Перевод и вступительное слово Максима Калинина
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 80, 2022
Перевод Максим Калинин
По сегодняшний день не разгадана загадка — какого «английского историка литературы» процитировал Николай Гумилёв в предисловии к небольшой книге баллад Роберта Саути, вышедшей век назад в Петербурге: «Не было ни одного поэта, который бы писал так хорошо и много и в то же время был так неизвестен публике». Я могу лишь предположить, что это резюме прочувственного пассажа Уильяма Теккерея: «…достойный англичанин, полвека не разгибающий спины на ниве благородного труда, день за днём набивающий руку, день за днём вкалывающий за гроши… верный своей дороге, с которой он не свернёт ни ради оваций толпы, ни ради похвалы власть имущих…» Так или иначе, оба суждения вторят друг другу: Роберт Саути был великий трудолюб. Его творческое наследие воистину огромно: одни стихи составляют 16 полновесных томов, а есть ещё и биографии, скажем — Горацио Нельсона, и познавательная «История Бразилии», не говоря уже о критических статьях, на протяжении многих лет служивших автору средством к существованью. Традиционным уважением и вниманием литературоведов пользуются эпические поэмы: «Мэдок», «Талаба-разрушитель», «Проклятие Кехамы» и «Родерик, последний из готов». «Мэдока», как известно, начинал переводить А. С. Пушкин: «Попутный веет ветр. — Идет корабль…» Да и отрывок из «Талабы-разрушителя» вызывает радостное чувство узнавания: «Одиноко стоит над рекою / Упас, Древо Смерти. / В унылых брегах влачится унылый ток / И рыба морская, настигнутая им, / Всплывает кверху брюхом».
Но более всего Саути запомнился и полюбился читателю своими балладами. Отравленный, как и многие европейские романтики тех лет, балладой Августа Бюргера «Ленора», повествующей о том, как погибший жених вернулся к заждавшейся его невесте, Саути сам начинает пробовать себя в этом жанре. Решив, что не успокоится, пока не создаст «балладу, равную Леноре», он на протяжении восьми лет (1796–1803) пишет 31 балладу, причём треть из них датирована 1798–1799 гг. Впоследствии, в 1806 г., Уильям Тейлор из Норвича, чей перевод «Леноры» в «Монтли Мэгэзин» (31 июля 1796) вдохновил Саути на балладные поиски, назвал «Старуху из Беркли» лучшей английской литературной балладой своего времени. Писал Саути баллады на любой вкус: исторические, анекдотические, — впрочем, ирония сквозит у него везде, даже в третьей, излюбленной поэтом категории — балладах о сверхъестественном. Такого количества нечисти на свет не извлекал ни один английский поэт. Впрочем, противостоящих чертям святых мужей разного звания у него в балладах едва ли не больше. Ещё одним признанием заслуг Саути как мастера сверхъестественного было его включение в знаменитую книгу «Рассказы о чудесах» (1801), первую в Британии антологию готической поэзии. Её составитель поэт Мэттью Грегори
Льюис отобрал для публикации восемь баллад Саути — больше было только у самого Льюиса.
Мэри, служанка постоялого двора
Её деревенскою дурочкой звать
В округе привыкли давно.
Считают — в душе у неё тишь да гладь,
Но боль там такая, что не рассказать,
Осела на самое дно.
Глаза её странствуют в мире теней.
В сознании отклик потух
На холод, скользящий за пазуху к ней,
На дождь, молотящий сильней и сильней,
На шквал ветровых оплеух.
А только недавно бедняжка была
Резвушкой, каких поискать.
Душой весела и собою мила,
Да так, что проезжие, их — без числа,
Не мыслили взор оторвать.
С улыбкою на постоялом дворе
Гостей привечала она,
А после — домой о вечерней поре:
Погост, под луною лежит в серебре
И церковь с дороги видна.
Помолвлены с Ричардом были они,
И свадьбы назначили день.
Но злая молва, что жених искони
Тюфяк и гуляка, работать ни-ни,
На Ричарда бросила тень.
Однажды осеннею ночью, пока
Ненастье стучалось в окно,
Два друга задумались у камелька:
Пьянил полуночников дух табака
С уютным теплом заодно.
«Сейчас, — начал первый, уставясь в камин, —
Затрясся б любой в мандраже,
Когда б возле церкви остался один,
Что рядом с погостом, руина руин —
Давно там не служат уже».
«Как глупый мальчишка, — ответил второй, —
Я дёру оттуда бы дал,
Когда б заплескали деревья листвой
И кто-то в сутане, покрытый землёй,
Покинул могильный провал!»
«А вот нашу Мэри — пугай не пугай!
Недаром душою светла!»
«Вот здесь ты, дружище, хватил через край!
Не знаешь трусиху — она невзначай
За дьявола примет козла!»
«Поспорим, что Мэри бесстрашно дойдёт
До церкви, не дав слабины?
И — шляпку получит от наших щедрот,
Коль мокрую ветку сюда принесёт
С разросшейся там бузины!»
С улыбкой она приняла, как всегда,
Дурацкую прихоть гостей.
А ночь была чёрною, словно беда,
Выл ветер, и с неба хлестала вода —
Прозябла она до костей.
Не выглянул месяц, и не было звёзд,
А Мэри знакомой тропой
Без всякого страха зашла на погост,
Где церковь застыла с деревьями в рост,
Повита недоброю тьмой.
Тем временем яростный дождь ослабел,
Настала вокруг тишина.
На плитах растресканных мох зеленел.
Служанке открылся церковный придел,
Где буйствовала бузина.
Заветную ветку сломила рука,
Но только послышался хруст,
Во власти застыла она столбняка:
Примстилось ей — слово, как издалека,
Слетело с невидимых уст.
Решительно ветер метнулся в полёт,
Листвой зашумев что есть сил.
Мгновенье — и снова безмолвью черёд.
И Мэри услышала: кто-то идёт
Во тьме междурядьем могил.
К стволу бузины привалилась спина:
«Авось, не найдут меня тут…»
Как вдруг из-за туч показалась луна,
И Мэри увидела, страху полна:
Два молодца труп волокут!
А ветер неистово поднял крыла
И шляпу сорвал с одного.
И та на траву возле Мэри легла!
От ужаса девушка вмиг обмерла —
Её не спасёт ничего!
«Проклятая шляпа! Вернёмся за ней
Потом, мертвеца закопав!»
Преступники канули в море теней.
А Мэри прижала к груди посильней
Улику и — к людям стремглав.
В смятенье служанка примчалась на двор
Заезжий, но только порог
Она преступила, как наперекор
Всем чувствам её затуманился взор,
А пол — ускользнул из-под ног.
Очнулась бедняжка со шляпой в руках.
Подкладка — с чернильным пятном:
«Здесь имя владельца написано! Ах!»
И — «Ричард» сложилось на бледных губах,
И вновь всё поплыло кругом.
Он был возле церкви повешен потом:
Заметит укосину всяк,
Кто мимо погоста пройдёт прямиком
И вспомнит про Мэри с её женихом,
Замедлив задумчиво шаг.
Бристоль, 1796
Рудигер
Закат багрянил косогор
И вереск поджигал.
Широкий Рейн играл огнём
В несметности зеркал.
Вальдгёрстский замок разгонял
Вечернюю тоску:
Спустились многие к реке —
Пройтись по холодку.
Внезапно — лебедицу зрят
Они среди зыбей:
Цепочкою из серебра
Челнок привязан к ней.
Змеится вымпел на ветру.
Челнок по лону вод
Плывёт за птицею вослед
И витязя везёт.
Над ним — малиновый навес,
И, полулёжа, он
Глядит, как белоснежный стан
Предивно напряжён.
Свернули к берегу они
И, не ища причал,
На землю рыцарь соскочил
И к замку зашагал.
Порожней лебедица вниз
По Рейну поплыла.
И вскоре скрылась вдалеке,
Как вовсе не была.
Считалась в замке Маргарет
Прекрасней всех, изволь:
Ланиты — снег, зеницы — ночь,
А волосы — как смоль.
К ней подступить пытался всяк,
И всяк — на свой манер,
Но искушённее всех был
Прекрасный Рудигер.
Соперника не встретил он
Ни силе, ни уму.
И стала Маргарет рука
Наградою ему.
Супружеская жизнь была
Волшебным снам под стать:
Она — любима, он — любим,
О чём ещё мечтать?
Но часто стали замечать,
Что рыцарь молодой
Впадает в забытьё, томим
Неведомой бедой.
Но миг — и оставляют взор
Тревога и тоска,
И вновь не ведает Вальдгёрст
Шумней весельчака.
А время шло, и как-то раз,
С зардевшимся лицом,
Шепнула мужу Маргарет,
Что станет он отцом.
Но в день, когда Господь ему
Наследника явил,
Глядел угрюмцем Рудигер,
Безмолвен и уныл.
Пожаловал священник к ним,
Благословить хотел,
Но как покойник вдруг отец
Семейства побелел.
Сказал священник, что дитя
Пришёл крестить черёд.
Родителя от этих слов
Прошиб холодный пот.
Невнятно он забормотал,
Что в теле мнит разлад.
Вот чуть поправится — тогда
И проведём обряд.
Чисты над Рейном небеса,
Закат багрянит высь.
Зовёт супругу Рудигер
По берегу пройтись:
«Возьмём с собою малыша,
Прогулка нам нужна.
И колыбельную без слов
Споёт ему волна».
Играл на Рейне ветерок,
В осоках шелестя.
В удобной зыбке отчих рук
Покоилось дитя.
Гуляло много у реки
И рыцарей, и дам,
Но зябкий вечер разогнал
Досужих по домам.
Один остался Рудигер
Бродить, повитый тьмой.
Просила Маргарет его
Отправиться домой:
«Оставь скитаться, Рудигер,
В туманах на юру!
Того гляди, младенца мы
Простудим на ветру!»
«Оставь туманы, Маргарет,
Какая в них беда?
В моих объятиях дитя
Не ведает вреда».
«Оставь скитаться, Рудигер,
Наш дом исчез во тьме!
Какая шутка у тебя
Сегодня на уме?»
И видит — лебедица к ним
Плывёт среди зыбей:
Цепочкою из серебра
Челнок привязан к ней.
Запрыгнул на борт Рудигер
С младенцем на руках.
Супруга в ужасе за ним
Метнулась впопыхах.
Забился вымпел на ветру.
Челнок по лону вод
Поплыл за птицею вослед,
Всё дальше и вперёд.
Глядит щекастая луна
С чернеющих небес,
Лучи просовывая сквозь
Малиновый навес.
Торопит шустрая волна
Задумчивый челнок.
У путешественников рты
Закрыты на замок:
Её за плечи обнял страх,
На нём — печали гнёт.
И слышно только, как река
Волной о берег бьёт.
Младенец хныкать принялся,
И встрепенулась мать:
«Во имя Бога, Рудигер,
Позволь его забрать!»
«Не беспокойся, хрупкий мир
В душе побереги.
Сегодня — время отдавать
Мне старые долги.
Усни, мой первенец, усни,
Сомкни глаза опять.
Осталось малость потерпеть,
Чтоб вовсе не страдать».
Прибился к берегу челнок
И, словно одержим,
На землю рыцарь соскочил,
А Маргарет — за ним.
Пустыня им открылась — взор
Нигде не отдохнёт.
И богомерзкая гора
Вонзилась в небосвод.
Пещера распахнула пасть —
Не видно в глотке дна.
В лучах луны она была
Тем более черна.
Готовилась подспудно мать
К страшнейшему из зол:
К пещере витязь подступил
И крикнул: «Я пришёл!»
«Пришёл», — вздохнуло в глубине,
Рассудку вопреки.
И вылезли на белый свет
Две чёрные руки.
Прихлопнуть за один удар
Они могли шутя.
И Рудигер им протянул
Несчастное дитя.
Но прянула к пещере мать
И в яростной борьбе
Кровиночку схватила и
Притиснула к себе.
«Помилуй, Боже!» — закричать
Хватило слабых сил.
И содрогнулся Рудигер,
И жертву отпустил.
И тут же хватку чёрных рук
Предатель испытал,
И заживо утащен был
В губительный провал.
Бристоль, 1796
Лорд Вильям
Меньшого брата утопил
Лорд Вильям под шумок.
Безвестно канул детский крик
В ночной воды поток.
Прибрал убитого добро
К рукам бесчестный лорд:
Угодья, живность, поселян
И замок Эрлингфорд.
Владычил в долах Эрлингфорд,
Как страж минувших дней.
Не знали Северна реки
Длиннее и вольней.
От вида тамошних красот
Оставшись слеп и нем,
Нередко странник забывал,
Куда он и зачем.
А лорд, случись он у реки, —
Пускался прочь, резов:
Повсюду чудился ему
Утопленника зов.
Едва зеницы он смежал
В полночной тишине,
Злодею убиенный брат
Являлся в тонком сне.
Покинул Вильям дом родной,
Виденьями гоним,
Но призрак брата по пятам
Повсюду шёл за ним.
Полмира странник прошагал,
Но мира не обрёл,
И в голове не умолкал
Отчаянья глагол.
Домой вернувшись, Вильям вёл
Часам унылым счёт
И не заметил, как прошёл
Со смерти брата год.
Отметил кровью этот день
Он сам в календаре.
Все черти праздновать его
Собрались на дворе:
Ударил дождь, и ветер взвыл,
Готовясь для броска,
Распухший Северн из брегов
Выталкивал бока.
А в это время — пир горой
Затеял Эрлингфорд:
Тревогу в кубке утопить
Решил трусливый лорд.
Всем телом содрогнулся кат
На бури первый крик,
И показалось всем вокруг,
Что умер он на миг.
Настала ночь. Окончен пир.
Боязнью уязвлён,
Убийца рухнул на постель
И провалился в сон.
И вдруг брат Эдмунд явлен был
Ему во тьме ночной
Он так же бледен был в ту ночь,
Захлёстнутый волной.
Он так же бледен был, когда
Звенела жизни нить
И брата старшего рукой
Он тщился ухватить.
Дух молвил: «Заменить отца
Ты клялся сироте…
Пришла пора держать ответ!»
И сгинул в темноте.
Забился в судорогах лорд
И на постели сел.
Полночный гром в его ушах,
Неистово гремел.
И вдруг из глубины души
Донёсся смутный глас:
«Беги, несчастный! За тобой
Вода придёт сейчас!»
Лорд Вильям бросился к окну:
Вкруг Северн распростёрт
И скоро штурмовать пойдёт
Могучий Эрлингфорд.
На берег лорда привела
Поспешная стопа:
Плясала лодка на волнах,
Ломилась к ней толпа.
Но гаркнул лодочник: «Троих
Не выдержит челнок!
Садитесь, лорд, а остальным
Придёт на помощь Бог!»
Никто в толпе не поступил
Гребцу наперекор,
И перед Вильямом возник
Широкий коридор.
Надежда вспыхнула в душе,
Подобная лучу:
«Быстрее, вёсельщик, греби!
Спасёшь — озолочу!»
По расходившимся зыбям
Помчалась лодка вскачь.
И вдруг убийца услыхал
Меньшого брата плач.
«В такую ночь, — вздохнул гребец, —
Заплачешь, хош не хош!»
«Не отвлекайся, — крикнул лорд, —
На ветровой скулёж!
А ну, греби!» И по волнам
Помчалась лодка вскачь.
Но вновь лорд Вильям услыхал
Меньшого брата плач!
«Опять зовёт! — вскричал гребец, —
Как будто в сердце нож!
Спасём дитя!» — «Да где ж его
В потёмках тут найдёшь?»
«Ни капли жалости нельзя
Найти в твоих словах!
Тебе случалось самому
Изведать смертный страх?
Тебе случалось ли когда
Сражаться с бездной вод,
Вздымая руки к небесам
И корча криком рот?»
Но в третий раз раздался плач,
Ушам обоих — жгуч.
И тотчас вырвалась луна
Из оцепленья туч.
И видно сделалось в лучах,
Струившихся с высот:
Стоит ребёнок на скале
Среди ревущих вод.
Его лицо бледней луны.
Последний близок миг!
Но быстрый лодочник скалы
За три гребка достиг:
«Дай руку, лорд, — спаси дитя!»
Повиновался он.
Но хваткой двух ручонок лорд
Был насмерть поражён:
Из пальцев холод вытекал!
То — холод мертвеца!
Повис на лорде Эдмунд, став
Увесистей свинца.
Челнок — ко дну, убийца — вслед,
Волной захлёстнут вмиг.
И ветер яростный унёс
Его последний крик.
Вестбери, 1798
Англия помнит и любит своих поэтов.
T-shirt с портретом Роберта Саути