Опубликовано в журнале Континент, номер 102, 1999
Данная статья есть обоснование проекта и жанра Книги книг, с которой читатели могут подробнее ознакомиться на интернете по адресу:
http://www.nuss.ra/antolog/IKTELNET/kniga_.knig.htmlХотя Книга книг рассчитана на долгое, многолетнее вхождение в электронную Сеть, основной массив ее текстов сложился в середине 1980-х годов. Книга книг — собрание альтернативных идей в гуманитарных областях: философии, этике, лингвистике, теории культуры. Эти идеи иллюстрируются отрывками из книг, где они впервые вводятся в употребление, бросая вызов господствующим теориям и общепринятым терминам.
Основной мотив, породивший такое множество “иномыслящих” текстов во второй половине XX века, и именно в России: история зашла в тоталитарный тупик, но при этом — двигаясь вполне последовательно, воплощая логику саморазвивающихся понятий, от Платона и Аристотеля до Гегеля и Маркса… Нужны альтернативные понятия, чтобы сбить историю с ее мерного шага, нужны интервенции “другого мышления”, даже “безумного мышления”… Так развертывается целый веер альтернативных наук, вер, искусств, языковых моделей…
Хочу напомнить значение слова “альтернатива”, тем более что во многих словарях дается сбивающее с толку определение. “Альтернатива” (от латинского alter- один или другой из двух) — возможность или необходимость чего-то иного по отношению к данному. Альтернативный — необычный, нетрадиционный, находящийся за пределом установленного, общепринятого. “Альтернативная медицина”. “Альтернативная система образования”. Альтернатива не предполагает устранения данного, а только возможность иного. Это мышление не в модусе “не” или “против”, но в модусе «иили». Другое не противопоставляется исходному, а прибавляется к нему как ещё одна возможность. Альтернативное ничему не тождественно и ничему не противостоит, оно — иное, несводимое к категориям единства, борьбы, отрицания, исключения.
Допустим, существует наука лингвистика — королева гуманитарных наук второй половины XX века. Но почему именно вокруг слов и звуков, нарушающих тишину, происходит выделение и становление дисциплины, а не вокруг самой тишины, из которой выделяются ее объекты? Молчание задает языку границы его деятельности и ту форму, в которой он осмысленно расчленяет себя. Так возникает новая, альтернативная дисциплина — лингвистика молчания, или силентика (альтернативное название — сайлентология; можно назвать ее по-русски — “молчесловие”): наука о паузах, о формах умолчания и замалчивания, о “молках”, единицах молчания, формирующих речь и определяющих глубину ее семантических переносов, метафорических сдвигов и фигуральных значений. Соответственно под рубрикой “Силентика” приводятся отрывки из таких книг, как “На границе языка: введение в лингвистику молчания”,
“История молчания в русской культуре”, и др. Книга книг — это своего рода словарь альтернативного мышления, собрание странных, нетрадиционных, непринятых или отринутых, проклятых или безумных идей, которые по каким-то причинам не были реализованы в истории науки, философии, религии, но имеют шансы реализоваться в будущем.
Потенциация, или Позитивная деконструкция
Таким образом, Книга книг — это попытка деконструкции тех понятий и теорий, которыми определяется самосознание современной цивилизации. Но это не критическая деконструкция того типа, которая распространена сейчас в академических кругах Запада, не ее негативный, критический вариант. Книга книг — это деконструкция идей путем создания их множественных альтернатив, вариаций, соперничающих моделей — так сказать, позитивная деконструкция, которая демонстрирует, что рядом с каждой дисциплиной, теорией, понятием, термином живет его “тень”, которая при иных условиях освещения могла бы выступить как самостоятельный, первичный объект сознания. Возможны цивилизации, где основной гуманитарной дисциплиной была бы силентика, а не лингвистика; где философия была бы наукой о единичном, а не всеобщем; где главой языческого пантеона был бы не Юпитер, бог неба и грозы, а Термин, бог рубежей и границ, и т.д. Позитивная деконструкция не просто расшатывает основание какой-то системы понятий, показывает ее зыбкость и относительность, оставляя читателя перед лицом иронического “ничто”, — но развертывает ряд альтернатив для каждой теории и термина: не критикует их, а скорее “потенцирует”, т.е. вводит в беспредельно раздвигающийся ряд понятий, каждое их которых альтернативно другому, иначе трактует то же самое явление.
Например, наряду с археологией, изучающей материальные остатки древних цивилизаций, возможна археософия, изучающая древностные образования в цивилизациях настоящего и будущего. Археософия занимается не фактической, а типовой древностью, теми явлениями, которые существуют в модусе или парадигме древности, как, например, мавзолеи, или руины, или мифы, или племенное сознание и культ вождей в новейшей истории, или, наконец, книга и семья, если они мыслятся реликтовыми образованиями в современной культуре. Конечно, не археологии пристало заниматься древностным, как оно проявляет себя в живописи Пикассо, в романах Т. Манна, в коммунистической идеологии и т.п. Другой пример: возможность альтернативного календаря, альтернативных праздников. Наряду с пятницей, субботой и воскресеньем, которые освящаются великими религиозными традициями, выдвигается идеология и своего рода теология среды как самого будничного, срединного из дней недели. Подробнее эти примеры будут рассматриваться в соответствующих разделах Книги книг.
Потенциация наук, искусств, жизненный стилей, теоретических моделей и т.д. — это процедура расширения каждого понятия путем его мультипликации, встраивания в виртуальные поля сознания. Логика, стоящая за потенциацией, не является ни индуктивной, ни дедуктивной, и, конечно же, она радикально отличается от редукции, которая сводит многоразличное к единому. В данном случае, наоборот, одно обнаруживает множественность, отличие от себя, раскладывается как ряд инаковостей. Такой логический прием можно назвать “абдукцией”: этот термин был введен Чарлзом Пирсом для обозначения логики гипотетического мышления. Абдукция (abduction) — буквально “похищение”, “умыкание” — это похищение понятия из того ряда, в котором оно закреплено традицией, и перенесение его в другие, множественные, расходящиеся ряды понятий. Скажем, у науки похищается ее предмет (“язык” у лингвистики, “древнее” у археологии), который становится предметом другой (иногда новообразованной) науки (“сайлентология”, “археософия”). Или наука похищается у определенной предметной области и переносится на другую (так Мишель Фуко создал “археологию знания”, хотя собственно археология имеет дело с материальной культурой). Абдукция чем-то перекликается с метафорой, перенесением значения по сходству; но это не поэтический, а логический прием, основанный на расширительной работе с теоретическим понятием.
Потенциация и абдукция, как свойства мышления, получили особое значение в России 1970—1980-х гг., когда устои тоталитарной системы начали постепенно размываться в сознании людей. В силу безвыходности и обреченности прямого протеста, эта система претерпевала серию косвенных метаморфоз в направлении всевозможных альтернативных теорий и практик. Политическое инакомыслие (диссидентство) было только маленьким видимым островком этого затонувшего архипелага Иномыслия, который гораздо позже стал выплывать на поверхность. Наряду с тем Архипелагом, который известен нам по книге Солженицына, есть еще и другой Архипелаг — разорванных пространств, плененных и затемненных уголков мысли, которые только сейчас выходят на свет из мест своего заточения. Образ Архипелага как нельзя лучше подходит к этим разбросанным островкам альтернативного мышления, которое в одиночку противилось Тотальности на каждом отдельном участке ее наступления: цеплялось то за политэкономический термин, то за идеологический лозунг, то за философский постулат — и переиначивало их, перемножало на все возможности мысли, потенцируя иные, равносильные термины, постулаты, философемы. Теперь все эти островки интеллектуального сопротивления собираются воедино, представляя еще неизвестный географический объект на интеллектуальной карте мира: Архипелаг Гонимых Умов, Логических Альтернатив и Гипотез. Другой ГУЛАГ.
Архипелаг — это не просто единичное произведение, это жанровая модель,
созданная Солженицыным для поднятия драгоценных грузов с затонувших кораблей
цивилизации и для обнажения подводного рельефа местности. Архипелаг — это модель
для исследования судеб пропавших, истребленных людей. Книга книг — разновидность
Архипелага, только единицей воспроизведения здесь служит не человеческая судьба,
а человеческая мысль. Рукопись, идея, концепция. Книга книг — опыт словарного
исследования пропавших, невостребованных идей. Это не историко-документальное
исследование, но и не художественно-повествовательное, как в “Архипелаге”, а словарно-энциклопедическое, нацеленное на предметы сознания: теории, понятия, термины.
Историк идей скажет: такие идеи не зарегистрированы в истории мысли. — Да, их не было, но они были возможны, а именно в области идей возможное менее всего отличается от действительного: в пространстве мышления эти две модальности сходятся, как в исчезающей точке перспективы. Как выразился Гете, “жить в идее — значит обращаться с невозможным так, как будто оно было возможно”1. И, добавим, — обращаться с возможным, как будто оно было действительным. Потому что если возможно помыслить идею, значит, как идея она уже существует, причастна действительности сознания.
Философия и фэнтези
Собранные вместе, эти примеры альтернативного мышления переходят в новое качество, которое и делает их внутренне родственными Сети, — подобно тому, как образ Архипелага с его разбросанными островами родствен образу Паутины с ее кружевными петельками и узелками. Это уже не просто альтернативное мышление, бросающее вызов устоявшимся понятиям, — это виртуальное мышление, в котором мысль — не частица, а волна, расходящаяся по широкому спектру равновозможных, дополнительных друг другу понятий. Виртуальное мышление не более виртуально, чем виртуальные города, университеты, лаборатории, магазины, научные и дружеские сообщества, существующие в Сети и выполняющие свое вполне реальное назначение. Мышление, каким мы его знаем, до сих пор приспосабливалось к законам той единственной реальности, которую имело вокруг себя, и поэтому в каждом конкретном случае старалось отобрать то единственное понятие, которое наиболее “истинно” соответствовало бы данной реалии. Мышление действовало по законам онтологической бедности, дефицита окружающей реальности, где одному объекту задавалось одно наиболее адекватное понятие. Теперь, с обживанием виртуальных пространств, которые сами суть эманации мышления, сумевшего наконец учредить себя в качестве объективной среды, равно объемлющей все сознания, — с появлением этой второй интерсубъективной реальности мышление может наконец стать тем, что оно есть: живой, вибрирующей средой, где понятия продуцируются не по мере необходимости, а по мере возможности. Мышление, иссеченное кровавыми рубцами общих категорий, может отбросить “бритву Оккама”, которой оно отсекало все свои “избыточные возможности”, подчиняясь прокрустову правилу, что “сущности не следует умножать сверх необходимости”. Теперь, вместо лезвия бритвы, оно может использовать “калейдоскоп Абрамова”2 — принцип, согласно которому “сущности следует умножать по мере их мыслимости”; в другой формулировке — “сущности умножаются по мере логической возможности”.
Книга книг — произведение сложного жанра, в котором соединяются черты словаря терминов, словаря цитат, философского трактата — и литературного жанра “фэнтези”, сверхпопулярного в 1980— 1990-е годы, особенно среди молодежи. Фэнтези как литературный жанр — это описание виртуальных миров с работающей в них иной логикой, мифологией и метафизикой. Эти миры могут быть какими-то вариациями Земли в далеком прошлом (“Властелин Колец” Толкиена), в далеком будущем (“Ворота смерти” Вэйс и Хикмана) или в ином настоящем (“Операция Хаос” Пола Андерсона). Это могут быть параллельные миры, существующие вне Земли (“Белгариада” и “Маллорея” Дэвида Эддингса) или же в сообщении с Землей (“Хроники” Амбера Желязны). Может показаться странным, что фэнтези, с ее развлекательно-игровой ориентацией, вступает в союз с такой серьезной и требовательной дисциплиной, как философия. Но пути к сближению наметились уже раньше всей логикой самостоятельного развития этих двух областей.
Жанр фантастики в 1960—1970-е годы почти исключительно ориентировался на науку и стремился двигаться в ногу с техническим прогрессом, хотя и мечтательно опережая его. Отсюда и определение жанра “научная фантастика”. Далее сциентизм сходит на нет и происходит сближение фантастики с областью мифологии (эпоса, волшебной сказки, героического сказания и т.д.), что и отразилось в популярном ныне жанре фэнтези. Представляется, что следующее движение фантастики может привести ее в область логики, философии, метафизики, методологии, поскольку именно эти дисциплины служат сейчас основой творческой ориентации человечества, которая на рубеже тысячелетий претерпевает самый быстрый и резкий сдвиг за всю известную нам историю.
С другой стороны, и философия движется от рационализма, позитивизма и сциентизма XVIII, ХГХ, XX веков ко всё более ясному осознанию своего конструктивного потенциала. Как говорил Яков Абрамов, “слову не дано быть точным, поэтому остается быть дерзким”3. Критическая деконструкция французско-американского образца уже выявила бесплодность философских претензий на логическую непротиворечивость, однозначность терминов, строгое определение понятий и т.д. Следующий шаг — к позитивной деконструкции, потенциации множественных версий одного понятия, к откровенной вариативности теорий и практик, осуществимых в логике возможных миров, — всё это ведет философию к сближению с фантастикой. Об этом свидетельствует усиление таких направлений современной философии, как модальная логика и метафизика возможных миров.
Философию и фэнтези объединяет, наконец, та виртуальная среда, куда теперь, как в свое родное лоно, погружаются все ранее выработанные продукты сознания. Ведь виртуальная среда — это и есть сознание, каким оно предстает самому себе, в своей внутренней пространственности, многолистности, бесконечном развертывании концептуальных полей.
СССР и WWW
Когда я вижу слово WWW, я вспоминаю СССР. В самом деле, оба проекта выношены одним, глобалистским сознанием, которое любит абстракции и аббревиатуры, любит сокращать слова и множить буквы в сокращениях. Сначала множилась буква С (“союз”, “социализм”, “советы”), которая обозначала соединение, сплоченность и прочие черты общности-обобщения, милые сердцу левого интеллектуала. Потом проект ССС дал трещину — и на смену ему пришел проект WWW. World Wide Web — Сеть на весь Свет. Сознания всех стран и времен, соединяйтесь! Неудивительно, что история создания WWW плавно вписывается в историю распада ССС, как ее прямое хронологическое продолжение. Кончилась одна система, тоталитарная, — на смену ей пришла другая, виртуальная, столь же огромная, всеобъемлющая, но уже не требующая крови и мук в оплату всемирного братства.
Об этом свидетельствуют сухие строки хроники — краткий очерк истории Сети (WWW) из последнего электронного издания Британской энциклопедии (http://www.eb.com:180/bol/topic?eu=2517&sctn=l#s_top):
“Развитие Сети было начато в 1989 г. Тимом Бернерс-Ли и его коллегами в ЦЕРН, международной научной организации в Женеве. Они создали Протокол Передачи Гипертекстов (ППГТ), который установил стандарты коммуникации между серверами и клиентами. Их текстовый Сетеискатель (браузер) был выпущен во всеобщее пользование в январе 1992 г. Сеть-на-весь-Свет быстро набрала популярность с созданием сетехода, названного “Мозаика”, который был разработан в Соединенных Штатах Марком Эндриссеном и другими в Национальном Центре Прикладной Сверхкомпьютеризации Иллинойсского университета и был выпущен в сентябре 1993 г. “Мозаика” позволила пользователям Сети использовать ту же графику и технологию “точечного нажатия”, которая раньше уже несколько лет использовалась в компьютерах. В апреле 1994 г. Эндриссен стал сооснователем коммуникационной корпорации Нетскейп, чей продукт, Нетскейп Навигатор, стал господствующей моделью сетехода вскоре после ее выпуска в декабре 1994 г. К середине 1990-х годов ко Всесветной Сети подключились уже миллионы активных пользователей”.
Заметим эти решающие узлы истории, это переплетение последних обрывков тоталитаризма с начальными нитями всемирной Сети. В том же 1989 году, когда пали железный занавес и Берлинская стена, когда Восточная Европа освободилась от советского диктата и рухнула мировая система социализма, был создан сетевой протокол — язык команд, на которых передаются сообщения между компьютерами. Январь 1992 г. — не только первый месяц в истории “независимых государств” бывшего Советского Союза, но и начало истории сетеходов (браузеров), которые сделали Сеть доступной для персональных компьютеров. Далее, что пришло на смену распавшемуся СССР? СНГ? — Нет, СНГ растаяло, как прошлогодний снег, государство-фикция. В январе 1992 родилась WWW — выпорхнула, как бархатная бабочка, из тела стальной гусеницы, многочленистого и неповоротливого СССР. А в сентябре—октябре 1993 г., когда президентская рать осадила парламент и кровавая трещина гражданской войны прошла через сердце Москвы, на всемирную сцену вышла “Мозаика”, первый американский сетеход массового пользования. Наконец, в том же декабре 1994 г., когда ощутимо надломилось внутриполитическое пространство России и началась война в Чечне, еще туже затянулся всемирный узел электронных коммуникаций: была выпущена новая, усовершенствованная программа Нетскейп, после чего Сеть стала развиваться небывалыми темпами…
Итак, новая форма тотальности — всемирная Сеть — была создана в тот исторический момент, когда потерпел крах тоталитаризм советского образца. Основные вехи этих двух великих процессов совпадают по годам и даже месяцам. По пятам уходящего мира социализма — шаг в шаг и след в след — наступала и занимала его место другая, потенциально гораздо более мощная система социального мыслепользования. Чем дальше разваливался тоталитарный мир, чем глубже расходились по нему трещины — распад мировой соцсистемы, распад СССР, гражданская война в Москве, федеральная война с Чечней, — тем плотнее сплеталась вокруг земного шара новая соединительная ткань, электронная паутина.
Таким образом, на смену провалившейся всемирной республики людей труда пришла республика работников ума, подключенных непосредственно друг к другу сосудами мозга и орудиями интеллектуального производства. Была пущена в ход машина — сетеход, — которая связала все компьютеры и прильнувшие к ним сознания в один гигантский узел и позволила им непосредственно общаться между собой, минуя физическое пространство. Так родилось воистину идеократическое государство — не слабое его подобие, каким мнило себя государство рабочих, крестьян и служащей им интеллигенции, но настоящая республика умов, которые уже не нуждаются в чьих-то руках и ружьях для осуществления своих идей, но сами запускают свои умственные станки и сами возделывают свои умственные поля в чистом виртуальном пространстве. Тоталитарная цивилизация была все еще цивилизацией книг, которые, чтобы воплотились их буквы и учения, требовали изменить окружающий мир, вживить в него абстракции. Книга стоит вне мира, над миром. Сеть не требует жертв, потому что она объемлет мир собой, она прозрачна для умов и вещей, она не совершает насилия, а только все шире и шире распахивает перед сознанием свои врата, чтобы сомкнуть их и глубине подсознательного. Буквы с трудом, с потом и кровью, переходят из книги в реальность, а пространство Сети — это уже такая реальность, которая неотделима от букв, но скрывает их отвлеченно-символическую природу за наглядностью волшебно-красочного явления. Ведь если нажать команду “источник документа”, то за самой глянцевой страничкой, погружающей нас в лиловый сумрак или алые рассветные лучи, откроются мириады букв, причудливых и внешне хаотичных знаков. Но эти буквы уже не требуют исполнения и даже понимания — они окружают нас цветом и звуком. Они не противостоят реальности и не отстоят от нее, но сами образуют реальность, которая плавно несется нам навстречу, дарит светом и смыслом.
Чего не хватает россиянам в послесоветской жизни? Кажется, всего стало больше, чем раньше, а если не стало, то станет — и книг, и телепрограмм, и вин, и колбас, и партий, и политиков… Но меньше стало — Огромного. Того, что было в советской жизни — то ли вопреки, то ли благодаря ее суровой и холодной будничности. Была Идея, которая двигала и воодушевляла этот мир, даже умерщвляя его, — воодушевляла болью и верой, отчаянием и проклятием. Не хватает Мирской Святости и даже Вдохновенного Душегубства, какой-то последней соотнесенности каждой мелочи существования с Мировой Историей и ее Главным Смыслом. Традиционные религии скрылись за порог новоотстроенных храмов — а в мирской жизни осталось только мирское, только на поживу текущего дня и во исполнение его малой задачи. Огромное ушло из жизни — остались только посвященные ему “старые песни”, в которых Оно само ликует и плачет на всю покинутую им вселенную, иной раз вопреки мелкости слов, в одном только дыхании и мелодии.
И вот это Огромное опять надвигается на нас — уже не из книг с тисненным золотом и профилем классиков на обложке, а из тепло мерцающих экранов, откуда на всех нас глядит синеокая, миллионноокая Другая Жизнь — и уже не стальным немигающим взглядом плаката, а чуть подмигивающим взглядом Веселого Человека, любителя жить и давать жить другим. Миллионнолистая книга, которая не требует перенести свою правду в жизнь, а сама легко, одним нажатием клавиши переносит нас в жизнь иную и пускает гулять по саду расходящихся троп.
Вот почему, как выходец из СССР, я охотно переселяюсь в страну WWW, где создания моего ума, подданные огромной лучистой державы, уже не будут отчуждаться от своего создателя и грозить ему ссылкой, вечной мерзлотой, проклятием и отлучением. Узнаю тебя, Сеть, принимаю, и приветствую звоном клавиш! Да здравствует огромность новой державы, безбрежной империи, где никогда не заходит солнце. WWW напоминает нам о СССР — но это совсем новая песня о Главном.
Что такое виртуальная книга?
Книга книг, как форма, как жанр, возникает на самом исходе книжной эпохи, на границе ее перехода в электронную. В 1980-е годы Книга книг — 1563 страницы — была напечатана на машинке; в 1990-е годы Книга книг — около 10 мегабайт — начинает свой выход на электронные страницы. Но Книга виртуальна не только по техническому способу своего пребывания в Сети, но и по способу мышления: она состоит из виртуальных книг, которые лишь отдельными фрагментами выходят в поле текста. Тем самым создается фантастический усилитель для каждой идеи — к ее текстуальному телу добавляется виртуальный объем, резерв не только новых интерпретаций, но и множественных авторизации.
Что же такое виртуальная книга? Обычно мы приобретаем книгу не для того, чтобы ее читать, а чтобы иметь возможность читать ее — когда-нибудь, в условное время и в условном месте. Книга присутствует в нашем сознании своим заглавием, именем автора и неким общим представлением о ее теме и стиле, которое получено от отрывочного чтения нескольких строк и страниц. На каждую реально прочитанную книгу приходится десять-двадцать книг виртуальных, которые тем не менее сохраняют для нас свою ценность, поскольку содержат ответы на основные вопросы:
Кто написал книгу?
О чем написана книга?
Какие основные темы и понятия в ней трактуются?
На каких страницах содержатся те несколько отчеркнутых строк или абзацев, которые дают суммарное представление о позиции автора и которые можно процитировать в знак нашего знакомства с этой книгой?
Иными словами, несколько строк с титульного листа книги и с трех-четырех наиболее значимых страниц — в общей сложности 100—200 строк — содержат в себе чуть ли не половину той информации, которые несет в себе книга. Именно эту предельно сжатую информацию мы приобретаем о подавляющем большинстве книг, что позволяет нам с некоторым основанием утверждать, что мы “с этой книгой знакомы”, можем “использовать ее в работе” и т.д. Прилежное чтение книги подряд, от корки до корки — всё более редкий случай в век информационного взрыва, когда список книг, успевших стать классикой, все растет, а время, отпущенное на их чтение, все сокращается (кино, телевидение, компьютер, туризм и прочие инфоемкие виды досуга…).
Но даже в случае самого внимательного чтения в памяти, как правило, остается некое размытое смысловое пятно, на котором четко выделяются все те же параметры: имя автора, название книги, основные темы и идеи, несколько характерных слов, терминов, выражений. Например, после чтения книги Михаила Бахтина “Проблемы поэтики Достоевского”, одной из самых интеллектуально насыщенных русских книг XX века, остается в памяти примерно следующее:
Михаил Бахтин. Книга о Достоевском.
Диалогическая позиция автора. Сознание живет только в диалоге с другим сознанием. Истина диалогична. Полифонический роман. Множество равноправных голосов, среди которых голос автора не имеет привилегии. Жизнь персонажа — эксперимент, поставленный над самим собой ради проверки идеи. Нет характера — только то, что я сам думаю о себе. Точка зрения. Слово с лазейкой — всегда остается право переиначить его смысл, перетолковать чужое слово. Нет новых слов, любое высказывание — ответ на ранее сказанные слова, реплика в нескончаемом диалоге идей и культур. Карнавал, мениппея, увенчание и развенчание шутовского короля, разрушающий и обновляющий смех, жизнь на границе, беременная смерть… (Тут уже “книга о Достоевском” переходит в “книгу о Рабле”, где более полно излагается теория смеха и карнавала).
Итак, читательская память работает с очень коротким конспектом даже внимательно прочитанной книги. Память переходит в воображение, творчески домысливает книгу, создает систему отсылок и возражений, прокладывает путь к иной теоретической модели именно на основании очень сокращенной записи читательских впечатлений. Собственно, избирательное запоминание и мысленное сокращение книги — уже акты творческие.
В отличие от фактических книг, обладающих толщиной и весом, виртуальная книга состоит из двух-трех листков, создающих, однако, объемную иллюзию книги как целого. На этих листках написано именно то, чем книга остается в памяти — или создается в воображении. Этим виртуальная книга отличается от простого афоризма, отдельной “мысли” или “изречения”, которые сообщают лишь то, что они сообщают. Афоризм — это максимально уплотненное пространство текста, без полей и пробелов, “черный карлик” невероятно тяжелого словесного вещества. Виртуальная книга — это скорее размытая туманность отдаленной галактики, которую приходится довоображать по нескольким видимым звездам. Для виртуальной книги необходимо, как минимум, заглавие, которое позволяло бы воссоздавать возможный контекст каждого отрывка, умозаключать от части к целому. Эффект книги как целого создается именно отношением заглавия к тексту, а также “белыми дырами”, прорехами, пробелами, которые повсюду зияют — иногда и сияют — сквозь бедное рубище текста.
Разумеется, виртуальные книги не могут и не притязают заменить книги субстанциальные, многостраничные. Но этот особый жанр имеет право на существование, поскольку отражает реальность нашего читательского опыта, тот способ, каким книги существуют в сознании. Виртуальная книга — это мыслительная форма книги без ее текстуального наполнения; это функция книги, отделившаяся от ее бумажной массы; это знак книги без означаемого… Это весеннее предчувствие, эсхатологическое ожидание книги, которое никогда полностью не сбывается, но позволяет интеллектуально пережить и читательски освоить феномен книги именно в силу ее фактического отсутствия, как чистую возможность, не запятнанную ущербным исполнением.
Иллюстрация из книги “От медитации к метапрактике” (Отрывок из Книги книг) Метапрактика — новая философская дисциплина, которая впервые вводится в этом разделе Книги. Метапрактика — это, по словам ее основателя А. П., “поведение как метод самосознания” или, по словам Я.А., “жизнь вдвойне”. Цель метапрактики — много жизней, прожитых внутри одной, т.е. параллельное наслоение многих смыслов на один и тот же поступок, метафизическое удвоение каждого физического действия. Как правило, мы живем в плоскости однозначных действий, прямо подчиненных какой-то цели: идем по улице, чтобы дойти до нужного дома, смотрим в окно, чтобы узнать, какая погода. Но представьте себе, что вы стоите в очереди за продуктами, а на вас в это время смотрит Будда. Что вы сделаете? Выйдете из очереди, устыдившись грубой материальности своих действий? Но кто будет стоять в очереди вместо вас? Нет, вы останетесь в очереди, испытывая на себе взгляд Будды, и постараетесь сделать свое стояние достойным этого взгляда. Это и есть метапрактика, то есть выполнение самых обыденных, житейски необходимых действий как возможностей или условий какого-то иного служения, как упражнений на решение метафизических задач.
Обычно медитация или молитва предполагает уединение, созерцательность, отрешенность, сосредоточение на своем внутреннем “я”, исключение всех внешних отвлекающих обстоятельств.
Вот характерный отрывок из суфийского трактата:
“Для медитации суфию следует: 1. Совершить ритуальное омовение (возу). 2. Надеть мягкую и легкую одежду и расстегнуть пуговицы, чтобы тело было полностью расслаблено. 3. Сидеть на полу или на земле. 4. Воздерживаться от движения. 5. Держать глаза закрытыми. 6. Затворить окно мысли и воображения…” и т.д.4
Это суфийское понятие о медитации критикуется в книге А. П. “От медитации к
метапрактике”:
“Суфийская медитация — это разрыв с привычным состоянием бодрствующего человека: от него требуется особая поза отрешенности, полная неподвижность. Глаза закрыты, закрыто окно мыслей и воображения. Это образ прекращенной жизни, тогда как метапрактика — медитация внутри продолжающейся жизни, более того, медитация посредством зрения, посредством движения, посредством действия. ЭТО пребывает с нами в вечности, а значит, здесь и сейчас — когда мы работаем, гуляем в лесу или приготовляем пищу, и задача не в том, чтобы отказаться от своих обычных действий, а в том, чтобы придать им двойной или тройной смысл, соотнести с той вечностью, которая в нас.
В пояснение тезиса о воздержании от движения суфийская мудрость приводит такой эпизод. Шибли однажды увидел Нури, медитирующего в состоянии такой неподвижности, что замерли даже волосы на его теле. Он спросил Нури, где тот научился такой медитации. Нури ответил: “От кошки, которую я увидел неподвижно сидящей у мышиной норы. Поджидая мышь, она шевелилась даже меньше, чем я сейчас”.
Пример с кошкой скорее опровергает мысль автора и обращается против суфийской мудрости. Неподвижность кошки, с которой берет пример мастер медитации, — это для кошки вовсе не особая, самодостаточная поза, а часть естественного ритуала охоты за мышью. Кошка — пример абсолютной ловкости, из любого положения достигающей своей цели, и замирание — лишь одна из многих уловок этой выигрышной стратегии. Именно этой включенности в естественный ход жизни и недостает суфийской медитации, которая, как и многие древние мистические учения, ищет Бога за пределом жизни, в преодолении и отторжении от повседневности.
Метапрактика — это искусство кошачьей ловкости в движениях духа, это стратегия обращенности к Богу из любого положения, в которое нас ставит жизнь. Если нужно, мы медитируем в неподвижной позе лотоса, но гораздо чаще мы медитируем за рабочим столом, на улице, в автомобиле, в магазине, изнутри тех дел, забот и устремлений, из которых и состоит человеческая жизнь. Каждое действие, даже самое суетное, может стать притчей о призвании человека, о его вечном уделе: сеять зерно, разливать вино, пасти скот, ловить рыбу, жаждать и насыщаться, трудиться и праздновать… Вопрос в том, насколько эта притчеобразность собственных действий осознается нами, насколько мы воспринимаем и переживаем второй план своих будней, более того, формируем эти будни по образу притчей, как значимый текст, который записывается в Книгу жизни.
…Куда бы ни уносила тебя мысль, очнись, застань себя здесь и сейчас, в данном тебе теле и положении. Каждая ситуация должна восприниматься как бесконечно повторяемая. Для кого-то вечность — банька с пауками, для кого-то — вот эта лестница, для кого-то — вот эта очередь, для кого-то — вот это окно с видом на строительный кран… В текущей жизни все эти ситуации быстро проносятся мимо, но это потому, что протекает сама жизнь, а ситуации остаются. Каждая ситуация — модель возможной вечности, из которой нет выхода, потому что у нее нет стен и границ. Метапрактика есть способ обживания каждой ситуации, как если бы она была вечно повторяющейся для твоей души. Сейчас — как всегда. Здесь — как везде.
…Традиционное противопоставление медитации и практики преодолевается метапрактикой, для которой даже стояние в очереди есть упражнение в метафизике времени и места, в феноменологии телесности и запаха, в психологии молчания и терпения, в теологии надежды и в этике сотрудничества… Метапрактика — это такая медитация, которая множит смысл повседневных действий, помещает их в бесконечно растяжимый смысловой континуум. Любое действие оказывается потенциально столь же многозначным, как философский или художественный текст. Важно овладеть элементами этого метапрактического письма, осознать смысл букв и правила их сочетаний. Тогда, выстояв в очереди за продуктами или зайдя в гости к приятелю, т.е. совершив ряд житейских поступков, вы почувствуете, что создали некое произведение в жанре метапрактики, которое отличается смысловой законченностью. Это может быть одно предложение — афоризм, или несколько многозначных метафор — лирическое стихотворение, или рассказ, состоящий из нескольких эпизодов, но в любом случае некий текст, состоящий из поступков и действий, продиктованных житейской необходимостью, но к ним несводимый, иносказательный… Метапрактика — это притчетворение повседневности…
Книги в поиске авторов
В Книге книг нет чужих слов (кроме прямых цитат) и чужих мыслей (насколько мысль вообще может быть своей). Но это лишь фактическое обстоятельство, далеко не самое важное для понимания книги и ее замысла. Эта книга написана как собрание книг, принадлежащих другим авторам. Каким — это еще предстоит выяснить, причем с помощью тех читателей, которые захотят взять на себя права и обязанности приемных авторов.
Как заметил Бахтин, “поиски собственного слова на самом деле есть поиски именно не собственного, а слова, которое больше меня; это стремление уйти от своих слов…”5. Уйти от своих слов — это значит выйти навстречу тем личностям и мировоззрениям, от имени которых думались и писались “не-свои” слова; выйти на поиск потенциальных авторов неизвестно откуда пришедших идей. Эти авторы для меня находятся и в прошлом, и в будущем.
Авторы прошлого — это прежде всего российские мыслители 1960—1980-х годов, те, у которых я мог бы учиться, которые могли бы стать зачинателями новых философских школ и направлений. При том, что у нас есть значительная плеяда мыслителей этого периода, остается ощущение ее разреженности по сравнению с тем огромным давлением, которое оказывалось политическими обстоятельствами, да и всей судьбой России. Столь богатой историческими потрясениями, экзистенциальным опытом — и сравнительно бедной его философским осмыслением.
В ряд мыслителей второй половины XX века мне хотелось бы поместить тех, которых не было, но которые могли быть. Им было о чем думать, о чем писать и чем влиять на современников и потомков. Есть книги, которые никогда не были написаны; есть школы и направления, которые никогда не были провозглашены, не состоялись как исторический факт, но пребывают как логическая возможность, а значит, и как действительность самой мысли. Книга книг очерчивает тот континуум идей, который раньше или позже должен выйти на поверхность письма, найти свой выход в историческое пространство-время. Плохо, что это происходит скорее позже, чем раньше; но важно, чтобы логика, пусть отставая от хронологии, все-таки нашла форму своего пребывания в истории.
Я заглядываю в “Словарь теорий”, от которого — “один шаг к 5000 теорий”; или в книгу “Ключевые идеи в истории мысли”, где сведены “2500 самых важных терминов и понятий, которые создали современный мир”6. Великие собрания идей. Даже Владимир Ленин попал сюда: “большевизм”, “партия авангарда”… И, конечно же, Михаил Бахтин: “полифония”, “диалогизм”, “карнавализация”. Но почему я нигде не могу найти термин “теомонизм”, созданный Ильей Миркиным, или “вещеслов” — термин Максима Турнина? Потому что этим мыслителям не было дано право писать, печататься, а порою — и существовать. Кто-то был убит или сослан, кто-то впал в тоску или безумие, а кто-то просто не родился… Но их идеи имеют право то, чтобы заполнить лакуны в существующих словарях — или составить новые словари, по объему не уступающие прежним…
Мне хотелось собрать в этой книге все те возможные метаморфозы мысли, оттенки философских учений, которые запрашивались логикой (или абсурдом) нашей жизни в России, на исходе коммунистической эпохи, на перекрестке столь многих духовных традиций, идущих от иудаизма и христианства, от отцов церкви и просветителей, от Платона и Гегеля, от Маркса и Ницше, от Толстого и Достоевского, от Соловьева и Федорова… Мне хотелось собрать все отчаянные варианты и альтернативы, над которыми билось мышление этой эпохи в поисках выхода из той тюрьмы, которую само Мышление, в своих вдохновенных идеалистических и идеократических образцах, учредило над бытием, над жизнью каждого из нас.
Но книги, собранные в этой Книге, ищут своих потенциальных авторов не только в прошлом, но и в будущем. Ведь каждый из представленных здесь текстов — не только отрывок, уцелевший от грандиозного пожара, разрушившего наш Философский Архив но и набросок тех книг, которые могли бы составить Гуманитарную Библиотеку наступающего столетия.
Обращение к потенциальным авторам
Обращаюсь ко всем читателям. Если в какой-то из книг, составляющих эту Книгу, вы узнаете свой голос, считайте ее своей. Дописывайте ее, завершайте, печатайте под своим именем. На книги, входящие в состав Книги, отменяются все права интеллектуальной собственности! Для исполнения замысла этой Книги не только позволительно, но даже желательно, чтобы все входящие в нее отрывки были кем-то присвоены, усыновлены, чтобы у них появился автор, который взял бы на себя ответственность за дальнейшее воплощение и развитие данной идеи. Если вам кажется, что какая-то мысль у вас попросту украдена, что вы точно так же думали, только забыли вовремя записать, — считайте эту мысль своей, считайте себя автором любой книги на ваш выбор и вкус. Додумывайте, дописывайте ее, предлагайте в журналы и издательства под своим именем. От вас зависит — примет ли отрывок окончательную форму книги, статьи, заметки… Но не оставляйте его без присмотра, если в нем есть что-то родное и близкое вам. Введите его в семью своих творений.
В конечном счете у Книги должно появиться столько же авторов, сколько в ней содержится книг. Столько же подписей, сколько и заглавий. Приведу заглавия малой части книг, отрывки из которых включены в Книгу:
— История крохоборчества. — Кенократия будущего. — Введение в теолингвистику. — Частотный словарь как картина мира. — Философия равнины. — Вещь как предмет этики. — Морфология мусора. — Веерная классификация наук. — Эстетика малых величин. — Коллекционирование идеальных объектов. — Физиософия Зуда. — Ячейки, дыры, складки. — Тайноясное у Платона. — Минус-эпистемология. — Поэтика словаря.
Будем надеяться, что когда-нибудь под этими монографиями, статьями, эссе, учебниками появятся полные имена их будущих сочинителей. Разумеется, автор-составитель Книги книг оставляет за собой право на развитие любой из идей и доработку любой из книг, в нее входящих. Но всей его жизни не хватит на то, чтобы дописать и малой доли из тех сотен книг, что вошли в Книгу.
Авторизованные вами тексты не будут исчезать из Книги книг, они останутся в ней, как фрагменты, — но если хотя бы часть этих фрагментов перерастет в самостоятельные книги, можно представить, что через два-три поколения вырастет целая гуманитарная библиотека, в которой исходная книга затеряется и забудется, как забывается черновик, много раз исправленный, дополненный, перебеленный.
Итак, вообразим себе американскую рекламу российского интеллектуального продукта:
Бесплатный набор текстов на все случаи философского употребления. Рай для мыслителей и -ведов: собрание новых, никогда не использованных идей и цитат. Отрывки из ранее не напечатанных книг. Заготовки для множества книг, которые ждут своих авторов…
Михаил ЭПШТЕЙН — родился в 1951 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ. С 1990 года живет в США, преподает в университете Эмори (Атланта). Автор книг. “Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX-XX веков” (1988), “Природа, мир, тайник вселенной… Система пейзажных образов в русской поэзии” (1990), “Релятивистские модели в тоталитарном мышлении: исследование советского идеологического языка” (1991), “Отцовство. Роман-эссе” (1992), выходивших в России, Германии и США.
1
Гёте И.В. Избранные сочинения по естествознанию. М., 1957. С. 398.2
Яков Исаевич Абрамов (1893—1968) — философ и филолог, мысли которого, в изложении его учеников, только недавно стали достоянием научной общественности. См. “Учение Якова Абрамова в изложении его учеников”. Публикация и предисловие М. Эпштейна. ЛОГОС. Ленинградские международные чтения по философии культуры. Книга 1. Разум. Духовность. Традиции. Ленинград, изд. ЛГУ, 1991. С. 211—254.3
“Учение Якова Абрамова…”. С. 213.4
Джавад Нурбахш. Рай суфиев (1979). Пер. с англ. Л. Тираспольского. М., 1995. С. 64.5
Бахтин Михаил. Эстетика словесного творчества. М., Искусство, 1979. С. 354.6
Jennifer Bothamley, Dictionary of Theories (London, Detroit, and Washington D.C.: Gale Research International Ltd, 1993); Key Ideas in Human Thought, ed. Kenneth McLeish (New York: Facts on File, 1993).