
а не водянист.
Как всякий романтик, а не реалист -
формально свободен.



Владимир САЛИМОН — родился в 1952 году в Москве. Окончил географо-биологический факультет Московского государственного педагогичес-кого института. Автор книг стихов «Городок» (1981), «Уличное братство» (1989), «Страстная неделя» (1989), «Невеселое со-лнце» (1994). Живет в Москве.
Следующий материал

Еще раз о наших реалиях

(Записки сумасшедшего)