Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 79, 2022
Композицию создает природа. Мне незачем создавать ее заново.
Огюст Роден
Я почему этот эпиграф взял? Да потому что, замени в нем одно слово — скажи вместо «природа» слово «жизнь», — как раз и получится, что я хочу рассказать. Впрочем, можно даже и без замен, — собственно, природа и означает — жизнь, разве нет? А уж жизнь и впрямь такие композиции создает, что самому и не придумать, и даже если своими глазами увидишь, все равно не поверишь. Не может такого быть, да и все тут. Привиделось, наверное… Особенно в наше время.
Лет десять назад оказался я в Сингапуре. Пригласили меня курс лекций прочитать в международной школе для молодых ученых. Не меня одного, конечно, а целую группу из тех, кто в нашей области работает. Даже нескольких хороших знакомых в списке потенциальных докладчиков нашел. На две недели. И условия сказочные — двухчасовые лекции через день, с приличным гонораром, и перелет, как и проживание, за счет организаторов — что значит государство со средствами! К тому же для проживания предложили на выбор целый список шикарных отелей. И каждый с кратким описанием того, какая там роскошная жизнь предполагается. Скажем, назван какой-нибудь «Марина-Бэй», и тут же все блага перечислены: и расположение над заливом, и самый большой в мире панорамный бассейн на крыше, ресторанов и баров штук двадцать поименовано, да еще и казино мирового класса. И номера их темным деревом отделаны, и в каждом номере чайник с каким-то уникальным жасминовым чаем обещан. Потом про «Мандарин» такое же зазывалово, потом еще про какой-то. И только к одному названию никаких описаний нет. Просто — «Раффлз-отель».
Вот тут-то меня и зацепило. Вспомнилась вдруг давняя реклама «Роллс-Ройса» в каком-то журнале — девственно чистый без всяких картинок разворот, и только внизу меленько так: «„Роллс-Ройс” в рекламе не нуждается». Вот и «Раффлз», названный так в честь основателя Сингапура сэра Стэмфорда Раффлза, тоже без рекламы идет — высший уровень, кто понимает, конечно. Тем более что он тогда в центре внимания мировой прессы был — его то ли стодвадцатилетие, то ли какой-то похожий юбилей в том году отмечали. И уж пресса такого понаписала — и символ Сингапура, и его же главная достопримечательность, и номера в фешенебельном стиле конца XIX века, и кто только из великих в нем не останавливался — и Киплинг, и Конрад, и Моэм, и каждый его хоть как-то в своих писаниях отразил, и даже Вертинский именно там свое знаменитое «В бананово-лимонном Сингапуре» впервые спел. Книжек-то я немало почитал. Знаю, что к чему. Даже то, что именно там Конрад своего «Лорда Джима» придумал, а у Моэма вообще постоянный номер там был. Где еще такое место найдешь, чтобы и подобная «биография» и роскошь старинная?..
Так что хоть я и не сноб, но затребовал себе номер именно в «Раффлзе», да еще двух парней русских из числа приглашенных подбил ко мне присоединиться, вывалив на них всю кучу моих знаний про это место. Убедил. Особенно, когда рассказал про расположенный в отеле знаменитый «Лонг-бар» с его не менее знаменитым коктейлем «Сингапурский слинг», оригинальный рецепт которого утеряли еще в 30-х и потом восстанавливали по обрывочным записям и воспоминаниям стариков-барменов.
Так мы в «Раффлзе» и оказались. Заселились днем в роскошные с высокими потолками и чуть поскрипывающим темным паркетом комнаты, опробовали выполненную в стиле начала прошлого века сантехнику, прогулялись немного по изумляющему чистотой городу (еще бы, если, как нам сказали, за брошенный на тротуар окурок штраф долларов в пятьсот!) и, еле дождавшись вечера (не начинать же при свете дня коктейли тянуть), отправились в «Лонг-бар».
Честно говоря, в первый вечер — с дороги или от волнения — мы как-то скомкано его восприняли. Нет, все, конечно, разглядели — и старинные опахала вместо привычных вентиляторов на потолке, и пол, усыпанный хрустящей под ногами скорлупой арахиса, который каждый мог брать из расставленных по бару серых дерюжных мешков (единственное место в Сингапуре, где скорлупу эту уже больше ста лет прямо под ноги бросают, так что к закрытию весь пол ею, как ковром, покрыт), и стаканы с красным сингапурским слингом, и даже потребили от души этого коктейля с арахисом, скорлупу которого с некоторым пока еще смущением бросали на пол, но какая-то скованность оставалась, не почувствовали еще, что в этом месте мы свои.
На второй вечер уже по-другому было — вошли, уже зная, куда пришли, и столик выбирали придирчиво — и чтобы в укромном месте, но и зал видеть, и один из мешков с арахисом без стеснения поближе к своему столику подтянули, и заказ сделали уже вполне свободно, как местные, а не как случайно забредшие туристы, и стали наслаждаться вполне декадентской обстановкой уже по полной. Вот на второй вечер мы их и заметили.
— Посмотрите-ка на вон тот столик слева поближе к стойке, — сказал один из нас — какая интересная пара сидит.
Мы посмотрели. Пара, и правда, была интересной. Оба в белом. Сильно пожилой очень крупный, почти гигантский мужик с гривой совершенно белых волос и, насколько можно было рассмотреть в неярком свете бара, с темными глазами и смуглым лицом, в длинных белых брюках, распахнутой до пояса белой рубахе с широким воротом и закатанными выше локтей рукавами и пляжных шлепанцах на босу ногу. А напротив — пожилая тонкая женщина в длинном почти до пола платье без рукавов и белых же туфлях на высоком каблуке. Она сидела к нам вполоборота, но можно было видеть ее точеное лицо под густой шапкой черных с сильной проседью волос. Мелкой она вовсе не казалась, но выглядела от силы в половину своего спутника — такой он был здоровый. Красивая пара. На них многие погладывали, но скоро отводили глаза. Присмотревшись, мы поняли почему. Кисти рук мужчины выглядели так, как будто все пальцы вывернуты в разные стороны. И заметно было, что ему непросто удерживать в этих пальцах стакан с коктейлем. Иногда он очень осторожно подносил его ко рту, делал глоток и довольно неуклюже ставил обратно, но чаще наклонялся к столу и потягивал напиток через соломинку, не беря стакан в руки. Скоро мы обратили внимание, что и арахис он тоже не берет в руки — ему явно было не по силам своими вывернутыми пальцами справиться со скорлупой, а когда почищенный орех протягивала к его рту она, он резко отворачивался, словно его унизили. Она, правда, делала это нечасто, наперед зная, что он откажется, но не теряла надежды. В общем, занимательная пара… Посмотрели мы на них, посмотрели, допили свои коктейли и пошли по номерам — у всех назавтра с утра лекции были.
На следующий вечер, когда мы снова вошли в «Лонг-бар» (я уже понял, что именно там мы проведем все отпущенные нам в Сингапуре вечера), про вчерашнюю белую пару никто из нас и не вспоминал. Но они были там и все за тем же столиком и все в том же белом — как не уходили. И по тому, как внимательно относились к ним и без того исключительно вышколенные официанты, мы сообразили, что посетители они не только постоянные, но и весьма уважаемые.
Как и вчера, они спокойно сидели за столиком, до мелочей повторяя все, что мы видели в предыдущий вечер, — редкие попытки мужчины отхлебнуть из стакана, зажав его в изуродованных пальцах, потом потягивание его через соломинку, ее безуспешные старания покормить его очищенными орехами и почти полное отсутствие даже подобия беседы между ними, разве что ее редкие и короткие диалоги не с ним, а с официантами.
Эта пара нас так заинтриговала, что мы принялись строить предположения, кто они такие и чем могут заниматься, — тоже интересное занятие для упражнения фантазии. А она у нас разыгрывалась все больше. От совершающих кругосветку яхтсменов, остановившихся на пару недель в Сингапуре перед выходом в беспокойный Тихий океан (именно яхтсмены с ними и их внешностью хорошо вязались), до отошедших от дел миллионеров-космополитов и любителей слинга и даже до крестных родителей местной мафии (не могло же ее здесь не быть, правда, должна была бы она быть, скорее всего, китайской, но мало ли как сложилось). Правда, его руки были главным доводом против такой красивой яхтсменской версии — с такими руками со снастями не управишься. Конечно, и более обыденные гипотезы тоже выдвигались — типа бездетные сингапурские супруги, пострадавшие в автомобильной аварии и коротающие одинокие вечера в «Лонг-баре», но такая обыденность к ним как-то совсем не подходила. Так что мы продолжали фантазировать, не заметив даже, что они стали главной темой наших разговоров в баре.
С течением времени выявился еще один любопытный штрих в их, точнее, в его поведении. Он за все вечера, что мы стали за ними наблюдать, — а они приходили до нас и еще оставались, когда мы уже уходили — ни разу из-за столика не поднялся, а она иногда вставала и шла в направлении расположенного у входа в бар туалета. Он сначала как будто и не замечал ее ухода, но уже через несколько минут начинал нервничать, глядел в сторону двери, в которую она вышла, потом забывал о стакане с коктейлем, не пытался ухватить его изуродованной рукой или склониться к соломинке, а начинал вертеть головой по сторонам, как будто боясь, что пропустил ее появление. С каждой минутой ее отсутствия его нервозность становилась все заметнее. Но вот она появлялась из той же двери, в которую вышла, шла к их столику, и он сразу успокаивался, откидывался на спинку стула, снова пытался сжать стакан скрюченными пальцами, и их совместное и молчаливое сидение продолжалось. Одним словом, каким-то образом наблюдение за этой парой стало чуть не стержнем нашего пребывания в Сингапуре.
Нет, конечно, наши «школьные» дела продолжались, и дневные занятия и развлечения тоже протекали нормальным порядком, но про них даже ничего особенного и не расскажешь. Все, как обычно: по утрам лекции молодежи читаем, потом с вопросами разбираемся, потом — за компьютеры — почту проверить и что там в родных лабораториях происходит, потом экскурсии разные по городу, а вот вечером опять в «Лонг-бар».
Где-то вечер на четвертый или пятый мы обратили внимание, что один из официантов — мужчина средних лет, по всему местный, — несколько раз за вечер останавливался около их столика и разговаривал с ними, вернее, с женщиной. Реакции мужчины на его слова мы не замечали, и при этом никакого заказа от них он не принимал и ничего им на столик не приносил. Просто вежливо беседовал с хорошо знакомыми клиентами.
Главные события развернулись примерно через неделю. В тот вечер туалет, которым пользовались посетители бара, был по каким-то техническим причинам закрыт. Администрация гостиницы расставила таблички с указаниями других туалетов. Так что поход в туалет теперь занимал больше времени. Вот и женщина в белом, выйдя из бара, тоже не возвращалась дольше обычного. Ее спутник, пройдя все уже знакомые нам стадии связанного с ее уходом волнения, вертел головой по сторонам все энергичнее, потом стал поворачиваться всем телом и, наконец, не выдержав волнения, начал кричать высоким дребезжащим голосом, как будто у него было что-то неладное с голосовыми связками или с гортанью:
— Маргарита! Маргарита! Где моя Маргарита!
Он кричал все громче, люди в баре оборачивались на него, а мы с изумлением осознали, что кричит он безусловно по-русски. К нему подбежал тот самый официант, который иногда останавливался у их столика, и стал что-то негромко ему говорить, явно стараясь успокоить. Гигант, похоже, даже не понимал, что ему говорят, и продолжал свои тревожные крики, призывая задержавшуюся Маргариту, и даже пытался встать со стула, опираясь о столик своими страшными руками. Но в этот момент появилась она. Женщина быстро, но все равно невероятно красиво подошла к нему и сказала сильным глубоким контральто, так шедшим к ее облику:
— Я здесь, Мастер! Не волнуйся.
Он стразу замолчал, опустился на стул, посмотрел на нее нескольку секунд, как бы не полностью веря, что она-таки вернулась, наконец, поверил, и только тогда вдруг зарыдал. Народ вокруг деликатно притих и стал отворачиваться, не желая смущать странную пару своим вниманием.
— С ума сойти! — сказал один из моих соседей по столику — Булгаковщина какая-то! Маргарита! Мастер! Они что, русские, что ли.
— Русские, русские, — подтвердил проходивший в тот момент мимо нашего столика знакомый паре официант, который услышал восклицание соседа.
— А вы что, из России? — отреагировал я на его слова.
— Нет, я из Казахстана, но порусски свободно говорю. Еще со школы.
Кто-то из нас удивился, что вот так случайно на русскоговорящего наткнулись.
— Да нет, что вы, вовсе не случайно! У нас тут много таких. В клубе говорят, что чуть не десять тысяч русскоговорящих из бывшего Союза в Сингапуре.
— В каком клубе?
— Да есть тут такой — русскоговорящих из Союза. Туда многие хоть изредка, но заглядывают. Там из всех республик народ толчется. Прибалтов, правда, не видел.
— А вон те люди — я показал на пару, которая нас так заинтересовала — они что, тоже русские из Союза.
— Да не совсем. Русские-то они русские. Всамделишные. Но только не из Союза, а из Китая.
— Откуда, откуда? — разом удивились мы — Как это из Китая?
— Да вот так — они харбинские русские.
Про то, что в Харбине была когда-то большая русская колония и вообще город был чуть не наполовину русский, все мы хоть что-то, да слыхали. Но при чем тут Сингапур?
— А кто они? И как их сюда занесло? А вы с ними что, знакомы? — закидали мы официанта вопросами.
— Знаком, знаком, и даже про их историю немного знаю, но вы меня извините, нам нельзя долго с клиентами разговаривать. Разве что по особым случаям, вот как с ними только что. А если вам интересно, то вы подождите, у меня смена через час кончается. Можем в соседнем баре сесть. В своем нам с клиентами даже в свободное время сидеть не рекомендуется. Там и расскажу, что знаю, если интересно. Должен же хоть кто-то про них узнать.
На том и порешили.
Через полтора часа мы сидели в другом баре через дорогу и слушали.
— Вы понимаете, — рассказывал нам наш новый знакомый, — я тут уже шесть лет почти, а когда приехал, нашел работу и вид на жительство получил, то помогли мне и с социальным жильем, ну, для бедняков, — он усмехнулся. — Вы по городу на экскурсию ездили? Видели там кварталы социального жилья — желтые такие дома?
Мы как раз один такой квартал видели — со всеми его аккуратными домами, парками, магазинами, цветниками — если бы нам экскурсовод не сказал, что это социальное жилье для тех, кто не может осилить покупку своей квартиры, мы бы остались в убеждении, что это очередной фешенебельный спальный район.
— Видели, — подтвердил я, — хотел бы я на пенсии в таком жить.
— Ну вот, — так мы с ними соседями и оказались. В том же подъезде, только я этажом выше. Они-то намного дольше тут живут. Лет десять, наверное, а может, и больше. А в доме нашем русскоязычных больше и нет. В соседних вроде есть, а в нашем нет. Им хоть иногда поговорить хочется. По-китайски-то они, естественно, свободно говорят — практически родной язык, только не любят они по-китайски говорить. Сейчас поймете почему. А тут случайно услышали, как я с женой по-русски разговариваю, — она у меня русская, — вот и стали понемногу беседовать. Они не больно разговорчивые. Он вообще почти всегда молчит, а с ней хоть несколькими словами время от времени перекидываемся. Кое-что она мне и рассказала за эти годы.
— Ну и кто они такие?
— Я уже говорил, что они из Харбина. Уже и родились там. Как я понял, там целый русский город был. Как-то он разъехался после войны, но довольно много русских там осталось. Вот они из тех. И там у них то ли при библиотеке русской, то ли при клубе каком что-то вроде театральной группы организовалось. Вот они в ней и участвовали. Все бы ничего, но когда культурная революция началась, по-русски стало опасно даже на улице говорить, — хунвейбины эти просто убить могли. Но в клубе между собой говорили. И даже продолжали какие-то книги и журналы из России получать. С этого все и началось. В каком-то журнале прочитали они то ли повесть, то ли роман про то, как кто-то описывает, как дьявол в России появляется и еще про Христа что-то…
— Журнал «Москва», номера одиннадцатый за шестьдесят шестой год и первый за шестьдесят седьмой. Булгаков. «Мастер и Маргарита», — немедленно идентифицировал один из моих коллег.
— Не знаю, — виновато улыбнулся наш казахский собеседник. — Я русских книг не очень много читал. Наверное. Только знаю, что они по этой книге свой спектакль сделали. Вот он как раз этого писателя из романа играл, а она его женщину, Маргариту эту самую.
— Ничего себе, — не выдержал и восхитился тот же коллега, заядлый читатель и театрал. — Это они, значит, еще до Таганки спектакль поставили! Самые первые! Вот это ребята были в Харбине!
— Да, только хорошо им от этого не было. Похоже, что они его даже сыграть не успели. Только репетировали. Но кто-то увидел или услышал, да хунвейбинам и донес. А тут самый разгар этой их революции. Мало того, что на русском, да еще про Христа и дьявола! В общем, ворвались они к ним, все декорации уничтожили, их самих смертным боем били, хорошо хоть не убили, и под суд, или что там у них было. И всем скопом их в трудовой лагерь куда-то на север, к уйгурам вроде. Это как раз на границе с Казахстаном. Там уж они полной чашей хлебнули. И работали, как рабы, и голодали, и били их, и издевались. Ему вот за то, что какой-то нормы не выполнил, пальцы то ли молотком, то ли мотыгой перебили, потом горло повредили — он и говорить почти не может. Ей тоже наверняка досталось, но про это она не рассказывает. А многие из их группы вообще поумирали. Так что понятно, почему они по-китайски говорить не любят. Всего-то она, конечно, рассказывать не стала — уж больно страшно… Выбрались они из лагеря своего только то ли в конце семидесятых, то ли даже в начале восьмидесятых. Он так полностью в себя и не пришел. Вроде все понимает, но себя все еще тем писателем из романа считает, а ее той его женщиной — Маргаритой. Хотя если про что постороннее с ним говорить, то понимает и делает, хотя с его руками много не наделаешь. Не знаю, что между ними в Харбине до лагеря было, но с тех пор они всегда вместе. Она его не бросила, а он без нее вообще не может — сами видели. Даже в магазин они всегда вместе ходят. Да, еще он и пишет что-то все время, — так она говорила. А она его листочки собирает и выбрасывает потихоньку, хоть он вроде и не замечает. Как-то один обронила на лестнице — я подобрал и посмотрел. Ничего не разобрать — одни каракули. С его пальцами-то и ручку не удержишь. Ну, это теперь. А тогда вернулись они в Харбин, а там от русского и не осталось ничего. Все под корень вывели. Лет пятнадцать, если не больше, мотало их по Китаю. Он вроде даже грузчиком где-то работал — силы-то он большой, а пальцы там не очень нужны. А когда Китай немного пооткрытее стал, не знаю уж как, но как-то добрались они досюда. Тут и осели. Как им жительство дали, не знаю, но как-то дали. И жилье социальное. А на наш бар они как-то сами набрели. Так понравилось, что они уже много лет приходят. Еще до меня. Конечно, дороговато у нас, а у них пенсия грошовая, но они на еду почти не тратят — только зелень, да фрукты, ну рыба иногда, а это тут можно дешево купить. Вот так вот…
Все молчали.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Да чего уж тут…
Допили, что в стаканах было, и разошлись.
На следующий день, ближе к вечеру, кто-то из нас сказал:
— Знаете что, коллеги, — не тянет меня что-то сегодня в «Лонг-бар». Может, еще что-нибудь попробуем?
И все последние вечера провели мы в маленьком японском ресторане через дорогу за углом. О разном говорили, только не о паре в белом. Да и в последний вечер до самого конца оставались мы на завершающем банкете, так что о чем-то еще и думать не пришлось. С тем на следующий день и по домам разлетелись.
А еще лет через пять пришлось мне снова в Сингапуре по делам оказаться. И «Раффлз» был на месте, и «Лонг-бар». Говорили, правда, что скоро их на полный ремонт закрывают, но пока все еще работало. Зашел, но ни пары в белом, ни официанта из Казахстана там уже не было. Спросил одного из тех, что постарше выглядел, но тот вообще никого из них не помнил, а так не каждого же расспрашивать… Ушел, но опахала под потолком и скорлупу на полу помню как вчера…
И про них думаю — может, просто нашли они свой новый дом. И даже приходят в него по вечерам те, кого они любят, и кто их не обидит и не встревожит. И камин у них горит, и засыпают они с улыбкой…
Ну, дом не дом, а хотя бы квартиру…
Ну, может же такое быть? А? Ну, вдруг…
2021