Переводы из мировой поэзии Андрея Фамицкого
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 80, 2022
Перевод Андрей Фамицкий
Из Лопе де Вега
К черепу
жила как все красавицы живут,
архитектуру черепа под кожей
и волосами спрятав, непохожей
была на то, чем предстает вот тут.
здесь розы губ цвели, но не цветут,
здесь изумруды глаз, как отсвет Божий,
приковывали всех вокруг, но все же
искать их здесь теперь — напрасный труд.
а что она несла в своем корсаже!..
скелета кости? скорбный эпилог.
и безобразный череп сей — она же?
как жаль, что красота пошла не впрок.
столь много было спеси в ней, что даже
могильный червь жилищем пренебрег.
Из Шарля Бодлера
Флакон
а запахов иных и время не сильней,
въедаются во все, в стекле находят поры.
под крышкой сундука, когда ты сладишь с ней,
всю ржавчину собьешь и отвернешь запоры,
или в чужом дому, открыв зловещий шкаф,
ощупав темноту, под толстым слоем пыли
найдешь пустой флакон, и он, весь век прождав,
высвобождает дух — и дух пребудет в силе.
так в куколках идей как будто мыслей нет,
ни грустных, никаких, ни трепетных, ни вздорных,
но вот уже летят из темноты на свет
на крылышках своих лазорево-узорных.
так память, наобум и голову кружа,
в потоках вихревых несется к черной яме,
попробуй не упасть в прошедшее, душа,
там бездна нечистот, кишащая червями.
так Лазарь, что уже спеленут, погребен, —
и вечность перед ним предельная, глухая, —
выпрастывается из траурных пелен,
в объятия сестер идет благоухая.
поэтому и я в свой ящик выдвижной,
надтреснутый флакон, ложусь во время оно,
простите мне меня с изъяном, кривизной
за то, что я сберег для вас на дне флакона.
как ангельский ликер, мне сердце веселят,
материи, что вы вдохнете, открывая:
сомнения мои, вся злость моя, весь яд,
вся жизнь моя, вся смерть, вся язва моровая!
Из Артюра Рембо
Искательницы вшей
когда до крови лоб расчесывают руки,
садятся на постель две ласковых сестры,
развеять страшный сон, спасти дитя от муки,
их пальцы так стройны, их ногти так остры.
к открытому окну ведут они страдальца,
но, глядя на цветы, он ощущает страх
от приближенья рук, от каждого их пальца
в колтунистых своих, тяжелых волосах.
старательных сестер, чье копошенье в гнидах
продлится, может быть, до самого темна,
он слышит над собой, как мед, тягучий выдох,
слегка свистящий вдох — вбирается слюна.
от их изящных рук ему уже не деться,
не скрыться от ресниц, порхающих в тиши,
и только слышен треск очередного тельца —
от царственных ногтей смерть принимают вши.
и праздности вино его туманит разум,
неторопливых ласк растравленный вином,
и чувствует дитя — желанье плакать разом
и вспыхивает в нем, и погибает в нем.
Из Леонарда Коэна
Аллилуйя
я слышал, тайный взят аккорд,
Господь был рад, Давид был горд,
но ты не любишь музыку такую.
тебе плевать, четыре, пять,
как звукам падать и взлетать
из губ царя, сливаясь в «аллилуйя».
и в раны ты влагал персты,
но от полночной красоты
ослеп и просто шел за ней вслепую.
сидишь на стуле, где твой трон?
одна она со всех сторон,
из губ твоих ворует аллилуйю.
считаешь, все слова не те
и тщетны в этой темноте,
мы, видно, говорим с тобой впустую.
неважно, слышишь или нет,
но в каждом слове бьется свет,
как сердце в теле, это аллилуйя.
я сделал все, что сделать мог,
с такой овцы хоть шерсти клок,
и я не тот, кто врет напропалую.
а если все пошло не так,
пред пастырем предстану наг,
и пусть из губ прольется аллилуйя.
Из Уистена Хью Одена
Рембо
мосты, ночное небо, воронье,
и лжедрузья, плевавшие на это;
но лопнуло в нем ритора вранье,
как трубы: холод воспитал поэта.
был слаб друг-лирик и поил вином,
рассудок друга часто не в порядке;
пока он с лирой здесь, а не в ином,
все пагубные истребить повадки.
стихи — особый слуховой изъян;
порядочности мало; это ад
ребячества: пора начать сначала.
и вот в краю слонов и обезьян
он грезит, что он сын, что дипломат,
что жизнь его лжецов не огорчала.