Опубликовано в журнале Новый берег, номер 83, 2023
ОТЗЫВЫ… РЕЦЕНЗИИ… МНЕНИЯ
До вручения наград лауреатам «Большой книги» остается немного времени. В коротком списке самой престижной литпремии России целых 15 книг, которые сейчас активно изучаются большим литературным жюри. Его предпочтения понять непросто, бывают сюрпризы, но в целом, как мне кажется, своеобразные лидеры, «основные претенденты» на премии трех степеней уже видны. Попробую в своем нынешнем обзоре их угадать — а если ошибусь, то беда невелика: книги в любом случае заслуживают внимания. Так что если их обойдут призами, будет жаль, но и опытные авторы, и русская литература такое переживут точно.
Мысль семейная, мысль народная…
Юрий Буйда. Дар речи
М., АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2023
«Дар речи» — это роскошно, с преувеличениями и барочными виньетками исполненная история одной злополучной московской VIP-семьи, и в советские и в нынешние времена связанной с миром медиа. Члены этой семьи имеют вполне узнаваемые прототипы — а именно династию Яковлевых, пиком которой было создание медиа- империи «КоммерсантЪ» (в ней работал и сам Буйда). Разумеется, семья Шкуратовых с ее злым роком является плодом широких обобщений и авторской фантазии, но зернышко-то растет всем понятно откуда…
История семьи, в которой были и палачи НКВД, и советские пропагандисты, и извращенцы новых времен, тесно пересекается с историей страны. На обе истории автор смотрит довольно пессимистично, но надежд не теряет.
Исполнено все это очень ярко. Как будто в менуэте (а вернее все же в гавоте) перед нами проплывают многочисленные персонажи с начала ХХ века до наших дней: поэты, политики, безумцы, палачи, бандиты, журналисты, бизнесмены, проститутки, маньяки и прочая, прочая, прочая… Принципы изображения тут тоже барочные: в одном кадре самая вызывающая роскошь и самая отвратительная грязь. Золототканные одежды в вонючей луже. Сцены насилия, в том числе сексуального, и просто секса (в том числе и с особами, не достигшими «возраста согласия») сменяют одна другую. Под стать этому и стиль — одновременно и торжественный, и с «завитушками». Идеальный видеоряд к книге — гринуэевский «Повар, вор, его жена и ее любовник». Конечно — с музыкой Майкла Наймана.
В книге нет ни единого положительного героя. Но не то, чтобы автор их всех ненавидел — по его ощущению, они все опасно и неприятно (а то и неприлично) больны. Конечно, тут еще одна устойчивая отсылка — к «Пиру во время чумы». В «Даре речи» все постоянно едят и пьют, причем, разумеется, максимально изысканные яства. Но болезнь, по Буйде, это не всегда наказание, это, как он поясняет в специально вынесенной за пределы романного сюжета «теоретической» главке, еще и благодать, поскольку «она заполняет пустоты физические и духовные, чтобы наделить душу жизнью новой, опасной, иной». И больны герои по-разному — наиболее тяжело убийца ребенка, медиа-магнат Дидим. По воле автора, он теряет дар речи, погружается в немоту. Хуже наказания нет!
Поскольку (и это мы тоже узнаем из прямого высказывания автора) «мы рассказываем друг другу истории по той же самой причине, которая заставляет нас сродниться с болезнью и очертя голову отдаваться любви, соединяясь телом и душой с другим человеком. Этот обмен и есть восстановление круга жизни. Именно ради этого Господь и наделил нас даром речи».
У всех без исключения героев такой «обмен», такая коммуникация с реальностью, с людьми, с народом, если угодно, тяжело нарушена. Отметим, что в небольшом по объему «Даре речи» (далеком от композиционной стройности и абсолютной логичности – в частности, развязаны далеко не все мелкие сюжетные узелки), у автора получилось создать яркий, при этом очень умный текст. Один из прекрасных образцов постмодернистской «цветущей сложности», безусловно, заслуживающий серьезногочитательского внимания.
Слишком широкие крылья
Василий Авченко. Красное Небо
М, АСТ, 2023
Перед нами объемистый (более 500 страниц) нон-фикшн про самолеты, летчиков, конструкторов, космонавтов, Дальний Восток, Луну, Корею, писателей всех мастей, от богемы до классиков. А также, как говорится в подзаголовке о земле и огне. «Как, обо всем сразу?» — спросите вы. То-то и оно — и в том проблема познавательной и эмоциональной книги.
Да, здесь много интересного и про авиацию/космонавтику как важную часть мифологии ХХ века, и про неизбежное и вечное противостояние супер-государств, как бы они ни назывались — а также про роль науки и техники в этом противостоянии. К тому же — вот уж редкий случай! — читать интересно. За что автору, энергичному публицисту и общественному деятелю, певцу и энтузиасту Дальнего Востока (и автору «Тотального диктанта», кстати) — спасибо, конечно, но…. Да, без «но» не обойтись.
Идея книги, как представляется, была вот в чем. Через историю жизни уникального семейства дальневосточного общественного деятеля рубежа ХХ века Матвеева-Амурского показать историю нашего века и, конкретно, развития авиации. Ведь именно внук почтенного провинциала (у которого было множество детей, в том числе, например, футурист Венедикт Март, отец поэта-эмигранта Ивана Елагина) боевой летчик и литератор Лев Колесников участвовал в Корейской войне и даже был сбит ни кем иным, как будущим астронавтом Баззом Олдрином. А мать Колесникова была первой любовью советского классика Александра Фадеева, и состояла с ним в переписке уже в конце 40- х… Очень интересная история. Вот опираясь именно на нее поговорить бы о том, что так волнует автора, энтузиаста авиации и техники вообще.
Однако опоры не вышло. Отступления получились слишком обширными, обходные пути слишком дальними. Ну не смог увлеченный автор остановиться и перестать обрушивать на нас многочисленнейшие факты и имена! Причем если некоторые факты и правда интересны, хотя и выглядят порой случайными — как изложение судьбы Базза Олдрина вплоть до сегодняшних дней, или различных гипотез происхождения Луны (!), то о других мы могли бы прочесть и в Википедии (например, о марках самолетов, спроектированных конструктором Поликарповым, с перечислением и краткой характеристикой всех марок).
Список людей, упоминающихся в книге, идет на сотни… Тут и пионеры авиации с подробными характеристиками каждого, и космонавт-неудачник Нелюбов, и многочисленные друзья юности того же Фадеева (о котором Авченко выпустил книгу в серии ЖЗЛ) и многие, многие другие. Основная история в этом густом лесу теряется, как тропинка в любимой автором дальневосточной тайге.
Завершая книгу и как бы пытаясь свести повествование к единому финалу, автор пишет: «Хочется исполнить гимн и звездам, и винтикам. Тем, кто не долетел и кому не дали даже оторваться от земли… Безымянным бойцам братских могил. Безвестным дублёрам, ведомым, героям второго плана, эпизода, закадра. Людям массовки, чьи имена и лица неразличимы, как песчинки, составляющие пляж… Траве, полыни, бурьяну. Глине, перегною, праху. Почве — хоронящей и родящей. Искрам, не разгоревшимся в пламя. Пулям, пролетевшим мимо цели или обессмысленным осечкой. Икринкам, из которых не выросло рыб». Перечисление занимает не один абзац. Благородно, конечно, но едва ли осуществимо. И книге на пользу точно не идет — то есть, в итоге не идет на пользу и авторскому намерению.
Память, помолчи
Евгений Водолазкин. Чагин.
М., АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022
Существует мнение, что все романы Евгения Водолазкина (он, напомним, их написал шесть — «Соловьев и Ларионов», «Лавр», «Авиатор», «Оправдание острова», «Брисбен» и рецензируемый) похожи как две капли воды. И что, собственно, это один и тот же роман. Пусть так; о Достоевском и много о ком из классиков то же говорили. История об интеллигентных чудаках-феноменах (у каждого свой особенный дар) в неинтеллигентном мире может продолжаться сколь угодно долго. Очередной заглавный чудак, которого вдобавок ко всему и зовут Исидором (прямо как музу Есенина), обладает даром запоминания, и как все его коллеги из предыдущих сочинений автора, больше мучается, нежели снимет сливки со своего дара.
Конечно, как тут не вспомнить героя Борхеса Иренео Фунеса, обладающего тем же чудесным даром, и всю жизнь от него мучавшимся. И дело тут не в некоей «переполненностью информацией», от которой разрывает мозг. Борхес писал о нем так: «Ему не только было трудно понять, что родовое имя «собака» охватывает множество различных особей разных размеров и разных форм; ему не нравилось, что собака в три часа четырнадцать минут (видимая в профиль) имеет то же имя, что собака в три часа пятнадцать минут (видимая анфас). Собственное его лицо в зеркале, собственные руки каждый раз вызывали в нем удивление… Фунес непрерывно видел медленное развитие всякой порчи, кариеса, усталости. Он замечал проникновение смерти, сырости… Ему было очень трудно уснуть. Уснуть — значит отвлечься от мира; лежа на спине в своей постели, Фунес в темноте представлял себе каждую трещину и каждый выступ на стенах соседних домов».
Длинная цитата тут приведена вот к чему: в ней, как и в других частях маленького рассказа Борхеса, ярко и четко выражено то, что у Водолазкина тонким слоем распределено по всему роману. Да, боюсь, и то, что автор «Чагина» сформулировать для нас, для себя так и не сумел… А может быть, и не захотел, потому что тема памяти для него в романе, возможно, и не главная — как он сам не раз говорил в интервью. Больше его занимает тема интерпретации людьми действительности, вообще «человеческая мифология», что бы это ни значило.
Понятно, мы должны читать не авторские интервью, но текст. И нем мы находим безусловное достоинство, свойственное всех книг Водолазкина — нарисованный будто акварелью серый, мало примечательный, но запоминающийся питерский (и не только, но питерский лучше всего) быт. При этом все снабжено как будто полуулыбкой, не то грустной, не то иронической. Да, не герои лучше получаются у писателя, но фон их существования. Так и здесь. Феноменально памятливый Чагин помещен автором в сложную жизнь Ленинграда советской эпохи — по сути, нескольких эпох. И о каждой из них мы узнаем много интересного и, так сказать, атмосферного.
Помогает нам погрузиться в разновременную атмосферу базовый сюжетный прием: жизнь Исидора показана глазами разных людей — молодого архивного работника, после смерти Чагина разбирающего его архив, кроме того человека из КГБ, оказавшегося очень ненадежным рассказчиком (что следует назвать удачной находкой, разбавляющей монотонность повествования) и, наконец, друга Чагина, артиста Грига. Разные люди — разные фоновые оттенки. И пусть это преимущественно оттенки серого — не как в известной книге, но как в питерском колорите — тем интереснее.
