Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 83, 2023
Гор на горизонте
Бросает то в жар, то в холод. Песок и камни.
Море фата-морганы, которым-де перемыты
кости города мертвецов.
Постоянно ровная, средняя годовая
температура Египта лишь внутри пирамиды.
Непостижимо, и это загадка, — Гор
на горизонте, сфинкс (или Брем) на фоне далеких гор, —
как, даже за целые тысячелетия, возможно разбить
такое количество громаднейшее горшков:
вся пустыня усеяна черепками.
И священные ибисы.
В виде тысяч и тысяч тщедушных
мумий. Удивительно то,
что, хотя почти никогда нельзя найти
трупа этих птиц, — орнитолог Брем (или Бред)
это знает, — оказалось возможным
даже в течение нескольких сотен лет
собрать столько мертвых тушек.
Полтора часа расстояния вверх по реке
равняются полутора часам расстояния
в глубь страны минус один аасср*
миллиарды раз.
____________
*полтора часа до захода солнца
Анти-Рембрандт
Все это ни красиво, ни уродливо, ни радостно, ни грустно.
Но чем ярче светит солнце, тем темнее кажется пустыня.
Единственное объяснение этому —
совершенно обратный Рембрандту
световой эффект. Большего и не требовалось,
чтобы указать на цвет пустоты —
абсолютного захолустья.
В противоположность Европе, — учит нас Фромантен, —
в пустыне картины пишутся с темным, теневым центром
и залиты светом по краям. Словно в ожидании зари.
Вот во что Сахару ветра раздули!
Так перебирают в руке
кусочки неотшлифованной ляпис-лазури,
покамест солнце испепеляет местность под цвет золы.
И если еще сохраняешь способность чему-нибудь удивляться —
то именно этим людям, с глазами льва на лицах мумий.
Решившийся распрощаться с ними — едва ли умный.
Перед ним выбор между двумя, четырьмя,
а то и шестью днями пути,
прежде чем он сможет найти
хоть финик.
То есть глаза тоже становятся наподобие львиных.
Череп пронизывают раскаленными буравчиками
отвесные солнечные лучи,
лошадь под ним кажется кобылкою саранчи.
Восточная половина розы ветров
Восточная половина розы ветров стала грядою дюн.
Передвинув дюну ветром еще на дюйм,
она обнажает скелеты рыб,
распадающиеся в руках на отдельные позвонки.
Это озеро Чад. То есть — скорее фатум,
чем фата-моргана. Смерть как граница
наземной и водной фаун.
Неопределенность береговой линии,
постоянно изменяющей собственный контур.
Проще сказать: вздохни —
и сдохни.
Все они — Барты, Рольфсы, Овервеги и Клаппертоны —
шли вдоль берега озера. Не нужно поэтому особенно удивляться,
что их маршруты по отношению друг к другу
совершенно неопределенны.
Итак, находясь только еще в трехдневном
от него переходе, нам уже кажется, что оно —
то единственное в пространстве, что нарушает его пустоту.
Современная конфигурация озера Чад мало напоминает ту.
Овервег понимал, что ему следовало бы стать
чем-то вроде двоякодышащей полурыбы,
чтобы — так вот — не захлебнуться небом.
Африканский осеневидный сухой сезон
Южный ветер усиливает жару
и, по замечанию Руссеггера, принимает предгрозовой
характер. Электрический ветер, который можно принять за вой
гиеноподобных собак.
Потому что пока не пройдет одна с половиной луна,
пятьдесят дней, называемых здесь «хамсин»,
действие черного колдуна
будет лишать ума
и высушивать внутренности,
останавливать в жилах кровь,
заставлять безмолвствовать сердце.
Говори мы об иноземце,
то есть на языке осин,
африканский сухой сезон —
цитата из нашей осени. Мы приемлем ее в любом
ее виде — не то что осень, последний раз забытую еще Львом
Африканцем. Колючки, иглы, шипы, шелуха, лузга…
И в чреве ее — очертания еще живого ребенка.
Ни цветов, ни листьев. Ни фигового листка.
Экспедиция Швейнфурта В сердце Африки
Страна ньям-ньям
(азанде). Географическое положение —
В сердце Африки. Известное, ближе к нам,
как одноименное произведение Швейнфурта.
Кстати — свидетельствующее о немалом
к нему интересе благодаря подробностям и деталям.
Население питается преимущественно ее исследователями.
К каковым легко отнести букашку, наобум причислив,
как и Швейнфурта — из-за его занятий ботаникой,
к пожирателям листьев.
Единственное, что его беспокоило,
когда он пришел сюда в разгар сухого сезона, —
непомерно увеличившаяся селезенка…
и, возможно, форма правления, выделяющаяся на фоне резко
контрастирующих украшений — колец, обручей и блях,
отшлифованных и вычищенных до блеска.
Чего ведь стоит лишь одна его фраза! Потому что аукни —
его бы никто не услышал.
…Правитель сиял в своем тяжелом великолепии,
словно в красно-медном мерцании воскресной кухни.
Торная африканская тропа
Не нужно думать, будто со времен платоновского Федра
мир приобрел что-то еще, кроме разве что скорости.
Скорость наша
обратно пропорциональна
сопротивлению мест. Любопытно, что существуют еще места,
куда мы вступаем едва не в такт погребального марша.
Существует «Африка» Стэнли. Не считая
«истинной внутренней Африки» Фрейда.
Страна наполовину
и даже более того будет такою же,
как и здешняя местность: дебри.
Не иначе как прорубаясь в сплошной
растительной путанице из лиан, воздушных корней, ползучек,
мы оставим по себе довольно следов пройденного нами пути.
Но лучших
значков вам нечего и желать:
зачастую путь наш будет похож на лаз*
Как следует из текста записки Генри
М. Стэнли — майору Бартлоту [нам
и прочая-прочая], в этом нет ничего сверхъестественного:
«Весьма желательно, чтобы вы двигались
неукоснительно по нашим следам.
Тогда вы, наверное, нагоните нас».
____________
*торная африканская тропа, которую проделывают слоны
сквозь зеленый лиственный мир к Истокам Луны.
Ливингстон читает Юнга В поисках Ливингстона
Редко проходят сутки без дождя,
и никогда не бывает и полусуток
без грома. Сплошное сырое облако — настолько, что сам рассудок
затуманен: повсюду мерещится расширение Нила —
цвета болот Бангвеоло невысыхающие чернила.
Ружье, естественно, все размокло:
на манер большой курительной трубки,
как презрительно называют его местные.
Несмотря на вонь,
сами они предпочитают носить огонь
в высушенных комках подобранного слоновьего помета.
Меняющаяся — не во времени, а в пространстве — мода:
чем дальше равнины превращаются в переполненные водой
земляные губки,
тем больше татуированы лица
и все части тела, зубы запилены острием;
улыбка у них — крокодилова; каждый из них — думает о своем.
Лучшее средство от наваждения в этих условиях — постоянно быть
в движении: хлюпать, ползти и плыть.
Вероятно, все это бред:
следствие лихорадки, а не опий и белладонна.
Но сейчас уже совершенно невозможно сказать,
где кончается суша и начинается озеро,
где еще эта местность, а где вот та.
Кругом повсюду вода.
Ливингстон читает Юнга
В поисках Ливингстона.