Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 80, 2022
***
Бывают фигуры речи важнее, чем речь,
и надо их изредка применять, чтоб вернее сберечь.
Я в твои годы командовал полком,
а потом без отрыва возглавил обком,
а вечерами учился на агронома,
а рацион мой был — кора и солома.
Помню, к нам в шахту спустили одного паренька,
у него практически не шевелилась рука,
но через два месяца он стал давать план,
потому что рука рукой, а судят нас по делам.
А когда гармонист достал гармонь,
сплясал и бронзовый конь.
А когда взводный сказал: «Огонь!» —
действительно стал огонь.
А когда начало смеркаться, а мы еще не сложили овин,
председатель остановил солнце в небе, как Иисус Навин.
И поезда по десять минут мчались
после того, как рельсы кончались.
…Есть то, что не дать и не взять, и оно не погаснет веками,
и тут ничего не сказать, а лишь развести руками.
***
— Осуждённый,
Вы, наконец-то, признаёте свою вину?
У Вас было много времени на осознание.
Давайте, я эту страницу переверну,
и напишем чистосердечное признание —
то, что Вы чувствуете, предельно точно —
а там — чем чёрт не шутит — подадим на условно досрочно.
— Да, я виноват,
но не в том, о чём на каждом углу говорят,
а в другом — гораздо сильнее…
— Постойте, с этого места как можно точнее.
Ваше имя стало нарицательным
(хотя и с коннотацией отрицательной).
Мы не помним, сколько стоят «Титаник» и «Мона Лиза»,
какая зарплата у президента Чили,
стоимость кругосветного круиза,
но помним, сколько Вы за Иисуса Христа получили.
И при этом Вы не предали Его?
— Предал, конечно, да что из того?
Я виноват, что потерял веру
и, нервничая не в меру,
поспешно умер, не встретив это весеннее
воскресение.
А надо было купить на 30 сребреников фалафель и пахлаву,
лукум и халву,
и как есть, невыспавшимся и помятым,
просто идти к ребятам
и не то чтобы в буйном веселье,
а в угрюмой вере ждать воскресенья.
Один предал, другой отрёкся, третий, допустим, в тень отошёл назад —
ну, виноват, но слегка виноват.
Виноват, что убил себя своими руками.
Виноват, что не был Там, когда отвернули камень.
Виноват, что не увидел зарю
и с вами, чертями, сейчас говорю.
— Что ж, так и запишем: имеет особое мнение,
но непонятно, что имеет с этого имения.
***
Кассандре никто ни разу не верил, а ведь она говорила,
потому что если верить Кассандре, то лучше улечься в могилу
и укрыться белой простынкой, как в анекдоте из тех временных пластов,
когда пионер, как пельмень в пельменной, был всегда к чему-то готов.
Но когда пришло неслыханно новое, о котором мечтал картавый,
даже Кассандра не больно готова взглянуть налево-направо.
— Ну, скажи нам, что будет с нами, а мы поверим тебе.
Хоть цунами, хоть тысячу оригами, хоть кто-то уже трубу подносит к губе.
Скажи, обречённая говорить «а я уже говорила»,
что ещё с нами случится быть и сколько придётся на рыло.
— Не спрашивайте, что будет, если не можете ответить, что есть.
У каждого свой навигатор, люди, и своя очень благая весть.
Волосы мои с проседью, и подробности я позабыла,
но настанет день, и вы спросите, что ж это с вами было.
— Ура! Прекрасный прогноз! Мы верим тебе, пророчица!
не потому, что есть поводы верить всерьёз, а просто ужасно хочется.
Ты нам надежду, а мы тебе веру — это бартер у нас такой…
И она шла с дурацкой улыбкою пионера, терзая перчатку рукой.
На самом деле она не видела в этот раз совсем ничего,
но не врала, а лишь не обидела из хороших людей никого:
и день настанет, и тьма растает, и свет продырявит её,
и медленно-медленно взвесь густая покинет наше жильё.
Четвертая волна
Они улетели, как птицы, на юг,
но вряд ли вернутся, мой друг.
Пускай даже как-нибудь всё рассосётся,
но опыт стыда остаётся.
Бессилия и болевого стыда —
они не вернутся сюда.
А я аутично всё жду перемен,
стараюсь не выйти за МКАД,
и всюду томление духа и тлен,
и каждый кругом виноват.
Опять в ноябре зарядили дожди,
они не вернутся, не жди.
Что ж, чистого неба скворцу и грачу,
но я никуда не лечу.
А и Б
Не любили друг друга они,
в том числе — в эти страшные дни.
И растерянный гений молчал,
так как он не за то отвечал.
И пока не нащупывал нить,
он не знал, что же тут говорить.
Он молчал, пока враг наяву
Чуть не взял ненароком Москву.
Сталинградом и Курской дугой
занимался скорее другой.
И всё правильно он говорил,
Отзывался: я помню, Кирилл!
И писал в отведённую меру ему,
ну — не то чтоб ему одному.
Гений быстро идёт по лучу, по земле,
мир ему и в придачу свечу на столе.
Воском капая, горяча,
полстраны обогрела эта свеча.
А другой открывал, прямо скажем, ногой
кабинеты ответственных лиц,
он и сам оказался в итоге такой,
перед ним разве только не падали ниц…
И всё реже он двигал рукой,
всё уверенней двигал ногой,
но успел записать ведь строка за строкой:
Бьётся в тесной печурке огонь…