Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 102, 1999
* * *
А. Межирову
В провинциальных городах России,
на переживших “ленинов” вокзалах,
еще стоят фанерные диваны
с крутыми вензелями М.П.С.
Трамваи, как аквариумы света,
несут покорных жизни пассажиров,
набоковскими поводя сачками,
в которые влетают фонари.
На привокзальных площадях деревья
стоят поруганной толпой в воронах,
а жизнь кипит: пельмени в ресторанах
от ужаса зажмуривают веки.
На улицах китайщиной торгуют,
развалы книг, как встарь “Политиздата”,
хихикая, листают малолетки
картинки дивные про органы любви.
Так и выходит из кулис свобода
и гипсовые рушит изваянья,
и топчет обесцененные деньги,
и приобщает отроков страстям.
В Перми, Саратове, Новосибирске
штудируют язык языковеды,
“шнурки в стакане”*, “ваучеры”, “лизы”
по алфавиту строят в словари,
и если “в родине”** на той же ниве
ты продолжаешь поприще свое —
переведи меня на речь эпохи
чудесно оголенных постаментов.
1993
* * *
Вот раковины пение неслышное —
поющая могила на песке,
построенная ужасом моллюска
из лестницы мученья винтовой.
Как явно океан в ней дышит,
когда ее покоя на виске,
мой слух карабкается башней узкой,
где кто-то до меня стоял живой.
Он сгинул навсегда, оставив эхо —
мешок Эола свернутый в спираль,
дыханья затаенного широкий
непрекращающийся шум.
Убежища притягивают эго.
Мне стала неприятна ширь и даль.
Меня печалит полотно дороги.
Я никуда отныне не спешу.
Я сбрасываю панцырь, и кому-то
он кажется занятнейшей вещицей,
неведомый читатель прижимает
к виску протяжные мои стихи.
На жизнь свою поглядывая хмуро,
пора бы с миром мне не сволочиться.
Меж мной и небом ясная прямая
от грифельного клюва — до руки.
Благовещение
Беременная щупает живот,
в котором мальчик маленький живет
и думает внутри большого тела,
под сердца стук, дыханья шум:
“Зачем из рук Творца душа влетела
в меня? мой девственный смущает ум”.
Как он прекрасно от всего укрылся!
Его любовь питает и творит
и плавники переплавляет в крылья,
и крыльев нет — на пальчиках летит.
Откуда эти красные ладошки,
которые он к ребрышкам прижал?
Весь этот мир простой, зачем так сложен?
А он еще другого не узнал.
Его хранит пока для жизни сфера,
столь нежная и любящая так,
как никого никто, и воздух серый
ему неведом, как печаль и страх.
Он головастик в кожице жемчужной.
Он волоски старательно растит
и морщит лобик думою натужной:
как вылезет и всех развеселит!
* * *
Птица небыль на воде,
Близко небо и — нигде.
Я давно себя не вижу
на земле и под землей.
Что я? Где я? Что со мной:
Мне из леса отвечает
эхо тихое “Ау!”
— Тише-тише,
я прощаюсь, жизнь по имени зову.
Слышит голос мой кукушка
и зеленый строй травы,
без меня давно мне лучше —
уже-выше-дальше-глуше —
как стрела без тетивы.
Мне не холодно, не жарко,
жаль сожженного огарка,
бывшего свечой, когда
в ночи строки золотые
звезд молочных запятые
расставлял я навсегда.
Я, проживший век небрежно,
еду в город неизбежный,
где скворешен мне не счесть,
выше окон ярко-рыжих,
дальше-дальше-выше-выше —
люди верят, жизнь там есть!
Летящий
На тусклом электричестве своем
входил фонарь через гардины в дом,
по потолку гуляли над ребенком
полоски света от проезжих фар,
похожие на волны, на гребенки,
на золотой расслоенный отвар
законченного дня — “он не вернется” —
его пылинки пели на свету,
на них качалось розовое солнце,
оно потом упало в пустоту.
Он вспоминал, как улица вздымалась
спиной чудовища, ползущего к реке,
как шевелила ластами — домами,
деревьями на слабом ветерке,
как голуби и воробьишки пили
пылившийся плашмя прошедший дождь,
а облака облапливали шпили,
дрожа, вода их отражала сплошь, —
чернели на разбитых тротуарах
сосуды веток, трещины в слюде:
он уходил наверх за дедом старым,
а ниже город медленно летел, —
меж крыш блестели речки с ручейками
(он локти вширь как надо развернул),
и руки превратились в крылья сами,
и он, летящий, всхлипнул и уснул…
Муха
…с тетрадки муха — хитрая шпионка, спасительница от тоски химер,
выводит наблюденье на свободу,
на потолок, на форточку в окне —
а там из тучи льют косую воду
на тополь в несгорающем огне.
Там дребезжит трамвай на повороте, желтеет стекол населенный ряд,
там толстые тела стоят в проходе, раскачиваясь, сколько захотят.
А на углу, меж двух афиш подмокших, кинотеатра вожделенный вход…
и… он вздыхает, волосы ерошит, подсохшее перо в щепоть берет.
Оранжево-зеленые чернила
…в затылочке царапается зверь…
Он вскакивает — вот оно где — шило —
в — прихожую — на лестницу — за дверь!
Дневная бабочка
Дневная бабочка мохнатым хоботком
опробовала ходко бугорки
подставленной ладони — и, бочком,
покачивая парусом, волчком —
клочком муаровым — разбилась в лепестки,
взбиваемые воздухом тугим —
моргающим из пустоты цветком,
очерчивает круг, за ним — другой —
самим собой испуганный завод —
узор — испод — из под — узор — испод.
О, сколько месмерических забот
ушло у этой дурочки живой,
чтоб убедиться, что она живет,
что снова мир зеленый — голубой.
На Бродвее с утра толчея: попрошайки, разносчики, клерки…
но в корейских лавчонках, дешевейшие, шесть за трояк,
плотно сжатые розы в ведерках, в цветных этажерках,
многоярусным хором, аромат источая, стоят.
Плосколицый прозектор, в Нью-Йорке чучхэ позабывший,
высыпает из рук в водосток лепестков вороха,
на столе перед ним розы ножницы юркие слышат и на цырла встают в полусне, ощущая сестер у виска.
Это рай их, загробный Элизиум душный:
желтый полог, фанерных ступеней ряды,
им дремать до утра, да Манхэттен горячечный слушать,
вылезая по бедра, по грудь из вспотевших ведерок воды.
Александр АЛЕЙНИК — родился в Нижнем Новгороде, закончил филологический факультет Горьковского государственного университета. С 1974 года жил в Москве, служил пожарником, котельщиком, таксистом, инженером и т.п. В СССР не было опубликовано ни одной его строки. В марте 1989 года эмигрировал в США, живет в Нью-Йорке. Публиковался в русскоязычных журналах и альманахах США “Слово”, “Черновик”, “Время и мы”, “Встречи”, “Побережье” и т.д.; в газетах “Новое русское слово”, “Бостонское время”. В России — в журналах “Постскриптум”, “Петрополь”, “Арион”; в антологии Е. Евтушенко “Строфы века”. Член международного ПЭН-клуба (нью-йоркское отделение). Автор поэтических сборников “Апология” (изд-во “Слово-Word”, NY, 1996), “О. Муркин. Чу!” (изд-во “Margo Press”, NY, 1996), “Другое небо” (изд-во “Дирижабль”, Нижний Новгород, 1998), “Из трех книг” (изд-во “Unic-Press”, Москва, 1999), “Только серьезные люди” (СПб., 1999).
* родители дома (сленг)
** в нашей стране