Опубликовано в журнале Континент, номер 103, 2000
Яков КРОТОВ— родился в 1957 году в Москве. Окончил исторический факультет МГУ. Автор статей по истории Церкви и актуальным проблемам религиозной жизни, публиковавшихся в журналах «Новый мир», «Новая Европа», «Истина и жизнь» и в зарубежных изданиях. Член редколлегии «Континента». Живет в Москве.
Журналистика, как и слово вообще, есть результат раздражения — не того раздражения, которое так раздражает в общении, а раздражения в самом точном смысле слова, раздражения как внешнего воздействия. Не всякое воздействие раздражает достаточно, чтобы человек начал говорить или писать. И даже профессионально пишущие люди по-разному реагируют на разные раздражители, хотя на некоторые обстоятельства все реагируют одинаково. Предложение расстрелять вас не вдохновит вас и не вдохновит никого — ни при каком тоталитаризме человек, будь он журналист или нет, не примет смертный приговор, тем более не станет сам предлагать себя расстрелять. Чтобы человек сказал такое, его нужно хотя бы арестовать и запытать (примеры хорошо известны). Этот раздражитель слишком глобален.
Бывают и слишком ничтожные раздражители, проверяя реакцию на которые, мы никогда не обнаружим важного в человеке.
Но есть и промежуточные ценности, промежуточные раздражители. Сохранение своей собственности, к примеру, — ценность для любого человека, но не в любой ситуации. Любовь, религиозный или политический энтузиазм способны побудить человека отказаться от собственности. При тоталитаризме пресса (как и народ) готова поддержать любое самоограничение в имущественных правах ради цели тоталитаризма. В сегодняшней России журналист и газета любой направленности и любой степени подконтрольности правительству выступали и выступают против беззаконий дорожной полиции. Без всякого осознанного плана велась прессой кампания против автомобильных блокираторов и эвакуаторов — и успех был достигнут.
Однако частная собственность является источником не только свободы. Ради охраны своей собственности человек может бороться с произволом властей, но может и одобрять произвол властей по отношению к возможным или мнимым угрозам этой собственности. Таким раздражителем в московских условиях является жилищная политика властей. Даже многие газеты, лояльные по отношению к городским властям, позволяли себе критиковать беззакония, чинимые при переселении людей из пятиэтажек. При коммунистической власти и такая критика считалась недопустимой. Энергией, которая позволяет журналисту преодолеть порог страха (внутренней цензуры), является желание сохранить свою или своих близких собственность, не допустить ущемления в «квартирном вопросе».
Тем не менее личный интерес нередко жертвуется интересу социальному — как его конструирует журналист. Поэтому, например, столь вяло журналисты выступают против нарушения права на свободу передвижения (прописка), поэтому поддерживали «антитерроритические» меры. Это «превращенный» инстинкт самосохранения, когда человек предпочтет, чтобы полиция без всякого ордера и права могла арестовать его или ворваться в его дом, лишь бы не было угрозы, что дом или жизнь у него отберут бандиты. Интеллект в данном случае оказывается достаточно способен к прогнозированию, чтобы увидеть в пренебрежении правом и законом защиту от опасности, но еще недостаточно эффективен, чтобы увидеть опасность, прячущуюся в отказе от идеи права.
Здесь, впрочем, есть своя иерархия ценностей. Московская городская власть имеет свои пряники (кнуты оказались неэффективными, это главный урок XX века). Журналисту могут предоставить квартиру на льготных условиях, всей редакции в целом могут предоставить льготные условия аренды помещения, распространения и т.п. Этот «городской тоталитаризм», как и всякий, держится на готовности человека потерпеть сейчас ущемление своих прав в расчете на будущее поощрение (которое должно быть достаточно крупным).
Специфическим наследием тоталитаризма является непонимание многими журналистами того, что у власти неприлично принимать подарки. Напротив, с гордостью сообщают о том, как военное ведомство наградило журналистов, пишущих о войне, мэрия наградила пишущих о мэре, Патриархия наградила пишущих о религии. Это непонимание сохраняется часто и у демократических журналистов, считающих возможным принимать награды от власти, если и пока они считают ее демократической (А.Бабицкий принял от Б.Ельцина медаль «Защитнику свободы России» за репортажи во время путча 1991 г., но отослал эту медаль во время путча 1993 г.1 ).
Реакция на раздражители динамична, поскольку динамичны сами раздражители, никогда не выступающие поодиночке, всегда увязанные в определенную систему. Например, в начале чеченской войны 1999 года вся «основная» пресса не могла преодолеть порог милитаризма, выступая за войну, но постепенно стали раздаваться и трезвые голоса, а к весне 2000 г. милитаризм в чистом виде стал встречаться редко, разве что в правительственной прессе. Это было связано не с тем, что журналисты научились ценить право, а с тем, что и военные действия в Чечне пошли не так, как ожидалось, и неразумная цензурная политика властей задела профессиональное самолюбие литераторов. Свобода слова выражается и в возможности динамики, и в том, что в некоторых газетах бывает возможным сосуществование разных позиций сотрудников.
Выявление оттенков в позиции журналистов и редакций может помочь понять российское общество в целом, может помочь и спрогнозировать реакции журналистов и общества.
Для анализа необходимо взять раздражитель не слишком сильный и не слишком слабый, затрагивающий и социальные, и личные интересы. Таким примером комбинации двух стимулов является случай с журналистом Бабицким, который в январе 2000 г., в разгар боев за Грозный, на полтора месяца был противозаконно задержан федеральными властями. После ареста в Грозном было инсценировано его освобождение, был инсценирован обмен на российских солдат, попавших в плен. Выдвигалось несколько обвинений: нелегальное проникновение в Грозный (необоснованно, поскольку закон никак не ограничивает передвижение по России, включая Грозный); хищение иконы (экспертиза установила, что найденная у Бабицкого икона из разрушенного грозненского храма стоит около 30 центов); передвижение без паспорта (паспорт был отобран самими властями); участие в бандитской банде и, наконец, изготовление фальшивого паспорта (который был насильно выдан Бабицкому). Вся эта череда противозакония была оборвана еще одним беззаконием, когда по личному распоряжению правителя страны Путина Бабицкий был освобожден под подписку о невыезде из Москвы.
История с Бабицким выбила из колеи многих журналистов, до тех пор активно поддерживавших правительственный милитаризм, потому что они почувствовали, что этот милитаризм подбирается к порогу их личной, профессиональной и биологической, безопасности.
Для анализа было взято 19 газет и журналов: Аргументы и факты, Вечерняя Москва, Известия, Иностранец, Итоги, Комсомольская правда, Литературная газета, Московские новости, Московский комсомолец, Независимая газета, Новая газета, Новое время, Новые Известия, Общая газета, Российская газета, Русская мысль, Сегодня, Советская Россия, Труд.
Анализ проводился по трем параметрам: какая позиция в отношении Бабицкого преобладала, допускались ли возражения, насколько регулярны были выступления по данной теме.
Таблица 1. Позиция печатных изданий в деле Бабицкого2
Критика, без разногласий, регулярно Российская газета, Труд
Критика, с разногласиями, регулярно Известия, Независимая газета
Критика, без разногласий, изредка Аргументы и факты,
Советская Россия
Защита и критика поровну, регулярно Литературная газета,
Московский комсомолец
Защита, без разногласий, изредка Иностранец, Итоги, Русская мысль
Защита, с разногласиями, регулярно Вечерняя Москва,
Комсомольская правда, Общая газета
Защита, без разногласий, регулярно Московские новости, Новая газета, Новое время, Новые Известия, Сегодня
Количественное распределение и этические ориентиры
Большинство рассмотренных газет выступило на стороне Бабицкого. Выборка газет не является представительной. Дело в том, что регулярно автор ведет мониторинг прессы по совершенно другой теме (свобода совести, религиозная жизнь). Поэтому среди 19 органов печати — газеты всех направлений, но наиболее информативные (с разветвленной корреспондентской сетью, интересующиеся общественными вопросами). Газеты проправительственные, антидемократические в целом не слишком информативны, почему многие из них и остаются вне поля зрения. Количественно они, между тем, преобладают (особенно с учетом провинциальных СМИ), и критика Бабицкого в этом смысле также преобладала.
Другое дело, что большим авторитетом подобные газеты не пользуются даже в собственных глазах. И в данном случае это проявилось в том, что журналисты, занявшие сторону правительства, чувствовали себя, как ни парадоксально, ущемленным меньшинством (Е.Крутиков с иррациональным возмущением писал о защитниках Бабицкого как об «определенной и весьма влиятельной группе российской журналистики»3 ), потому что авторитетной точкой отсчета для них были представители чужого лагеря, а не собственная совесть или распоряжения начальства.
Парадокс страны, прошедшей через коммунистическое одичание, как раз и заключается в том, что практически все сохраняют представление об этической и политической норме, деление проходит между теми, кто готов пожертвовать этой нормой ради достижения определенных (не обязательно эгоистических) целей, и остальными. Но даже жертвующие, и именно жертвующие, нормы признают и, чем более от них отходят, тем более доказывают, что такой отход неизбежен, разумен и оправдан с точки зрения таких-то и таких-то целей, что «во всем цивилизованном мире» именно не соблюдают норм. Таким образом, психологический механизм ленинизма продолжает действовать без большевистской идеологии и партии. Это маргинальная паразитарная психология, пытающаяся уничтожить гуманистические ценности, на которых она паразитирует, и в то же время пытающаяся доказать, что кроме нее ничего в мире не существует и что каннибализм и есть подлинный гуманизм и нет другого гуманизма, кроме каннибализма, а кто думает иначе, тот ханжа.
Интенсивность как показатель самоопределения
Следующая таблица показывает, сколько журналистов выступало в той или иной газете со статьями с поддержкой или осуждением Бабицкого. Некоторые журналисты помещали по нескольку статей, но это не нарушает общей картины, а иногда даже смазывает ее. Журналисты некоторых изданий (например, «Итогов», «Известий») выступали вне своих изданий с позицией, соответствующей позиции редакции (Маша Гессен из «Итогов»), либо противоречащей ей (Ирина Петровская из «Известий»), но в данном случае речь идет именно о редакционной политике.
Таблица 2. Количество журналистов,
выступивших на страницах печатных изданий
Название газеты За Против
Аргументы и факты 1
Вечерняя Москва 4 1
Известия 3 7
Иностранец 1
Итоги 2
Комсомольская правда 6 1
Литературная газета 2 2
Московские новости 5
Московский комсомолец 4 3
Независимая газета 3 13
Новая газета 4
Новое время 7
Новые Известия 6
Общая газета 6 1
Российская газета 3
Русская мысль 1
Сегодня 7
Советская Россия 2
Труд 3
Итого 60 37
В целом распределение таблицы 2 пропорционально распределению таблицы 1. Из рассмотренных изданий 34% выступали против Бабицкого, из общего числа выступивших в этих изданиях по данной теме журналистов против Бабицкого выступили 38%. Но между изданиями, однако, распределение далеко не равномерно, и эта неравномерность заслуживает анализа.
Интерпретировать эти данные возможно лишь с учетом общей редакционной политики изданий. Часть из них, при наличии общеполитического раздела, является скорее специализированными: например, «Иностранец» посвящен путешествиям и эмиграции, «Русская мысль» — жизни эмиграции, поэтому они ограничились единичными публикациями в защиту Бабицкого (если бы в наш обзор вошла правозащитная «Экспресс-хроника», то в силу ее специализации число публикаций в ней было бы огромно). Это нимало не умаляет их последовательно демократической позиции.
Другая группа изданий — общеполитические, но, тем не менее, ограничившиеся единичными выступлениями: с «демократической» стороны это «Итоги», с «противоположной» — «Советская Россия», «Российская газета» и «Труд». Они стараются держаться на «концептуальном уровне». Судьба одного человека им представляется второстепенным вопросом. В определенной ситуации такая позиция может оказаться очень непрофессиональной: именно из-за нее историки древности просмотрели распятие Христа и продолжали писать о том глобальном, что уже давно никого не интересует.
Впрочем, на это накладывается и вторая причина: общее есть у «Итогов» и с «Трудом». Оба органа, помимо политики, специализируются на развлекательной и потребительской тематике, хотя адресуются к очень разным слоям. Поэтому «Итоги» скорее напишут (и писали подробно) о различных сортах бренди, чем о Бабицком, а «Труд» — о самогоноварении в Урюпинске.
«Аргументы и факты» по той же причине, видимо, ограничились в самом начале одной анонимной публикацией (ответственность за которую, конечно, несет главный редактор) — правда, уж эта публикация была одной из самых омерзительных, отражая, видимо, официальную позицию Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией (ныне ФСБ).
Третья группа изданий занимает четкую демократическую позицию, публиковала много материалов в защиту Бабицкого, предоставляя единичные возможности для противоположных высказываний (например, «Общая газета», издавшая даже специальный выпуск по делу Бабицкого, тем не менее опубликовала противоположное мнение В.Матусевича). Освещать общеполитические проблемы через проблему личную — традиционный ход для «Московских новостей», «Нового времени», «Общей газеты», и ход этот вполне профессионален.
Наиболее интересен вопрос о том, относятся ли к этой же группе «Сегодня» и «Новые Известия», «Независимая газета» и «Известия». В деле Бабицкого эти пары газет заняли позицию противоположную, но отличающуюся одинаковой повышенной эмоциональностью. Первая пара более горячо защищала Бабицкого, чем «Московские новости» и «Новое время», а вторая пара более злобно нападала на него, чем даже «Советская Россия» и «Российская газета» (иллюстрации можно почерпнуть ниже из анализа образов, использовавшихся в полемике, особенно в разделе о религиозной лексике). В данном случае, действительно, речь шла уже не об анализе явления через анализ частного казуса, не о проведении в жизнь спущенной сверху политической линии, а об эмоциональном взрыве, отражающем решение (или попытку решения) каких-то внутренних проблем.
Можно предположить, что это проблемы, связанные с самоопределением в духовной (и, соответственно, политической) сфере. Такая «ломка» (или развитие) тем сложнее, что она происходит у людей взрослых, которые оказываются возвращены к проблемам подросткового возраста. Проверка этого предположения потребовала бы серии интервью с журналистами, что выходит за рамки данной работы и вряд ли осуществимо на практике. Но предположить, что «Известия», к примеру, несмотря на свой формально почтенный возраст, находятся в переходном возрасте, можно с высокой степенью вероятности — состав редакции был значительно обновлен, и в этом смысле «Известия» — такая же недавно сформировавшаяся газета, как и «Новые Известия», «Независимая газета», «Сегодня».
У «Нового времени» и «Московских новостей» (и у «Общей газеты», поскольку ее лидером является бывший главный редактор «МН») есть опыт реагирования на ужесточение политического режима, отлажены соответствующие риторические ходы, не требующие больших эмоциональных затрат. Для «новых газет» как уход в оппозицию, пусть и легальную, так и окончательное «похолопление» — процедура первичная и непривычная, и они, двигаясь в противоположных направлениях, одинаково ударяются в крайности.
Аргументы и штампы
В полемике вокруг Бабицкого постоянно говорилось о существовании мифов, стереотипов в обществе, в сознании противника и т.п. Это произносилось как серьезное обвинение: участие в мифотворчестве рассматривается как профессиональный провал журналиста, неспособность объективно передавать и хладнокровно комментировать информацию.
Миф о мифе
«Мифы» в полемике действительно обнаруживаются — мифы как словесные штампы, противоречащие действительности. Любопытно, однако, что более всего мифов произвела в полемике та сторона, которая громче всех обвиняла других в мифологизации реальности. В частности, был создан миф о том, что защитники Бабицкого творят «романтический миф о страдальцах за идею независимости, мирных, но гордых разбойниках» (А.Архангельский).4 Внимательное чтение не только статей, относящихся к Бабицкому, но и других статей о событиях в Чечне, не обнаруживает ни малейшей фактической основы для подобного заявления. Ни Бабицкий, ни другие журналисты или политики, выступавшие с критикой войны в Чечне, никогда не изображали чеченцев страдальцами, романтическими разбойниками. Более того, они постоянно подчеркивали, что осуждают и действия чеченцев. Но для мифотворцев это значения не имеет.
Примыкает к этому миф о том, что демократические журналисты претендуют на особые права. «Все, что читаешь и слышишь о Бабицком, пронизано одной мыслью: журналисты — люди особенные, к ним неприменимы обычные мерки, они имеют какие-то особые права, которых лишены другие люди» (С.Микоян).5 Ремарка того же автора: «Кто там произносит возвышенные речи о благородной миссии Бабицкого среди бандитов?» 6 — совершенно мифологична, потому что ни одной подобной речи в прессе не было. Защитники журналиста ограничивались приземленными вариациями на тему «неча на зеркало пенять».
Мифологизм давал себя знать в неадекатной оценке числа противников. Е.Крутиков, последовательно защищавший милитаристский лагерь, издевался над «десятком известных журналистов «перестроечного» поколения»7 — на самом деле, как видно из табл. 2, в защиту Бабицкого выступило большинство журналистов, шесть десятков человек разного, видимо, возраста. В.Третьяков, напротив, преуменьшал количество противников Бабицкого и намекал на «демократическую цензуру»: «Все больше действительно честных журналистов боятся не то что возразить — даже сказать о случившемся не в тех выражениях и не тем тоном, что продиктован «Свободой» (В.Третьяков).8 Фраза, кстати, внутренне противоречива, не говоря уже о несоответствии ее фактам, ибо «действительно честный журналист» не будет поддаваться никакой цензуре — если поддается, значит уже не честный.
Впрочем, со стороны демократов тоже встречались необоснованные обобщения: «Самым поразительным … было то единодушие, с которым журналисты из самых различных изданий — и конкурирующих, и находящихся на различных политических позициях, и принадлежащих различным финансовым группам — осуждали действия властей … … Заговорили на митинге, а не в своих изданиях, из которых «тема Бабицкого» под давлением закамуфлированных, но легко угадываемых сил начинает исчезать» (В.Яков).9
Милитаризация
История с Бабицким была частью истории войны с Чечней, у которой была одна особенность: это была война необъявленная. Утверждение М.Соколова, что журналиста «задержали в зоне боевых действий без надлежащих документов»10 является типичным образцом игнорирования правового аспекта проблемы. Позднее выяснилось, что «надлежащие документы» у Бабицкого были, но их у него отобрали сами задержавшие. Возможно, и это не смутило бы тех, кто видел в происходящем войну, а войну понимает как упразднение всякого права: «Во время войны превратно понятая свобода слова может стоить свободы и жизни сотням людей» (Ю.Поляков).11
«Не надо путать свободу слова с целенаправленной враждебной пропагандой во время войны», — написавший это Н.Верхоянский12 не стал уточнять, как отличить свободу слова от пропаганды. Это попробовал сделать О.Богомолов, введя к тому же термин «психологическая война»: «То, что мы называем информационной войной, на самом деле таковой уже не является. Между Россией и мятеж-ными формированиями в Чечне на информационном поле идет сугубо психологическая война …. Снимки с выколотыми глазами российских солдат — вещь того же ряда. Создание или распространение их — это что угодно, но не журналистика».13 Более эмоционально то же у А.Проханова: «Бабицкий — гранатометчик «информационной войны», работавший рука об руку с чеченскими снайперами … наносивший по русским войскам удары, соизмеримые со взрывом вакуумных бомб».14
Позднее выяснилось, что снимки были сделаны не Бабицким (и, конечно, подобные снимки — все-таки журналистика, а не что-либо иное). Для мифологического сознания это не слишком важно. Второстепенным является даже оценка того, насколько журналист — милитаризованная фигура. Бабицкого осуждали и те, кто считал, что «журналистика — военная профессия, а на войне как на войне» (А.Архангельский),15 и те, кто полагал, что Бабицкий просто искал острых ощущений, имея «к собственно журналистике крайне отдаленное отношение» (М.Соколов).16
Более того, представители одной и той же позиции одобрительно отзывались о якобы милитаристски настроенном журналисте, который-де «погиб как солдат» (А.Курганов)17 — и критиковали Бабицкого именно за то, что тот якобы уподобился солдату (утверждение «погиб как солдат» о журналисте Яцине было мифом, ибо тот как раз поехал в Чечню как профессионал-журналист, фотографировать войну для западных СМИ, более того, оказавшись в плену, принял ислам, за что его сторонились товарищи по несчастью). Таким образом, оказывалось, что журналисту нормально быть солдатом, если он «воюет» на «нашей» стороне, и ненормально, если на противоположной. Если бы просто осуждалось предательство, это было бы логично, но тут речь не о предательстве (которого и не было), а о неспособности выработать универсальный этический критерий, признать во враге подобного себе.
Собственно военной пропаганды в деле Бабицкого было немного, но она была и заключалась в попытке противопоставить образу Бабицкого какой-то иной. Сперва Б.Александров заговорил о двойном стандарте, противопоставив Бабицкому просто солдат: «Российские солдаты идут в новые атаки на террористов, ежеминутно смертельно рискуя своими жизнями. Но это как бы уже информация второго плана … Почему снова двойной стандарт?»18 В.Овчинников вспомнил о лорде Хау, которого якобы расстреляли англичане за выступления по гитлеровскому радио, пусть даже объективные: «И на этом факте истории до сих пор воспитывают английских школьников. Их учат правильно понимать свободу слова в условиях войны».19 В обоих случаях, однако, сравнение проводилось по слишком отдаленному признаку. А.Кукушкин попытался сделать опорой для сравнения «настоящего героя» с Бабицким эпизод с добровольной отдачей себя за другого: вот при освобождении заложников в Москве отдали офицера в обмен на плененного человека, и офицер погиб, почему тогда не сокрушались? «Девочки-журналисточки могут возразить: но то был офицер, полковник, а Бабицкий — штатский журналист. Девочки, а чем офицер «хуже» журналиста?»20 . Тем не менее, тут натяжка была очевидна, даже «девочки» возразили бы не «то был офицер», а «то был добровольный поступок». Тогда за основу был взят случай полугодовой давности: гибель журналиста В.Яцины (см. выше).
Сатанинские деньги
Наиболее часто встречающимся мотивом в милитаристской риторике стал мотив денег. Матрицей можно считать анонимный материал (по лексике в высшей степени советский) из «Аргументов и фактов»: «РС» — радиостанция, финансируемая конгрессом США и находящаяся под влиянием ЦРУ»21 . «Репортер Бабицкий оплачивается американскими деньгами»22 .
Впрочем, были и не анонимы: «В не столь уж давние времена, когда головной офис радио «Свобода» размещался в Мюнхене, я не раз там бывал. В том числе и вместе с Бабицким. Хорошо помню, как он не хотел возвращаться домой. Прямо до слез. Сдерживало моего коллегу лишь одно: не было денег. Теперь будут» (М.Дейч).23
Мифологичность такого мышления обнаруживается, когда один и тот же автор одновременно утверждает, что «Свобода» нуждается в деньгах и «хотела выбить дополнительное финансирование»24 и что «за судьбу г-на Бабицкого можно не беспокоиться. У него небедные хозяева в Вашингтоне» (Р.Гусенов).
Тот факт, что сами творцы этого мифа пишут за деньги, считают даже возможным (как журналисты «Независимой газеты») получать именное наградное оружие от министра обороны, спокойно игнорируется. Исключением стал Ю.Кублановский, который сперва воспроизвел стереотип еще большевистской пропаганды: «Он — журналист на американской службе, получающий заокеанское жалованье. И как таковой — он отнюдь не независимый журналист, а выполняющий определенное идеологическое задание, возможно, конечно, и совпадающее с личным мировоззрением господина Бабицкого. Но просто так, как известно, никто никому денег не платит»25 . А через несколько дней он счел необходимым оправдаться, ведь он сам раньше получал на «Свободе» деньги: раньше-де «интересы ее хозяев и отечественных свободолюбцев совпадали: освобождение России от коммунистического маразма. Не то теперь. Теперь у «Свободы» и у России разные, порой противоположные интересы»26 .
Впрочем, если бы «Свободы» не было, это не поколебало бы мифа. В телепередаче М.Леонтьев, «заявив сначала, что Бабицкий — его друг, … почему-то вспомнил, что в период безденежья тот торговал какой-то рыбой»27 , — писал Ю.Щекочихин. Причина такого воспоминания понятна: торговля, причем любая, есть нечто сатанинское для архаичного сознания. Демонизация была увенчана мифом об иудеях-христопродавцах как посредниках между Бабицким, США и сатаной (А.Проханов): «И цэрэушная «Свобода», банкиры «малого народа», у трапа чек вам отдадут»28 .
Подданый сатаны
Впрочем, и не деньги, а сам факт работы на «Свободе» плох: «Российский гражданин и журналист зарубежной радиостанции, то есть зарубежный (по иностранному статусу) журналист Бабицкий. Это существенная разница. Более того — принципиальная» (В.Третьяков).29 Юридически, разумеется, никакой разницы нет, и если какой-либо «принцип» тут и прощупывается, то принцип отчуждения от идейного противника. Он не может быть соотечественником. «Бабицкий — иностранный журналист» (Б.Александров).30 «Бабицкий работал на американской радиостанции «Свобода» и выполнял в Чечне задания руководства этой станции» (С.Минаев).31
При этом мифотворцам безразлична конкретная «страна», М.Соколов назвал Бабицкого «ичкерийским корреспондентом».32 Деньги тоже не так важны, они лишь символ служения сатане. Таким же символом может служить гормон: якобы Бабицкий поехал в Чечню ради адреналина, который «нынче дорог»33 , но без которого он уже существовать не может (М.Соколов). А.Архангельский вообще отказался от материалистической основы образа, у него вместо денег или адреналина фигурируют страсти: «Есть мотивы посильнее и посложнее денег. Эйфория власти над умами, безответственный романтизм, задавленные писательские амбиции … человек, привыкший к чувству опасности, начинает нуждаться в ней как в постоянной энергетической подпитке».34 Схожим образом психологизирует М.Дейч, не озабочиваясь тем, что сказанное, в силу психологических законов, может быть повернуто против сказавшего: «Инфантильный пожилой юноша нашел выход застарелому комплексу неполноценности».35
Наивность и подозрительность у «антидемократов»
Мифотворчество наивно и доверчиво, когда речь идет о «своих». В ходе полемики вокруг Бабицкого защитники милитаристов предлагали верить всем их инсценировкам, используя на всю катушку презумпцию невиновности. А.Качмазов предлагал считать, что Бабицкий совершенно искренне назвал «друзьями» своих сторожей, когда те заставили его наговорить послание на видеопленку.36 А.Кукушкин удивлялся тем, кто возмущался инсценировке обмена: «Это возмущение было бы справедливым, если бы Бабицкого против его воли обменяли».37
Такая наивность помогает мифу быть универсальным объяснением реальности, которое невозможно подточить никакими реальными событиями. Ярким примером является позиция С.Ниточкина, который сперва предлагал поддержать Путина как противовес коммунистам, когда же Путин вступил с коммунистами в союз, оправдал это тем, что «будущему президенту для решения важных прогрессивных задач необходима по крайней мере лояльная Дума», и тут же выразил неверие в то, что Бабицкий находится в опасности38 .
Одновременно с этой наивностью в отношении «своих» соседствует обостренная подозрительность в отношении и своих ( «События, связанные с Б., являются спецоперацией российских спецслужб» (В.Третьяков39 ), и чужих («Раскручивая «фактор Бабицкого», многие государственные деятели и представители журналистского корпуса западных стран……» (В.Козловский).40 «Казус Бабицкого» — есть самая грязная изощренная технология, которую использует ЦРУ, опираясь на предателей в российских СМИ, в думских фракциях» (А.Проханов)41 .
Иногда эта подозрительность иррациональным образом обвиняет одновременно и своих, и чужих: «С его задержанием получилось так, что больше всего оно выгодно правительству США … А наши туповатые военные идеологи, вместо того чтобы быстрее освободить журналиста, лишь заглатывают наживку еще глубже»42 . Апофеозом этой иррациональности является, видимо, утверждение В.Матусевича: Бабицкий «мог получить от своего руководства … задание намеренно нагнетать истерию»43 — утверждение, напрашивающееся на трансформацию в «он сам себя арестовал и бил».
Частью этого параноидального мифотворчества стала декларация неверия в свободу слова на Западе: «Ну можно ли вообразить себе русское агитационное радио, вещающее по-английски на всю Америку из Вашингтона?» (Ю.Кублановский)44 . «Интересно, могла бы российская правительственная радиостанция, контролируемая ФСБ, так же легко и просто действовать на территории США? Заместитель министра печати М.Сеславинский считает, что нет»45 . Ю.Поляков: «Представьте себе, допустим, подданного Израиля, работающего, например, в британском Би-би-си и скитающегося по лагерям арабских террористов, имея на руках кучу удостоверений, подписанных руководителями Хэсбаллах».46
Разумеется, всё описанное вполне возможно, если российское правительство отпустит нужные суммы, и в реальности в странах Западной Европы и США действуют и СМИ, финансируемые правительствами недемократических стран.
Наивность и подозрительность у «демократов»
Те же качества обнаружились и у защитников Бабицкого, когда некоторые из них, не отрицая гнусности происходящего, пытались изобразить главнокомандующего армией «голубем», оказавшимся в силках подчиненных. О.Лацис наивно предположил, что генералы «подставили» Путина, чтобы «связать политикой, от которой трудно будет потом отойти».47 А.Кучерена: «Не хотелось бы строить предположений, но нельзя исключать, что мотивацией подобных действий является стремление определенных сил «подставить» и.о. президента Владимира Путина, сделать его заложником своих хитроумных комбинаций».48 Довольно быстро, правда, Путин выступил с заявлениями, сделавшими невозможными подобную мифологизацию.
Более распространенным среди защитников Бабицкого оказался миф о том, что эта история — «циничная акция государственного терроризма, цель которого — запугать … всех, кто не согласен с правительственной политикой в Чечне. … государство … становится … откровенно тоталитарным» (В.Ступишин).49 Возможность того, что история эта есть результат неразберихи и произвола стихийного, не системного, рассматривалась редко. Собственно, большой размах полемика вокруг дела приобрела именно в результате создания такого мифа: «Ни разу с начала перестройки власти не позволяли себе такого откровенного беспредела и цинизма в отношении представителей средств массовой информации» (коллективное заявление журналистов)50 .
На самом деле, конечно, в 1990-е годы были случаи большего цинизма и беззакония. И те случаи тоже часто мифологизировались, превращаясь в символы, как и история с Бабицким: «Случай Андрея Бабицкого — это, быть может, ключевой эпизод в истории постъельцинской России. Поворотный пункт, рубеж» (И.Мильштейн).51 «История с Андреем Бабицким — далеко не частная история. Она уже войдет в большую историю России или как случай испытания ее на демократическую прочность … или как факт реванша» (О.Кучкина)52 . «Эта история уже стоила нам сотен миллионов неполученных иностранных инвестиций» (М.Делягин).53
Цинизм как мифология
Сверхнаивность в сочетании со сверхподозрительностью намекают на присутствие цинизма или, по крайней мере, глобального пессимизма. Действительно, позиции противоположных сторон в равной степени были окрашены мрачными тонами. Сторонники Бабицкого часто говорили о том, что его, возможно, нет в живых или, по крайней мере, что его «будут прятать в Чечне до выборов» (А.Жеглов)54 . «Журналисту, скорее всего, не дадут высказаться до выборов» (И.Ска-кунов).55 Противники Бабицкого, забыв о Грибоедове, ославляли его сумасшедшим: «Если журналист недели проводит в лагерях боевиков, присутствует при пытках военнопленных, остается ли он адекватен тому, что требуется от объективного комментатора событий? Остается ли он вобще адекватен психически?» (В.Третьяков).56
Впрочем, несравненно больше цинизм обнаруживается именно в милитаристской, изоляционистской, антизападнической позиции. Красочно выразил суть этой позиции С.Минаев:
«Вся планета живет по принципам коммуналки, в которой нежелание сунуть соль в компот зазевавшемуся или поведшему себя непристойно соседу считается умственной неполноценностью … для государства единственный способ возвыситься в глазах своих граждан и заставить себя уважать — это на примерах показать, что есть еще хуже. … Россия — … тот самый зазевавшийся сосед с байдой соленого компота. Приятно, что мы не хуже, хотя и не лучше. … Отечественной власти не нужно бояться обвинений в цинизме … Власть не была бы властью, если бы не совершала гнусности. А вот обвинений в недостатке цинизма и неуверенном попрании этих самых норм бояться следует. Ибо это обвинения в непрофессионализме».57
Как и упреки в меркантилизме, пассажи о цинизме больше всего говорят об обвинителях. Когда Е.Крутиков заявил, что «при относительной демократии и полном рынке без журналистики нельзя, но и управлять ею в общем несложно»58 , это заявление ничего не говорит о демократии и свободе слова при рыночной экономике, но очень много говорит о том, чувствует ли себя Крутиков управляемым несложными методами и как он справляется с неприятными ощущениями человека, которым манипулируют.
В целом в полемике по Чечне одним из постоянных мифов стало сравнение Чечни с Косово, Ирландией, страной Басков, Палестиной и т.п. В деле Бабицкого так же постоянно возникало как бы косвенное признание своей вины, тут же «гасившееся» указанием на аналогичную вину Запада. В.Мамонтов обличал «госдеп страны, которая «Свободу» финансирует и которая, отбомбившись по Белграду, тут же взялась устанавливать в мире критерии нравственности»59 . Ю.Кублановский: «Достаточно сравнить, как свободинские журналисты комментировали бомбежки Косово и как сегодня — события в Чечне»60 . Нет бога кроме цинизма, и слава Богу: «Весь вектор мирового развития последнего десятилетия заключается в том, чтобы с точки зрения высшего права и высшей морали пересмотреть все прежние законы и обычаи войны к полному их упразднению (см. то же Косово)» (М.Соколов).61
Меж двух миров
Наименее заметен, но и наиболее интересен постоянно возникавший в ходе полемики (точнее, в ходе защиты милитаризма) образ границы. Причем первично именно ощущение границы, но вот между чем и чем эта граница проходит? Между двумя типами журналистики, как полагал А.Колесников («Бабицкий иногда переходил грань чистой журналистики»62 )?
Или между журналистикой и чем-то иным, как полагал А.Архангельский, так и не сумевший определить это «иное»: «Как не поддаться соблазну перейти на одну из сторон информационного конфликта … Вполне вероятно, что им двигало желание спасти пленных солдат. Но (если только его не принудили силой), сделав первый шаг в сторону прибывших за ним боевиков, он не только пересек границу между Чечней и «собственно» Россией, но и границу между журналистикой и чем-то совсем, совсем иным» .63
Представляется, что формулировка Архангельского даже опаснее, чем лобовое- определение О.Богомолова: «Главная линия информационно-пропагандистского фронта пролегает не между теми, кто за войну, и теми, кто против, а между те-ми, кто за победу федеральных сил в Чечне, и теми, кто за победу мятежников».64
Слово «иное» выражает нечто более страшное и глубинное, чем «мятежники». Во всяком случае, когда милитаристы пытаются определить, как определяется «граница», они говорят не о географии и не о политике, а о «глубинах души»: «Но есть разделительная черта. По одну сторону этой черты стоят люди, которые, критикуя свое правительство и свою армию, тем не менее в глубине души желают успеха как правительству, так и армии. … По другую сторону черты находятся те, кто в принципе желает своим войскам поражения, своему правительству — неудач. Те, кто симпатизирует противнику и, по сути, действует в его интересах. В этом случае антивоенные идеи служат только прикрытием. Журналисты Радио «Свобода», такие, как Андрей Бабицкий и Савик Шустер, эту черту явно перешли» (Н.Верхоянский65 ; ср. заявление О.Кучкиной о том, что Бабицкий «психологически» принял правоту «той стороны»66 ).
Это представление о границе, о «той стороне» имеет мало общего с рациональным представлением о географической границе, о границе между нормой и преступлением, которая определяется законом. Насколько важно для милитаризма это ощущение линии, видно из заявления главного военного прокурора, оправдавшего военные преступления фразой: «Всех старейшин всегда предупреждали: если из какого-то дома начнут стрелять, мы этот дом снесем. Подобный подход, несмотря на его жестокость, укладывается в рамки института крайней необходимости».67
Граница отделяет не Россию от Чечни, а необходимое от ненужного, от того, что нужно уничтожить. Речь идет о границе, которая измеряется не разумом, не правом, не в ходе дискуссии или состязательного судопроизводства, а сердцем, «нутром»: «Патриотические чувства и элементарное чувство справедливости подсказывают, что Бабицкий в данной ситуации — противник» (Н.Верхоянский).68 Это граница между светом и тьмой, между царством святых и царством сатаны, и тот, кто переступил эту грань, — тот «готов обслужить … хоть самого Вельзевула» (М.Соколов)69 .
Над головой Бабицкого и иже с ним витает «тень бесславных последователей Геббельса из разных стран» (С.Микоян)70 . И если старый коммунистический агитатор (Микоян о себе говорит с гордостью, что он 24 года работал в советской прессе; да и фамилия его говорит о многом) употребляет слово «тень» явно в метафорическом значении, то журналист из «призыва девяностых», А.Архангельский, часто выступающий с православных позиций, вряд ли только метафорически усматривает в Бабицком «адвоката дьявола»71 .
Так мифотворчество доходит до крайнего предела: дальше опускаться некуда. Важно, что если по некоторым параметрам видна психологическая близость журналистов с разными убеждениями (прежде всего, пессимистический взгляд на мир), то полной симметрии всё же здесь нет. Как раз одному лагерю хотелось бы видеть мир симметрично разделенным на два царства, света и тьмы, хотелось бы верить, что мифотворчество одинаково свойственно всем журналистам. Но содержательный анализ статей показывает, что «демократический лагерь» не доходит ни до такой демонизации оппонента, ни до циничной готовности соревноваться в цинизме с самыми циничными силами и превзойти их. Нет симметрии между средневековой психологией милитаристской, агрессивной журналистики, любящей любить власть и ее оправдывать, и психологией современной, пестрой, озабоченной более фактами, нежели оценками, и претендующей не на распоряжение чужими судьбами, а на освобождение своей и социальной судьбы от фатализма и нежелания знать, помимо возвышенных истин, еще и обычную правду.
Примечания
1 Общая газета. — 16 фев. 2000 г. — №5 (специальный выпуск).
2 Таблицу, в которой подробно даются выписки из статей по алфавиту авторов, мож-но найти на сайте Якова Кротова, через именной указатель (досье Бабицкого). Сайт по состоянию на март 2000 г. находится по адресу: http://members.xoom.com/krotov.
3 Известия, 28 февр. 2000 г.
4 Известия. — 4 фев. 2000 г.
5 Советская Россия. — 15 фев. 2000 г.
6 Там же.
7 Известия, 28 февр. 2000 г.
8 Независимая газета. — 10 фев. 2000 г.
9 Новые Известия. — 12 фев. 2000 г.
10 Известия. — 5 фев. 2000 г.
11 Труд. — 10 фев. 2000 г.
12 Независимая газета. — 11 март. 2000 г.
13 Известия. — 14 фев. 2000 г.
14 Завтра. Фев. 2000 г.
15 Известия. — 4 фев. 2000 г.
16 Известия. — 5 фев. 2000 г.
17 Российская газета, 2 март. 2000 г.
18 Российская газета. — 11 фев. 2000 г.
19 Российская газета. — 19 фев. 2000 г.
20 Литературная газета. — 23 фев. 2000 г.
21 Аргументы и факты. — №5.
22 Литературная газета. — 16 фев. 2000 г.
23 Московский комсомолец. — 4 март. 2000 г.
24 Труд. — 29 фев. 2000 г.
25 Независимая газета. — 12 фев. 2000 г.
26 Труд. — 17 фев. 2000 г.
27 Новая газета. — 7 фев. 2000 г.
28 Завтра. Фев. 2000 г.
29 Независимая газета. — 10 фев. 2000 г.
30 Российская газета. — 11 фев. 2000 г.
31 Вечерняя Москва. — 11 фев. 2000 г.
32 Известия. — 5 фев. 2000 г.
33 Известия. — 5 фев. 2000 г.
34 Известия. — 4 фев. 2000 г.
35 Московский комсомолец. — 4 март. 2000 г.
36 Известия. — 1 март. 2000 г.
37 Литературная газета. — 23 фев. 2000 г.
38 Московский комсомолец. — 11 фев. 2000 г.
39 Независимая газета. — 10 фев. 2000 г.
40 Независимая газета. — 19 фев. 2000 г.
41 Завтра. Фев. 2000 г.
42 Аргументы и факты. — №5.
43 Общая газета. — 3 фев. 2000 г.
44 Труд. — 17 фев. 2000 г.
45 Аргументы и факты. — №5.
46 Труд. — 10 фев. 2000 г.
47 Новые Известия. — 5 фев. 2000 г.
48 Вечерняя Москва. — 7 фев. 2000 г.
49 Литературная газета. — 1 июл. 1999 г.
50 Сегодня. — 9 фев. 2000 г.
51 Новое время. — №6. — 2000 г. — С. 8.
52 Комсомольская правда. — 11 фев. 2000 г.
53 Цит. А.Макурин. Только дело Бабицкого стоило России сотен миллионов долларов — Комсомольская правда. — 1 мар. 2000 г.
54 Сегодня. — 5 фев. 2000 г.
55 Сегодня. — 28 фев. 2000 г.
56 Независимая газета. — 10 фев. 2000 г.
57 Вечерняя Москва. — 11 фев. 2000 г.
58 Известия. — 4 фев. 2000 г.
59 Комсомольская правда. — 11 фев. 2000 г.
60 Труд. — 17 фев. 2000 г.
61 Известия. — 10 фев. 2000 г.
62 Известия. — 7 фев. 2000 г.
63 Известия. — 4 фев. 2000 г.
64 Известия. — 13 март. 2000 г.
65 Независимая газета. — 11 март. 2000 г.
66 Комсомольская правда. — 11 фев. 2000 г.
67 Московский комсомолец. — 11 март. 2000 г.
68 Независимая газета. — 11 март. 2000 г.
69 Известия. — 5 фев. 2000 г.
70 Советская Россия. — 15 фев. 2000 г.
71 Известия. — 12 фев. 2000 г.