Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 79, 2022
***
Нехорошо. Нащупывая дно
себя, едва удержишься от стона.
Но взгляд пустой, наткнувшись на окно,
вдруг наполняется безумным цветом клёна.
Вот почему мне осень…
Красота,
в саму себя ушедшая по плечи,
снимает стыд, как стылая вода
снимает с неба ночью отблеск млечный.
***
Дерева под ветром выкрутасы. Я
неслучайно оказался здесь.
Нужно только капельку согласия,
чтобы мир тебе открылся весь.
Нужно только дать свободу новости
залететь в твою пустую грудь,
новости о шелестящей совести
ветра, выпевающего суть.
Нужно дать сияющей нелепости
место в предсказуемом уме,
на задворках косной его крепости
всласть упиться пиром при чуме.
Нужно только… ничего нет нужного,
кроме танца листьев на ветвях,
кроме лёгкого, простого, ненатужного
их доверия порыву, всплеску «ах!».
Дерева под ветром выкрутасы. Ты
(словно ты ему ответно зрим)
застываешь слепком чистой радости
перед ним.
***
Вспомни тяжкие дни умиранья,
остыванье живого тепла,
на душе — пустота тараканья,
жаль чего-то там? только не пла…
Вспомни трепетность выздоровленья,
прибавление сил на чуть-чуть,
от окна ветерка откровенье
благодатью нисходит на грудь.
Благовещенье первой прогулки, —
голубь с крыши слетает, паря,
изумлённый взгляд переулка,
что не чаял увидеть тебя.
Разрешили пожить ещё, что ли:
видеть неба сияющий лаз,
и в порту, на канатном приколе,
танец яхт, веселящий глаз?
Разрешили пройти по канату
над провалом житейских затей
в незнакомую область заката,
ту, где свет ладит с миром теней.
***
Вот этот двор: фонтан, где нет воды,
на гипсовой руке пылится одеяло, —
сутулый дом, в котором то, чем ты
была в шестнадцать лет, на свете проживало.
И то, что было я, в тумане той поры
по узкой лестнице на твой этаж взбегало
и после тесной и томительной борьбы
ты с мятным выдохом: «услышат!» — убегала.
Я выходил во двор, где ночь сплелась с весной
с лесбийской нежностью, мою безумя кровь,
а звезды принимались за уловки,
поскольку, если шел я за одной,
то приходил к тебе… и начинались вновь
мучительные тела недомолвки.
***
Бог прячется в каждом кусте,
Он в прятки играть мастак,
узнать Его облик в листве
способен один Пастернак.
Попробуй Его запятнай,
Он вырвется, вихрем взвиясь,
Отдай, — умоляю, — отдай
всё то, что забрал не спросясь.
Своё же богатство зачем
срезаешь до колкой стерни?
Верни переполненность всем,
и близких моих мне верни!
Умеет молчать Златоуст.
Закатом плеснув на листву,
зажжёт несгораемый куст:
«Я и не такое могу!»
И, сжалившись надо мной,
увидев, насколько я мал,
прошепчет шумящей листвой:
«А кто тебе всё это дал?»
***
Сумерки сгущающейся нежности,
памяти случайное лото:
сквозь обиду — сладость безутешности:
«вот умру, тогда они натешатся!»
с головой зарыться в запах вешалки, —
это пахнет папиным пальто.
Запаха волшебное заклятие
до ворсинки вечер воскресит:
невозможной нежности объятие,
что чудесней чуда болиснятия
«дай подую, больше не болит?»
Мир себя вот-вот испепелит,
о, всесильный доктор Айболит,
исцели снотворною таблеткою,
пусть их злобе кто-нибудь приснит:
тихий вечер, тополь машет веткою
«дай подую, больше не болит?»
***
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот…
О.М.
Заговори, заголоси, закукарекай
не голосом своим, а бредом века.
Пускай растянет рот свой глиняно-прекрасный
в усилии сказать, в усилии напрасном.
Красиво начинал: фонарь, аптека,
а кончил недоумком-человеком,
слепым пятном на замысле Творца,
не разглядеть ни смысла, ни лица,
прорехи страха на живую нитку сшиты
и тонкогубой ненавистью сжаты,
и ноет, ноет, ноет параноик,
что враг его лишил родных помоек
и разевает рот, чтоб глубоко вползло
косматое, потасканное зло.
Тютчеву
Эта краткая милость —
предзакатный рассеянный свет,
всё в стихах получилось,
в жизни — нет.
Вот ему и пришлось приютиться,
в этой эхом звучащей строке,
то ли странницей, то ли страницей,
приходящей к тебе
просветленным последним сияньем,
уходящим в бездонную тьму…
Двух миров этих чудо слиянья
было внятно ему одному
с горловой полнотою прилива
(словно сам он — навстречу лучу),
оставляя всей жизни извивы,
затепляя свиданья свечу.
***
Хватит маяться дурью, просто смотри кино
своей жизни, покуда идёт оно.
А порвётся лента, и мастера склеить нет,
из проектора хлынет холодный и ясный свет.
В этом свете нещадном расплавятся боли разлук,
только звук сохранится, бессмертный и чистый звук.
Он заменит пространство, он станет звенящий зенит,
словно кончилась музыка, только струна дрожит.
В нём смыкаются смыслы, концы и начала времён,
и не нужно шептать неуклюжее слово: «спасён».
