Перевод Максима Калинина. Продолжение. Начало см. «Новый Берег» № 80
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 81, 2023
Перевод Максим Калинин
Доника
Могучий замок на скале
Вознёсся высоко:
Над озером простёрлась тень
Твердыни Арленко.
Боялся вглубь озёрных вод
Рыбак забросить сеть.
И ласточка по-над водой
Страшилась пролететь.
Коровы даже в летний зной
Не слушались бича
И покидали водопой,
Испуганно мыча.
Когда в безветрие стоял
Навытяжку рогоз,
По водам трепет пробегал
И ропот странный нёс.
Но если буря над водой
Метала и рвала,
То на поверхности собрать
Ни складки не могла.
Когда же при смерти кто был
Из рода Арленко,
Рождался траурный мотив
В пучине глубоко.
В том замке девушка одна
Жила с отцом седым.
Доникою она звалась —
Краса красам земным.
Была она, как снег, бела;
Румяна, как заря;
Как речка, речь её лилась,
Сердца животворя.
Во всей Финляндии жены
Завидней не найти.
И оказался Эверхард
У девушки в чести.
Донику обожали все,
Но пуще всех — жених.
И крепла с каждым днём молва
О свадьбе молодых.
Вдоль озера под вечер шла
Пригожая чета:
Неярок свет и воздух — мёд,
И вечер, как мечта!
По водам томным расточил
Закат багряный ток.
Тихонько тявкал на руках
У девушки щенок.
Её румянец пламенел
Унынию в укор,
И Эверхарда заласкал
Благоточивый взор.
Везде покой — ни зверь, ни гад
В осоках не шмыгнёт.
Повсюду тишь — ни ветерка,
Чтоб лоно сморщить вод.
Внезапно траурный мотив
Возник из бочага
И к замку медленно поплыл.
Дремали берега.
Мотив Донику захватил
И, к прочему глуха,
Бедняжка рухнула без сил
В объятья жениха.
Несчастный к помощи призвал,
И повторил призыв,
И замер, суженой в лицо
Безумный взор вперив.
В беспамятстве лежала та,
Покойницы бледней,
Но вдруг — вздохнула и глаза
Открылись вновь у ней.
На локоть друга опершись
Неверною рукой,
Доника с горем пополам
Дошла до Арленко.
Увы, красавица с тех пор
Напоминала труп —
Тусклы бесцветные глаза,
Синюшна строчка губ,
Теперь румянцу на щеках
Пришёл на смену воск,
И всё лицо приобрело
Потусторонний лоск.
Уже не ластился щенок
К хозяйке молодой,
А злобно лаял вдалеке,
Переходя на вой.
Но рядом верный Эверхард
С невестой был всегда:
Его любви не отвлекла
Нежданная беда.
Как только стали замечать,
Что полегчало ей,
О свадьбе он заговорил,
Упорствуя — скорей!
И вот счастливый день настал,
Когда они вдвоём,
Единой радости полны,
Вошли в Господень дом.
И замерли пред алтарём,
Храня пожатье рук,
Но только начали обряд —
Запахло серой вдруг,
И зелью проклятой взыграл
Высоких свеч огонь,
И чуть не выпустил жених
Невестину ладонь:
Холодной сделалась она!
Не смог сдержать он крик:
С лицом Доники светлый Дух
Предстал ему на миг,
А Демон прянул из неё
Вторым, являя гнев.
И человеческий сосуд
Разбился, опустев.
Бристоль, 1796
Роза
— Стой, Эдит, не срывай малютку-розу!
Она — живая! Чувствует она
Полдневное тепло и пьёт росу
Полночную. Но ты смеёшься? Что же,
Тогда тебе легенду расскажу
Старинную, она тебя научит
Быть милосердной к нежному цветку
И жизни не лишать его напрасно
Бестрепетной рукою. В оны дни
Подлунный мир усыпан был цветами!
Они цвели повсюду. Вспомним, как
Впервые это маленькое чудо
Открыло солнцу чашечку свою.
Была еврейка Цилия прекрасна.
Прекраснее — не ведал Вифлеем!
Все иудеи деву восхваляли.
И каждый, кто встречался взором с ней,
Хотя б на миг — был обречён навеки
В сознанье облик ласковый носить,
Невинною душою освящённый.
И не было несчастному спасенья
Теперь ни на безлюдье, ни в толпе.
Везде он был видением исполнен.
Но — горе одержимому! Она
К мужчинам не имела тяготенья.
Один Господь владел её душой,
Покамест воздыхателей толпа
Сквозь слёзы почитала добродетель,
Земную отвергавшую любовь.
К несчастью, вифлеемлянин один
Бедняжку возжелал животной страстью.
Он Цилию глазами пожирал,
А та, зардевшись от негодованья,
Удвоенный в нём разжигала пыл.
Черты лица, изваянного грубо,
Являли в Хаммуиле гордеца,
И опасалась девушка, что вскоре
Она узнает мстительность его.
Увы, она боялась не напрасно!
Отвергнутый принялся распускать
О Цилии чудовищные слухи,
Нашёптывал, наветил, клеветал!
А слухи расползались, и народ
Уже не различал, где ложь, где правда.
Когда она под купол поднимала
Во время службы просветлённый взор,
Шептались люди: «Это напускное!
Другие чувства верховодят ей,
Она — святая днём, блудница — ночью!
Вся набожность — прикрытие греху!
Давно по ней костёр иль петля плачет!
Под суд её пора!»
Позор вам, люди!
Как можно злоязыкому внимать!
Вы так азартно повторяли сплетни,
Что сами в них поверили! С таким
Искусством сатанинским Хаммуил
Бедняжку очернил, что порешили
Её казнить.
На пустоши глухой,
В забытом Богом окаянном месте,
Где издавна казнят лихих людей,
Вкопали столб и наскоро сложили
Поленницу, чтоб нежное созданье,
Оставленное небом и людьми,
Предать огню. Стянулись горожане
На пустошь и привязанной к столбу
Несчастную нашли. Настолько кротко
Бедняжка очи возвела горе,
Что стала всем странна её виновность.
Два чувства состязались в Хаммуиле:
Злорадства и вины. Второе он
Впервые испытал — как предвкушенье
Назначенных ему гееннских мук.
В толпе зевак красавице случилось
Обидчика заметить своего:
Ему как будто в душу нож вонзился,
Хотя безгневен был девичий взор.
Посовестись, Господь, ужели ты
Помилуешь бесславного злодея,
А жертву невиновную отдашь
Жестокому огню на растерзанье?
Остановите факельщика! Поздно.
Безжалостное пламя занялось!
Оно подол рубашечный загрызло
На девушке!
И треск, и дым, и жар!
Но что это? В костёр подул Всевышний?
Соединились языки огня
В одну неугасающую вспышку
И ринулись на Хаммуила! Чу!
От ужаса толпа окаменела.
Но чудеса не кончились — пустил
Побеги столб и свежею листвою
От пламени невинную укрыл,
И розы расцвели на гибких ветках,
Распространяя райский аромат.
Вестбери, 1798
Король Шарлемань
За что её так полюбил государь?
Давно красота отцвела.
Какая нашла на правителя хмарь?
Агата ему представлялась, как встарь,
Румяна собой и бела.
Король к фаворитке душой прикипел,
Сковало их цепью одной.
Он в ней находил совершенства предел,
На местных красавиц смотреть не хотел,
Народ изумляя честной.
Гадал королевский блистательный двор,
А с ним — королевская рать:
Когда ж прекратит Шарлемань этот вздор,
И взашей, безумию наперекор,
Решит самозванку прогнать?
Как вдруг, подхватив непонятный недуг,
Она в одночасье ушла.
Немедля за гробом отправили слуг
И, весть рассылая на мили вокруг,
Ударили в колокола.
Пошли хоронить, да король не велел,
Как демон, явившись в дверях!
Могильщикам казнь обещал он в удел
И возле умершей возлюбленной сел
Со смертною мукой в глазах.
Забросил отец-командир гарнизон:
Идут лангобарды на рать,
Иные зловерные прут на рожон —
Не вынет правитель меча из ножон,
А только вздыхает опять.
Роптали армейские бородачи,
Являя задиристый нрав.
Монахи молились при свете свечи.
«Король заколдован!» — решили врачи,
Консилиум строгий собрав.
Едва королю отлучиться пришлось,
Епископ пришёл, седовлас.
В делах чародейных он видел насквозь
И знал — без лукавого не обошлось,
Имея намётанный глаз.
С молитвою поиски начал старик,
Над трупом склонивши лицо.
И вскоре, отдавши сомнению миг,
Он мёртвой персты запустил под язык
И вынул оттуда кольцо.
Змеилось заклятие вдоль ободка!
Прелат припустил через зал,
В дверях с королём разминувшись слегка.
И что же? Прошла у монарха тоска.
Он прах схоронить приказал.
По-прежнему в Ахене радость и смех,
Желанный пришёл им черёд!
А вскоре глашатаев рвенье и спех
В придворных кругах взбудоражили всех:
Правитель на праздник зовёт!
Король, как известно, изрядный жених,
И армия знатных девиц
Отправилась в Ахен под вздохи родных
И кряк одобрительный дамских портных
А следом — когорта вдовиц.
Как счастлива та, кто средь пёстрой толпы
Прельстит повелительный взгляд!
Ведут в танцевальную залу стопы.
Красотки трепещут, от страха глупы.
«Была не была!» — говорят.
«Я первой должна станцевать с королём!» —
Глупышки мечтают, — «а вдруг?»
Вошёл Шарлемань, огляделся кругом,
Рванулся вперёд и галантным кивком
Епископа вызвал на круг!
Рассыпались дамский и рыцарский строй,
От смеха всем стало невмочь.
Сердито епископ тряхнул головой
И, горестно к Деве воззвав Пресвятой,
Ушёл из собрания прочь.
Он берегом озера мрачно шагал,
А сзади послышался крик:
— «Епископ, скорее вернёмся на бал! —
Король запыхавшийся следом бежал, —
Останься со мной, чаровник!
А если наскучили танцы тебе,
Укромный найдём уголок:
В лесу покоримся счастливой судьбе,
Где ветви колышутся в тихой волшбе,
Где сумрак, как ночью, глубок!»
— «Оставь наважденья свои, человек,
И не доводи до беды!»
Не слышал король, что священник изрек, —
Бросал он лобзанья горячие в снег
Епископской длинной брады.
Монарх распалялся: «Мой ангел, идём,
Используем выпавший час!
Не нужно стесняться в желанье своём!
В лесу, моя радость, приют мы найдём,
Не выдадут заросли нас!»
«Моей, Святый Боже, здесь нету вины! —
Вскричал, закрывая лицо,
Епископ, — объелся король белены!»
Рукою взмахнул он — и в свете луны
Ему подмигнуло кольцо.
Агатина пагуба! Немудрено,
Что дело епископа — дрянь!
Он в озеро бросил кольцо, и оно
Отправилось вместе с заклятьем на дно,
И в разум пришёл Шарлемань.
Он замок воздвиг возле озера в знак
Любви, чей мучителен дар.
И каждый в округе расскажет вам, как
Великий король, что последний дурак,
Попал под воздействие чар.
Бат, 1797