Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 79, 2022
***
Прошу прощения у ласточки
за дымный воздух над землёй,
за всё, что было нам до лампочки,
когда мы жили здесь семьёй.
Что лес спилили в пыль сосновую,
сгубили землю, дурачьё, —
за это всё нижайше снова я
прошу прощенья у неё.
***
Ночь взламывают звуки грома,
бьют молнии о коробок.
Мне не заснуть, моя хвороба,
судьбы осколочный лубок.
В такие ночи стены в мире
тонки и упускают прочь.
И вот я в старенькой квартире
стою, варю какой-то борщ.
Мы жили здесь. Как всем влюблённым,
нам вечностью казался час,
полз виноград вверх по балконам,
как сумасшедший скалолаз.
Таким всё и осталось. В свечках
каштановых в окне холмы.
Кто б знал, что из вещей невечных
всего невечней будем мы?
Хвала развязке! Вдоль квартала
включались фонари в листве.
Я шла, всё слезы утирала —
так пусто, сладко в голове.
***
После лета, после лета
пожелтели вдруг акации,
пляшет на ветру газета,
на бензин взлетают акции.
Ходят голуби по скверику,
ходят серые по улице,
кружат листья над Америкой —
скоро всё-всё образуется.
Жизнь — нехитрая механика,
грязь и золото дорожное,
на асфальте вся мозаика,
жалко наступать подошвою.
Небеса стоят отвесно.
Там, за облачной решёткою
ты исчезнешь, я исчезну —
навсегда листочки жёлтые.
***
По ущербному солнцу сверяли маршрут
в те края, где у предков был строгий кашрут,
заводили туманные речи
передатчики в виде транзисторов ВЭФ,
тонкий провод антенный, натянутый нерв,
наизусть география встречи.
Подсчитаем в уме, сколько лет, сколько зим
поднимал нас утрами отравленный гимн
и на труд нас бросал беспардонно.
В самиздатских анналах прочтётся ли кем,
разве что сочинителем тех же легенд
мир невидимых форм по Платону.
В год, когда рассосалась тревожная мгла,
я оставила дом, на Восток я взяла,
поезд на Бухарест, ветра корчи.
Я была лишь одной из тех призрачных тел,
заполнявших в таможенных скобках пробел
среди граждан распахнутой ночи.
Не пора ли квадратную скобку закрыть,
остановку в опальной судьбе объявить,
в мешанине вокзальных потоков?
Память в будущее забегает тайком,
где исчезну я в гуще тех самых платформ
ради жизни грядущих потомков.
***
Я глаза закрою — лето сплыло,
вновь открою с холодом в виске:
после дней рябинового пыла
сыплет стылый дождик в городке.
Каркают вороны на бульваре,
сверху числят криками шаги
там, где отражаясь в тротуаре,
ходят люди — туфли, пиджаки.
Задержав дыханье на секунду,
я шепчу в один из этих дней:
«Пусть на свете будет вам уютно,
потому что рядом мир теней!»
И они заламывают руки,
и зовут из мира напролом,
и трясёт меня, как в центрифуге,
и ведёт меня при каждом звуке,
и сметает со свету живьём.
***
Студенческий студёный городок,
дом — спичечный картонный коробок
гремит обыкновенным людьми,
здесь мы живём, здесь хлопаем дверьми.
Здесь говорим на разных языках,
сосед-китаец ходит на руках,
сосед-индус всё в лотосе сидит,
сосед-румын на скрипочке гудит.
У всех в запасе личная страна,
лишь у меня — картинка из окна,
лишь у меня в душе ни то, ни сё,
лишь у меня война украла всё.
***
У меня есть несколько друзей,
тех, что о себе расскажут просто,
так пошутят над бедой своей
с легкою улыбкой превосходства.
Встретимся на несколько минут —
посмешат литературной сплетней,
промолчат о том, как плохо тут,
и опять уходят в вечер летний.
Остаются улица и дом,
фонарей ночная эстафета,
и не в счастье дело, а лишь в том,
что как будто в мире смерти нету.
***
Я была в мире всем:
друг, товарищ, малыш,
в тишине — горсть фонем,
твой нелепый глупыш.
Простоты идеал,
тем, что ночью глухой
ты по имени звал,
прикасался рукой.
Неба тусклую жесть
средь осеннего дня
попрошу: «Где ни есть,
нынче вспомни меня!»
Разделённым двоим
только звёзд синий свет.
Будь же Богом любим
там, где вместе нас нет.
***
Мне говорят: я повторяюсь… Что ж,
я повторяюсь — стало быть, так надо,
как повторяется осенний дождь,
и в памяти подобьем листопада
названья улиц, в трещинах асфальт,
где в серых лужах отразились тучи,
и старый парк весь в кружеве оград
вздымает к небу жилистые сучья.
Под ложечкой горит глоток питья
в родном краю из воздуха и дыма,
под ложечкой горит любовь моя,
и тянется разлуки пантомима.
Когда уедешь только далеко,
тогда соединится память с местом,
тогда поймешь, как было там легко,
затем что грусть была нам не по средствам.
В тот год в кометах был небесный свод,
на осень переписывали время,
чтоб нас отправить в долгий перелёт
по параллельной солнечной системе.
На сборы был короткий месяц дан
и для прощанья только миг отбытья.
Я повторяюсь. Это просто дань
всем тем местам, где более не быть мне.
Есть где-нибудь на свете этот миг,
чтоб рассказать, что память всё искупит,
что этот исковерканный язык
уж никого на свете не осудит.
Что под завязку в пору перемен
в окошке чередуются пейзажи,
и в голове стучит колёс рефрен:
не забывай меня, не забывай же.
***
Там, где жили, в боли морщились,
выходили в злой рассвет,
медленно тянули молодость,
больше нас с тобою нет.
Где жалели нас родители,
жалость кончилась в четверг,
чтобы проступили пристальней
в зеркале черты навек.
А потом и это сдвинется
и махнём рукой: «Давай!
Может, нам придётся свидеться,
где прозрачный скудный рай!»
За бревенчатою бровкою
речка мутною строкой,
но зато толпы с речёвкою
не пройдет там никакой.
А пройдёт за той полосочкой
в облетающем лесу
Мелиховский доктор с тросточкой
и с пенснешкой на носу.
***
В сетчатку вонзались сквозные огни,
и листья ложись под наст.
Наверное, в чём-то мы листьям сродни,
мы мира последний балласт.
Он нами отцвёл, отзвенел навсегда,
удобрил подзол у корней,
и вот он уходит, как в землю вода,
путём мотыльков и слепней.
С грачиными гнёздами наперевес,
в отметинах чёрных полос
к домам подступает отсутствие мест,
где жили когда-то не врозь.
Сизиф одинокий, толкай пред собой
воз жизни на гору свою,
ни родины и ни друзей за спиной.
Смотри, мы одни на краю.