Повесть (Продолжение, начало в №83)
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 84, 2024
Врач «скорой» сделал укол Аркадию. Сказал, что инфаркта нет. Выписал рецепт. Опять валидол. «Но надо быть осторожней», — улыбнулся он Наташе. Молодой еще врач.
Саша, укладываясь в постель, лишь хмыкнул: «Доченьку захотел папаша и чуть не умер». А про квартиру, что врать-то брату. И отцу там тоже врут. Может, и отец маме наврал. Сашка буркнул в сторону брата:
— Раскладушка и кровать в комнату не поместятся, — зло отозвался Пашка.— Все из-за твоего сраного пианино. Ишь, на пианино он учится.
Проснулся Сашка от звуков музыки. Было воскресенье. За стеной, в комнате родителей, играл патефон. Мужской голос пел:
Капризная, упрямая, вы сотканы из роз.
Я старше вас, дитя мое, стыжусь своих я слез.
Капризная, упрямая, о, как я вас люблю!
Последняя весна моя, я об одном молю:
Уйдите, уйдите, уйдите!
Вы шепчете таинственно: «Мой юноша седой,
Ты у меня единственный, один лишь ты такой».
Саша осторожно встал и заглянул в комнату. Родители сидели на диване. Мама обнимала седую голову отца. Был март 1953 года. В этот день по радио объявили, что умер Сталин. Отцу в этот день исполнилось тридцать пять лет. Мама и отец плакали.
Мама повторяла: «Что теперь будет, что теперь будет?».
Саша смотрит на родителей. «Что будет? Что будет? — думает он. — да ничего не будет. Будет только эта чертова рыжая лошадь».
Настала осень. Саша ехал с отцом в Мечниковскую больницу на Пискаревке. Сумрачный октябрь глядел в мутные окна трамвая. Перед поездкой Саша спросил мать:
— А я зачем?
Мама ответила сердито:
— Зачем, зачем. Мало ли что. Отцу, может, опять обследование сердца понадобится. Мне на работу утром. А тебе в школу во вторую смену.
И вот Сашка едет с отцом незнамо куда и зачем. Трамвай подошел к Пискаревке. Это конечная остановка. Народ повалил из вагонов.
Саша с отцом тоже вышли. У ларька возле остановки толпился народ. Кто-то из выходящих пассажиров озабоченно проговорил:
— Что-то дают. Похоже, бананы выбросили.
Люди суетливо устремились к ларьку. На стене ларька на невидном месте висело затертое объявление: «Инвалиды войны обслуживаются без очереди». Отец подошел к ларечной толпе. Очередь насторожилась. Кто-то уже крикнул:
— Бананов на всех не хватит.
Аркадий спросил продавщицу, можно ли инвалиду войны взять килограмм без очереди. Продавщица бросила:
— Покаж докУмент!
«Вот, дура, „докУмент”, с ударением на «у» говорит», — поморщился Саша. Отец вытащил удостоверение инвалида войны. Продавщица, не взглянув, буркнула:
— Что люди скажут.
Люди зло молчали. Отец неуверенно сказал:
— Я же имею право без очереди, я без ноги. Инвалид войны, — похлопал палкой по протезу и осторожно отодвинул плечом женщину, стоящую первой.
Вдруг в конце очереди раздался истошный голос. То ли мужской, то ли женский:
— Знаем мы этих инвалидов! Поди всю войну в Ташкенте провоевали! По пьянке, поди, под трамвай попал.
Было скользко. Первый снег уже подмерз. Мужик в черном длинном пальто выскочил из очереди. Схватил Аркадия за руку, стал отталкивать от прилавка. Аркадий замахнулся на него палкой, поскользнулся и тяжело повалился на мерзлую землю. Народ ошеломленно молчал. «Длинное пальто» исчезло. Кто-то побежал к телефонной будке вызывать врача. Саша сидел на земле, голова отца с закрытыми глазами лежала у него на коленях.
Невдалеке краснели кирпичи Мечниковской больницы. Из ворот больницы выбежали люди в белых халатах. Над сыном и отцом склонилась женщина.
— Это твой отец? — спросила она и, помолчав, добавила: — Мы заберем его в нашу больницу.
Саша молча кивнул.
— Иди домой, мальчик. Скажи маме, пусть придет. У твоего папы, похоже, с сердцем плохо, — женщина дотронулась до Сашиного плеча.
Саша встал и поплелся к трамваю. Успел подумать: «Может, теперь не будет той чертовой лошади». И горько заплакал.
Время бежит. Не угнаться за ним. Саше уже шестнадцать лет. Отец ведет его в милицию паспорт получать. Аркадий вдруг вспомнил: свидетелем его первого инфаркта был старший сын. А Саша вспомнил только то, что он года два назад уже побывал в милиции. Ну не в этой, в которую шли сейчас. Та была в другом месте. И все из-за этого Исака. Этой тощей дылды с соседнего двора. В тот день они в лапту с пацанами играли. А тут этот верста приперся. Он часто заглядывал во двор, где Саша с Пашей жили. В его-то дворе мальчишек совсем нет. Исак подозвал Кольку, который с третьего этажа. Колька все из себя блатного корчил. «Лондонку» ему мать на барахолке купила. Исак с Колькой о чем-то пошептались. Потом Колька закричал:
— Эй, братва, кто на дело!
Пашка не хотел идти к этому Исаку. Сказал, что этот дылда у него три рубля зажилил, так и не отдает. А Исак Пашку первым позвал. Ну и Сашка поперся за ним. Что брата-то оставлять. И другие ребята подошли. А Колька говорит:
— Ну, братва, кто с нами в Сашкин сад, — так они Александровский сад называли. — Пошмонать по карманам. А кто, хе-хе, и девку какую потискать. А потом и на дело двинем. Ну что! Кто с нами?
На какое дело, никто из ребят не спрашивал. Каждый делал вид, что и так про это все знает. Но вот Сашка не знал. Потому и пошел.
До Дворцовой-то площади на подножках трамвайных ехали. А Колька на «колбасе» прицепился. Сам-то Исак в вагон протиснулся. Сашка на подножку вскочил. Пашка тоже хотел, да трамвай дернулся. И Пашка на остановке остался.
Доехали до Дворцовой. А там и «Сашкин» сад. Толпа мальчишек — человек пять. И впереди Исак с Колькой.
Народу в саду на дорожке совсем нет. Вот тетка одна, молодая вроде, навстречу идет. Окружили ее, она сумкой отмахивается. Колька по ее карманам шарит. Исак сумку у нее вырывает. Сашка видел все это. Но его рука что-то не туда полезла, сама — под юбку тетки, а там только фланелевые штаны. Тут тетка как завопит:
— Помогите, грабят! — И сумку вырвала у Исака, откуда у нее сил хватило. Шмякнула Сашку по башке. Тут и менты засвистели. Все наутек. Выбежали на Невский всей толпой. Пошли спокойно, как люди. Народу — не протолкнуться. Колька толкает Исака в бок:
— Смотри, вон мужик в ондатровой шапке. Напялил, еще не холодно, а он выпендривается. За нее на барахолке знаешь сколько дадут!
Исак знал свое дело. Подошел к этому мужику сзади, шапку сорвал, засунул ее за пазуху и тикать дворами. Кто его там найдет.
А мужик кричит:
— Держите вора!
Колька заорал:
— Атас!
А кругом уже менты свистят.
— Это он! — слышит Сашка у себя за спиной. И кто-то хватает его за шиворот.
И вот Сашка сидит в коридоре милиции. Отца только что вызвали в кабинет. Потом тетка в милицейской форме высунулась, прокричала:
— Александр Кац, войдите! — Увидела Сашку, прошипела: — Ишь, шпана недоношенная.
В комнате за столом — милиционер. Погоны на нем: две маленькие звездочки.
Сашка это запомнил. Перед ним на стуле отец в майорском мундире. А у него на погонах одна большая звездочка. Времени уже третий час ночи — Сашка видит круглые часы на стене.
Он уже было рот открыл. Хотелось сказать: «Я ничего не сделал». Но не успел. Мент по столу хлопнул рукой и строго так говорит:
— Ты понял? Чтоб больше не попадался, а то, знаешь, и для вашего брата, малолеток, у нас есть места, где можно сесть надолго.
Папа молчит.
А мент орет:
— Говори, знаешь парня, который шапку свистнул? Только не ври!
Сашка от страха заплакал.
Аркадий подскочил на стуле:
— Лейтенант, не надо орать на ребенка. От вашего крика он признается, что и сберкассу ограбил.
— Товарищ майор, пусть он только скажет, знает ли он того парня, — уже более мирно проговорил милиционер.
— Но откуда же ему знать? На Невском столько шпаны околачивается.
— Ну, ладно, идите, — махнул рукой мент. И вздохнул тяжело.
Они встали оба. И папа и мент. Пожали друг другу руки.
— Спасибо, товарищ Перепелкин, что сообщили нам. А то мы с женой чуть с ума не сошли. Сын пропал малолетний.
— Это наш долг, товарищ майор, — лейтенант Перепелкин вытянулся перед Аркадием.
Милиция, где Сашка оказался, размещалась в большом дворце, рядом с Зимним. Дом тот называется «Главным штабом». Так папа сказал. И над кем он главный, Сашка отца не стал спрашивать. Лишь подумал: «Вот это да, где цари раньше жили, теперь менты устроились». Даже не удержался и хихикнул. Отец посмотрел на него и строго сказал:
— Что? Нашел время веселиться?
Всю дорогу до Невского отец молчит. Сашка даже испугался и стал канючить:
— Я же ничего не сделал.
— Сделал, не сделал. А еще раз увижу тебя с Колькой и с этим Исаком — евреем недоделанным, у меня вон ремень для вас с Пашкой на шкафу висит.
Аркадий хочет казаться строгим. Но ему не терпится обнять сына. Думали с Наташей — уже все. Сыну четырнадцать лет… Сколько детей нынче пропадает. Вот Перепелкин прислал милиционера с известием, что их сын задержан. Слава Богу, Сашка со страху свой домашний адрес не забыл. И что это он, коммунист во втором поколении, стал Бога поминать. «Ох, Наташенька, это все твой крестик православный мутит мне голову», — думал Аркадий.
А сейчас что о Боге вспоминать? Милиция-то вот тут рядом, чуть пройти по Лиговке. Там Сашка паспорт будет получать. Не надо на эту Дворцовую площадь переться.
Аркадий говорит строго сыну, как генерал солдату:
— И ты теперь будешь не Кац, а Кацков. Понял?! — Хотел еще добавить: «И не возражать». Но не получилось.
— Ну, понимаешь, — как-то невнятно начинает Аркадий, — у меня паспорт был белорусский, а там по-белорусски было написано Кацов. А в военном билете во время войны писарь написал Кацков. Вот и ты будешь по фамилии Кацков.
Сашка хмыкнул и пробурчал тихо, чтоб отец не услышал:
— Пап, все равно фамилия еврейская, да ведь и в школе все знают, что я Кац.
— Ничего, получишь паспорт, в другую школу тебя переведем. — Но говорит отец это как-то неуверенно.
Саша помнит, его в школе обзывают: «Кац, Кац, в морду бац». Но жидом никто не обзывал. Знали, что он в секции самбо занимается. Если что, — получат по первой. Отец его в эту секцию устроил. Секция в Педагогическом институте имени Герцена. Там Аркадий теперь преподает какую-то науку. Называется «Гражданская оборона». Отец сам Сашке про эту оборону длинно и скучно рассказывал:
— И теперь у нас есть враг, это — американские империалисты, против которых надо уметь защищаться, — так он начал, будто лекции перед студентами читает.
Мама бывало кричала:
— Мало тебе студентов, так ты еще ребенка мучаешь.
Аркадий часто вспоминал, как зажигательные бомбы бросал на немцев во время войны. Теперь студентов учит, как защищаться от таких бомб. Только теперь бомбы могут быть и с отравляющим газом. Поэтому надо быстро надеть противогаз за двадцать секунд.
«Сам-то ты нынче за двадцать секунд вряд ли противогаз на себя напялишь. Слава Богу, что только теорию преподаешь», — это уже Наташины комментарии. Отец все это рассказывал, конечно, не Сашке, а ей. Сашка только подслушивал. Может, и он скоро станет студентом. А эти студенты совсем оборзели. Называют папашин курс «Хим-дым». И еще почище придумали: «Как изучим мы хим-дым, всю Европу обоссым».
А папаша только усмехался: «Прямо-таки хотелось сказать этим шпандрикам: „Но зачем всю-то обоссать? Половина Европы — наши друзья, — страны народной демократии“».
«Учителя — они и в институте учителя», — эта разумная мысль сама пришла в голову к Сашке. Ее, эту мысль, никто не звал. И что только в башку не лезет, пока в милицию идешь.
В милиции Аркадий показал свой военный билет. Сказал:
— Вот сын уже взрослый.
— О, Аркадий Наумович, что сын опять набедокурил? Ну мы решим проблему, — воскликнул старый знакомый Перепелкин. Теперь он уже капитан милиции. В чине его повысили, и он с Дворцовой площади на Лиговку перебрался. Но не забыл Сашкины приключения двухлетней давности. Сашка сразу узнал этого мента. Удивился, что отца в милиции так дружелюбно привечают. Потом вспомнил, мама говорила, что дочку одного милиционера папа по блату в институт свой пристроил. Мама тогда шепнула Сашке, мол, тот самый, в гостях у которого ты на Дворцовой был. «Тоже мне, в гостях. Вспоминать тошно», — шевельнулось в Сашкиной голове, но, услышав не знакомую ему смущенную интонацию в голосе отца, тут же переключился.
— Да нет, товарищ Перепелкин, сыну паспорт надо оформить. Вот свидетельство о рождении.
— Так, — читает громко Перепелкин: — Мать — Кац Наталия Ивановна — русская. Отец — Кац Аркадий Наумович… — и замолчал, покусывая губы. — Так в чем проблемы?
— Ну, национальность по матери. Сам понимаешь, время какое…
— Что значит время какое?! — фальшиво возмутился Перепелкин. — Вот мы помогали Израилю с арабами бороться. Голда Меир к нам в сорок восьмом году в Ленинград приезжала. В университете выступала. Призывала студентов-евреев ехать в Израиль на войну. Защищать Израиль от арабов. А нынче что? Этот Израиль к нам жопой. Видишь ли, нынче с американскими агрессорами в друзьях.
— Ладно, капитан. Я в партии с тридцать пятого года. Ты тогда еще в пионерах ходил. Так что политинформации оставь своим сержантам. И еще — вот что, займись своей дочкой. Завалила зачет по научному коммунизму. А это, знаешь, нынче важней всех этих математик.
— О, товарищ… Аркадий, — ласково заулыбался милиционер, — вы уж там как-нибудь….
Дверь в кабинет Перепелкина приоткрылась, и в дверном проеме появилась физиономия сержанта милиции.
— Тут вот… — начал было сержант.
— Я занят! — заорал капитан.
Физиономия сержанта мгновенно скрылась за дверью. И ласковая улыбка опять озарила лицо Перепелкина.
— Ну что у вас? — бросив взгляд на Сашку, обращается капитан к Аркадию.
— Вот мой военный билет. Фамилия моя Кацков. И сын должен быть тоже Кацков. Национальность по матери — русский, — Аркадий произнес это тоном генерала, отдающего приказ ефрейтору.
Саша даже испугался, вот сейчас отец встанет. И схватит за шиворот этого мента.
А мент только усмехнулся:
— Нет проблем, товарищ майор.
Саша взглянул на отца, под его плащом опять майорская форма, как тогда в милиции на Дворцовой площади. Почему отец так волновался, когда сын паспорт получал, Саша понял, только когда стал взрослым.
Когда уходили из милиции, капитан вдруг вскочил:
— Аркадий Наумович, вы помните тот случай с кражей ондатровой шапки? Ваш Саша был тогда у меня.
Аркадий остановился:
— Капитан, приходите завтра на Зимний стадион. Манежная площадь. Чемпионат по самбо. Сашка там будет сражаться. У него первый разряд по самбо.
— Во! Таких бы нам в милицию, — хохотнул Перепелкин.
Месяц назад была встреча самбистов в спортивном зале на Конюшенной площади. Команды «Крылья Советов» и «Трудовые резервы» сражались. Сашка выступал за «Трудовые резервы». Тезка его — Александр Самойлович Массарский — заслуженный тренер России по самбо и дзюдо — говорил ему: «Смотри, очень сильный у тебя будет противник. Держись, проиграешь ему, конечно. Но постарайся не вчистую, а по очкам».
Сашка даже не волновался. Что это он должен проиграть этим недоделанным «крыльям»? Конечно, вслух это не скажешь.
И вот Саша на ринге. Напротив парень на голову выше него. Сашка оглядывается на тренера. Александр Самойлович хмурый сидит. Толька Рахлин из его команды проиграл вчистую этому парню.
Парень из «Крыльев Советов» уже схватил одной рукой Сашку за шиворот. А другой — за рукав левой руки. А Сашка обе руки опустил вниз. Спину согнул. Вот его правая рука хватает за рукав соперника. Левая рука летит между его ног, обхватывает за бедро изнутри. Бросок. Парень лежит на ковре. Вот он коронный Сашкин прием. Передний переворот. Чистая победа.
— Молодец, — говорит Сашке Александр Самойлович. — В армии тебе это очень пригодится.
«А что это он? Может, я еще в институт поступлю», — обиделся Сашка.
«Корабелку» он давно для себя наметил. Увидеть столько стран разных. На корабле поплавать. А то все эта Лиговка, Лиговка. Надоела уже.
А сейчас Зимний стадион. Манежная площадь. Чемпионат Ленинграда по борьбе самбо. Сашка первый раз на таких соревнованиях. Пашка около него вертится.
— Не ссы, — говорит он брату. — Я знаю этого парня, который с тобой будет бороться. Он из «Зенита». Я с ним боролся. Зенитовские приходили к нам в секцию самбо. Ну проиграл я этому… но не вчистую.
Пашка теперь тоже самбист. У него третий разряд. Анатолий Рахлин — тренер в его секции. Анатолий учится в Педагогическом имени Герцена на факультете физической культуры. Это у Рахлина Аркадий узнал, что есть там секция самбо. Узнал, когда принимал у него зачет по «гражданской обороне». Ведь и будущий учитель физкультуры должен уметь надевать противогаз.
Толька Рахлин на полгода раньше Сашки поступил в секцию самбо, где тренером был Александр Самойлович. Рахлин бывало мечтательно говорил, что никогда он не будет школьным учителем физкультуры. Станет непременно профессиональным тренером по самбо. При этом осторожно оглядывался на Александра Самойловича. А Александр Самойлович на это лишь как-то неопределенно ухмылялся.
После окончания института Толя Рахлин все-таки стал тренером по самбо. Ходил по ленинградским школам, набирая учеников. И на улицах, если замечал крепкого мальчишку, приглашал стать спортсменом. Вот и на Басков переулок как-то зашел. И там несколько мальчишек заманил в свою секцию. Талантливыми самбистами стали эти мальчишки с Баскова переулка.
«Это не каждому тренеру удается разглядеть в уличном мальчишке будущего спортсмена-перворазрядника», — заметил как-то Александр Самойлович. Это про Толю Рахлина. Сашка это как-то краем уха слышал.
На Зимнем стадионе полные трибуны зрителей. Сашка уже выиграл одну схватку, правда, по очкам. Александр Самойлович сказал, что это тоже ничего. Но следующую — надо вчистую. Тогда, может, и на мастера спорта Сашка потянет.
И вот снова вызывают на ковер Сашку Кацкова. Перед ним такой тощенький паренек. Ну, с таким можно в три счета разделаться. Но что-то в три счета не получалось. Верткий парень оказался, никак его на коронный Сашкин прием не подловить. Но вот, попался. Ноги соперника мелькнули перед глазами. Но и Сашка не удержался и падает на ковер. Острая боль прожгла руку.
«Ничья», — объявляет судья. Сашка уже не слышал, как кричал возмущенно Александр Самойлович. Сашку ведут куда-то. Мужик в белом халате орет:
— Везите его в больницу, похоже — перелом руки.
Что-то он еще твердил санитарам. Но Сашка ничего не понял, потому что рука сильно болела. «Перелом дистального отдела лучевой кости. Падение на вытянутую руку», — этот диагноз он узнал уже в больнице. Полгода рука была в гипсе.
Однажды на Невском встретился Сашка с Александром Самойловичем.
— Через год к нам приходи, — Массарский похлопал Сашку по плечу, — видишь, уже не больно.
Но не пришлось снова прийти к Александру Самойловичу. Врач сказал, что надо забыть про борьбу самбо. Иначе рука опять напомнит о себе. Мама специально ходила к этому врачу узнать, что ждет сына.
И вот наступил день, когда женские и мужские школы объединили.
— Так Никита Сергеевич Хрущев решил, — сказал Аркадий, сообщая об этом сыновьям.
А девчонки в Сашкином классе «б» такие все некрасивые. Одна толстая, другая рыжая. Смотреть тошно, как говорит иногда мама про сыновей, когда они уроки не учат.
А вот в классе «а» есть ничего себе одна девчонка. Сашка, как увидит ее на перемене, так улыбается ей. Катя ее зовут. Однажды она подошла к нему после уроков:
— Что, самбо занимаешься? Сильный значит. Может, портфель мой сегодня дотащишь. Я книг в библиотеке набрала.
Сашка хотел, конечно, похвастаться, что ему на соревнованиях по самбо руку сломали. Но что-то не получилось. Только и смог головой кивнуть. После уроков стоит на лестнице, ждет Катьку. Даже немного не по себе. Первый раз провожать девчонку придется. Вот и она выскочила на лестницу. И портфель ее волочится по ступенькам.
— Ну что, нужна помощь? — важно так спрашивает Сашка и берет ее портфель. А она стоит и смотрит на него. И вдруг как пукнет. Сашка аж рот открыл, нехорошо ему стало. Она — красная как рак. Выхватила у Сашки свой портфель и помчалась вниз по лестнице. Так вот и закончилось Сашкино первое свидание.
На другой день Катя в школу не пришла. Потом родители ее в другую школу перевели. Саша спрашивал про Катю у Витьки Козла — Козлов его фамилия. Он с Катей в одном классе. Козел скорчил презрительно рожу и пробурчал:
— Она теперь парту протирает в самой модной школе. Школа двести десять, которая на Невском. При институте Герцена. В этом Герцена на учителей учат.
Сашка хотел сказать, что его папаша в этом Герцена хим-дым преподает, но Витька наклонился и шепчет на ухо Сашке:
— Папаша-то Катькин, знаешь откуда? Из Смольного. И тебе, лиговскому, не в масть к ней лезть.
Сашка в десятый класс перешел. Пашка в девятый — одни тройки в табеле. Да и у Сашки троек полно. Но по литературе пятерка.
Помнится, прошлой осенью училка задала сочинение про то, как провели школьники лето. Папаша дачу снял недалеко от Ленинграда. На автобусе час езды. Там с мамой за грибами ходили. Вот Сашка и написал сочинение про это. На другой день училка разложила на своем столе тетрадки и говорит:
— Конечно, грамматические ошибки — это ваше общее зло, — и погрозила так смешно пальцем. — Но есть, однако, нечто обещающее в некоторых сочинениях. Конечно, до Тургенева далеко, но все же… Вот сочинение Саши Кацкова. Какие точные, литературные фразы, только послушайте: «Довольные и усталые, мы шли из леса, таща корзины, полные грибов».
Потом так внимательно взглянула на Сашку и проговорила, качая головой в такт каждому слову: «Может, в будущем из него и писатель случится».
На перемене все мальчишки и девчонки тыкали в Сашку пальцем: «Писатель, писатель». И ржали как лошади. А Витька Козлов, еще тот засранец, придумал: «Он писателем случится, если вдруг не обоссытся». Но одна девчонка, Сашка ее совсем не знает, новенькая, наверное, подошла к нему на перемене и говорит:
— Саша, а ты стихи пишешь? — И подает ему листок бумаги, исписанный чернилами.
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
— Кто это? — смущенно спрашивает Сашка, — зачем ему вниз-то катиться?
— Это Сергей Есенин, — печально глядя на Сашку, говорит девчонка. — Он умер совсем молодым.
Похожа была эта девчонка на Машу, в которую Сашка чуть не влюбился в прошлом году. Маша была, конечно, красивее. Но и эта ничего.
Сашка хотел еще раз встретить эту девчонку. Но вот все не получается. Он даже не знает, из какого она класса.
А с Машей он познакомился этим летом на танцах. Полянка была недалеко от дома, где дачу снимали Сашкины родители. Полянка была такая уютная. Кругом тополя высоченные. И кусты сирени. А рядом еще пруд, и утки там плавали. Сашка с Пашкой часто на этот пруд ходили, уткам куски хлеба бросали. А утки так смешно за каждый кусок дрались.
Утки только днем, вечером танцы на поляне. Патефон и пластинки Маша приносила. Маша крутила ручку патефона и объявляла:
— Танго Оскара Строка.
Кто такой Строк — никто и не знал. «Ну ничего, перебьется этот Строк», — думал Сашка. Танго танцевали, кто как умел. А Сашка в ДПШ на пианино обучался. Три года ходил. Потом на уроке сольфеджио учительница заявила ему, что он не понимает и не умеет читать и записывать нотный текст. Сказала, что он может больше не приходить, потому что все равно из него Святослав Рихтер не получится. Сашка тогда обрадовался, что не получится из него этот Рихтер, которого он знать не знает. И не будет этого чертова ДПШ.
И вот сейчас Сашка похвастался Маше, что он «Лунную сонату» Бетховена может сыграть. Вспомнил, как папаша сидел около него и долбил:
— Учи, учи. Это Бетховен.
Маша только поморщилась:
— Вот если бы ты сыграл танго «Утомленное солнце». — Посмотрела на Сашку внимательно, загадочно улыбнулась и запела тоненьким голоском:
Утомленное солнце
нежно с морем прощалось.
На полянку, где дачники танцевали, и деревенские приходили. Девки в длинных ситцевых платьях. Парни все в пиджаках. И еще один мужик из городских запомнился Сашке. Такой высокий в черной шляпе. Шляпу на лоб напялил. Дурак, что ли? Жарища была, а он в шляпе. Смотрел все на Машу.
Часов в десять танцы заканчивались. С танцевальной поляны было видно огромное поле, где на самом его краю, на горизонте горел оранжевый круг уходящего солнца. Сашке нравилось смотреть на закатное солнце. Он даже хотел Машу пригласить на этом поле прогуляться. Но тут она сама к нему подошла.
— Может, дотащишь патефон, — спросила.
— А что самой не дотащить, — обрадовался Сашка поводу проводить Машу до дома.
Машина дача недалеко. Она с бабушкой жила. Родители по воскресеньям приезжали. Шли молча. Ночь была тихая и прозрачная. И никакая птаха не верещала. И собаки не лаяли. У калитки Машиной постояли немножко.
— Ну все, — сказала она и вдруг поцеловала Сашку в губы.
Сашка не успел опомниться, как негромко хлопнула калитка, и Маша исчезла.
На танцы собирались не каждый день. Среда, суббота и воскресенье. Так Маша решила. Сказала: «Патефону отдых нужен». Сашка все эти дни около ее дома слонялся. Один раз она выскочила из своего сада, сказала, что бабушка плохо себя чувствует. Но пообещала: «в субботу увидимся».
— Со мной? — прошептал Сашка.
— Нет, с патефоном, — весело засмеялась Маша. Это был четверг.
Народу в субботу собралась целая куча. Мальчишки, девчонки. Все — дачники. А патефона нет. Один из городских притащил гитару. Что-то потренькал. Народ поскучал, подождал и разошелся. И в воскресенье тоже посидели, покурили. И девчонки папиросками подымили. Мода такая пошла. Сашка у одного парня стрельнул папироску. Но не курилось что-то. Только закашлялся.
Сашка с Пашкой сидят у пруда. У того берега он весь зарос осокой. А на этот бабы приходят полоскать белье. Здесь пруд чистый. Противоположный берег пруда зарос кустами бузины и шиповника.
— Ну что, лезем на тот берег. Нарвем шиповника. У него ягоды ничего. Есть можно, — говорит Сашка.
— А что, можно, — соглашается Пашка.
И вот они прутся через колючие кусты шиповника. Самые крупные ягоды около пруда.
— Сашка! — вдруг раздается Пашкин вопль. — Смотри!
Сашка продирается сквозь кусты к краю пруда и видит среди осоки тело. Он всматривается и в ужасе шепчет:
— Маша…
Со страшным известием прибежали к родителям. Аркадий надел свой майорский мундир. Всякий раз при поездке на дачу мундир этот — обязательно. И в трамвае, и в автобусе уважение безногому офицеру, место уступают. А если в гражданской одежонке — таких безногих пруд пруди. Если каждому уступать место, до работы не доедешь. С ног свалишься, да еще карманы обчистят в трамвайной тесноте. Так что Аркадий всегда учитывал данный жизненный опыт. Мундир помогал жить. Бабы высовываются из окон.
— Где тут у вас сельсовет? — строго спрашивает он.
В сельсовете телефон — один на всю деревню. Вскоре и милиция приехала на двух «козлах», как в народе называли ГАЗ-А. Вытащили труп Маши из пруда. Спрашивают собравшийся народ: «Кто родители?» Привели бабушку. Она как увидела мертвую внучку, тут же упала на землю. Лишь успела прошептать: «Господи, я думала она к родителям в город уехала». Бабушку и мертвую внучку в одну «скорую» поместили.
В толпе среди дачников и деревенские стояли. А среди деревенских тот мужик, из городских. Это который приходил на танцевальную площадку в черной шляпе. Он и показал на деревенского парня. Менты этого парня тут же под руки и в свой «козел» потащили. А этот в шляпе крикнул:
— Брат вон у него.
Мальчишку лет семнадцати менты скрутили и тоже в «козел» засунули.
А что там дальше: были ли деревенские убийцами Машеньки, Сашка с Пашкой так и не узнали. Вскоре вся их семья уехала в город. Конец августа. Надо готовиться к школе и маме, и сыновьям.
Аркадий в конце сентября приезжал в деревню, где дачу семья снимала. В их бывшем дачном доме окна досками заколочены. Деревенские жители не хотели с Аркадием разговаривать. А один из местных мужиков, седой такой, подошел к нему и зло так говорит:
— Чо приперся? Мало вам, городским, что двух наших ребят милиция схватила.
Баба подбежала, стукнула Аркадия в спину кулаком, закричала:
— Не виноватые они. Сука ты городская!
Потом к Аркадию снова подошел тот седой мужик.
— Вот что вы городские натворили. Обоих сыновей ее, — он махнул рукой в сторону бабы, которая Аркадия «сукой городской» обозвала, — по суду расстреляли. А ведь ничего и не доказали в суде. Может, это кто и из ваших, городских. А ментам лишь бы дело закрыть.
Примерно через полгода по телевизору показывали: маньяк — детей насиловал и убивал. Рожу его показали. Сашка, как увидел, сразу заорал:
— Это тот мужик в шляпе, который к нам на танцы приходил! Это он показал милиционерам на деревенских ребят, которые будто убили Машеньку.
Сентябрь в Ленинграде дождливым выдался. До дому бежать, весь промокнешь. Мама говорила, чтобы зонтики брали. Сашка отказался: что он девчонка какая-нибудь — с зонтиком ходить. А Пашка послушный. Под черным папашиным зонтом в школу вышагивает. Пижонит.
Теперь Сашка десятиклассник. Надо, как говорил товарищ Ленин, учиться, учиться и учиться. Что это Сашка вспомнил про Ленина только в десятом классе. «В Корабелку поступаешь, тут и про Ленина вспомнишь. Там конкурс-то о-го-го». — Это отец так говорит. А что говорить-то. Вон мама почти каждый вечер Сашке сочинения диктует, которые были на школьных выпускных экзаменах в прошлом году. Аркадий педагога из своего института приволок, чтоб Сашку натаскивала по математике и физике. А Пашка только смеется:
— Вот и помучайся. По морям-океанам ему захотелось поплавать.
Сам-то Пашка уже решил. В Герцена он будет поступать. А куда еще? «В Герцена по блату папаня пристроит». Пашка это только брату говорит. Если бы отец услышал, точно бы Пашка отведал ремня. Ремень до сих пор висит, правда, теперь в шкафу. Раньше на шкафу висел, чтоб сыновья о дисциплине не забывали.
А в школе теперь новая физичка. Молодая такая. Модная. Юбку в обтяжку носит. А как садится за свой учительской стол, подтягивает эту юбку, чтобы ноги ее в капроновых чулках чуть не до ляжек были видны. Парней, у которых под носом усы пробиваются, она к себе домой в гости приглашает. Чем они там занимаются, эти счастливчики? Молчат, как партизаны. А девчонок физичка не приглашает. Девчонки про физичку сплетни по школе разносят.
Сашку физичка будто не замечает. Хотя он один раз сказал ей, что у него первый разряд по самбо и что руку сломали на соревновании.
— Росточком, Сашка, ты не вышел, — одна девчонка ему сказала. — Вон Ромка Кадкин под два метра вымахал. Так он и гость у нее.
Ну, об этом вся школа знает. Стих кто-то сочинил:
Кадкин Рома идиот,
ходит с физикой на Брод.
Ромка — лоб здоровенный, но никому не накостылял за этот стишок. А кто это не знает про наш Брод? Это у них там Бродвей в Нью-Йорке. А наш Брод — это Невский проспект. Стиляги там чувих клеят: «Чувих мы клеим столярным клеем». Сашка тоже иногда выползает на Брод. Но что-то не фартит там ему с девками.
Вот скоро уже выпускные экзамены. Кадкин по физике уж точно получит пятерку. Он все две четверти по физике получал пятерки. Но в третьей физичка вдруг исчезла. Говорят, уволил ее директор. Всем понятно почему. Из-за Ромки. Сплетни до директора дошли. Появилась другая физичка, такая вредная старуха. У Ромки Кадкина теперь по физике одни тройки. Сашка допоздна учебники листает. Отец, как с комсомольской трибуны, голосит:
— Готов к труду и обороне! — А потом уже по-семейному: — Мы тебя натаскали на все эти школьные премудрости. Надеюсь, ты нас не подведешь.
А тут что-то со щекой стало. Будто он ее совсем не чувствует. Сашка взглянул на себя в зеркало. Попытался улыбнуться. И морда вся какая-то кривая стала. Только одна щека улыбается, а другая как неживая. Глаз один прищурился, и этим глазом ничего не видно.
Пошел к маме, она, как увидела, руками всплеснула: «Господи, и за что наказание такое?!» На другой день к врачу пошли. «Парез лицевого нерва», — сообщил врач. А Сашка заявляет врачу, что в руки ни ножниц, ни ножа не брал. А врач даже не улыбнулся, сказал строго, что это болезнь такая.
Какие тут экзамены. Недели две в больнице лежал. А потом уколы, уколы. Все ребята экзамены сдавали на аттестат зрелости. А Сашке выдали аттестат без экзаменов. Там одни тройки. Куда там с таким аттестатом в Корабелку.
Мама всю ночь проплакала.
Сашка родителям ничего не говорил, взял свой аттестат зрелости с этими тройками, паспорт в карман засунул. И поехал на трамвае до Калинкина моста. Там недалеко Корабелка. Теперь надо о ней говорить уважительно: Кораблестроительный институт. Сдал все документы. Тетка, которая принимала документы, взглянула на его аттестат. Прошипела так злобно:
— С такими отметками тебе, Кацков, надо не в наш институт, а в ремесленное училище двинуть.
Потом взглянула еще раз на Сашкины документы. Покачала головой, пробурчала:
— Мать — Наталия Ивановна Кац. Странно все у этих у евреев.
Сашка хотел закричать, что не евреи они. И мама и он. Но не получилось.
Первый экзамен в Корабелке был письменная математика. Спасибо той тетке из Герцена, которую папаша притащил. Получил — пять. Потом сочинение — четыре. А вот и экзамен по физике. Экзаменаторы — очень тощая женщина и мужик лысый. Посмотрели ведомость Сашкину. Женщина как-то брезгливо проговорила:
— Ну что, Кац, хорошие оценки получаешь. Пять, четыре. Посмотрим, как ты в физике разбираешься.
Сашка хотел сказать, что он вовсе не Кац, а Кацков. Но что-то в горле у него запершило. Билет достался — ну прямо везет. Все вопросы той училки из папашиного института, ответы на них наизусть вызубрил. Спросил экзаменаторов, можно ему сразу отвечать.
— Ну попробуй, — поморщилась экзаменатор.
Сашка затрещал как пулемет, но тут вспомнил, что папаша ему говорил: «Излагай медленно и четко. Ни в коем случае не торопись». И Сашка уже не говорит, а излагает, как отец учил. Закончил, уставился на экзаменаторов. А те сидят, хмурые. Лысый таким трескучим голосом:
— Ну, с вопросами билета вы справились, молодой человек. А теперь, позвольте, мы имеем вопросы… И понеслись эти вопросы. Сашка не успевает отвечать. Потом запутался, стал невпопад что-то бормотать.
— Ну что, — произнес лысый с довольной улыбкой, похоже, что вы, Кац, извиняюсь, — Кацков, на тройку не тянете. Может, что-то вне школьной программы вам известно. Изобразите нам на доске схему триггера.
«Триггер, триггер, — забарабанило в башке у Сашки. И — как выстрел из пистолета:
— Триггер — электронное устройство, обладающих способностью длительно находиться в одном из двух устойчивых состояний.
— Ну что же, здесь вы преуспели, — вяло проговорил лысый экзаменатор. — А теперь изобразите-ка на доске схему этого триггера. Может, это вас и спасет от неуда.
Саша устало смотрит в потолок. Нет, нет. Он никогда не видел схему этого триггера. Молчание Саши затянулось.
— Ну что же, мы хотели вам помочь, не получилось. Неуд, уж извините, — довольным голосом проговорила женщина-экзаменатор.
Саша, как потерянный, сидит на подоконнике. К нему подходит девчонка, говорит таким печальным голосом:
— Видела я. Завалили они тебя. Фамилия у тебя такая.
Это: «фамилия у тебя такая», — услышит Саша в своей жизни еще не один раз.