Из воспоминаний о проф. А.Ч. Козаржевском и о доперестроечной церковной жизни в Москве
Опубликовано в журнале Континент, номер 99, 1999
Приснопоминаемый профессор Московского университета Андрей Чеславович Козаржевский (1918—1995) —
это крупный ученый, специалист по классическим языкам и античной словесности, переводчик античных писателей на русский язык, исследователь новозаветного канона и патриотического наследия;
великолепный, горячо любимый студентами педагог, создатель т.н. рацио-нальной методики преподавания древних языков и автор учебников ;
знаток архитектуры Москвы и Подмосковья, — впрочем, и всего бывшего Советского Союза, и всей Европы, — неутомимый экскурсовод, популяризатор отечественного и мирового искусства;
блестящий лектор, умевший распоряжаться вниманием огромной аудитории ,а также теоретик элоквенции (ораторского искусства);
общественный деятель, отдавший много сил охране и восстановлению памят-ников истории и культуры.
В машинописи осталась автобиография Андрея Чеславовича (составленная незадолго до кончины). Приводимые ниже выдержки из нее способны дать представление о внешней и отчасти о внутренней сторонах жизни и трудов незаурядного ученого и выдающегося педагога. Кроме того, живо и откровенно написанный самоотчет А. Ч. —это подлинный, временами драматический, доку-мент недавней, но уже далекойэ похи. Хотя его невозможно свести к трафарет-ной биографической справке3 , все основные вехи и сведения в нем содер-жатся.
Научная и педагогическая стезя А.Ч. отражена также в некрологе4 , а отчасти и в одном из его интервью5 .
«Родился 19 (6) августа , в праздник Преображения , 1918 г . в Москве , в быв . д оме Ковригиной в Обыденском пер ., около храма Христа Спасителя , где и жил до 1940 г . » .
«Сверстники меня обижали , я никогда не занимался спортом , часто болел , мучился ночными страхами , любил одинокие игры и прогулки , на почве посто- янного чтения развилась неумеренная фантазиях .
«В материальном отношении жили скромно , но каждое лето позволяли себе снимать комнату или в деревне ( в частности , в Изварине ) или на окраи-не красивых старинных русских городов ( Можайска , Кашина , Калязина ). Жало- вали известную подмосковную Свистуху по Савеловской . С детства восторженно полюбил нашу природу» .
«Всё детство прошло около романтического храма Христа Спасителя , в окружавших его скверах , на Пречистенском бульваре у страдающего Гоголя , в неповторимых по уюту арбатских переулках . Однако в храм Христа Спаси- теля я не ходил , поскольку в 1920- е гг . там обосновались обновленцы» .
«К пяти годам как — то незаметно научился читать и писать , много рисо-вал , воспринял начатки Закона Божьего , чисто практически овладел церков- нославянским языком» .
«Решающее духовное воздействие на всю мою жизнь оказал о . Виталий Лукашевич , настоятель церкви Илии Обыденного , где я с 1924 г . был служкой , а затем чтецом . В Обыденской церкви был превосходный хор ГА . Семенова , что заставило меня больше всего на свете полюбить духовную музыку ( осо- бенно П . Чеснокова ) » .
«До 7- го класса учился в школе на ул . Маркса и Энгельса ( ныне № 57), где преобладала интеллигенция и где словесником был В . В . Литейное , знамени-тый " дядя Володя ". В 1933 г . из — за служения в церкви меня исключили из школы , и после долгих мытарств я поступил в школу около Трехгорки на Большевист- ской ул ., где учились почти исключительно дети рабочих» .
«В 1936 г . по конкурсу поступил в Московский Историко — философско — ли — тературный институт им . Н . Г . Чернышевского ( МИФЛИ ). Моими учителями были С . И . Радциг , М . М . Покровский , НА . К ун , Н . А . Машкин , В . С . Чернышев и осо-бенно С . П . Гвоздев , все пять лет преподававший нам оба древних языка» .
«Главные увлечения моей юности—поэзия серебряного века , музыка и театр . Все студенческие годы прошли на галерках . Постепенно открывал для себя одного композитора за другим . Отойдя от Чайковского и русской программной музыки , всецело предался немецкой классике и романтике ( Бах , Моцарт , Бетховен , Вагнер ). Очень любил Скрябина , Стравинского , Прокофье ва , Шостаковича . Музыке меня никогда не учили , но природа одарила меня музыкальным слухом и памятью» .
«Большое влияние на меня оказал РомэнРоллам, его " Жан Кристоф " и
очерки о композиторах» .
«Я любил и часто посещал театр . Обожал Островского в Малом ( не столько смотрел , сколько слушал ), скандинавов ( Ибсена , Гамсуна ). Новатор- ство Мейерхольда до меня не доходило . Мои театральные кумиры : Астангов , Берсенев , Гиацинтова , Коонен , Рыжова» .
«Бывал в зале им . Бетховена в Большом театре , наслаждался чтением В . Яхонтова , В . Аксенова , А . Шварца» .
«Был неизменным посетителем всех выставок современных художников . К сожалению , понимание древнерусской культуры пришло ко мне значительно позже : в МИФЛИ мы получали по существу космополитическое образование . На отечественную древность смотрели снисходительно—как на нечто музейное , затхлое , провинциальное , не идущее в сравнение , скажем , с собором Парижской Богоматери , картинами Рафаэля и т . д . Разрушение памятников отечественной культуры нас не задевало . По стране мы не ездили . Многие ( пожалуй , даже большинство ) из нас не побывали в Киеве , Владимире , Новго- роде , Ленинграде» .
«Общественная работа у меня была в институте своеобразная : я выпус- кал газету МОПРа * и работал по ликвидации неграмотности среди нянек туберкулезного санатория (" ликбезничал ") » .
«В декабре 1938 г . меня приняли в комсомол , несмотря на то , чтобы были расстреляны мой дядя и двоюродный брат и что в Польше у меня было много родственников . Стал комсоргом группы» .
С началом войны в июне 1941 г . я оказался не у дел : из — за туберкулеза легких я был освобожден от армии ; преподавание латыни ликвидировали ; аспирантуру МИФЛИ закрыли . Наркомпрос направил меня учителем русского языка и литературы Ермаковской средней школы Красноярского края» .
«Ермаковское—большое село в 35 км от знаменитого Шушенского . Школа стояла на месте разрушенной церкви , где Ленин венчалсясКрупской . В материальном отношении жилось , конечно , очень трудно , но меня окружала удивительная любовь и забота учителей и учеников . Помимо чисто учитель- ских обязанностей , было много разнообразной работы : агитация по так называемым десятидворкам в колхозе , езда с агитбригадой по другим колхо- зам , самодеятельность , лесозаготовки , работы в поле» .
«Жизненные испытания оживили во мне веру , но это не прошло даром : на моей шее увидели крест , исключили из комсомола и предложили уйти с работы по собственному желанию . Вовремя подоспел выхлопотанный профессорами МИФЛИ ( в 1942 г . он слился с МГУ ) вызов в Москву для поступления в аспиран-туру» .
«В августе 1944 г . я вернулся в Москву , держал вступительные экзамены и поступил в аспирантуру кафедры классической филологии МГУ» .
«Я стал было ходить в церковь Илии Обыденного . Однажды ( в 1945 г .) я в стихаре держал посох архиеп . Флавиану Краснодарскому . Молниеносно после- довал донос , и меня шесть раз вызывали в так называемые органы , предлага- ли доносить на настоятеля Обыденской церкви о . Александра Толгского . Я притворялся дурачком и чудом отвертелся . Считаю , что мне помог Никола Чудотворец , которому я взмолился , когда при последнем вызове на Лубянку меня оставили одного в комнате " окончательно подумать " » .
«С 1946 г . стал совмещать аспирантуру со штатной работой препода- вателя древних языков и античной литературы в Московском Городском Педагогическом Института им . Потемкина» .
«В 1953 г . я перешел в МГУ , на Исторический факультет и стал старшим преподавателем кафедры древних языков , которой заведовал Виктор Серге- евич Соколов , давний знакомый нашей семьи , на редкость гуманный человек . В 1954 г . защитил на филологическом факультете МГУ кандидатскую дис- сертацию на тему " Киропедия Ксенофонта Афинского как историко — литера-турный памятник IV в . до н . э .". Руководителем был С . И . Радциг , а оппонентами М . Е . Грабарь — Пассек и К . П . Полонская» .
«В 1960- е гг . публикуются мои переводы с древних языков Николая Дамас-ского , Аппиана , Арриана , Курция Руфа , гречвскихстоиков . Главная работа тех лет — Учебник древнегреческого языка , написанный в соавторстве с B . C . Со- коловым» .
«После смерти B . C . Соколова в 1967 г . я стал заведующим кафедрой , в 1985 г . получил ученое звание профессора . Главная забота моя как руководи-теля — рациональная методика преподавания древних языков на нефилоло-гических гуманитарных факультетах университетов , развитие специаль- ных историко — филологических дисциплин ( эпиграфики и палеографии ) и связь научной работы с преподавательской практикой , т . е . упор на источникове- дение и подготовку учебников и учебных пособий» .
«Моя личная преподавательская работа шла по разным направлениям . Это прежде всего занятия по древнегреческому и латинском / языкам с самы-ми разнообразными контингентами ; лекционные курсы " Мастерство устной речи " и " Ораторское искусство "; лекционно — визуальный курс " Памятники ми- ровой истории и культуры "; спецкурсы по источниковедению новозаветного канона и греческому диалекту койне . В 1960- е гг . читал лекции по античной литературе» .
«Чувствую призвание именно к преподавательской работе , никогда не тягощусь ею , с готовностью заменяю заболевших коллег . Испытываю спор- тивный интерес в налаживании работы в слабых , недисциплинированных группах . Не знаю большего удовольствия , как заставить слушать себя с искренним интересом . Может быть , несколько сентиментален со студента- ми . Называю их только по имени , причем нередко в ласкательной форме . Как правило , мы взаимно любим друг друга , но нет и тени панибратства . Многие ученики в дальнейшем обгоняют своего учителя , но нужно только радоваться
этому : ведь в ученике неотрывно присутствует частица духовного естест- ва его бывшего наставника» .
«Трудно перечислить места , где я по приглашению читаллекции . Обычно мои выступления носят эпизодический характер ; однако есть организации , в которых я веду лекционную работу постоянно , на протяжении многих лет , — это Центральный лекторий бывш . Всесоюзного общества " Знание " в Поли- техническом музее и «Погодинская изба " — районное отделение ВООПИК » . «Много лет руководил в Москве кружком по изучению Москвы и Подмоско-вья . Чуть ли не каждое воскресенье проводил пешеходные или автобусные экскурсии по достопримечательным местам , причем в понятие Подмосковья входили , скажем , Ярославль , Вологда , Калуга и т . п . » .
«Все мои печатные работы родились из моей просветительской деятель- ности и прежде всего из преподавательской практики . Это учебники по латинскому и древнегреческому языкам ; статьи по методике преподавания древних языков ; учебные пособия и статьи по античному ораторскому искус- ству , риторике , мастерству устной речи ; статьи по изучению памятников отечественной истории и культуры , в частности , по москвоведению ; моно- графия " Источниковедение и проблемы раннехристианской литературы " и статьи о Новом Завете , Шестодневе Василия Великого ; статьи о московской церковной жизни в 1920 — 7930- е гг . Я составил три серии слайдов по москов- ской архитектуре и написал к ним брошюры» .
«Когда придавалось значение общественной работе , у меня было много нагрузок . Не перечесть всех советов , комитетов , комиссий , редколлегий и т . д ., в которых приходилось принимать участие» .
«Я пережил нескольких ректоров и деканов . Удивительно нашел себя на Историческом факультете . Мою жизнь и работоспособность продлевает спокойная , деловая атмосфера , скромность , понимание и доброжелатель- ность соратников и учащихся» .
«Хотя русской крови у меня всего одна четверть , я как подлинно русский человек глубоко уважаю и , надеюсь , понимаю культуру других народов . Я прямо — таки наслаждаюсь звучанием разных языков . В Вильнюсе я чуточку литовец , в Берлине — немец , в Греции — грек … Я убежденно держусь родного православия , но это не мешает мне нежно любить старообрядцев , ощущать определенную близость к католицизму ( особенно если отбросить его экзаль-тированность ), с почтением относиться к протестантским библеистам . Но я органически , активно , даже воинственно не приемлю отступничества от церкви и сектантства . После случайного общения с ними мне хочется вы- мыть руки . Всюду в своих выступлениях я борюсь с липкими суевериями , с доморощенной мистикой , противопоставляя этому мудрую духовную трез- вость Православия . Без Церкви , богослужения с его бездонной богословской глубиной и эстетическим совершенством я не мыслю себе христианской веры» .
А . Ч . Козаржевский еще в декабре 1994 г . стоял на кафедре , но болезнь ∙ взяла свое , и 26 марта 1995 г . он скончался . Отпевание было совершено родном для покойного храме Илии Обыденного . На Историческом факультете МГУ в этот день отменили занятия , и студенты заполнили церковь , как они заполняли аудитории на лекциях своего профессора .
Наряду свидимой для всех, у А.Ч. была еще другая жизнь, и ему (как следует из дальнейшего) в свое время приходилось прилагать усилия, чтобы о ней не проведали. Так и стало: еще лет десять назад об А.Ч. в ипостаси православно≥ христианина почти никто не знал, а догадывались очень немногие.
Впрочем, были люди, от которых А.Ч. не таился. Автору этих строк через посредство незабвенного П.П. Недошивина посчастливилось познакомиться с А.Ч. (в 1960 г.), войти в тесный круг его единомышленников и (дерзаю вымол-вить) друзей. Все мы были криптохристианами. Вот и хотелось бы рассказать О нашем сокровенном православном московском житье-бытье протяженностью без малого в тридцать лет (от даты знакомства до конца 80-х гг.) . Сейчас можно и уместно. Впрочем, житье это не было безрадостным. Сейчас оно по контрасту вспоминается даже как по-своему счастливое.
«Тогда, в давно минувшие года», Н.С. Хрущев широковещательно грозился уже к 1980-му г. построить в СССР утопическое общество , а оно, по его мнению, несовместимо с религией. В пику сталинским послевоенным послаблениям он повелел начать новый массированный натиск на веру, прежде всего на правосла-вие. Прокатилась кампания по закрытию и разрушению храмов, духовных учебных заведений, началась упорная идеологическая кампания. В вузах был введен обязательный курс «научного атеизма»10 ; выдвигалось безусловное требо-вание, чтобы интеллигенты, как «работники идеологического фронта», были сплошь не просто неверующими, а активными пропагандистами воинствующего безбожия. Иначе, — нет, больше не сажали, но с работы прогоняли.
Л.И. Брежнев, правда, отменяя хрущевские безумные перегибы, ослабил натиск, но не прекратил его. За два десятилетия чиновный пыл просто сам по себе повыветрился, даже и цивилизовался.
Этот для Русской Православной Церкви очередной (будем надеяться, послед-ний) студеный период продолжался вплоть до 1988 г., когда М.С.Горбачев в связи с тысячелетием крещения Руси сказал, что «событие это большое». Записным атеистам приказали прикусить язык11 .
Так вот, наш с А.Ч. modusVivendiв 60—80-е гг., надо думать, был типичен для поведения тысяч наших православных современников и соотечественников. Память об этом способе бытия, впрочем, стремительно утрачивается12 .
1
… скрытым себя осекши крестом.
Белла Ахмадулина
Действительно, вот пример. В стихотворении, из которого почерпнут эпи-граф, Белла Ахмадулина описывает кончину безвестного больного в переполнен-ной палате обыкновенной советской больницы:
Все свидетели скрытым себя осенили крестом. За оградой — не знаю, а здесь нездоровый упадок атеизма заметен. Всё хочется под потолком вдруг увидеть утешный и здраво-опрятный порядок. Собеседник, интеллигентный юноша, студент одного из православных уни-верситетов Москвы (православный университет в Москве?! — еще десять лет назад такое было невообразимо), задал два вопроса: кто такая Белла Ахмадулина
и что такое скрытый крест.
Как опытный конспиратор А.Ч. обучал меня — двадцатилетнего неофита-зи-лота — скрытому кресту как раз в 1960 г.
Когда есть душевная потребность перекреститься , но не исключается, что за вами наблюдают, тогда-то и совершается скрытое крестное знамение.
Вы подносите кисть правой руки к животу (или ко груди), поворачиваетесь в сторону, откуда наблюдение наименее вероятно (например, к стене), склады-ваете три перста и совсем неприметно, чуть-чуть перемещаете их вверх, вниз, направо и налево. Отдаленнейшая имитация: никакого вознесения десницы на чело и перемещения на рамена. Достаточно того, что она покоится на пупе (или на сердце). Весьма рекомендуется творить скрытый крест под одеждой, и муж-чинам это удобно: рука заводится под левый борт пиджака, и в таком случае движения могут быть шире. В экстремальных ситуациях достаточно поднесения правой руки ко груди (как будто у вас невзначай прихватило сердце).
А если и скрытый крест сотворить по обстоятельствам невозможно, — напомню, что выше, здесь и ниже имеются в виду 60—80-е гг., — то, советовал А.Ч., творите мысленный — только в голове, без внешних проявлений.
Поклоны в пояс на людях также были скрытыми: вместо перегиба туловища склонялась голова или просто глаза опускались долу.
кратно говорится, что Бог наш — «видяй в тайне» (Мф 6, 4,6,18), причем греческое соответствие здесь??????????? буквально означает «видят: скрытое, прикровенное, непоказное, утаенное», а слово кроято? — это отнюдь не тайна в значении ?????. Судя по контекстам, Христос отчетливо советует быть именно скрытными в проявлениях благочестия. «Вниди в клеть» (Мф 6,6)-это (по-гречески) ??????, а ???— буквально «кладовка» (в крестьянском хозяйстве Ближнего Востока — нечто вроде амбара, не имеющего окон, да к тому же единственное помещение, где можно было закрыть за собой засов). Это место, где вы гарантированно остаетесь наедине, вне наблюдения. «Будьте благонадежны, действуйте скрытно», говорил опытный эллинист, «и Господь воздаст вам????, то есть открыто». Кроме того, мы неоднократно обсуждали уроки встречи Христа с Никодимом, «человеком отфарисей», который приходил к Господу для беседы, но «страха ради иудейска» не при свете дня, а под покровом ночной тьмы. Никодим исповедал Иисуса учителем Божиим, однако не перед народом, а только наедине (Ин 3,2). Не исключено, что днем и прилюдно Никодим, в силу своего положения «князя жидовского» и «учителя Израилева», принужден бывал и отрицаться Христа. Всё это не помешало его прославлению в лике святых (память в неделю жен-мироносиц). Не знаю, есть ли в общеязыковом употреблении глагол никодимствовать , но мы употребляли его часто, ибо мы — никодимствовали.
Наша «конспирация», правда, была наивной и выглядела комично. Вот в Третьяковке перед Владимирской А.Л. застыл на месте и медленно приопускаетголову. Мне — всё понятно, но для постороннего имитируется раздумье. Потом, как бы спохватившись, А.Ч. резко вскидывает голову и быстро поглядывает туда-сюда. Не привлек ли к себе внимания? Я не могу удержаться от улыбки, да и он, самоироничный, делает извиняющий жест.
Ладно бы, если бы скрытый или мысленный крест мы творили в так называемых общественных местах — в музее, сидя на экзамене или в больнице. Но мысленное и скрытное крестное знамение зачастую совершалось — в церкви, за богослужением! И не нами только!
В Преображенском, больше известном как Скорбященский, храме, что на Б.Ордынке, где славился хор, в урочные дни исполнялись «Всенощная» Рахма-нинова и «Литургия» Чайковского. Так, 8 ноября по традиции исполнялся Чайковский (в связи со днем памяти). Представьте себе радостную и страшную картину. Радостную, потому что храм забит, причем молодежью, так что иголку не всунешь14 . Страшную, потому что никто из молодых людей не крестился! Старики и средовеки — да, а остальные — нет! Стоят с каменными лицами или даже натужно демонстрируют свою отчужденность. А ведь мы-то знали, что среди присутствовавших было немало глубоко верующих!
Впрочем, надо подчеркнуть: это — не библейская ситуация, когда «тамоубояшася страха, идеже не бе страх» (Пс 13,5; 52,6). Известно немало случаев: «возьмут на заметку», «сообщат по месту работы» в партком или партбюро, а там
уж как рады «сигналу»! За посещение храма пресекалась карьера и прекращались зарубежные поездки ученых15 . Даже академиков прорабатывали, заставляли каяться и низвергали! Бывало и хуже: узнают в «органах», что ты верующий, и начнут шантажировать.
А.Ч. рассказывал, что однажды (это было в середине 40-х гг.) недосмотрел, и у него на шее увидели крест, — тотчас последовало исключение из комсомола и предложение уйти с учительской работы «по собственному желанию». Еще его счастье, что в то время Сталин, одобряя патриотизм Церкви, доказанный во время войны, ослабил вожжи. Иначе, как знать? В 30-е гг. могли и политическую статью пришить. И насиделся бы.
В другой раз «куда следует» настучали, что А.Ч. регулярно бывает во храме пророка Илии (Обыденного), и шесть раз его, близкого к отчаянию, тягали в «органы», предлагали доносить на настоятеля, о. Александра Толгского. А.Ч. сделал вид, что не понимает, чего от него добиваются, и чудом отвертелся. Считал, что на выручку пришел Никола Чудотворец, — к нему воззвал, когда лубянские специалисты-психологи оставили его в комнате одного, наказав «хо-рошенько подумать».
Вот почему не крестились, не сгибались в поясном поклоне и уже конечно не становились на колени. Страх в костях сидел глубоко. Страх быть замеченным в церкви, быть причастным к какой-либо демонстрации, связанной с религиоз-ностью.
Можете ли вы себе вообразить скрытое посещение храма? Опять-таки на ум приходит наука тертого и битого А.Ч.! Он написал о себе: «Я в детстве старался ходить в церковь предельно незаметно: дворовые ребята дразнили меня "попом", подстерегали на дороге и били, а вслед бросали кирпичи».
Так в чем же состояла наука А.Ч. применительно к 60-м гг.? — Вы прилагаете все силы, чтобы проскользнуть в храм как можно неприметней, по возможности через боковой или служебный вход. Кроме того, вы приходите пораньше и становитесь или в темном углу, или в нише, или за столпом-колонной, чтобы вас не было видно сзади, а спереди закрыла толпа. Надо было зорко следить, когда какой-нибудь фотокорреспондент начинал наводить свою камеру (такое бывало в патриаршем Богоявленском соборе). Тогда полагалось пригнуться почти до земли и спрятать лицо за головами впереди стоящих. Друг друга дергали за рукав. Однажды в «Журнале Московской Патриархии» появился снимок, на котором очень хорошо проработался П.П. Недошивин (к тому времени уже вышедший на пенсию), а стоявших рядом с ним ни меня, ни А.Ч. нет как нет, — успели-таки укрыться.
Еще лучше, если у вас в церкви есть знакомый из персонала, — он может вас вообще поставить на левом клиросе или даже провести наверх на хоры, где вы уж точно недосягаемы. Одно время у нас с А.Ч. завелся обычай под вербное воскресенье бывать у староверов в Покровском соборе. Знакомый нам староста храма почтеннейший Алексей Дорофеевич Бобков всегда предлагал пройти на хоры и говорил чистосердечно: «Вот такой-то и такой-то всё примечает. Давай-те-ка вознесемся. Береженого Бог бережет». И как отрадно было видеть оттуда море огней внизу! К сожалению, Алексей Дорофеевич довольно быстро скончал-ся, и мы потеряли ценное убежище.
Мы вообще весьма опасались стукачей, поэтому на новые знакомства или не шли, или шли с осторожностью. Лишь при надежной рекомендации нового человека «признавали» сразу. Помню несколько отклоненных нами попыток сближения людей «со стороны»; откровенно говоря, сейчас жаль, — потом выяснилось, что опасения были напрасными.
При непредвиденной встрече в храме с сомнительными знакомыми надо было постараться незаметно ретироваться. Если сталкивались лицом к лицу, то на этот случай мы обычно имели наготове благовидное объяснение, почему оказались в храме. «Сегодня Чайковского поют. Где еще можно услышать?» «Случайно шел мимо, дай, думаю, загляну». «Зашел посмотреть наСпаса Нерукотворного Симона Ушакова» (это по отношению к церкви Илии Обыденного). «Просто интересно, никогда в церкви по-настоящему не был!» (это уж прямое лукавство). Как-то однажды А.Ч. встретился в храме со своим студентом; потом говорил: «Пришлось столбом стоять». Таким образом, создавали впечатление неверующих. Так было. Из песни слова не выкинешь.
Существовало неписаное правило (не относившееся, правда, к Богоявленско-му собору): не ходить в одну и ту же церковь чаще двух раз в год. Иначе примелькаешься! Вот почему мы объезжали, как бы прочесывали (сообразуясь, впрочем, с престольными праздниками) все храмы Москвы. Они были немного-численны, и приходилось выезжать в область (присовокупляя экскурсионные цели). То Введенская церковь в Дмитрове, то Благовещенская в Зарайске, то СкорбященскаявКлину, то Богоявленская в Коломне, то Успенский собор в Кашире… Если не было возможности выделить целый день, то устремлялись в Вешняки, Удельную, Переделкино, Расторгуево, Люберцы… Не помню, вместе с А.Ч. или с недавно почившим Сашей (Александром Ивановичем) Роговым несколько раз ездили в Алабино, в Петровскую церковь, к такому тогда еще ослепительно молодому о. Александру Меню.
Нос с горбинкой, борода иссиня-черная. Местные прихожанки считали его греком и, откровенно говоря, мало что разбирали, когда он говорил проповедь. Тем не менее слушали благоговейно. Скажу кстати, что тогда проповеди о. Александра чуть ли не каждый месяц появлялись в «Журнале Московской Патриархии», и очень нам нравились. Уважение к о. Александру АЧ. сохранил навсегда (хотя и не одобрял позднейших действий некоторых из его учеников). Судьба так распорядилась, что АЧ. получил от о. Александра Меня письмо с почтовым штемпелем: 090990 (то есть 9 сентября 1990 г. — день гибели отправителя).
Итак, посещение храмов в 60-е гг. осуществлялось скрытно. Каждую субботу и каждое воскресенье мы неукоснительно бывали за всенощной и за обедней, но всякий раз в другом месте.
Для Богоявленского собора в Елохове было сделано изъятие из правила. Во-первых, это все-таки было настоящее сердце церковной жизни, с образцово-уставным служением (там много лет регентовал незабвенный Виктор Комаров) .А во-вторых, полагались на русский авось: «Там всё равно проходной двор, авось не примелькаемся!» — говаривал А.Ч. Надежда не оправдывалась, да и какмоглаоправдаться, если в Елохове А.Ч. с 1945 г. в среднем дважды в месяц вставал на одно и то же высмотренное место — напротив Казанского образа Богоматери? Действительно, ходившие с блюдом и стоявшие за ящиком начинали нам кланяться, а один из бывших иподиаконов патриарха Алексия, — теперь он высоко вознесся, — при встрече (на какой-то конференции через много лет) сразу узнал нас: «Да я всегда примечал, что вы против Казанской стоите!»
Тем не менее, думаю, скрытость всё же приносила свои плоды. Говорю об этом, потому что мне, например, в 1973 г. (когда я уже 14 лет регулярно ходил во храм) предложили… вступить в партию. Надо сказать, что при всей нашей готовности к компромиссам, — А.Ч., например, опубликовал неколько статей по ораторскому мастерству в каком-то закрытом журнале КГБ и соглашался читать лекции в Высшей школе того же ведомства, — возможность хотя бы только казового и номинального членства в партии, естественно, даже не обсуждалась. «Замечательно», отреагировал А.Ч., «вот что значит осторожность. Не засекли!» Потом он дал совет, оказавшийся успешным. Прямо отказаться от вступления «в ряды» было невозможно. «Так вы потяните, помотайте, сделайте грубые ошибки в анкете, потребуйте новый бланк; так и ускользнете!» Второй раз анкету в райкоме не давали. Впрочем, я взял да просто не пошел в партбюро за анкетой. Так и ускользнул. Партсекретарь (впрочем, неплохой человек), может быть, и сделал свои выводы, но прямых последствий для меня не было. Кстати сказать, когда такое же предложение в 40-е гг. было сделано самому А.Ч., он отговарилсятем, что «пока еще не чувствует себя готовым»; потом о нем позабыли.
Надо сказать, на светской работе мы старались ничем не отличаться от сотоварищей. Ходили на политзанятия и, если поручали, выступали на них; учились в «университетах марксизма-ленинизма» и проч. и проч. Например, А.Ч. даже с видимым удовольствием рассказывал о том, как в юности «ликбезничал» (то есть участвовал в кампании по ликвидации безграмотности), как активничал, вступив в комсомол и став комсоргом учебной группы в МИФЛИ, как, работая по распределению в сибирской глубинке, был агитатором «десятидворки», ездил с агитбригадой по другим колхозам, участвовал в самодеятельности и даже профессионально читал стихи Маяковского (получая по пять рублей за кон-церт) . И в университете А.Ч. тянул массу общественных нагрузок: был на хорошем счету в парткоме, получал множество грамот и благодарностей. Впро-чем, к общественной работе А.Ч. всегда действительно относился с душой; он любил разговаривать с людьми и вообще быть на людях.
Откровенно говоря, я опускал глаза, когда (из песни слова не выкинешь) А.Ч. на лекциях превентивно подпускал что-нибудь вроде: «Материалистам ясно, что никакого потустороннего мира нету», и при этом не было понятно, относит он себя к материалистам или нет. Или когда он, ведя спецсеминар по Новому Завету и представляя литературу вопроса, с похвалой отзывался о марксистских лжеу-ченых, отрицавших историчность Иисуса Христа. К слушателям обращался: «товарищи» (но гораздо чаще: «друзья мои»). Однажды говорил о церковной традиции отдания поклона Евангелию: «И мы, хотя и не веруем, обязаны поклониться, потому что эта книга важна для общей культуры» (расшифровано по магнитозаписи).
Впрочем, любое осуждение с позиций нынешнего дня было бы здесь совер-шенно неуместно. Выставив для дураков предохранительные рогатки, далее А.Ч. фактически сознательно дезавуировал самого себя и говорил такое, чего в застойные времена нигде услышать было нельзя. Я принадлежу к числу первых слушателей его новозаветного семинара; недавно перечитал свои записи, — это удивительно, сколько было сказано полезного не только для науки, но и для укрепления веры. Как завкафедрой А.Ч. обязан был начинать, скажем, годовой отчет со ссылки на очередной съезд партии или партийный пленум, но соблю-дение правил игры давало возможность говорить со студенчеством. «Спрячьте свой флаг, не размахивайте им, не дразните гусей», примерно так наставлял мой старший товарищ (прибавляя «для прочности», что запомнилось буквально, один непечатный глагол [чтобы дистанцироваться, интонацией взятый в кавычки]). «Сообщайте факты и группируйте их, неглупые разберутся, что к чему». Я встречал множество людей из числа слушателей А.Ч., которые правильно разо-брались. И не было случая, чтобы его заложили.
Вернемся, однако, к церковной тематике.
Иконы в частных домах открыто не держали. Они, особенно родительские, хранились бережно, но за дверцей шкафа, за занавесочкой. Чтобы все-таки иметь образ перед глазами, вывешивали официальный настенный календарь, содержа-щий репродукцию, например, «Троицы» Рублева. Ставили на стол соответствую-щую открытку.
Соблюдался скрытый пост: в общей столовой нельзя было не оскоромиться, но постом А.Ч. ограничивал себя в житейских радостях (скажем, воздерживался от посещения театра).
Если была вероятность, что придется обнажиться (например, при посещении врача или при купании), снимали с шеи крест.
По телефону на церковные темы не решались открыто говорить и прибегали к фантастическому (и очень наивному) условному языку: например, председатель правительственного Совета по делам религий В.А. Куроедов шел под шифром любитель курятины, архиеп. Киприан (Зернов; в прошлом актер) — лицедей, о. Александр Мень — который по Киевской дороге20 , патр. Пимен (греч. poimhvri«пастух») — чабан, митр. Никодим (Рогов) — питерец или приходивший ночью , митр. Ювеналий (Поярков) — который сатирик (по ассоциации с; поэтом Ювеналом), близкий друг патр. Алексия 1 т.н. Данила Андреич (Остапов) —к оторый всегда рядом, протопресвитер Виталий Боровой (проповеди которого на пассиях в конце 70-х гг. вызвали фурор)22 — белорус (за польский акцент) или живчик (за порывистость в движениях), Николай Васильевич Матвеев (регент прославленного Скорбященского хора) — Гоголь, архиеп. Питирим (Нечаев) — Костя (по светскому имени), еп. Алексий (Кутепов; викарий Московский, который часто возглавлял служащих в Елохове во время продолжительной болезни патр.Пимена) — красавчик (за благообразный вид), митр.Филарет (Де-нисенко) — Немилостивый (по контрасту с св. прав. Филаретом Милостивым), архиеп. Иов (Тывонюк; викарий Московский) — который на гноище, свящ. Димитрий Дудко (которого травило КГБ) — труба и т.д. Вместо «служил» говорили: действовал; вместо «ему сослужил» — с ним был в паре. Если сослужив-ших было несколько, то выражались так: с ним были в пристяжке.
Широко использовались топонимы: Бауманская(Богоявленский собор), Ордынка (Скорбященский храм), Якиманка(храм муч. Иоанна Воина), Рижская(храм муч. Трифона), Таганка (Успенский храм), на Спортивной (Новодевичий монастырь), на Старом Арбате (храм ап. Филиппа), на Соколе (храм Всех Святых), на Кропоткинской(Ильинский храм), на Красной Пресне (храм Рождества Иоанна Предтечи), на Новослободской (храм преп. Пимена Великого), в Телеграфном (храм Архангела Гавриила), в Алексеевском (Тихвинская церковь), в Сокольниках (храм Воскресения Христова), в Богородском (Преображенская церковь), в Черкизове (Ильинская церковь), в Хамовниках (храм святителя Николая), в Медведкове (Покровская церковь), Залесскили по Северной дороге (Загорск) и тд.
Например, шифрованные фразы «Вчера с трудом, но всё же попал на лекцию профессора Цветкова. Не всё разобрал, но о сути при случае расскажу Вам» переводятся на открытую речь следующим образом: Вчера после ряда попыток (в разных диапазонах) поймал-таки радиопроповедь митр. Антония Блума (нем. Blume «цветок»). Глушили сильно, но суть понял, хотя и не могу о ней говорить по телефону. Интересно, что обиходные прозвища и телефонные расходились: например, митр. Питирима в обиходе называли Пит, но поскольку это было бы слишком понятно для мнимого подслушивателя, то по телефону говорили или Костя, или (редко) костыльник23 (потому что А.Ч. и П.П. Недошивин помнили его иподиа-коном патр. Алексия I).
Ныне смешно вспоминать! Ирина Владимировна, вдова А.Л., которая иногда присутствовала при подобных разговорах, говаривала: «Если бы гебисты подслу-шали вас, то из-за такой доморощенной «конспиративной» речи они бы немед-ленно насторожились и взяли вас на заметку».
С церковными праздниками мы поздравляли друг друга также скрытно. Обычно имитировалось новогоднее или первомайское поздравление, в котором содержался для адресата внятный намек: Поздравляю с Новым годом и последующим праздником (=Рождеством Христовым); Поздравляю с Первомаем, с весенним праздником (=Пасхой). При этом из числа продажных выбиралась открытка с более или менее «намекательной» репродукцией. Краснознаменных открыток никогда, естественно, не посылали. Письменное поздравление с Днем Ангела выглядело так: Приветствую и поздравляю Вас с личным праздником. А.Ч. очень любил рассылать и получать поздравления. Поскольку я знаю греческий, мне он на Рождество или на Пасху обычно присовокуплял по-гречески строку из тропаря или канона праздника. Из гражданских праздников он всерьез воспринимал только День Победы.
И требы совершались по-никодимски. Регистрации крестин за свечным ящиком боялись как огня. Власти одно время строго предписывали, чтобы при крещении младенца в церкви присутствовали родители и предъявляли паспорта, сведения из которых регистрировались и затем, как все были уверены, поступали «куда следует» (в аппарат уполномоченного). Поэтому, скажем, когда я крестил сына (в 1969 г.), верный священник (ныне покойный о. Владимир из Ильи-Обы-денской церкви) пришел на дом (естественно, в светской одежде; это только сейчас на улицах Москвы можно увидеть человека в подряснике). О. Владимир трогательно спрашивал меня, не слишком ли громко поет, читает и произносит возгласы (т.е. не услышат ли соседи).
Приобретение церковных журналов и книг также оуществлялось скрытно. Открыто подписаться на «Журнал Московской Патриархии» и этим засветиться никто не решался, поэтому выписывали журнал на адрес какого-нибудь знако-мого старичка-пенсионера. Чтобы купить книгу в Издательском отделе, надо было предварительно выписать квитанцию, и в нее вносилось имя покупателя.
Опять-таки, предварительно договорившись, посылали подставное лицо или называли произвольную фамилию. Бывало, что сотрудники Отдела (например, архим.Иннокентий [Просвирнин], которого А.Ч. весьма ценил и уважал) обра-щались с просьбами помочь при подготовке тех или иных материалов. А.Ч. никогда не отказывал и столь же никогда, вплоть до 90-х гг., не давал своего имени для публикации. Будущему историку еще предстоит работа по выявлению, кто в действительности стоит за тем или иным псевдонимом или даже за реальным именем.
Вспоминаю, что однажды А.Ч. включился в протестную акцию, но — опять-таки скрытно. В середине 60-х гг., кажется, в «Комсомолке» (или в «Московском комсомольце») были напечатаны фотографии крестного хода у староверов Бело-криницкой иерархии, на которых был виден молодой стихарный Евгений Бобков, студент-юрист Московского университета, кандидат на красный диплом. Была развязана кампания оголтелой травли (Женю обвиняли в лицемерии и двуруш-ничестве), завершившаяся исключением молодого человека. А.Ч. (по-моему, с участием возмущенного П.П.Недошивина) сочинил статью, в которой стопро-центно доказывалось, что исключение есть явный случай дискриминации веру-ющих, то есть отказ представителю значительной части населения в доступе к образованию. Статья или анонимно, или за подписью одного П.П. была послана в газету. И как ни удивительно, возымела успех (думаю, в газету поступили и другие протесты). Е.А. Бобкову через год позволили восстановиться (правда, на заочном отделении), и он всё-таки университет закончил.
Скрытно мы читали множество религиозной литературы, в том числе и сам-итамиздата. Письма, обращенные к патриархам Алексию Iи Пимену24 , в которых бичевались очевидные и всем известные факты, отзвука у нас не находили: у святейших зажат рот, они связаны по рукам и ногам, и зачем прибавлять им горя?Мы были единодушны в убеждении, что нам повезло на всех трех патриархов (Алексия [Симанского]25 , Пимена , Алексия II). Никогда ни в чем их не осуждали! А.Ч. не осуждал также и патр. Сергия27 ; напротив, высоко ставил его заслугу в том, что Церковь всё же осталась легальной и тем самым доступной для многомиллионной паствы.
Пастырское, церковное служение в советские годы А.Ч. вообще считал подвигом. В то время и часть духовенства никодимствовала: батюшки совершали службу по уставу, но от общения с верующими под благовидными предлогами уклонялись. Я знавал одного священника, жившего в коммунальной квартире; по коридорному телефону его надо было подзывать по имени-отчеству, поскольку он скрывал свое служение от соседей. И таких не осуждали: если священник, любя храм, благоговейно священнодействует и живет церковно, то, значит, личным примером спасает вокруг себя многие души. А.Ч. входил даже в поло-жение загнанного в угол священнослужителя, может быть, и завербованного КГБ: какой это ужас совершать бескровную жертву и помнить, что ты должен потом кому-то что-то и на кого-то снаушничать. Сочувствовал этим несчастным, опутанным властями, людям. Зная бытовую слабость кого-либо из духовенства, всё же отзывался снисходительно28 . Сочувствовал, когда «советскому» митропо-литу или даже самому патриарху приходилось вынужденно лукавить, отвечая на бестактные и провокационные вопросы зарубежных журналистов29 . Душевные муки отвечавшего были обычно слишком хорошо видны…
Одна из основных черт духовного облика А.Ч. — доброта. Animamagna, он, понимая свои слабости, понимал и мотивы поступков другого, даже ложных (но не переходящих известной грани), а отсюда — его неосуждение 30 .
Критерии, по мнению А.Ч., допустимы только конкретно-исторические: может быть, именно не чуждавшиеся служения кесарю духовные лица — велики, потому что обеспечили легальность Церкви в воинственно безбожном обществе. Уйти в катакомбы для Церкви означало бы прекратить окормление многомиллионной паствы и выродиться (что мы видели на примере т.н. Истинно-православной церкви, из недр которой вышло такое исчадие ада, как т.н. «Церковь Божией Матери Преображающейся»). Будучи единственной легальной формой духовной свободы в тоталитарной стране, РПЦ спасла от нравственной катастрофы множество народа. Выждать, заплатить за право бытия дорогой ценой, затаиться, замереть, даже притвориться полумертвым, но не дать себя искоренить! В таком случае стоит измениться внешним обстоятельствам, — а всё течет, всё изменяется, — как Церковь может и на минимальной базе стремительно возродиться!
Избранная А.Ч. (и вообще принятая в нашем кружке) тактика скрытого крестного знамения, скрытого хождения в храм, скрытого бытия на светской работе, вообще скрытой жизни — оказалась эффективной. В автобиографическом интервью АЛ. сказал: «Бог меня хранил. Несмотря на мои христианские убеж-дения, серьезно я за них не страдал. Поэтому даже не буду говорить о прещенияхпротив меня, как верующего, — они меркнут перед мучениями других».
2
— Чего еще мне попросить у Бога? — Ничего!
Е. Винокуров
Означает ли всё изложенное выше, что в условиях коммунистического подавления Русская Православная Церковь не жила полнокровной жизнью и не имела возможности спасать души пасомых? Означает ли это, что мы, рядовые верующие, были настолько угнетены страхом, что не чувствовали себя счастли-выми? Вопросы непраздные31 .
Ответ: нет, не означает32 .
Вот что сказал А.Ч. в автобиографическом интервью: «Я против того, чтобы гипнотизироваться мрачными страницами в жизни нашей Церкви, теми неволь-ными рискованными шагами, которые ей пришлось тогда делать. Не дерзаю осуждать и ее первоиерархов».
Более того, незадолго до смерти А.Ч. часто возращался к мысли, которую сам называл искусительной, а именно: не была ли Церковь в период гонений чище и сплоченнее, а верующие — искренней? Чуть ли не ежедневное ныне открытие новых храмов, по его мнению, не должно вводить в заблуждение, ибо напор на православие возрастает также каждый день, и патриарху (он чувствовал) проти-востояние дорого дается34 .
Евгений Винокуров, имя которого, как и имя Б. Ахмадулиной, уже ничего не говорит нынешней молодежи, в советские времена печатал глубокие религиоз-но-философские стихи. Среди них запомнилось четыре строчки (цитирую по памяти), которые мы применяли к себе:
—
Чего еще мне попросить у Бога ?
— Ничего! Вот
мировой контраст.
Бог
ни в чем не заслужил упрека:
Жизнь Он дал мне, смерть еще мне даст .
Сеть, расставленная тоталитарным государством на Церковь и на нас, рев-ностных прихожан, оказалась с широкими ячейками (и со временем они всё расширялись): у духовенства в конечном итоге для душепопечения и богослуже-ния руки связаны не были, а церковный народ исчислялся десятками миллионов и нес в храмы свою веру во Христа, любовь ко Христу и верность Ему. Если держаться определенных «правил игры», то можно было жить полноценной православной жизнью. И мы действительно жили ею.
Ниже несколько штрихов из облика А.Ч. Напомню, что охватывается лишь период от 1960-го года по конец 80-х годов.
Не было ни одной седмицы, ни одного двунадесятого или престольного праздника, чтобы А.Ч. не побывал в храме36 . Даже если напала хандра, взнуздывал себя, а меня в 60-е гг. непременно вызванивал и убеждал всё оставить и пойти, например, к Пимену Великому. Он рассуждал примерно так: «Ну хорошо, понимаю, что статью надо к понедельнику закончить. Предположим, Вы сэко-номите пять часов. И всё равно работа не пойдет! Не сделаете намеченного дела!» Опытным путем знаю, что слова эти стопроцентно справедливы. Даже в случае легкого недомогания он бывал «беспощаден»: «Нет, пересильте себя, нога за ногу приволокитесь, — в храме и окрепнете физически». Именно так и случалось! Однажды в храме у меня, как по заказу, прекратился многодневный профузный насморк! В другой раз распирал кашель: за службой кашлять неудобно, прихо-дилось сдерживаться, зажимать рот. После всенощной с удивлением обнаружил,
что кашель исчез без следа.
Храмы тогда бывали переполнены до последней возможности! На двунадеся-тый праздник надо было приходить по крайней мере за полчаса до всенощной и не меньше чем за 45 минут до обедни. Плотно спрессованная человеческая масса неохотно пропускала вперед. Наша «четверка мушкетеров» поступала так: высы-лался кто-нибудь заранее и занимал место, а позже к «маяку» (расхожее слово-советизм) пробирались другие. Если вы, работая руками и плечами, шли сквозь толпу к манившему вас знакомому, люди всё-таки сторонились. Как сейчас вижу: миниатюрный А.Ч., прямо-таки танком, устремляется ко мне; где лаской, где таской он прокладывает себе путь, оказывается рядом, расстегивается, снимает с шеи шарф, поглядывает на хоры и собирает внимание. Конечно, теснота, духота и беспорядочное колыхание массы в начале богослужения отвлекали, но потом вы начинали себя чувствовать частицей большого организма, возносящегося к Богу. Все неудобства забывались начисто!
Скажу кстати, что если вдруг заполошные старухи начинали разборки, то А.Ч. умел на них цыкнуть, и они замолкали. Какое-то время к Богоявлению ходила одна явно душевно нездоровая дама «из благородных»; обуздать ее мог один А.Ч.
После долгой уставной службы выходили просветленные, физически бод-рые, — счастливые! Никакой усталости или ломоты в ногах!
На чтение 12 евангелий обычно ходили в храм Николы Чудотворца, что в Хамовниках. Свечу надо было заранее купить и принести с собой, потому что у ящика всегда стояла большущая очередь. Прихожане стояли тесной толпой, и держать зажженную свечу всегда приходилось с опаской — как бы не подпалить стоявшего перед тобой. Над головами людей колыхалось марево от свечного дыма, подымался пар от дыхания напряженной массы людей, а о вентиляции тогда ничего не слышали. П.П. Недошивин привил нам обьиай по возвращении со службы страстей Христовых на сон грядущий перечитывать чеховского «Сту-дента». Сам писатель, по воспоминаниям современников, считал этот рассказ любимым своим произведением.
В 50—60-е гг. был очень популярен Покровский храм, что в Медведкове. Там служил архим. Сергий (Савельев), сумевший создать у себя в храме органически цельное богослужение (со своим распевом) и высокомолитвенную атмосферу. Храм небольшой, а съезжались, невзирая на удаленность, многие. Вот теснота была так теснота! Руку для крестного знамени не вытащишь!
Мы с А.Ч. ежегодно неопустительно ездили в «по Северной дороге», к преп. Сергию — и на летнего, и на осеннего. Все склоны монастырского холма бывали усыпаны паломниками; случалось, что в Успенский собор мы так и не могли проникнуть, а на огромной соборной площади милиция с большим трудом проделывала проходы для патриарха и духовенства. Тысячеустое пение тропаря «Иже добродетелей подвижник» на площади — незабываемо! (Сейчас по кон-трасту в толпе половина любопытствующих, и тропарь не подхватывается.)
Мы любили съездить к Преподобному на воскресный акафист, читавшийся верующими нараспев. А.Ч. знал акафист наизусть, а я держал в руках текст, соб-ственноручно размноженный на машинке — для себя и для друзей. (Это не ны-нешнее время, когда в лавре акафист продается на каждом углу.) Однажды, покинув храм, мы устремились было к электричке, но тут обратился ко мне вышедший вслед за нами старичок На акафисте он стоял позади нас. Говорок его звучал «по-запа-денски»: «Дитятко, дай мне акафист-то! Всем селом молиться будем!» Экземпляр у меня был последний, намоленный, и аз, многогрешный, на момент заколебался. АЧ. толчком в бок привел меня в чувство: «Да напечатаете еще!» Тетрадка, естественно, перекочевала в сморщенные руки, сложенные лодочкой.
А.Ч. был большим любителем и знатоком хорошего церковного пения и уставного служения37 . В этом отношении Москва, как и сейчас, могла дать очень многое. Бывало, стоим за обедней, и как только раздастся первый звук «Херу-вимской», А.Ч. тут же пригибает меня к себе и шепчет на ухо: «Чесноков, номер такой-то». Он мог пропеть все номера по памяти! Ведь хотя Бог не дал ему хорошего голоса38 , у него был отменный музыкальный слух и феноменальная музыкальная память. Очень любил и ценил А.Ч. творчество Павла Григорьевича Чеснокова, а трио «Разбойника благоразумного» относил к вершинным дости-жениям Мастера .
Конечно, литургия — самое важное богослужение. Но поскольку всенощная больше связана с событием праздника, А.Ч. в случае необходимого выбора предпочитал пойти в церковь вечером. Ко всенощной он применял выражение Лескова: «Христос за пазушкой». Понять умом таинство пресуществлениясвв. даров, исходя из нашего здравого смысла или даже из философии, — невозможно, его человек принимает как данность, причем со страхом и трепетом: «Изыди от мене, яко муж грешен есмь, Господи» (Лк 5,8). Повторяя эти знаменитые слова ап.Петра, АЧ. делал их девизом своей — нашей! — жизни. Согласно магнитоза-писи, он говорил буквально следующее: «Я враг того, чтобы приоткрывалась завеса над тайной. И не наше дело проникать в то, что не может быть постигнуто ни при помощи ratio, ни интуиции, а требует, собственно говоря, только одной веры. Все-це-ло зиждется литургия на вере. И очень мало адресуется как к рациональной стороне нашей души, так и к эмоциональной. То, что в литур-гии, — это как бы уже за пределами нашего обычного восприятия».
Иногда на лекциях А.Ч. спрашивали, почему настолько усложнено православ-ное богослужение, зачем требуются эти напластования Октоиха на Часослов, Минеи на Октоих, Триоди на Минею и т.д.? Ниже следует расшифровка магнитозаписи: «Если встать на точку зрения здравого смысла, на точку зрения Льва Толстого, — то зачем всё это нужно? Неужели без этого молитвы не дойдут до Бога? Да не для Бога всё это делается, а для человека, для нашего духовного просвещения. Даже сейчас в трудное время, когда, казалось бы, не до того, если бы мы хорошо знали богослужение, знали бы все слова, то это было бы великим утешением. Это не было бы ответом на конкретный вопрос, что делать там в чеченском конфликте, или каким образом достать кусок хлеба, но это придавало бы осмысленность, промыслительность всему тому, что происходит, и давало бы нам большие душевные силы. И человек более устойчив в жизни, более работо-способен, более молод душой, если он предельно сознательно относится к богослужению, а не считает его средством поставить свечку, чтобы муж не пил или чтобы достался хороший кусок мяса. Таков деляческий подход к богослуже-нию. Здесь же сочетание бездонного философизма, богословской глубины с предельной обращенностью к нашей повседневной жизни. Это феномен, кото-рый не повторяется ни в одной религии, а если брать вероисповедания, то ни в одном вероисповедании, кроме ортодоксального, православного, вот такого сочетания повседневных нужд душевных и телесных с философской глубиной, доступной, как ни парадоксально, и неподготовленному человеку, — пожалуй, нигде нет. И очень большое утешение для человека, когда он всё это слышит и понимает. Не только слышит одни мелодии, не только видит чисто внешнюю красоту богослужения, но понимает, что за чем следует и почему так, что это не какой-то праздный ум всё выдумал, что это сделано для нас. Богу достаточно одного раскаяния и бескровной жертвы евхаристии, — большего, повидимому, Богу не нужно. Об этом хорошо писал Достоевский, не мне говорить».
Когда стали выпускать церковные пластинки, мы за ними гонялись. Тогда дефицитные пластинки фирмы «Мелодия» было легче купить в советских мага-зинах за границей, и когда мне приходилось иногда бывать в загранпоездках, я всегда привозил для друзей именно пластинки с отечественными (или болгар-скими) записями церковного пения. В конечном итоге (из разных источников) у АЛ. составилась хорошая коллекция пластинок.
А когда появились переносные магнитофоны на батарейках, то АЛ. можно было видеть с «Электроникой 302» в сумке через плечо. Нацеливаясь микрофо-ном, зажатым в кулачке, он — раз! — нажимает клавишу пуска, а потом следит за бегающей стрелкой индикатора и регулирует уровень записи. (Ведь магнито-фоны с автоматической регуляцией еще не появились.) Надо было обежать весь город, чтобы купить компакт-кассеты! Они выпускались в Казани и стоили 4 рубля, что уже даже профессора вводило в расход. Кассеты экономили, и записывали их полностью.
АЛ. сделал множество записей (особенно хора Н.В. Матвеева). Потом он обычно использовал их в своих многочисленных лекциях.
До поры, до времени АЛ. мечтал стать священником40 , но на рукоположении во чтеца его иерархическое «продвижение» остановилось. А во чтеца он был поставлен (настоятелем Ильи-Обыденского храма Виталием Лукашевичем) еще в детстве, как только освоил грамоту. В родном храме его привилегией было чтение Шестопсалмия. И уже на склоне лет он бывал несказанно счастлив, когда иногда получал благословение прочитать Трисвятое или те же экса-псалмы.
Шесть псалмов Давида, выражающих вздох «скорбящей и озлобленной» души, были ему особенно по вкусу. Вот он приступает: «Господи, что сяумножишастужающии ми? Мнозивостают на мя, мнози глаголют души моей: Несть спасения ему во Бозе его». Отчаяние! Тьма непроглядная! Кругом беспо-щадные враги, нет помощника, и говорят еще вдобавок: нет тебе спасения от Бога!
Прочитав два стиха, АЛ. выдерживал небольшую, но явственно безнадежную паузу, а потом начинал «из глубины», но совсем другим тоном, в полной уверенности на Бога: «Ты же, Господи, Заступник мой еси, слава моя, и возносяйглаву мою. Гласом моим ко Господу воззвах, и услыша мя от горы святыяСвоея». АЛ. был большой мастер создавать контраст: от мрачной безысходности до торжествующей уверенности!
Я слышал, что у него был (так и не осуществленный) замысел написать пособие для чтецов «Как читать Шестопсалмие».
АЛ. вообще как-то интимно, душевно, по-личному боготворил «родимого», «дражайшего» Давида, царя-псалмопевца. Он мог бесконечно слушать псалмы, беззвучно проговаривая слова вслед за чтецом-анагностом41 . Знал множество псалмов наизусть и, конечно, все прокимны, алилуиарии, антифоны и тд. «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит» (пс. 22) я полностью слышал из его уст, и неоднократно42 . Очень любил антифоны 4-го гласа, поемые на Рождество и на другие праздники. «От юности моеямнози борют мя страсти». Этот антифон особенно трогает за душу, потому что действительно от юности многие страсти нас поборают. И уже как бы от себя взываешь: «Спаси мя, Спасе мой!» Вот что АЛ. сказал на одной лекции: «Давид — удивительный. Недаром считается, что его псалмы отгоняют злых духов. Если вы не веруете в отдельных духов, то не веровать во злой дух, который иногда поселяется в нас, невозможно, потому что он чувствуется опытом. Дух неверия, отчаяния — он испаряется при чтении псалмов! Не нужно только огорчаться, что молитвенное настроение и сосредото-ченность не приходят сразу, как по заказу. Пусть сначала говорят одни лишь уста. Постепенно человек в это втягивается, и почти физически чувствуешь, как всякая житейская дрянь, которая накопилась в тебе, из тебя уходит. Вот это удивительно! Я — не доморощенный мистик, но это действительно удивительное ощущение, в котором даже боишься признаться себе».
Наряду с царем Давидом, АЛ. очень по-личному (как он говорил, нежно) любил также сангвинического, порывистого ап. Петра: «Это две самые яркие фигуры во всей Библии». Родившегося в 1960 г. сына назвал Петром.
Интересны суждения АЛ. о ектеньях. В них, по его мнению, содержатся прошения двух видов — необходимые и достаточные. Для каждого, в том числе (это говорилось на лекциях со смешанной аудиторией) и для неверующего.
Обращенная к Богу, ектенья одновременно обращается и к человеку, заостряет его внимание на очень важных духовных и житейских ценностях: так, мы просим Бога помочь «страждущим, плененным» и тд., но в то же время и самих себя наставляем не забывать о них и действовать ради их спасения; испрашивая у Бога избавить нас от «скорби, гнева и нужды», мы в то же время создаем и у себя психологический настрой — настраиваемся на то, чтобы превозмогать разруши-тельные душевные состояния. Здесь удивительная связь между горним и дольним мирами, всё это обкатано веками и создано гениальными умами. Здесь недопус-тимы никакие поновления и исправления. Отвергая литургические «усовершен-ствования» (как А.Ч. выражался, скудоумных людей), А.Ч. вовсем не был замшелым консерватором; он был против пренебрежения многовековым и эф-фективным опытом Церкви.
Интересно, что свое резкое неприятие астрологии, внецерковного христиан-ства, восточных культов и т.д. А.Ч. обосновывал прошением ектеньи: «Добрых и полезных душам нашим … у Господа просим!» Разъяснял филологически: добрые и полезные — имеются в виду не люди, способные взять под покровительство (ибо «не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения»; пс. 145,3); это множественное число от субстантивированных прилагательных сред-него рода; то есть испрашивается то, что для нас добро и полезно. А.Ч. хотел видеть вокруг себя церковно-просвещенных людей.
В связи с заповедями блаженства А.Ч. рассуждал так: «К мысли о том, что если вы что-то сделали для кого-то из страждущих, то этим послужили Богу, не приходила до христианства ни одна из предшествующих религий. Здесь одна из принципиально новых основ христианства. Это то, что сделало христи-анство одной из мировых религий. Христианство мировой религией не стало бы, если бы оно не заключало в себе идей, отличающих его от монотеизма иудейства и политеизма античности». Он решительно выступал против расхожего взгляда, что христианство есть плод механического переплетения иудаизма и античности.
В храме мы всегда оставляли доброхотное даяние. Вспоминаю, однажды перед выходом А.Ч. что-то заметался. «Сегодня с блюдом не ходили. А за свечами была такая очередь. Как же уйду без своей лепты?» Разыскал настенный ковчежец и покатилась-зазвенела его жертва. «Во времена оны», хотя жертвовали и купюра-ми, но чаще всё-таки мелочью. А.Ч., кажется, поступал так: покупал свечу за рубль и посылал ее поставить перед Казанской; с тарелками у Богоявления за обедней ходили два раза по три человека: на каждую тарелку, смотря по обстоятельствам, клался гривенничек или двугривенный. Дно у тарелок было выстлано сукном, но всё равно продвижение собирателей сопровождалось посто-янным негромким звоном.
Как после зрения Преображения на горе Фавор ученики не хотели сходить с горы, потому что «хорошо» им там было, так и нам (и многим другим) обычно по окончании службы не хотелось уходить, ибо даже после трудового дня на всенощной усталость пропадает и открывается как бы второе дыхание. Обычно слушали еще и народное пение: «Под Твою милость», и «Утверждение на Тя надеющихся».
В те далекие времена все московские храмы были, так сказать, внесословными. Это верно, что верующая интеллигенция предпочитала, скажем, Николу в Кузнецах (где настоятельствовал знаменитый пастырь и проповедник протоие-рей Всеволод Шпиллер) или Скорбященский храм на Ордынке (где имелся прекрасный хор, и даже о. диакон — Константин Егоров [в прошлом оперный солист] — мог петь по нотам), но всё же основная паства и этих храмов состояла из «простых людей» 43 . Низкий поклон «простецам», преимущественно женского
пола и продвинутого возраста, этим «Божьим одуванчикам» и «платочкам» 44 , — не никодимствовавшие интеллигенты, а именно они, отчисляя от пенсион-ных щедрот своих, позволили церковному кораблю проплыть по волнам лихо-летий!
В свете сказанного вспоминается символическая картина, смысл которой А.Ч. однажды заострил в разговоре. После отставки совершенно блестящего митр. Николая (Ярушевича) недолгое время митрополитом Крутицким и Коломенским был Питирим (в маститой старости умер в 1963 г.; фамилию его, к сожалению, запамятовал). Второй человек в церковной иерархии, митр. Питирим по внеш-нему виду был простым, даже простоватым, немудрящим, совсем не представи-тельным. Развевается растрепанная борода, панагии непременно свихнуты набок, прищуренные крестьянские глазки излучают добрую улыбку, даже с хитрецой, пожалуй, но без бездонной мысли. У Богоявления его можно было видеть сразу же за спиной патриарха Алексия. Алексий же выглядел совсем иначе: безукориз-ненное облачение, расчесанная борода, плавные движения, а интеллект и обра-зованность так и сияют в пронзительных очах. Внешний контраст — большой, приметный. Однако, как подчеркнул А.Ч., по размышлении заключаешь: так и должно быть в Церкви Христовой, где каждому есть место — премудрому и бесталанному, столбовому дворянину и потомственному крепостному крестьяни-ну, ученому и неучу, красавцу и уродцу, гордецу и смиренному. «И нам с Вами,рабамнеключимым».
А.Ч. дорожил истиной, что Церковь — матерь для всех-всех; так, в одной из лекций напирал, что все прибывавшие в Москву первым делом шли приложиться к Иверской иконе — «от царя до забулдыги в обносках».
При всей безусловной укорененности в православии, А.Ч., сколько его знаю, всегда был также приверженцем, так сказать, практического экуменизма. Вот ipsissimaverba: «Я убежденно держусь родного православия, но это не мешает мне нежно любить старообрядцев, ощущать определенную близость к католицизму, особенно если отбросить его экзальтированность, с почтением относиться к протестантским библеистам». Действительно, А.Ч не смущал ни католический «крыж», ни старообрядческое крестное знамение «двема персты» с твердыми ударами в лоб, пупок и рамена.
Между прочим, после войны, когда острота противостояния спала, АЛ. бывал у обновленцев, в их последнем оплоте — Пименовской церкви.
А.Ч. понимал причины, приведшие к возникновению Русской Православной Церкви Заграницей. Когда я на длительный срок уезжал в Германию, А.Ч. присоветовал мне отставить все сомнения и не только бывать за литургией у карловчан-джорданвилльцев, но и причащаться у них .
Но политиканства РПЦЗ на территории Москвы А.Ч. не принимал: однажды мы с ним из любопытства забрели в тогда еще функционировавшую церковь зарубежников на Б. Ордынке и даже постояли за служением архиеп. Варнавы, надеясь, что он скажет слово, но когда о. Алексий Аверьянов стал возносить многолетие «болярину» Димитрию (Васильеву, предводителю сейчас сошедшего на нет движения «Память»), А.Ч. сделал знак, и мы немедленно вышли на свежий воздух.
Кажется, я всего один раз слышал из уст А.Ч. слово «осуждаю»: оно было направлено в адрес сектантов и отступников (апостатов) от православия, в том числе выродившихся катакомбников.
Кстати заметить, А.Ч. не терпел бытового антисемитизма47 .
У нас были экуменические журфиксы. Так, в ночь на католическое Рождество (24 декабря в 10 часов) мы шли в костел св. Людовика на М. Лубянку. На праздник Покрова и на жен-мироносиц, когда у старообрядцев, приемлющих Белокриниц-кую иерархию, бывают крестные ходы, регулярно посещали великолепный казаковский собор на Рогожском кладбище. Конечно, мы не причащались там и не подходили под благословение.
На молебнах после литургии слушали там каноны и всегда восторгались ими. Водосвятие на Покров с преклонением хоругвей и в клубах ладана оставляло глубокое впечатление. Вот расшифровка фрагмента лекции А.Ч.: «Очень хорошо выпеваются каноны у старообрядцев-поповцев. Сойдутся два клироса на катава-сию, да взмахнет главный головщик своей палкой, да заблажат женщины истошными, утробными голосами, да сольются три октавы в унисон, — крыша поднимается, стены раздвигаются, а душа слушает, наслушаться не может. Какая это красота! Как они понимают суть канона! У них не акафисты там какие, написанные иногда помещиками или чиновниками, а — ка-но-ны! Вот самое главное! Поздние акафисты — довольно искусственные, пустозвонные, очень нелепые (и в богословском отношении, и в эстетическом). Сейчас мода на акафисты, люди переписывают их друг у друга. Не понимая того, что сочиняли очень малодуховные люди».
Завораживал нас и старообрядческий пасхальный канон, поемый на молебне в неделю жен-мироносиц. Дониконовский текст пасхального тропаря48 А.Ч. считал по переводу ничем не хуже современного, а по духу более народным, более наглядным, даже и более емким лексически (например, «гробные» короче, чем «сущие во гробех»).
Отношение А.Ч. к расколу не было простым отрицанием действий «раздорников», произвольно раздирающих ризы Церкви Христовой. В расколе он видел бескорыстное, спонтанное, убежденное, напряженное, подвижническое и чисто русское народное движение, стихийно противопоставившее себя послушливой официальной церкви, пригнетенной Петром. Считал старообрядчество храните-лем чистой традиции. Побольше традиционализма желал и нашей, «новообряд-
ческой», Церкви.
В частности, придерживаясь точки зрения, что богослужебный язык, наряду с прочими компонентами Свщ. Предания, входит в суть конфессии, А.Ч. всеми силами стремился сохранить церковнославянский и оградить его от участившихся
несправедливых наскоков.
Убежденность эта шла у него от преклонения перед греческим языком как некогда общим языком всего христианского мира. Когда за патриаршим бого-служением в Елохове хор воспевает «Кириеэлейсон» (????, Господи, помилуй), «ПарасхуКирие» (?????, Подай, Господи) и т.д. или когда служащий клирик (в присутствии заезжей делегации) произносит «Ирини паси!» (???, Мир всем), то этим, по мнению А.Ч., лишний раз подчеркивается вселенский характер и русского православия. Очень любил «Полихронион», архиерейское многолетие по-гречески, исполняемое в Елохове мощным унисо-ном. На службе Похвалы Пресвятой Богородицы он извлекал из кармана Бого-родичный акафист на греческом языке и следил за чтением по нему. На сон грядущий любил читать Евангелие предстоящего дня по-гречески. Греческий язык А.Ч. (специалист! ему и карты в руки!) почитал за предельно точный богословски и безмерно высокий литургико-поэтически.
А церковнославянский ему представлялся во всем конгениальным греческому (в отличие, между прочим, от невоцерковленного современного русского языка, да еще семантически извращенного богоборческим режимом). «Церковнославян-ский язык — это чудо, а его трудность и недоступность преувеличены. В массовой аудитории, подчеркиваю, в массовой, а не в камерных занятиях для узких специалистов, на своих лекциях по ораторскому искусству, по памятникам мировой истории я делал такой опыт: читал медленно на церковнославянском какой-нибудь из псалмов, например мой любимый — "Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине Твоей" — и просил сказать, что непонятно. Максимум — два вопроса. Потом на русском языке в синодальном переводе читал какое-нибудь пророчество, например "Плач Иеремии", пророка Иезекииля, и спрашивал, что понятно. Выяснялось, что на слух — практически ничего. Вывод: трудности кажущиеся, они происходят не от языка как такового, а от авторского стиля. Это мое глубочайшее убеждение. Если мы посмотрим на церковнославян-ский язык не как на иностранный, которым нужно овладеть, […], а как на язык, живущий в наших генах, который нужно только "опознать", то нам будет намного проще»49 . Думаю, что АЛ. разделил бы взгляды на богослужебные переводы, недавно суммированные о. Максимом Козловым50 .
Отмечу и наши разногласия: я считал в целом все-таки полезной деятельность дореволюционных русификаторов церковнославянских текстов, сплотившихся вокруг архиеп. Сергия (Страгородского; в дальнейшем патриарха). Как на удач-ный современный пример русификации ссылался на специально оставленные (по грамматике церковнославянские) прошения молебна, петого при закладке Храма Христа Спасителя 7 января 1995 г. Мы долго обсуждали этот текст (записанный мною на пленку) с уже тяжко больным А.Ч. по телефону, и, если правильно помню, он, кажется, в своем отношении к сакральной неприкосно-венности нашего священного языка поколебался.
Что, однако, совершенно точно, — он поколебался в своем первоначальном неприятии замысла восстановить сей Храм. Поскольку у А.Ч. имеются печатные возражения против стройки, хочу определенно сказать, что они не представляют собой его окончательного суждения.
Многое и другое вспоминается, но пора и честь знать.
Действительно, 60—80-е гг. были для А.Ч. годами полнокровной и счастли-вой жизни в недрах российского православия51 .
Никогда и ни в коем случае непредубежденный человеческий Разум не согласится с безбожным тезисом о полной смертности человека. Если бы душа, накопившая за земную жизнь несметное духовное богатство, бесследно исчезала, как бы мы сочетали этот «закон» с верой в Бога крепкого, милостивого, праведного, живого?
«Смерти празднуем умерщвление, […] иного жития вечнаго начало…».
Для души А.Ч. «иное вечное житие» уже началось.
До встречи!
Евгений ВЕРЕШАГИН — родился в 1939 году в г. Казани. Окончил 1-й Московский институт иностранных языков. Доктор филологических наук, профессор. Специалист в области общего и славянского языкознания. Автор более 15 книг и более 400 публикаций . Живет в Москве.
1 Вопросы преподавания он сам считал для себя главной заботой.
2 А.Ч. был лауреатом Ломоносовской премии МГУ «за блестящее лекторское мастерство».
3 Предпринята весьма незначительная правка с тем, чтобы добиться связности фрагментов между собой.
4 Некролог написан верным другом покойного — Л.В.
Бородиной. См.: «Журнал
Московской Патриархии» (далее: ЖМП),
1995, №6—8. С. 58—59. Список публикаций
об А.Ч. см. в указанной выше статье И.В.Барышевой.
С. 222
5 «Всё прекрасное — Богу». В кн.: Свет Христов просвещает всех. М., 1996. С. 170-187.
6 МОПР — Международная организация помощи борцам революции (создана в 1922 г.; в международном масштабе действовала до 2-Й мировой войны; в СССР существовала до 1947 г.).
7 ВООПИК — Всесоюзное общество охраны памятников истории и культуры.
8 АЧ. оставил воспоминания об эпохе 20—30-х гг.; см.: А. Ч.Козаржевский. Церковно-приходская жизнь Москвы 1920—1930-х годов. ЖМП, 1992, №11—12. С. 21—28.
9 «Нынешнее поколение» советских людей будет жить
при коммунизме» — сей лозунг
красовался на каждом заборе.
10 И большая группа т.н.
обществоведов получила новую кормушку. Как шутил А.Ч.,
атеисты должны молиться Богу, потому
что Он, хотя (с их точки зрения) и не
существует, тем не менее реально их кормит.
11 А.Ч.
неоднократно говорил, что, с другой стороны, гонения на Церковь имели и
положительный аспект — они ее очистили от прихлебателей и нестойких христиан.
12 Вот я и хочу, пока не поздно, рассказать о том, что удержалось в памяти. Да не посетует читатель на мои разрозненные заметки. Авось к концу чтения всё же сложится, как из мозаики, более-менее завершенная картина.
13 Так, в своей замечательной книге ежедневного употребления (Московский пра-вославный месяцеслов. М., 1995. С. 32) А.Ч. записал: «При упоминании имени Николая Чудотворца рука как бы сама творит крестное знамение».
14 Тогда о вентиляции не помышляли, и случались обмороки, но упасть наземь было невозможно.
15 Свидетельствует П.П.Недошивин (Заметки и суждения православного человека. Машинопись): «(Из доклада о бдительности:). Или другой пример. Командируем человека за границу в составе делегации на научный конгресс. Видный советский ученый, книжки пишет. И вдруг обнаруживается, что он ходит в церковь. Хорошо, что успели отозвать его из делегации — уже на аэродроме, перед самой посадкой в самолет».
16 ЖМП 1992, №1l—12. С. 23.
17 Вот оценка АЧ. богослужения в Богоявленском
патриаршем соборе: «Служба в
нем строгая, уставная, без вульгарных
"усовершенствований", без сентиментальности,
очень ритмичная, сочетающая высокий
профессионализм с духовностью и эстетич-
ностью. Посещение соборной службы всегда приносит
глубокое удовлетворение.
Недаром покойный отец Александр Мень говорил своим близким: «Если вы колебле-
тесь, куда идти на богослужение, — идите в Елохово» (Московский православный
месяцеслов, с. 45). Правда, дежурные
проповеди по бумажке в Богоявленском соборе,
говоримые московскими священниками,
А.Ч. не любил: по запричастном стихе он
обычно — марш-марш, выходил из храма.
18 Кроме Елохова, А.Ч. в последние годы был очень
привязан к Знаменской церкви
в Переяславской
слободе и к Вознесенской на Серпуховке. Мы любили
также
взорванный в 1964 г Преображенский
храм на одноименной площади, где была
кафедра митр.Николая
(Ярушевича), а протодиаконом служил знаменитый бас С.
Туриков. Как умел владыка Николай сказать слово! После
его низвержения власть была
последовательна и изобретательна в
своей мести: Преображенский храм позволили
отремонтировать на средства верующих, даже дали материал на позолоту и …
тотчас
взорвали! Я был там за две недели до
сноса (когда о замысле властей еще ничего не
было известно), и настоятель,
обращая внимание прихожан на благолепие, трогательно
призывал их беречь храм после
ремонта, не прислоняться рукавами к киотам, иначе
такая дорогая позолота невольно
стирается. «Ведь храм наш должен послужить и детям,
и внукам, и правнукам нашим!»
Говорят, прекрасная церковь была уничтожена по
личному распоряжению Хрущева.
19 Еще одно свидетельство П.П. Недошивина (Заметки и суждения православного человека. Машинопись): «На митинге, посвященному полету космонавтов, назначено было выступить и нашему старику-бухгалтеру. Его речь была весьма темпераментна, с размахиванием кулаками и выпадами на шаг то вправо, то влево. Она несла стариныйтезис: «Мы на небо залезем, разгоним всех богов…». А на другой день он мне сообщил доверительно: «А знаете, я ведь вчера внучку крестил в Н-ской церкви. Так-то вернее будет”.
20 Он тогда служил в Алабине.
21 Евангельская аллюзия: некто, именем Никодим, один из начальников иудейских,
тайный ученик Христов, чтобы не быть
замеченным, т.е. «страха ради иудейска»,
приходил к Иисусу для беседы ночью (Ин 3:2).
22 Они частично опубликованы: см. журналл
«Православная община», 1996, №№ 33
и 35.
23 Иподиакон, держащий архиерейский жезл.
24 Например, письмо двух священников (Николай Эшлимана и Глеба Якунина) патр. Алексию и великопостное письмо А. И. Солженицына патр. Пимену. Хотя мы чрезвычайно высоко ставили творчество Александра Исаевича, восторгались им, считали, что он спас честь русского народа, и с воодушевлением проглатывали всё, что можно было достать в самиздате, — тем не менее единственно письмо писателя патриарху вызвало у нас неприятие. П.П.Недошивин носился даже с идеей написать возответствование, но не успел, потому что вскорости приспело Открытое письмо Солженицыну свящ. Сергия Желудкова, в котором оказалась хорошо выражена наша точка зрения. О. Сергий (ясно показавший, что в тоталитарном государстве не может быть никакого резервата полной свободы) писал: «Что же нам остается в такой ситуации делать? Сказать: либо все, либо ничего? Попробовать уйти в подполье, которое в данной системе немыслимо? Или же как-то вписаться в систему и восполь-зоваться пока что всеми теми возможностями, которые позволены? Русская, иерархия приняла второе решение. Отсюда и происходит сегодня всё зло, но другого выбра не было». Пит. по: Владимир Степанов (Русак). Свидетельство обвинения. Т. 2. М., 1993. С. 251. Действительно, альтернативой послушанию мог быть только уход в подполье (естественно, с утратой многомиллионной паствы). В книге В.Степанова свидетельст-вуется, что неприятие писем было типично для широких кругов тогдашней церковной интеллигенции; их воспринимали как «новый вид духовной гордыни». «Многие церковные люди упрекали их [авторов писем] в том, что они не верят в силу молитв, что, не понимая сути христианской жизни, они вмешивались не в свое дело, что вместо того, чтобы смиренно оставаться на своем месте, «как все», они гордо и дерзко нарушили церковный мир. Эти слова произносились вполне искренно, с чувством глубокого огорчения И даже сострадания к «смутьянам» (с. 252). Об этом см. подробнее: Е.В.Барабанов. Раскол Церкви и мир. В кн.: Из-под глыб. Париж, 1974. С. 180—182. Вспоминаю, что мы применяли к письму Эшлимана и Якунина образ Хама, который не побоялся взглянуть на наготу опьяневшего отца и насмеялся над ним. Церковь — Мать, а от матери не отказываются ни при каких обстоятельствах. И наготу Ее любовно прикрывают. Когда Архиерейский собор 1966 г. запретил в служении оо. Николая и Глеба (и они оба приняли это запрещение), это было нами встречено с пониманием. (Арест о. Глеба, впрочем, опять вызвал симпатии к нему.) Ныне гордыня г-на Якунина очевидна для всех и каждого. Очевидны и его двойные стандарты: ведь смог же он перейти под омофор человека, с головы до пят запятнавшего себя коллаборациониз-мом. По контрасту мы считали правильным и могущим быть примером поведение о. Александра Меня в советское время. Ему не пришлось ни выступать с покаянием по телевидению, как о. Димитрию Дудко, ни отправляться в лагерь; он мог по-прежнему служить и привел ко Христу тысячи душ.
Вот, например, один из его отзывов о патр. Алексии, записанный на пленку по ходу лекции: «образованнейший, умнейший, красивейший даже внешне — такой особой духовной красотой».
26 Вот взятый из магнитозаписи
лекции отзыв о патр. Пимене: «Скорблю о его
смерти. Самородок был! Очень
преданный, убежденный человек! Монах в полном
смысле слова. Не ханжа, монах по всей
строгости, чего не скажешь о многих нынешних
белоклобучниках. (Это было сказано в момент, когда повсеместно
обсуждался «мона-
шеский» облик митр. Киевского Филарета [Денисенко]. — Е.В.)
У него был хорошо
поставленный голос, он из бывших
регентов, но он не был оратором. Ему было трудно
в золотой клетке, в Чистом переулке.
Он раскрывал себя в службе. Очень любил
служить. У него даже среднего
духовного образования не было — семинарии он не
смог кончить. И вот однажды на выносе
Плащаницы, когда положено говорить слово,
он сказал две фразы: «Ну что скажешь?
Будем молиться и плакаты» Вот и всё слово!
Я поразился духовному такту этого не слишком образованного человека! И вот
внутреннее чувство подсказало ему:
тут излишни всякие слова!» А.Ч. приводила в
восхищение такая подробность: на
Троицу отпуст необычно длинный и сложный, а
патр.Пимен произносил его наизусть! Во время наших
застолий (например, в день
Ангела) третий тост всегда произносился за первосвятителя.
27 Примечательно свидетельство митр. Антония
Храповицкого, одного из кандидатов
на патриарший престол на Поместном
соборе 1917/18 гг., в дальнейшем главы РПЦЗ,
сохраненное в семье акад. Н.И.Толстого (ск. в 1996
г.). «Память семьи сохранила
проницательный отзыв владыки Антония
о тл. Декларации митрополита Сергия
(Страгородского),
местоблюстителя Патриаршего престола; владыка сказал: «Не осуж-
дайте! Митрополит Сергий вершит в России свое дело, а я здесь, за границей, —
свое».
Митрополиту Антонию приходилось с
разных сторон слышать поношения «красной
церкви в Совдепии», а он в ответ демонстративно
говорил: «Я денно и нощно молюсь
о своем собрате — митрополите
Сергии». См.: Его святыней было русское православие.
К духовному портрету Никиты Ильича
Толстого. В сб.: «Ученые записки» Росс.
Православн. Университета ап.Иоанка
Богослова. Вып. 2. М., 1996. С. 4.
28 Газетно-журнальная кампания начала 90-х гг. по
«разоблачению» православных
иерархов расценивалась им как гнусная
и безусловно греховная. Запрещенного в
служении (но не подчинившегося и
перешедшего ко лжепатриарху Киевскому Фила-
рету) Глеба Якунина, которому мы, повторяю,
сочувствовали в советское время, стал
презрительно называть Глебкойи попом
Гапоном..
29 Слова осуждения помню только в
адрес архиеп. Киприана
(Зернова), когда тот,
во время краткосрочного пребывания в
должности управделами патриархии, принялся
вдруг говорить «красные проповеди».
(Впрочем, он и священником во второй половине
40-х гг. публиковал в ЖМП
верноподданнические материалы.) Из-за хора в храм
ходить не перестали, но реакция была такой: как архиерей облокотится на посох и
скажет «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», все гуськом устремляются в боковые
двери. Заглядывают потом через окна
и на воздухе дожидаются конца проповеди. Став
архиепископом «всея Ордынки», Киприан больше не экспериментировал. Я за без
малого 40 лет активного пребывания в Церкви не запомню, чтобы кто-нибудь из
архиереев или духовенства решился на
верноподданническое слово или на прямую
агитацию. Когда умирали генсеки и
бывала заупокойная служба, то и тогда проповедь,
если бывала вообще, произносилась пристойная.
30 Правда, весьма осуждал отмечавшееся в начале 90-х гг. поветрие переходов запивающих или просто конфликтующих священников в юрисдикцию РПЦ Заграни-цей. Сейчас, как кажется, отрезвление наступило и в самой Зарубежной Церкви.
31 В зарубежных публикациях 60—80-х гг. писалось, что РПЦ — это сплошные Потемкинские деревни, инсценировки КГБ, и ничего больше. Один зарубежный архиерей, видевший кадры кинохроники о праздновании Сергиева дня в лавре в середине 70-х гг., осторожно выяснял у меня: разве эти многотысячные толпы — не переодетые солдаты КГБ?
32 С этой оценкой, вполне вероятно, не согласятся диссиденты-экстремисты. (Впро-чем, не являются ли они жертвами собственного темперамента? Ведь тем же людям вполне свободное бытие РПЦ в нынешних условиях по-старому ненавистно.) Верую-щие умеренного умонастроения, однако, едва ли станут мазать всё сплошь черной краской. Ср. показательное с этой точки зрения интервью архим. Петра (Полякова), настоятеля храма Казанской иконы Божией Матери в Узком (Москва) (в ж-ле «Новая Европа», 1995, №7. С. 21—41). Что касается церковных диссидентов, то не отрицая безусловной честности и жертвенности большинства из них, все же не станем закры-вать глаза и на то, что часть из них целенаправленно инфильтрировалась в Церковь соответствующими органами.
33 См. сн. 5 (Указ. соч. С. 172).
34 В одной из последних лекций сказал буквально: «Сейчас много улюлюканья со всех сторон. Стремление изнутри как-то если не взорвать Церковь, то дискредитиро-вать. Это недопустимо, это и глупо, это и бессмысленно: всё равно врата адовы не одолеют ее. Чего она только не вынесла! Вынесет и это. Но малодуховные люди могут соблазниться и отойти».
35 Стихотворение было напечатано «во время оно» в
«Новом мире». Конечно,
написания Бог и Он (в отнесении к Богу) привнесены нами.
36 Вспоминается характерное суждение АЧ. В декабре
1985 г. патр. Пимен после
долгой болезни снова появился в Елохове, и вот что (примерно) сказал А.Ч.: «Да,
рад
за Святейшего. Он ведь любит службу Божию, и не служить для него тяжело. Так же
как для меня не быть за службой».
37 Его недаром называли «ходячим уставом».
38 Но по нужде АЧ. певал на клиросе партию баритона или второго тенора.
39 Вспоминается по ассоциации, что когда на светских
концертах разрешили
исполнять церковную музыку русских композиторов, мы однажды в консерватории
слушали «Разбойника благоразумного»,
— правда, не Чеснокова, а АД.Кастальского.
Хор исполнялся … без слов (как
вокализ, на звук «а»). Такова была распространенная
в конце 60-х и начале 70-х гг.
практика: церковные хоры исполнялись или без слов
или с подмененными словами. Мы были
и этому рады. Шевеля губами, АЧ. шепотом
проговаривал скрытый текст вслед за музыкой. В программке содержалась краткая
справка о композиторе: он был представлен
как автор массовых революционных песен
и мастер советской хоровой культуры.
Ни слова, конечно, о том, что он долгие годы
был преподавателем, а потом и регентом Синодального хора.
40 Когда АЛ. испрашивал совета по этому вопросу, особенно у уважаемых им духовных лиц, то все ему единодушно советовали оставаться в прежнем состоянии светского просветителя.
41 Правда, почему-то не любил полного вычитывания
кафизм на утрене. Признавал-
ся: «Когда бываю в Даниловом монастыре, то, грешный,
не могу выдержать чтения
кафизм, выхожу из храма».
42 Вот его интерпретации некоторых стихов из
Псалтири, записанные во время
лекций: «Из кафизм обычно за утреней вычитывается псалом «Доколе, Господи,
забуденш мя до конца…». Другой очень выразительный:
«Рече безумен в сердце своем:
несть Бог. Растле-ша-ся
и омерзишася в начинаниих.
Несть творяй благостыню, несть
до единаго».
Ни один безбожник не творит добро в полном смысле слова. «Тамо
убояшеся страха, идеже не бе страх»: вот удел человека без Бога. Он боится там, где
нечего бояться. Именно наказание его — страх. Все это бесконечно глубоко в
психологическом, даже чисто жизненном отношении. Недаром псалмы читают над
покойником! Для отгнания
духов злых. А может быть для того, чтобы слушая псалмы,
прийти в какое-то более или менее мирное состояние.
43 На Ордынке «простым» прихожанкам совсем не
нравилось концертное исполне-
ние хором «Всенощной» Рахманинова или «Литургии»
Чайковского. Прот. Михаил
Ардов вспоминает, что старушки неприязнно говорил:
«Опять Рахман поет». См.: Ар-
дов М. Мелочи
архи…, прото… и просто иерейской жизни. М., 1995
С. 245. В данной
книге собрано множество наблюдений,
отлично характеризующих описываемую эпоху
советского криптохристианства.
44 О которых митр. Трифон (Туркестанов) порочествовал, что они будут спасать
Церковь.
45 По отношению к староверам в нашей сплоченной группе было некоторое разногласие.
46 Что я, кстати сказать, и сделал, и исповедовал меня и причащал в Мюнхене архиеп. Берлинский и Германский Марк, которого я научился уважать и полюбил.
47 Было время, когда на фоне ретивой борьбы с сионизмом некоторые регенты в гимне «Свете тихий» в конечном стихе «…и славу людей Твоих Израиля» опускали последнее слово. А.Ч. едко насмешничал по этому поводу.
48 Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи, и гробным живот дарова.
49 См. сн. 5 (Указ. соч. С. 177-178).
50 Свящ. Максим Козлов. По поводу практики использования «русифицированного» богослужебного текста в храме Сретения Владимирской Божией Матери. «Междуна-родная ассоциация по изучению и распространению славянских культур. Информаци-онный бюллетень», вып. 28—29. М., 1996. Имеется в виду московский приход, окормлявшийся о. Георгием Кочетковым. (Ныне о. Георгий запрещен в служении.) Неразлучных о.Георгия и А.М. Копировского мы с А.Ч. помнили совсем юношами, поскольку они длительное время были постоянными прихожанами Богоявленского собора. См. также: прот. Валентин Асмус. «Засекреченная» книга. О книге свящ. Георгия Кочеткова «Православное богослужение: русифицированные тексты вечерни, утрени и литургии». В газете «Радонеж», 1996, №29—32.
51 При написании статьи в отдельных случаях были с большой благодарностью использованы воспоминания об А.Ч. И.В. Барышевой, Л.В. Бородиной и П.П. Недо-шивина (как они отразились в его машинописных мемуарах). АВ. Лазареву сердечно благодарю за предоставленные ею магнитозаписи лекций А.Ч.