Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 101, 1999
С крючка сорвавши макинтош,
Разгневанный — сказал сурово:
— Ты полоумная, ты врешь,
— Ты ненадежна, будь здорова.
— Прости меня, — скажу. — Прости.
— За что?
— За всё. (Мы будем кратки).
За то, что я взялась расти
Назло первоначальной кладке.
— Единодушье есть обет.
А ты изменчива как линза.
— Но разве мы в ответе (нет)
За ранний огнь максимализма?
Я в рост пошла.
— Да ты ж как яд
Съедаешь тех, кто постоянней.
И прочь, а на тебя глядят
Руины обоюдных зданий.
— Неправда: я держала речь
Навек… Я не была лукава…
— Ты больше ни вещать, ни жечь,
Ни трогать — не имеешь права!
…Замечу: этот разговор
В просветах ужаса и дрожи —
Не о любви (иной узор) —
О дружбе. Что нам делать, Боже?
* * *
Всё равнодушней, всё аморфней,
Всё плоше сбивчивая кровь…
Тебя преобразят, как морфий,
Моя жестокость и любовь —
Ненадолго. И снова ломка:
Тревоги иволга: врага
Сварганить: голосить негромко,
Покуда радуга-дуга
Взойдет над кровью, как над рябью
Узорной: озеро… осот…
Игла — и гибель! Душу рабью
(Твою, спесивец) не спасет
Умышленное зазеркалье,
Правдоподобное
как ложь.
…Ты былью был. Тебя украли.
И мне ль распутывать грабеж?
****
Когда ты там один… Когда с улыбкой мрачной
Пластинке говоришь, как девочке: “Играй!” —
Я брошена, как мяч у изгороди дачной
(Уехал, позабыв заколотить сарай),
И в изморози я — ненужная — зимую,
И лгу сама себе, что сторожу жилье,
И слушаю звезду, огромную и злую,
Но все-таки мою… Я слушаюсь ее,
Родную сироту среди чужих созвездий
(Возможна параллель, но нет, остерегусь)…
О, стол на Рождество — напротив у соседей,
Где свечки, и пирог, и золотистый гусь, —
А ты паришь во тьме, а я лежу в канаве,
Как пионерский мяч… Сколь мощен человек,
Когда с библейских дней его не доконали
Разливы страшных бед,
и катастроф,
и рек!
* * *
Кто там — Кащей или добрый колдун?
Красное солнце над черными елями.
На голове моей, видишь, колтун:
Я не расчесывалась неделями.
Солнце нежданное — выкормыш тьмы.
Ретироваться и прятаться некуда.
Жду откровения, чуда, чумы,
Напоминая невесту и рекрута.
Треснули от напряженья очки.
Стая взлетела — воронья и галочья.
(О, неужели — опять в новички
И в персонажи из Федор Михалыча?)
Да. Не получится выжить в норе —
Только в миру, обязательно в мороке,
Где вместо точек — сплошные тире
(“Авторский список”, как скажут текстологи).
Если кипит, то бежит молоко…
Видишь: кипела — бежала — не выросла.
(Не уходи и теперь далеко,
Детская жажда загадок и вымысла.)
Кто там — вещун или злой чаровник?
Пряди расчесаны. Кофта парадная.
…Снова берется писать черновик
Жизнь окаянная,
жизнь ненаглядная.
Коней апреля
О. Сидельниковой
1
Чудь чудила и меряла меря…
А сегодня, на пике весны,
Провокация русского хмеля
Насаждает кустистые сны.
Самолеты летят на Чикаго:
Ну и я, никуда не летя,
Не в таких воздусях ночевала
Полудревнее полудитя.
— Собирай сундуки-саквояжи.
И вперед, и не мучайся даже:
Мне достанется больше вина!
Без конца и без краю весна.
2
А в конце апреля
мы съездили на кладбище…
И, представь, снегирь красногрудый
сидел на служебной табличке.
Задержался или вернулся?
И впрямь — изобилье пищи:
Куличи размокшие, пасха, изюм, яички.
Мы сажали с Олей рассаду,
водой казенной
Поливали тугую землю,
а тряпкою терли даты…
И горело красное солнце
над грязной филевской зоной:
Видишь, жизнь уходит, но ей не кричат “Куда ты?”.
Наведя порядок
мы долго еще плутали.
Имена чужие и числа
распутывая как нити…
— О, мои снегири и люди,
летите в любые дали,
Но пока живите, но только повремените.
3
Морок кончился, ура:
Гимн сыграем на баяне,
Даже если жизнь — дыра,
И мура, и куча дряни.
Будем в “классики” играть,
Будем в “ножички” сражаться,
И на солнце загорать,
И в озерах отражаться,
И ходить, чеканя шаг,
В неотглаженной одежде…
— Ненавижу! Сам дурак, —
Я чуть что кричала прежде.
А теперь скажу: — Прости.
Дура — я. Отныне будем
Петь,
и гибнуть,
и расти,
Свет не застя добрым людям.
***
сопровождают меня во все дни жизни
моей, и я пребуду в доме Господнем
многие дни.
Псалом 22.
всё жрете, хитрите, пляшете?
Ну, нетушки: злому сборищу
даю от ворот поворот.
Господь меня успокоит
на злачной, зеленой пажити
И за руку к тихим водам,
как Пастырь (бочком), сведет.
Да, Он мою душу морит,
чтоб стала блаженно-крепкою,
Он правдою озаряет,
как лампою, путь земной…
Пускай дорога к вершине
репьем заросла с сурепкою,
Я их не боюсь, поскольку
Твой посох теперь — со мной.
Я — грешная, я — пропащая,
я мечена злыми шашнями,
Но даже мою макушку
Его умастил елей.
Мне с Ним хорошо, — как в детстве,
пока мы в ладу с домашними…
О, жить бы в Господнем доме —
чем далее, тем светлей!