Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 84, 2024
Никогда не выезжая за пределы Италии и ограничиваясь короткими поездками к детям и внукам в другие провинции, слухач Джузеппе удачно прожил всю жизнь неподалеку от Пармы, работая на небольшой сыроварне. Туда он попал еще в детстве, оставшись после войны двенадцатилетним сиротой. На территории Бенедиктинского аббатства, предприимчиво торговавшего пармезаном еще в XIV веке, расположилась Latteria, молочная ферма, дело, возрождающее семейные традиции года эдак с 1885-го.
Джузеппе любил повторять, что главная работа, которой он занимался последние тридцать лет, — не допустить пустот. Джузеппе слушал сыр. Он делал это с отеческой нежностью, с академической внимательностью, с поистине книжной докторской доброжелательностью. Формальной целью работы значилось «услышать структурные дефекты в процессе кристаллизации», но, мадонна, какие дефекты! Это была музыка. Став battitore — бьющим, отбивающим, молотильщиком — причудливая должность, признаться, мало кому понятная за пределами апеннинской сельской реальности (здешние жители те еще чудаки!), он обстоятельно обстукивал неповоротливые сырные туши, осторожно перекатывал, оглаживал, массировал, охваливал плотные охристые туловища, в часы хорошего настроения называя себя главврачом роддома.
«Маэстро слухач-пармиджано» — так представляли его иностранцам в святая святых сыроварни, прохладном зале со стеллажами отдыхающих, невыдержанных еще голов. У входной двери висело распятие — благословение на труд. «Качественной просушке немало помогает и сам климат Эмилии-Романьи, знаменитой сырыми и туманными зимами — идеальными, как считают сыровары, для созревания пармиджано», — громко проповедовала Франческа, студентка Болонского университета, подрабатывающая в туристический сезон экскурсоводом. Далее для проголодавшихся гостей предлагались пассажи Бокаччо, описанные в «Декамероне», рассказы про банковские кредиты, выдававшиеся много века назад под залог зреющего сыра в Модене или Падуе, легенда о пармезано-портвейной диете Мольера…
Потом приглашали слухача. Раскладывая серебряные и резиновые молоточки на специальной тележке для публичного музыкального экзамена, он рассказывал про особенные трафареты, которые наносят на вымытую корку, о сроках созревания, в течение которых пармезан меняет звучание с глухого и едва слышимого до звонкого и густого. Если звук не соответствовал партитуре, то продукт уже не годился для реализации цельным кругом и на полки магазинов попадал уже в измельченном виде. «Запомните, стружка в пакетике беззвучная!» — посмеивался Джузеппе, проделывая магические молоточковые пассы. Свой рассказ слухач излагал с чувством соразмерности и уместности: с актерски отработанными интонациями и отрепетированными паузами. В воцарившейся академической тишине — еще тише, господа! — он ударял по желтой голове, стуком превращая комнату в зрительный зал, экскурсантов в зрителей, а себя в героя моноспектакля. По-английски он говорил очень плохо, и, если кто-то из гостей обращался с вопросом, синхронный перевод приходилось подхватывать Франческе. Впрочем, с вопросами к нему подходили редко, ограничиваясь видеосъемкой таинства. Действительно, что тут уточнять, хорошо ли он там наслушал? Мы еще проверим это, заказав по тарелке местной пасты в здешней траттории, правда ведь, аморе?
Экскурсии шли с начала апреля до середины ноября, в период «зеленых пастбищ», по выражению местных пастухов. Но только после прослушивания, после окончательной сдачи всех настоящих, закрытых экзаменов, после того как все выпускники его небольшой консерватории обретали уникальный голос и запевали в полную силу выдержанного, крепленого, поставленного звука, их пармский профессор, их куратор, мучитель и почитатель мог быть спокоен: крестильный обряд свершен. Он подарил им имя, волшебное, музыкальное имя Parmigiano Reggiano!
Вступление аккордов плотных крошек солоноватого жирного молока, сливочные legato с ароматами персиков, чуть позже — ореховые подголоски… Да, герцог Пармский был тысячу раз прав, защищая юридическим актом крошащееся золото Эмилии-Романьи!
Пармский слухач Джузеппе слышал то, чего не слышат другие, и год за годом дарил миру заверенные подлинники пахучего калорийного счастья. В своей безоблачной и выдержанной жизни он не услышал беду только однажды, темным августовским вечером, когда зашел на склад, чтобы проверить автоматическую систему настроек влажности. Хруст ломающихся костей стеллажа был тихим и резким. «Его придавило насмерть при обрушении стеллажей на складе. На момент его смерти там было около десяти коридоров с полками от пола до потолка, где хранилось более 20 тысяч головок сыра», — прочитала на следующий день Франческа в колонке происшествий Gazetta di Reggio. Двадцать тысяч голов, его учеников, терпеливо молчащих годами, обрушились на голову своего бедного профессора-слухача. С оскорбительным стуком, зловещими стонами сорокакилограммовые костяшки желтого домино вынырнули из многомесячной дремы, расталкивая пространство в обе стороны, гулко забив, затыкав, заколотив, раздавив — он перестал слышать их почти сразу, получив удар в затылок и упав на пол, вымощенный разновеликими плитами. Отгрохотав, все успокоилось, и над сгроможденными валунами драгоценного реджано и бенедиктинским распятием снова воцарилась средневековая тишина.
Тело бедного слухача Джузеппе обнаружили только утром после нескольких часов поиска. А больше — после заметки о происшествии и комментария спасателя по фамилии Сальтаформаджо [1] «детали случившегося устанавливают» — никто ничего не слышал.
Примечание
[1] Saltaformaggio — прыгающий сыр (итал.).