Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 80, 2022
***
И всё же листья жгут, хотя теперь штрафуют
за эти в полутьме запретные костры…
За ветками — огни, и светлый дым дрейфует
из дремлющих садов в пустынные дворы.
И всё же листья жгут в тиши глухих селений —
фигуры у оград средь бликов золотых
бесшумны и легки — как греческие тени,
скользнувшие на свет
в предзимний мир живых.
***
Эту пчелу нам уже не спасти —
хоть подержи её в тёплой горсти,
хоть подыши на неё…
Так утомилась, что еле ползёт,
с жалом бессильным меж листьев несёт
стылое сердце своё.
Есть ли у пчёл ослепительный рай,
в липах цветущих, в подсолнухах край,
где не кончается лето?
Чистая радость — нектар да пыльца,
и вознесённые руки отца,
рамку держащие света.
***
В доме нынче мир закатный —
голый, горький, безоглядный,
проскользнувший меж ветвей…
Словно рыбы в кубе света
немо плавают предметы,
оторвавшись от теней.
Чашка в воздухе летает,
а потом, белея, тает
наспех слепленным снежком…
Стало музыкой венчальной,
стало музыкой прощальной
пламя в зеркале моём.
В нём вишневый цвет и пепел,
крик родившегося, петел
безголовый у крыльца…
В нём за тонкою водою,
золотою, огневою
вижу образ я отца.
Смотрит ласково, без муки,
мне протягивает руки…
И смыкается тут твердь
в старой раме у кровати…
Но я чувствую объятье
сквозь молчание и смерть.
***
Господи, среди каких ветров —
огненных, пронзающих, звенящих —
я латаю ненадёжный кров,
груши перекладываю в ящик.
И не знаю, что уже горю,
что на треть из воздуха и света…
Господи, Тебя благодарю
за незнанье будничное это.
На холме
Где тризну мёртвые справляют по живым,
там холм и столб с языческою елью.
В долине вьётся одинокий дым,
чтоб люди в стынь согрелись и поели.
А здесь кружат, за ленточки держась,
вокруг столба как будто в отрешенье
ушедшие — таинственная связь
приводит их в единое движенье.
Они всегда здесь были, и сейчас
в пространстве снежном движутся по кругу…
Они молчат — молчание о нас,
покуда окликающих друг друга…
***
Лист пролетает по краешку взгляда…
Мне ничего уже, осень, не надо —
птиц голосящих твоих,
долгих дымов, уплывающих в небыль,
снов шелестящих и горького неба…
Я удивительно тих.
Я удивительно пуст и спокоен,
словно зимою бесснежною скроен,
иглами инея сшит.
Строгая даль
и бестрепетность сада.
Лист пролетает по краешку взгляда…
Как же он долго летит!
***
В прозрачных яблоках светящиеся зёрна.
Плечом заденешь — и они звенят.
И весь он из мерцания и звона —
далёкий,
близкий,
заповедный сад.
Но в воздухе скрывается уловка —
поманит вход, и снова в тупике…
Ни детских снов,
ни сказочного волка…
Лишь ветер молодильный — по щеке.
В перелеске
Здесь листья медленные кружат,
и совмещаются порой
кустарника седого ужас
и ветки сломанной покой.
Что видит тёрн под небом низким,
что снится мёртвому суку?
До запредельного так близко,
а прикоснуться не могу.
***
Как травы льдистые горят!
И воздух в тишине
питает светом холм и сад,
и тыкву на окне.
И к ней приблизившись едва,
почувствуешь душой,
что в тени больше вещества,
чем в тыквине самой.
***
Окно и стул…
А человек как не был.
Наверно, просто тихо вышел в небо
или во двор, пустынный и сквозной, —
забитые почистить водостоки
и узкие межзвёздные протоки,
земною занесённые листвой.
Окно и стул,
стоящий здесь от века.
И можно бы домыслить человека —
лицо, фигуру тёмную его,
и ожиданье воссоздать несложно.
И кажется, что всё ещё возможно…
Но невозможно больше ничего.
***
Ну, что ж — смотри, смотри же в пустоту.
Не отводи от тех прямого взгляда,
кто, плотную изведав темноту,
теперь стал частью воздуха и сада.
И все слова исчерпаны до дна.
Встаёт трава, молчит под нею глина.
О, как прозрачна эта тишина,
как эта тишина невыносима.
***
Ветер срывает пространств лепестки —
то промельк снега,
то отблеск реки,
то вертолётиком семя
к бездне земной пронесётся у глаз…
И остаётся мерцанием в нас
чистое голое время.
Время, которое, в сущности, мы,
внёсшие в мёртвое сердце зимы
чуда кровинку и смысла…
Ходит и ночью, гудит пустота.
Только на веточке взгляда звезда —
с неба другого — повисла.