Опубликовано в журнале Новый берег, номер 80, 2022
Лисы. Азия. Война
Термин «женская проза» мало того, что семантически пуст, он еще и обидным может показаться. Ну, в самом деле, нет таких сущностных признаков, которые позволяют объединить самых разных авторов (все же консервативно избегну феминитива) женского пола (при том, что даже их гендерные роли могут быть совершенно разными). Но! Я помню, что именно женщины — в прозе, драматургии, поэзии, кинематографе — в канун перестройки и в первые перестроечные годы первыми заговорили о том неблагополучии, в котором находится наша страна. Помните рассказы Петрушевской? А «Астенический синдром» Киры Муратовой? Или пронзительные, во многом провидческие стихи Нины Искренко? И сегодня мы находим во многих вещах, написанных женщинами, чуткость и боль, которые нами, мужчинами, не ощущаются. Или не находят адекватного воплощения в тексте. Вот о таких книгах речь в нашем обзоре — при том, что все авторы и их работы очень разные и по стилю, и по жанру.
Следы запутаны
Анна Старобинец. Лисьи броды
М, Рипол-классик, 2022, 720 с.
«Лисьи броды» Анны Старобинец — это огромное, 700-страничное повествование мистически-криминального толка в стиле ретро (действие происходит в первое послевоенное время). Размах впечатляющ. Мы оказываемся то на Лубянке, то в лагере, а главное — в «серой зоне», территории между мирами, месте где-то в маньчжурской тайге, где обитают оборотни и разного рода нечисть. В тех самых Лисьих Бродах. Да и главные герои отнюдь не просто з/к и полковник спецслужб. Оказывается, мы присутствуем при эпизоде вечной «войны магов», которых в Китае привлекает армия древних воинов (не тех, терракотовых, а других).
Старобинец — несомненно, мастер увлекательных, жанровых книг для интеллигентных людей и их подрастающих детей (цикл про звериных детективов, конечно, настоящая бомба). Вроде как интеллигентам «попсу» читать и неинтересно, да и неудобно, а вот книги Старобинец — другое дело. Так что можно не соглашаться с теми, кто называет автора «Бродов» «нашим Нилом Гейманом», работающим по схожей методике (штампы массового культурного сознания универсального масштаба плюс национальная мифология плюс нечто архетипическое), но читать увлекательно и, повторю, как-то очень «культурно».
Увы, не в этот раз! Толстый роман Старобинец оставляет ощущение не очень проработанного текста. Много многословия. Много обидных заминок сюжетного хода, очень раздражающих читателя. Продраться сквозь «Броды» — все равно, что через описанную там тайгу. Если к Нилу Гейману добавить «Голубое сало» Владимира Сорокина (все эти брутальные МГБшники со шприцами, полными таинственных жидкостей), разбавить описанием «ужасов ГУЛАГа», ретро-антуражем сериального уровня и дальневосточной экзотикой (лисы-оборотни, тигры, опий), получится что? Компот несладкий и малосъедобный.
При том, что написана книга, если брать отдельные фрагменты, ярко, стилистически изобретательно. Как любят говорить некоторые коллеги-критики, «парчово». Вот только романное целое вышло неустойчивым. Да и стиль… Избыточный он какой-то, что роману не на пользу. Вот про драку двух зеков. «И камень ударит тебя в переносицу. И ты почувствуешь боль и вкус железа во рту и горле. Ты потеряешь контроль над телом, ты начнешь падать навзничь. И тот, что кашляет, тот, которого ты опустил на колени, нащупает что-то на каменном, холодном полу и ударит тебя в живот. Ударит острой, бритвенно-заточенной ложкой. И ты упадешь, и фуражка покатится по холодному полу, и тот, что рядом с тобой на коленях, оседлает тебя. И ты перестанешь чувствовать боль, потому что будешь уже не здесь, а он станет бить тебя заточенной ложкой еще и еще — между ребер и в горло. Ты будешь хрипеть и пару раз дернешься. Ты затихнешь в луже собственной крови. Совсем молодой. Тебе будет навсегда двадцать три…»
И так все 700 с лишним страниц, запутанных, как лисьи следы… Похоже, заблудился и сам автор.
Война как безумие
Линор Горалик. Имени такого-то.
М., Новое литературное обозрение, 2022, 170 с.
Повесть Линор Горалик «Имени такого-то» — сугубая фантасмагория, но фантасмагория, так сказать, проектная: попытка создания текста, одновременно говорящего о безумии и войне. В этом намерении признается сам автор. Объединить, дескать, то, что всегда его привлекало и страшило. Речь идет о Великой Отечественной — но, думаю, автор боится любой войны, как любой психической болезни. И преодолевает свой страх демонстративно, прямо перед публикой — то есть перед нами, читателями.
Все описанное происходит не в «конвенциональной», признаваемой всеми реальности, а в сугубо индивидуальном внутреннем мире автора, как будто грезящего наяву о чем-то таком, болезненном и травматичном. Выходит интимно. Иногда даже слишком. Настоящей войны, как ее описывали хроникеры, тут нет, разве что в самом обобщенном, абстрактном виде — это неотвратимое, волнующее зло, не могущее быть адекватно описанным понятными всем словами.
При этом текст организован вполне умело. То же безумие имеет различные, вполне гармонирующие друг с другом формы выражения. Хотя бы на уровне спотыкающегося стиля: то разухабистый, отрывистый «поток сознания», то застревание и подробное обсасывание каждого квадратного сантиметра больничного быта. Ярко-шизоидны визуальные образы, которыми наполнена небольшая книга. Они напоминают знаменитый ар-брют (искусство душевнобольных) — а отчасти и собственные графические истории Горалик, всех ее странных, намеренно «ненормальных» персонажей.
В аннотации и авторском послесловии говорится, что в основу книги легла история эвакуации осенью 1941-го психбольницы Кащенко из Москвы, мытарства сотрудников и больных, которые не сразу могли разместиться в одном из тыловых городов, а проплыли на барже пол-Волги. Интересно было бы почитать об этом и вправду. В книге ничего этого нет. Ее действие повести разворачивается в абстрактном пространстве и времени. Там нет больницы Кащенко, а есть больница «имени такого-то». Нет настоящих городов — есть некие Рязанск, Горьковск и т. п. Вся узнаваемая социальность из книги намеренно изгнана — знать, для обобщающего эффекта. Но это, конечно, схематизирует и так чересчур «умышленный» текст.
Что касается броских образов, то вот они: бомбят и отстреливаются от нападения с воздуха, везут людей внутри себя по реке не механизмы, а странные живые существа, имеющие в себе и железные части, но остающиеся чем-то вроде домашних животных. Они боятся боли, их можно убить и т. п. Вот это эффектно. Вот это особенно похоже на ар-брют. Плюс мир книги населен гигантскими полуразумными животными, например лисами, патриотично нападающими на врагов. А у одного из персонажей вместо ноги — волчья лапа.
Но читали мы и про таких существ — у того же Сорокина. Вообще, живой классик при чтении повести вспоминается постоянно, а настольной книгой автора, как кажется, была «Мифогенная любовь каст» Павла Пепперштейна. (Правда, при всей странности тамошней войны, она в сравнении с Горалик все равно что Львом Толстым описана.) Что уж говорить про персонажей, вместо них здесь какие-то тени, функции. Антипсихологизм, полагаю, намеренный, в мире идей и чистых переживаний чего ж делать простой психологии. Действие, как было сказано, дергается, баржа текста постоянно застревает в невидимых водорослях. И дочитав, чувствуешь себя бурлаком, дотащившим это сооружение до места. Может, в книге Горалик баржа и живая, но сама книга — как-то не очень. Все это вообще мало похоже на прозу — но и стихами не назовешь. Меньше двухсот страниц, напоминающих текст из каталога художественной выставки. Впрочем, как раз это и любопытно.
Но то, что мне показалось автотерапевтическим опытом, кроме автора-эскаписта никому особо не интересно, но вполне вероятно поможет более чутким читателям (особенно читательницам!) пережить свою травму, связанную с войной. Это дорогого стоит.
Пыль. Грязь. Смерть
Екатерина Манойло. Отец смотрит на Запад
М., «Альпина. Проза», 272 с.
В нынешнем премиальном сезоне «Большая книга» и «Ясная Поляна» женщин не награждали. Может быть, и зря… Зато престижный «Лицей» достался двум девушкам. И за прозу — как раз рецензируемому роману Екатерины Манойло. Не то чтобы здесь мы встретили что-то принципиально новое. Собственно, «Отец смотрит на Запад» — очередной представитель «литературы травмы», ставшей сегодня среди многих прозаиков-женщин чем-то вроде мейнстрима. Но на этот раз проблематика дана, так сказать, в молодежном изводе, что делает книжку симпатичнее многих иных сочинений. Здесь есть все, к чему мы в «литературе травмы» привыкли — травля, абьюз, сексуальные домогательства, окружающие героиню. Она даже в Москву сбежала от этого, но вынуждена вернуться ненадолго в родной городок, затерянный в пограничных с Казахстаном степях. И тут с ней стали происходить вещи крайне неприятные… еле спаслась и от насилия, и от смерти, столкнувшись и с тем, и с этим.
Критики говорили о «многослойной истории поисков собственной идентичности», происходящей в романе. Я считаю, что все ровно наоборот: тут один слой, нутряной, земляной, провинциальный, замешанный на смерти и экзистенциальном ужасе, из которого героиня «выкапывается», чтобы убежать подальше. В этом «сюда я больше не ездок, но приезжать, увы, приходится» и заключается вся ее идентичность. Но показано-то это, что называется, от души! Пусть одна нота, но сыграна она эффектно!
Эффектности добавляет то, что описанный кошмар творится в азиатском мире, со всеми этими непривычными для нашего уха именами, косными обычаями, помноженными на нищету и грязь, заполняющую все, в прямом и переносном смысле. (Героиня, Катя, — полукровка, что ее травму еще усугубляет.).
«Отец…» может быть принят за социальный роман, которых так сегодня не хватает в нашей словесности. Глушь, бедность, актуальный поневоле для многих азиатский колорит с пылью и грязью повсеместно… Но эти мрачные картинки не более чем декорации для внутреннего мира героини. Конкретика картинок связана, как можно предположить, с биографическим опытом автора (она из тех же краев, и зовут ее так же, как героиню… а дальнейшее сближение творца и персонажа дело сомнительное, кто его знает, в каких они на самом деле отношениях). Но, думаю, несомненно, героиня точно так же обижалась бы на мир и в Зимбабве, и в Париже. Оренбургская область не лучше и не хуже.
Отмечу попутно, что удачное, броское название — это местная идиома, означающая просто «умер». Много, много кто умер на страницах этой тонкой книжки! Или до начала действия, или прямо при нас. Ибо мы, собственно, в аду. Возможно, как раз метафизики не хватило в этой книге, чтобы сделать ее серьезным литературным достижением. Но автор только начинает путь, и, думаю, мы увидим много интересного и глубокого. Хотя тут есть ловушка.
Вернусь к тому, почему эта работа посимпатичнее многих аналогичных (например, авторства Оксаны Васякиной, где, замечу, дело тоже происходит в степи — на краю географии, на границе жизни и смерти, в глуши и ужасе). Сочинение Манойло, при всей несомненной литературной состоятельности, какое-то очень детское. Как будто румяное дитя тычет кулачком с обиженным взвизгиванием. Вы, вы, вы все виноваты! Плохие, плохие! Есть надежда, что дитя все же вырастет, поймет мир в его сложности и глубине. Но вот в чем ловушка — велика вероятность, что это ребячливое высокое самомнение, наивный, инфантильный эгоизм так и войдет в привычку. Станет не этапом взросления, а, так сказать, profession de foi. Способом заработать литературную репутацию и новые премии. Увы, видали мы такое не раз. Надеюсь, случай Манойло будет иным.
