Перевод и предисловие Александра Правикова
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 85, 2025
Перевод Александр Правиков
Честертон-поэт
Гилберт Кит Честертон был автором многогранным и плодовитым. Но начинал он все же как поэт и в глазах современников был поэтом уж точно не меньше, чем автором романов, детективов про отца Брауна и хлестких газетных эссе. Н. Гумилев писал о Честертоне в 1917 году из Лондона: «Его здесь очень любят или очень ненавидят – но все считаются. Он пишет также и стихи, совсем хорошие». Собственно, Николай Степанович, заявляя о необходимости передать власть над миром поэтам, именно Честертону и предлагал возглавить Англию – об этом пишет в своих воспоминаниях уже сам Честертон.
Сам-то Гилберт всегда называл себя «в первую очередь журналистом», а свою поэму «Баллада о Белом коне» – бесконечной. Она и правда велика, при этом Грэм Грин, например, ставил ее выше «Бесплодной земли» сами-знаете-кого. Поэмой Честертона зачитывался юный Толкин (и ее отголоски отчетливо видны во «Властелине Колец»), текст поэмы брали на передовую солдаты Первой мировой, а «Таймс» опубликовала строки из нее в самый тяжелый для англичан момент войны – призывая к стойкости и мужеству.
Великий ли поэт Честертон? Наверное, все же нет, но яркий, непохожий на других, обладающий особенным видением мира. Этот яркий разносторонний творческий человек и пылкий католик допустил в поэзию только некоторые грани своей личности, и они могут оказаться вам близки, а могут и не совпасть с вами. В своих стихах он, кажется, наиболее открыт и даже беззащитен, в них выражает самое главное и личное. На русском поэзии Честертона пока что крайне мало, за исключением – и блестящим – его юмористических баллад и стихов к романам.
А. Правиков
Моление во тьме
Не отвечай мне – я переживу,
Но не оставь вселенную мою.
И сохрани, коль я себя убью,
Пробившуюся надо мной траву.
И если возмущаться я дерзну
И жаловаться, дай мне благодать
Узреть в дожде, и в солнце, и в плодах
Твоей насмешки свет и тишину.
Как хорошо, что черная тоска
Моя поколебать не в силах звезды.
Как хорошо, что не погубят слезы
Мои цветка, проклятье – мотылька.
Твердят, померкло солнце… Нет, лучи
Играли ярко даже над крестом.
И Тот, который мучился на нем,
Был рад услышать, как поют сверчки.
Баллада о боготворцах
Птичка из своего гнезда
Вылетела на заре
И, сама не желая того, нагнала
Страх на земных царей.
Первое дерево, где села она,
Было зеленым-зелено.
Второе дерево, где села она,
Было от яблок красно.
Третье дерево, где села она,
Высилось над холмом
И было пустым, не считая того,
кто был распят на нем.
Той ночью земные цари пировали,
И вина рекой лились.
А прошлой ночью цари перед тем,
Кто был слаб и гол, тряслись.
«Только два его слова – и рабы обретут
Больше, чем просто свободу.
Только три его слова – и рухнет мир,
А звезды уйдут под воду».
И сказал Царю Запада Царь Востока,
(он был великий мудрец):
«Убьем его, пусть он будет забыт,
Как мусор, – и делу конец».
А Запада Царь ответил с улыбкой,
Безжалостной, как свинец:
«Лучше убьем и сделаем богом.
Хорошо, когда бог – мертвец».
И они отвели человека на гору,
Прибили к стволу его.
И там, среди крови и мрака, они
Создали себе божество.
Так осталось несказанным главное слово,
И мир не увидел знак.
А лучший из сынов человека
Безгласно канул во мрак.
И они принесли благовония
И молитвенники на латыни,
Столпясь перед телом плотника,
Как перед главной святыней.
Они пели: «Ты владыка земли
И вообще всего».
А птичка – порх на крест и скрылась
В волосах его.
«Ты – Божий сын», – кричали они
На разные голоса.
Вдруг птичка власы шевельнула, как будто
Пошевелился он сам.
От ужаса завопили они,
И содрогнулась земля.
И пал хозяин перед слугой,
Прощенья его моля.
Они содрогнулись, боясь увидеть
Кару в его глазах.
А птичка снова покинула крест
И растаяла в небесах.
Рождественский гимн
Христос на коленях Марии лежит,
Власы Его, как свет.
(Весь мир лежит во зле, но здесь
зла и тени нет).
Христос на груди Марии лежит,
Власы Его, как звезда.
(Злы и коварны все короли,
Но Этот верен всегда).
Христос у сердца Марии лежит,
Власы Его, как пожар.
(Тяжел, как жернов, этот мир,
Но Он его удержал).
Христос на коленях Марии стоит,
Власы Его, как венец.
Все цветы глядят на Него с земли,
И все звезды глядят с небес.
Мудрецы
Пойдем в распутицу – искать,
Где нам колени преклонить.
Так прост наш путь, что потерять
Его легко, как нить.
Мы выучены с малых лет
Блуждать в загадках без конца.
Мудрей нас и ученей нет,
Неведом нам лишь правды свет –
Трем древним мудрецам.
Так далеко зашли, что нам
Не видно леса в трех соснах.
Мы служим сделанным богам,
Давая бесам и страстям
Торжественные имена.
Рой злых богов туман угроз
за мудрость свыше выдает.
А змей, что людям зло принес,
Кусает сам себя за хвост
И это Вечностью зовет.
Вот снегопад сильнее стал…
Зажжем огни, пойдем молчком.
Дорога наша так проста,
Что сбиться нам легко.
И белый день встает, лучась.
Вокруг до ужаса бело.
И что-то ослепляет нас,
Что слишком велико для глаз
И просто чересчур для слов.
Кто до начала мира был
(Вперед еще чуть-чуть пройдем –
Засов нам кто-то отворил),
Тот вместо солнца и светил
Играет с малым стебельком.
Здесь небеса нашли приют,
И наш приют вовеки здесь.
Словами не играют тут,
А мир как руку подают,
И как плечо надежна честь.
Склонимся же, как небо, мы –
Звезда близка, страшна, ярка.
На этот свет из нашей тьмы
Дорога далека.
Чу! Смех проснулся, как гроза,
И грохот эхом отражен
И сотрясает небеса.
А на земле Сам Бог рожден,
И мы, как дети, держим путь
Под снегом и дождем.
Хвала пыли
«Все тлен и прах», – изрек монах,
И целый мир восстал.
Булыжник ожил под ногой,
Твердь обрела уста:
«Ногами попирая пыль,
Ты топчешь ту звезду,
Что не дает тебе упасть
Во мрак и пустоту.
Сойди с амвона, выйди вон –
Живую пыль узреть.
Ты отслужил, а вот цветы
Продолжили гореть.
Цветы, как снег, цветы, как кровь,
Мощь камня, пена мхов.
Блистанье, золото, лазурь –
Вот этот прах каков.
Все тлен, ты говоришь, и прах,
И суета сует?
Хотя бы раз не суетясь
Взгляни на белый свет.
Тогда, холодной глины ком,
И ты поймешь меня,
И ты расслышишь звуки труб
Торжественного дня.
В тот день Господь жильцам небес
Поклялся лик земной
Создать, прекраснее, чем небо,
Лишь из пыли одной».