Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 78, 2022
Трупы лежали, как тряпичные куклы, о которые споткнулись и разлили красную краску — мужчина, женщина и девочка-подросток. Оскальпированные головы начинали темнеть от налипших на них мух, будто в том, ничем не примечательном отрезке дня, кровь была туго перетянута, а уходящее ввысь пространство оставалось у своего основания неподвижным, не могло ступить и шагу, прирастая набухшими венами к месту расправы над никому не известными людьми. Время дня, его длительность от рассвета и до заката здесь отсутствовали.
Следов осталось немного. Создавалось впечатление, что семья апачей хиленьо долго стояла на месте, чтобы дождаться выстрела. Невозможно было определить — откуда они пришли и куда направлялись. Но следы оставил тот, кто изуродовал индейцев. Он двигался, крадучись, рыская глазами по протяжённости дня от его начала на земле к распластанным до горизонта пределам равнины, ещё не отсчитанных временем и пребывающих как бы вне пространства. Он не переворачивал тела, а приподнимал головы и срезал с них скальпы. Он приблизился с запада, и раны от пуль на телах убитых образовались с западной стороны, если учитывать, что каждого из них отбросило выстрелом на восток-юго-восток и на мгновение развернуло лицом к солнцу. Падая, они зависли своими длинными прядями, словно цеплялись мыслями за горизонт, отразившийся в их зрачках множеством линий — различными по цвету траекториями исчезающей дали. А потом день в их глазах заблудился и поник. И от него остались только следы вокруг тел, ибо в средоточии исчезающего времени остался выситься один убийца, точно он и подпирал убывающую жизнь, запустив выстрелами ход времени обратно, к его истокам.
Он пришел со стороны запада и ушёл на юг, значит, коня у него нет, ведь после убийства хиленьо он не возвращался назад. Там, где он изменял положение своего тела, чтобы отойти от одного убитого и приблизиться к другому, следы утрачивали четкость, однако не возникало впечатления, что, повернувшись на носках, он заставил песок под своими ногами взметнуться или сместиться. То есть прошло около часа, как убийца покинул это место: сдвинутый ступнями верхний слой почвы сгладился под воздействием ветра, хотя и не сильно. Перед тем как снять скальпы, убийца сорвал с трупов налобные повязки. Три ситцевые ленты, выцветшие и давно утратившие малиновый цвет, подрагивали краями от поднимающихся над землей потоков раскалённого воздуха, будто находились в той части дня, где время ещё не оформилось.
Стоило перевести глаза выше к солнцу, — на месте скольжения взгляда, как его периферия или как инерция восприятия окружающего, которое только что отразилось на склерах, — грязно-малиновые повязки начинали видеться, как нечто живое и слабо пошевеливающееся возле застывших тел.
Сосредоточив взгляд, можно было разглядеть, что редкие деревца пало-верде, кусты баккариса и железного дуба смещаются ветками к северу на четверть или на половину дюйма, оставляя за собой длинные полосы полупрозрачного воздуха, похожие на слюдяные пластинки.
Серый Призрак качнулся на лошади, будто был подвешен на лучах солнца, и оно лениво им управляло. Прижавшись к шее Паломины, он перекинул ногу через её спину. Спрыгнул мягко, по-кошачьи. Мысль, уже почти приблизившаяся к границам его сознания, отпрянула и провалилась в темноту, — перед глазами поплыло, но, спустя несколько секунд, начало отодвигаться вдаль, куда зрачки не доходили.
Серый Призрак прошёлся пальцами по телу лошади. Животное задрожало и как бы начало утрачиваться, распорашиваться контурами своего тела в слепящих наплывах солнца. Мнилось, что Паломина должна проскользнуть в слюдяные интервалы между смещающимися ветками пало-верде. Но она в них только отразилась, словно с обратной стороны низкорослых деревьев появилась и исчезла ещё одна лошадь.
Серый Призрак протёр ладонью глаза. Он опёрся на одно колено и постарался мысленно остановить слабое движение веток, однако пространство за ними не открылось, а оставалось подёрнутым пеленой. Он взял мужчину за плечо, чтобы оторвать от земли левую сторону его тела. Под мышкой зияла рана, а кровь вокруг неё загустевала и скукоживалась по краям в коричневую корку. Пуля пробила тело насквозь, вошла сбоку, возле правой лопатки, вышла под левой подмышкой, прорезала внутреннюю часть предплечья и оставила на нём багровую борозду. Получалось, что пуля летела снизу вверх под углом пятнадцать-двадцать градусов к земле. Убийца должен был затаиться где-то поблизости и стрелять из положения сидя или лёжа. Если убитый мужчина в это время стоял, тот, кто послал пулю, находился от него шагах в тридцати.
Серый Призрак прошёлся зрачками по пало-верде, — желтоватые листья трепетали, разбрасывая вокруг себя солнечные лучи, будто деревце было животным, которое вышло из воды и быстрым вращением туловища стряхивало с себя капли. Что-то неестественное, возмутительное прослеживалось в дрожи листьев. Чудилось, что день пытался оторваться от того места, где лежали трупы. Он уже не устремлялся ввысь, а медленно хлестал параллельно земле, как тело змеи, и, иногда изогнувшись, приближался своим расплывчатым ликом к чахлому деревцу, где его взгляд замирал и стекленел, ибо время там ещё не начиналось, а поэтому нигде не находилось.
Серый Призрак попытался сглотнуть — горло шершаво сжалось, и нужно было набрать в легкие раскалённого воздуха, чтобы подавить ощущение, будто бронхи начинают крошиться, а лёгкие наполняются опилками или трухой. Два листочка, надломленные пулей, качались вниз своими кончиками. Создавалось впечатление, что там, где пуля пролетела между ветками, пульсировало сердце дерева, его раненое средоточие.
«Пуля была послана из-за ветвей», — решил Серый Призрак. Он поднялся, обошёл пало-верде. За деревцем на песке вырисовывался след — человек стрелял из положения лёжа, положив ствол на развилку веток.
Вокруг Паломины образовался сияющий абрис. Мерещилось, что лошадь очерчивало огнём либо какой-то источник света был спрятан за её крупом и расползался к его краям. Паломина ударила копытами и отошла на несколько ярдов в сторону востока, искрящийся шлейф соскользнул с её спины, а солнце вонзилось лучами в то место, где она недавно стояла.
Человек, спрятавшийся за пало-верде, лежал долго, потому что следы, ведущие к деревцу из глубины пустыни, только угадывались. Небо вокруг солнца затуманивалось наплывами белого цвета, будто далеко в высоте шёл снег и снежинки исчезали в центре раскалённого тигля. Серый Призрак перекинул винтовку с груди на спину, — по краям пятна, что белело вокруг солнца, потянулась в глубь неба синь, тонко и распластанно, так что вот-вот должна была порваться. В ушах Серого Призрака зашумело, как если бы он щекой прижался к муравейнику, а вдоль вертебральной артерии потекла пыль, разливаясь в области затылка, но не превращаясь в кровь, а только вздрагивая в такт ударов сердца. Но Серый Призрак решил не думать о воде, — о прохладных источниках позаботится Паломина, если ей повезёт. Он вернулся к лошади и осторожно толкнул её, мол, делай, что хочешь. Она встревоженно посмотрела, перевела взгляд на восток, а затем, тяжело дыша, пошла между низкорослых кустов баккариса в направлении подёрнутой пылью равнины.
До ближайшего источника воды было четыре дня пути, и у кого-то из убитых должны были быть фляга или бурдюк. Но при них ничего не было, кроме ножа, который так и остался висеть в ножнах на поясе мужчины. Серый Призрак прощупал зрачками площадку, где лежали убитые. Немного в стороне он увидел флягу. Она оказалась пустой. Её сорвали с пояса мужчины, а потом выбросили. Уже зарастающая пылью полоса на земле говорила, что флягу отшвырнули, и, прежде чем замереть в тени пало-верде, она прочертила на песке полосу.
Убийца отправился на юг. Он ступал, широко расставляя ноги, значит, сильно устал. Однако шаг его был размеренным, и это подтверждало, что он ещё не изнурён и полон решимости.
Пройдя ярдов сто, Паломина остановилась. Она начала поворачиваться, часто переступая ногами, точно месила глину для возведения саманного дома. Потом вытянула шею и вскинула голову. Траектория её взгляда ударила по раскалённому воздуху, как длинный бич, а пало-верде перестали смещаться из стороны в сторону и крепко вцепились в землю, подрагивая листьями, точно отслаивающейся чешуёй, поэтому пространство, напитанное пылью, изогнулось и замерло, обнажив безжизненную даль: исток времени выглядел однообразным и банальным, — унылая, раскинутая к горизонту ширь, оборвать которую мог только смертельный выстрел.
Серый Призрак кивнул Паломине, не то соглашаясь с её действиями, не то давая ей понять, что следит за ней. Лошадь фыркнула. Смещаясь на запад, солнце всё сильнее растворяло её песчаного цвета тело, а затем полностью вычеркнуло из поля видимости. Когда Серый Призрак ещё раз посмотрел в сторону удаляющейся Паломины, он увидел только светлый шлейф, будто по краям пустыни струилась вода и в ней вскидывались стаи мальков.
По мере ухода светила на запад пространство над южными пределами равнины становилось чище, а склон неба над ним напитывался бирюзой, — до горизонта даже редкие кустики травы вырисовывались с предельной четкостью, хотя даль, что на юге, вперялась в пустыню застывшим взглядом, слепым и заволакиваемым болью, как чернильный зрачок глаукомы. Тени, отбрасываемые пало-верде, удлинялись, и из-за этого мнилось, что деревца уходят на запад. Перебегая глазами от одного пало-верде к другому, Серый Призрак не мог избавиться от ощущения, что равнина наполнялась безмолвными паломниками, бредущими поклоняться западному небу. Оно вот-вот должно было разинуть свой зев — алый, лоснящийся, как любой конец пути, где уже нет никаких ориентиров, а память о прошлом исчезает. Но тени должны были коснуться и убийцу, который двигался в часе ходьбы от Серого Призрака. Он пересекал длинные тени, как медленные ручьи, которые лишь прочерчивали пространство, но не давали влаги.
Серый Призрак наклонился. Рисунок следов, что уходили на юг, не изменился, но что-то нарушало его направленность и искажало общее о нём впечатление. Возле пало-верде отпечаток левой ноги на ничтожные доли дюйма был глубже остальных следов и немного обращён носком вовне: убийца переместил центр тяжести на левую ногу, значит, он качнулся от слабости или пытался что-то сорвать с веток деревца. Он не останавливался: задняя кромка следа не выглядела размытой из-за разбросанного движением стопы песка. Так случается, когда идущий на некоторое время замедляет скорость шагов, а потом снова начинает быстро двигаться.
Серый Призрак обошёл следы возле деревца, но ничего подозрительного не заметил. Он сел, обхватил колени руками и долго растекался глазами по земле, пока не расфокусировал взгляд, вследствие чего всё, что находилось пред ним, начало смещаться в пространстве, словно привычная перспектива была нарушена, а с запада на плоскость равнины начали проникать длинные осколки другой бесконечности, удваивая изображение любого объекта и любого явления. Серый Призрак ни о чём не думал, не сделал попытки ухватиться за край мысли, но она всё равно показалась, прорезалась или явилась за пределами сознания, поэтому вспомнить о ней было невозможно.
Серый Призрак поднялся и прошёл несколько ярдов по следам, тщательно их рассматривая. Наконец он заметил, что один из отпечатков левой ноги немного сместился вправо, вовнутрь цепочки следов, хотя убийца не замедлил движения. Правую сторону следа обрамлял еле заметный валик вспученной почвы, образовавшийся из-за поворота ступни. Подобное происходит, когда резко, не прекращая ходьбы, поворачиваются верхней частью тела в сторону или делают быстрое движение рукой.
Оставивший следы, вероятно, был правшой, либо же, если он левша, его левая рука ранена или занята: он сжимал ею винтовку или другую ношу.
Серый Призрак окинул глазами пустыню, свернул вправо за деревце пало-верде и присел там, чтобы наблюдателю со стороны показалось, что он решил отдохнуть в тени. Потом он ползком, обогнув деревце с другой стороны, подобрался к следам. Он знал, что в таком положении становится более уязвим: к нему незамеченным может легко приблизиться любой опытный охотник. Но у Серого Призрака не было выхода, и он обратился в слух, чтобы даже по слабому шелесту песка услышать подкрадывающегося.
Серый Призрак ушёл пристальным взглядом над поверхностью земли, отмечая все неровности в переделах семи-девяти ярдов от себя и все крошечные тени, отбрасываемые этими неровностями. Он опять расфокусировал зрение. Находящиеся вокруг него объекты сместились в свои копии или отражения: над землёй, сдвигая отдельные песчинки, еле заметно вибрировала туго натянутая нитка. Переворачиваясь, некоторые песчинки вспыхивали кварцитовыми гранями, а затем исчезали, — с юго-запада на северо-восток двигалась цепочка красных муравьев. Они следовали близко один за другим, отбрасывая тень, которая вначале и показалась Серому Призраку натянутой ниткой. Они перемещались к давно обломанной ветке пало-верде длиной не более десяти дюймов. Листья на ней высохли и сморщились. Цепочка уходила под листья, словно её там сматывали в клубок.
Оглянувшись по сторонам, Серый Призрак поднялся. Подойдя к ветке, несколько секунд стоял, склонившись над ней, потом вытянул из-за пояса нож и кончиком лезвия отодвинул ветку в сторону. На месте ветки шевелилось пятно, образованное тельцами копошащихся муравьев. Вонзив лезвие под пятно, Серый Призрак отковырнул слежавшийся песок — обнажилась голова гусеницы бабочки сфинкса.
Обычно проходит минут сорок, прежде чем разведчик красных муравьев, обнаружив мертвое насекомое, вернётся в муравейник, а после приведёт к месту пиршества своих собратьев. Желто-коричневые глаза Серого Призрака наполнились цветом тёмного мёда. «Около часа, — подумал он. — А следы возле убитых хиленьо оставлены не более двух часов назад». Серый Призрак посмотрел вдоль цепочки следов на юг, хотя был уверен, что убийца сейчас находится от него на расстоянии трёх-четырёх миль. Скорее трёх, решил он, потому что убийца ослаб от обезвоживания и долгого блуждания по пустыне.
Гусениц бабочек сфинкса употребляют в пищу индейцы коуильо. Нужно просто оторвать личинке голову, а тельце съесть, предварительно удалив из него внутренности. Убийца, по-видимому, не стряхнул внутренности с пальцев, а вытер измазанную ладонь о свою одежду: не было второй цепочки муравьев.
Коуильо утверждают, что на вкус гусеницы бабочки сфинкса не отличаются от обжаренной свиной шкурки. Но убийца не мог быть индейцем-коуильо, ибо был обут в тяжёлые сапоги и ступал, не перекатывая ногу с пятки на носок, а грузно, всей ступнёй впечатываясь в землю.
Серый Призрак вернулся мыслями к контурам тела на песке, где снявший скальпы залёг за пало-верде, а после сделал несколько выстрелов. Над отпечатком ремня тянулась борозда. «Короткая куртка или жилетка, — подумал Серый Призрак. — Мексиканец, а может, белоглазый».
Он съел гусеницу, значит некоторое время жил с индейцами коуильо, где и научился не брезговать такой пищей. Он вообще не брезгливый, если учесть, что измазанные внутренностями пальцы вытер об штаны или о жилетку и несёт в сумке либо привязанными к поясу липкие от крови скальпы. Может статься, что он команчеро, торговец, продающий безделушки племенам, поэтому жизнь его научила ничем не гнушаться.
Серый Призрак слышал, что губернатор мексиканского штата Чиуауа обещал большое вознаграждение всем, кто принесёт ему скальпы апачей: за скальп мужчины сто песо, женщины — пятьдесят, ребёнка — двадцать пять. После указа губернатора юго-запад США и север Мексики наводнили головорезы, ищущие лёгкой наживы. Этот команчеро, если он действительно команчеро, мог быть одним из них. Он нёс с собой кровавый товар, за который ему заплатят сто семьдесят пять песо.
Солнце коснулось земли, всё вокруг замерло. Свод неба стал более непроницаемым, и пустыня выглядела под ним, как под тяжелым колоколом, внутри которого ход времени замедлился: светило на закате окрасилось сполохом далёкого удара, но звук не раздался — слепящая пелена вытянула его за пределы равнины и похоронила в себе. Так длилось несколько секунд, после чего в мёртвую тишину ворвался планирующий на север стервятник. Его лысая голова, забрызганная солнечными лучами, пылала, словно была только что оскальпированной, поэтому Серый Призрак лишь мысленно проследил за своей внезапно возникшей догадкой, что закат затягивает в себя гул, которым колокол взрывается при ударе, поэтому эхо после него множится и разрастается, но только в противоположной стороне от жизни.
Тогда, возле убитых хиленьо, Серый Призрак окинул глазами небо, но оно было совершенно пустынным. Возле солнца шёл снег, заволакивая пространство вокруг себя мутным пятном, а синь проваливалась ввысь, будто её затягивало сильным вздохом. Окрестности приблизились, хотя далёкие объекты не обрели чёткого абриса. Серый Призрак ещё тогда подумал, что убийца был без лошади. Но он не мог добраться пешком до этого места в пустыне — слишком далёкий путь без воды по необозримым серым пескам, в которых ноги постоянно вязнут, а каждый следующий шаг требует от идущего еще большего упорства и еще больше усилий.
Без лошади на дикой территории мог оказаться кто угодно, но не мужчина в тяжёлых сапогах, привыкший по необжитым местам двигаться только верхом. Если подобный человек останется без скакуна посреди бесконечного зноя, он иссякнет ещё до заката. Никто, кроме выросшего в пустыне, не способен преодолеть пешком расстояние в четыре дня пути и при этом не утратить напористость шага, даже если он будет нести с собой достаточное количество воды. Никто не отважится. Это обманчивое представление, что день в пустыне ясный и безоблачный, невесомой прозрачностью поднимающийся к куполу небес. Время от рассвета до заката погребает человека под своей тяжестью, ибо, оказавшись один на один с необозримым пространством, он вынужден беспрекословно следовать за ним, становясь последним пределом, который отделяет канувшее от настоящего. Время в пустыне застывает над тем местом, где человек валится с ног от изнеможения.
Лошадь убийцы, думал Серый Призрак, пала в полдень, в пределах нескольких часов пути по равнине, где была застрелена семья хиленьо, но стервятник тогда ещё не почуял убитых. Стервятник летел вдоль шлейфа запаха, который оставляли свежие скальпы, висящие на поясе убийцы. Птица летела ровно и долго, ни разу не взмахнув крыльями, удаляясь на север под острым углом к поверхности серых песков. Создавалось впечатление, что потемневшие небеса следуют за полётом падальщика, будто целое за своей утраченной частью. Так проваливается, обнажая тело, платье вслед за оторванным от него лоскутком.
Следы уходили точно на юг. Убийца не выбирал участков пустыни, более удобных для ходьбы, а направлялся напролом сквозь время, выбирая самый короткий путь к мексиканской границе. Но до штата Сонора не менее трёх дней пути, и, если на этом участке пустыни и затерялся какой-нибудь потаённый источник воды, о нём знают только апачи чирикауа. Однако человек слепо верил, что дойдёт до Мексики и там получит вознаграждение за скальпы, либо же он осознавал, что для него не оставалось ничего другого, как только упорно двигаться по пустыне.
Пролетая над Серым Призраком, стервятник качнулся, словно пытался изменить направление полёта или поймать восходящие потоки воздуха, а потом снова застыл крыльями. Если в это время убийца следил за стервятником, он мог догадаться, что птица обратила внимание на крупное животное или на человека.
Серый Призрак присел на одно колено. Равнина на юге была утыкана редкими деревцами пало-верде и кустами баккариса — никаких преград. Так что, наверняка, убийца будет двигаться до наступления ночи, и только потом ляжет отдыхать. Он не станет выбирать другой путь, не будет обольщаться, что набредёт на рощицу деревьев, под корнями которой грунтовые воды залегают близко к поверхности земли. Прямая, как стрела, цепочка следов свидетельствовала, что убийца не сомневается в своём спасении. Естественно, он испытал чувство отчаяния, когда потерял своего коня, но через некоторое время снова уверовал в свою звезду, ведь удача сама шла ему в руки, и он застрелил, не колеблясь, беззащитную семью хиленьо. Оскальпировав убитых им апачей, он не таился, не пытался скрыть или запутать свои следы, ибо надеялся, что до мексиканской границы солнце будет сопровождать только его одного, и ни одна живая душа не отважится кинуть вызов пространству в этом гиблом месте пустыни. Ему не хватало воображения, чтобы представить собственную смерть. Но если он увидел, как качнулся в полёте падальщик, то должен приготовиться к встрече с человеком, который идёт по его следам. Стервятник мог обратить внимание только на крупное живое существо — ящерица или мелкий зверёк вряд ли заставили бы его выскользнуть из рассыпающегося шлейфа запаха крови и разлагающейся плоти. Он, должен просчитать такой вариант, — решил Серый Призрак, — и до наступления ночи потратить время на поиски места, где можно залечь и, оставаясь незаметным, подпустить к себе преследователя на расстояние верного выстрела. Возможно, что он попытается запутать или скрыть свои следы. До сумерек было ещё около часа, значит, убийца этим и занялся.
Стервятника он мог заметить не дальше, чем с расстояния одной мили: птица летела очень низко над землёй. Если бы расстояние было большим, падальщик ему показался бы точкой, то есть убийца не смог бы разглядеть — накренился стервятник в полёте или нет. Однако в таком случае сам Серый Призрак должен был заметить на юге приближающуюся к нему птицу, которая качнула крыльями, потому что увидела внизу человека. Впрочем, подобное могло случиться только тогда, когда падальщик, почуяв кровь, начал полёт с места, расположенного дальше участка пустыни, где двигался убийца. Стервятник мог прочерчивать небо не с юга на север, а с востока на запад или наоборот, и изменить направление полета, почуяв запах, который оставлял за собой несущий скальпы. Удостоверившись, что существо, оставляющее запах, живое, падальщик повернул в сторону, где шлейф запаха постепенно истаивал. Значит, убийца не догадался, что за ним кто-то идёт по следам, если только случайно не оглянулся и не заметил в небе поворачивающего на север стервятника.
В любом случае Серый Призрак не мог заметить впереди себя птицу, потому что шёл по следам, сосредоточив на них всё своё внимание.
Возможно, что убийца вообще не заметил ничего, что бы насторожило его. Однако не стоило на это надеяться, поскольку всегда необходимо учитывать худший вариант. Значит, при самом неблагоприятном для Серого Призрака повороте событий убийца подумает, что кто-то движется по его следам. Поэтому он продолжит идти на юг, а через некоторое время свернёт в сторону, чтобы, описав широкую дугу, вернуться, залечь недалеко от своих ранее оставленных следов и дождаться преследователя. Но подобное может произойти только в том случае, если убийца, заметив летящего падальщика, остановится, а затем повернется лицом к северу, чтобы проследить дальнейшее движение птицы. Однако всё это при условии, если он находится не дальше мили от Серого Призрака, ибо с большего расстояния невозможно разглядеть — качнул стервятник крыльями или нет. Поэтому следы, оставленные убийцей, должны показать, что он поворачивался, чтобы посмотреть на север.
Оставалось догадаться, сколько времени он будет двигаться на юг, прежде чем повернёт в сторону и вернётся назад, идя параллельно своим следам на расстоянии двухсот-трёхсот ярдов. Серый Призрак просчитывал: полмили? четверть мили? Ему нужно было знать, как долго, не таясь, можно идти по следам убийцы.
Серый Призрак оглянулся и попытался представить, что за ним крадутся преследователи, которые думают, что он догадался об их присутствии в пустыне и даже знает, как далеко от него они находятся. В таком случае Серый Призрак прошёл бы ещё триста-четырета ярдов на юг, не меняя длину шага, и только потом бы свернул в сторону, чтобы по дуге вернуться обратно и, миновав место, где он оглядывался, залечь за каким-то пало-верде и терпеливо дожидаться идущих по его следам.
Серый Призрак решил, что остаток времени до ночи не стоит преследовать убийцу: слишком велика вероятность напороться на засаду, а если нет, всё равно минут через сорок следы трудно будет разглядеть. Нужно сделать так, чтобы убийца, несколько часов прождав его за ветвями баккариса, лёг спать или отправился дальше на юг. Серый Призрак решил отойти в сторону от следов и дождаться середины ночи, когда луна достигнет своего зенита. Нужно отдохнуть несколько часов и только на рассвете пойти по следам человека, который, возможно, до самого утра будет прятаться за кустами и ни на секунду не сомкнёт глаз.
Серый Призрак отошёл вправо от цепочки следов, обогнул несколько баккарисов, в середине кроны одного из них сломал четыре ветки, лёг возле кустов, но, пролежав несколько минут, поднялся и попятился назад уже с другой стороны куста. Он тщательно разгладил ветками отпечатки своих мокасин. Дойдя до цепочки следов убийцы, очень осторожно, чтобы не задеть их, тоже замёл за собой свои следы. Он прошёл так ярдов семьдесят и лёг под кроной крошечного пало-верде, ветки которого касались земли. Серый Призрак положил возле себя винтовку и моментально уснул.
Проснулся он через два часа. Ещё оставалось минут сорок, чтобы луна достигла своего зенита и начала опускаться к западной стороне горизонта. Он лёг на живот, упёрся подбородком в скрещенные перед собой руки, а взгляд устремил на юг. Холод начал пробивать тело до костей, пальцы на руках закоченели. Луна заволакивала пустыню белым туманом. Мнилось, что наступило время после дождя и над землёй клубятся густые испарения, — даже блекло-синие пало-верде невозможно было отчетливо разглядеть: они словно обрастали серебристым мхом, как забвением, и постепенно таяли, оказавшись на самой границе изменчивой действительности.
Убийца мог вернуться по своим следам, надеясь подстрелить вилорога или другое крупное животное, хотя вряд ли он решится тратить драгоценное время и остатки сил на поиск гипотетической добычи, ведь вилорога могло и не быть, или он уже ушёл, поэтому продолжать двигаться по его следам — означает затеряться в пустыне. Похоже, убийца все же не отважится это сделать, хотя кровь антилопы для него единственная влага, которую он может здесь добыть.
Серый Призрак подумал, что напрасно заметал следы. Но и другого выхода у него не было: он учитывал самый плохой вариант, наделив убийцу бдительностью и опытом человека, который много лет провёл на дикой территории.
Рассвет вытащил пространство из видений луны, из белой безысходности, будто протёр пределы пустыни, как укрытое пылью стекло, тем самым обозначив контуры нового дня, ещё невзрачного и невыразительного, границы которого в диаметре были не шире четверти мили.
Серый Призрак дождался восхода солнца и только тогда поднялся с земли. Не отрывая глаз от южного горизонта, осторожно пошёл сквозь красные полосы — хлынувшие в просветы между деревьями густые солнечные лучи. Эти полосы скользили над равниной, как спицы огромного колеса, а пало-верде смещались в робком, нащупывающем почву шаге: весь восточный горизонт переползал на юг, выгибаясь посредине и подтягивая к себе чахлые деревца, точно они были его брюшными конечностями, и только когда солнце оторвалось от земли на расстояние ладони, застыл и казался сожжённым.
Над пало-верде курился алый цвет, а сами деревья, по мере ухода солнца ввысь, увязали в земле и замирали тёмными лоскутьями, — время пыталось сдвинуться, но день так и не начался. Именно об этом подумал Серый Призрак. Если для него время и продолжало бежать, то только в пределах вчерашнего дня, который ещё не завершился, ибо события определяют расстояние между мыслями, а не траектория движения солнца.
Убийца, наблюдая за поднимающимся светилом, скорее всего, тоже размышлял о чем-то подобном, с той лишь разницей, что утреннее солнце воспринимал как оскальпированную голову, от которой, чередуясь между собой, тянулись полосы крови и чёрные пряди волос. Приближение во времени пределов юга не имеет ничего общего с движением в пространстве: сторона неба, за которой расположена мексиканская граница, становится всепоглощающей и постепенно подминает под себя все ориентиры: пало-верде и баккарисы растворяются в белесой пелене, а те растения, что остались позади, всполошенными листьями отражают солнечные лучи, словно окукливаются, словно устали преодолевать наплывы сияющей паутины и смирились, что скоро исчезнут навсегда.
Но убийца не движется среди собственных вымыслов, а равнина, которую он продолжает пересекать, не становится детищем его воображения. Он уже не способен следовать вдоль времени, — от его угасшего истока к его условному продолжению в будущем, а начинает вязнуть в настоящем. Оно стягивается над ним и сужается вокруг него, пока находящиеся в нем события вдруг не оказываются в забытом прошлом.
Серый Призрак шёл полчаса, а потом повернул направо, чтобы выйти на следы убийцы, но не заметил ничего, что бы привлекло его внимание. Возможно, что снявший скальпы совсем не искушён в вопросах засад и боевых действий в пустыне. Вполне вероятно, что он никогда не имел дела с апачами, вышедшими на грязный путь, то есть на дорогу сражений и убийств. Но он съел гусеницу бабочки сфинкса, значит, не единожды пересекал раскалённые равнины на севере Мексики или на юго-западе США. Рано было определять, кто он на самом деле. Однако необходимо было удостовериться, останавливался ли он, заметив в небе планирующего стервятника.
Серый Призрак двигался очень осторожно, часто замирал, окидывая взглядом южный горизонт. Время от времени он поглядывал на небо, но ни одна птица не прочертила глубокую синеву. Место, где убийца остановился, а потом повернулся, чтобы посмотреть на север, появилось пред глазами Серого Призрака, как пятно колеблемой воды. Казалось, что следы нарисованы на куске материи, которая колыхалась на взволнованной глади, но вот-вот должна была уйти на дно. Песок вокруг следов был вспученным и разбросанным: убийца в самом деле поворачивался, словно вбуравливался тяжёлыми сапогами в землю и долго следил за удаляющимся на север падальщиком.
Тщательно осмотрев следы, Серый Призрак выпрямился. Чтобы сосредоточиться, он ушёл зрачками к деревцу пало-верде. Когда белоглазый начал поворачиваться, пытаясь проследить полёт птицы, солнце находилось справа от него. Значит, пройдя двести или триста шагов на юг, он должен был повернуть на запад, чтобы человеку, который бы смотрел в его сторону, солнце слепило глаза. Если убийца всё проделал так, как предполагал Серый Призрак, то должен был, описав дугу, вернуться назад и залечь напротив места, где поворачивался, ибо предполагал бы, что преследующий его должен обязательно остановиться там, где заметит вбуравленный в землю след. Ночь ещё не наступила, и преследователь, бросив взгляд на запад, наверное, сощурился от лучей опускающегося к земле солнца. Убийца не мог поджидать до утра: силы были на исходе и оставалось очень мало времени, чтобы чувствовать себя уверенным и сохранять ясность мысли. Сегодня вечером или завтра утром он начнёт испытывать сильное обезвоживание, станет спотыкаться и часто садиться на землю, растерянно ощупывая глазами близрастущие кустарники — свидетелей его изнурения.
Расстояние между ним и качнувшимся в полёте падальщиком было незначительным — не более мили. На всякий случай он должен был проделать дугу, вернуться и притаиться за кустами. Вряд ли он думал, что по его следам идет индеец-апач. Скорее всего, он считал, что за ним двигается его соотечественник, такой же охотник за скальпами, как и он сам.
Убийца уже далеко впереди, — решил Серый Призрак. Повернув от цепочки следов направо и пройдя шагов шестьдесят, он обнаружил место, где снявший скальпы долгое время лежал. Спрятавшись за кустарником, он ждал до полуночи и, если позволил себе уснуть, то только на час или полтора уже после того, как луна полностью взошла на востоке и начала слепить ему глаза.
Отпечаток тела на песке показывал, что убийца спал. Чётко выделялись вмятины от его правого бедра, согнутой в колене правой ноги и согнутой в локте правой руки, на которую он положил голову. Он спал в позе эмбриона, а проснувшись, сразу поднялся, ибо не переворачивался на живот, чтобы из положения лёжа посмотреть в том направлении, где тянулись ранее оставленные им следы. Признаком безопасности для него послужило время, которое миновало после того, как он залёг, а не вид пустыни как таковой. Значит, он излишне самоуверен, хотя бывает дотошным и скрупулёзным, ведь потратил же силы, чтобы по дуге вернуться обратно и несколько часов провести в засаде. Убийца резко поднялся: осталась глубокая вмятина от правого колена и отпечаток левой ладони, на которую ему пришлось опереться, отрывая тело от земли. Песчинки на отпечатке были почти таким же, как и вокруг баккариса, только более спрессованными: песок чуть увлажнился и потускнел, словно равнина постепенно проникалась состоянием траура.
Другими словами, убийца покинул место засады задолго до рассвета. В принципе, час с четвертью можно было быстро и свободно идти по его следам, и только потом уже двигаться осторожным шагом. Но убийца, проведя несколько часов на ногах, мог решить отдохнуть, и если он прилег, чтобы просто набраться сил, он услышит или заметит идущего по его следам человека.
Серый Призрак мог выследить гремучую змею, убить её, выпотрошить, положить на видном месте, а сам присесть в тени пало-верде и следить как за южной стороной пустыни, так и за южной стороной неба. Если падальщик, учуяв мёртвую змею, будет лететь с юга на север и внезапно качнёт крыльями или как бы зависнет в полёте, Серый Призрак точно определит, где находится убийца и какое расстояние нужно пройти, крадучись и осматриваясь. Но падальщик мог прилететь с любой другой стороны пустыни, и тогда, опустившись на мёртвую змею, он бы показал убийце место, где спрятался Серый Призрак. Это при условии, что убийца обратил бы внимание на полёт стервятника. То есть убийца может подумать, что там, где падальщик сиганул вниз, что-то случилось, поэтому необходимо быть очень осторожным и тщательно продумывать свои дальнейшие действия. Так что овчинка не стоила выделки. Возможно, Серый Призрак сумел бы определить точное местонахождение убийцы, но тогда вероятность, что убийца станет более бдительным, увеличится, а Серому Призраку это совсем не было нужно.
Две идущие рядом цепочки следов — оставленные убийцей, когда он возвращался и некоторое время лежал в засаде, и идущие на юг, когда убийца снова направился к мексиканской границе. После засады он не таился, не пытался скрыть свои следы, подумав, наверное, что падальщик качнулся, пролетая над животным. Однако вчера он возвращался и полночи провёл в засаде. И все это он проделал, твёрдо зная, что смерть от обезвоживания движется за ним по пятам. До границы осталось три дня пути, но это не значит, что, достигнув Мексики, следует ожидать, что тут же появится источник воды, вообще какая-либо вода.
Серый Призрак решил побежать, чтобы как можно больше охватить расстояния, где следы чётко прослеживаются. Лишь только солнце окрепнет, может подняться ветер. Он сотрёт контуры следов, скроет их детали, и на некоторых отрезках пути нужно будет замирать на несколько минут, чтобы нащупать, различить на укрытой пылью земле еле заметную вмятину или пятно, по которому можно определить, как двигался убийца, насторожило ли его что-нибудь или нет.
Серый Призрак побежал лёгкой трусцой, как делают апачи, когда у них нет лошадей, но необходимо быстро преодолеть большое расстояние. Он наблюдал и за следами, и за южным горизонтом, старался дышать ровно и глубоко, но условная прямая, вдоль которой ему хотелось протянуть интенсивность своего бега, опадала, как перерезанная, и терялась в песках. В какой-то момент Серый Призрак почувствовал, что всё, что окружало его, внезапно перестало звучать и провалилось в мёртвую тишину: гулкие удары сердца перекрыли проявления внешнего, а реальность стала выглядеть как воспоминание, пугающе точное, но всё равно наполненное искажениями. И впереди, и справа, и слева перспектива сужалась в ограниченный до нескольких десятков акров участок пустыни, который постепенно заволакивало тёмными наплывами, — дальше сил бежать не было.
Пытаясь вырваться из сужающегося пространства, Серый Призрак сделал несколько длинных прыжков, и лишь потом, вонзившись ногами в песок, согнулся и долго и прерывисто дышал, пока следы под ним не обрели рельефность, а пустыня не наполнилась слабым звучанием передвигающихся под воздействием ветра песчинок.
Выровняв дыхание, Серый Призрак распрямил спину: даль молниеносно раздвинулась, будто упала за южный горизонт, обнажив звенящую ясность утренней пустыни. Убийца старался двигаться близко к деревьям пало-верде или высоким кустам баккариса, надеясь отыскать личинки бабочки сфинкса. Его следы были с размытыми краями: слабо увлажнённый слой песка высох, и песчинки начали отделяться друг от друга. Но под низкими кронами почва была разрисована черточками — крошечными и петляющими. Серый Призрак резко опустился на колени. Его дыхание ещё было прерывистым, из-за чего окружающее казалось пульсирующим, будто равнина пыталась преобразиться в нечто совершенно противоположное её сущности.
Возле пало-верде был рассыпан след кукушки-перебежчика или, как её ещё называют, чапарралевого петуха. Эта птица почти не летает, а сильным и быстрым бегом может преодолевать в пустыне расстояние во многие мили. Однако не сам её след насторожил Серого Призрака: отпечатки лапок на песке были свежими, их контуры ещё не сгладились, поскольку место, где пробежала кукушка, с самого восхода солнца находилось в тени и поверхность земли оставалась подёрнутой не столько влагой, сколько тонким слоем песчинок, температура которых была ниже воздуха. Это будто набрасывало на землю ускользающий оттенок, который мог заметить только опытный следопыт.
И Серый Призрак растёкся долгим отрешенным взглядом по плоскости пустыни, отмечая деревца пало-верде и мескито, низенькие кактусы и шершавую подвижность песка. Пространство перед его глазами утрачивало прозрачность и становилось похожим на картину, нарисованную грубыми, небрежными мазками. Чтобы разглядеть окружающее в деталях, не замечая его искусственности, а из-за этого и условности перспективы, размазанной по величине мазков, следовало смотреть как бы издалека. И Серый Призрак мысленно отстранился от пустыни, взгляд его потёк от юго-востока к юго-западу. Ничего подозрительного, только кустистые деревья слабо подрагивали, точно двигались на восток, навстречу набирающему силу солнцу.
Серый Призрак провёл тыльной стороной ладони по векам. Пространство начало размазываться и истекать в подтёки, которые и становились исчезающей возле горизонтов далью. Но если бы Серый Призрак давал определение увиденному, он описал бы его, как торможение времени, когда только что произошедшее не может полностью перейти в прежнее, накладывается на действительность и делает её отягощённой изображениями из других времён. Именно из-за этого эффекта деревья двигались, перемещались в пространстве, которое оставалось всё там же и только медленно вращалось вокруг своей условной оси, вокруг того места, из которого должен был исходить взгляд измученного жаждой человека.
Но не было ничего, что обычное сознание воспринимало бы как признаки опасности. Действительность постепенно обрела постоянные очертания, а даль стала недосягаемой. Серый Призрак, осторожно склонившись над землёй, пошёл вдоль следов убийцы и вдоль следов кукушки-перебежчика, которая следовала за убийцей.
Снявший скальпы старался двигаться возле деревьев, в их тени. Иногда он задевал левым плечом или головой ветки; вот почему кукушка последовала за ним. Она старается бежать за любым крупным существом в пустыне. Вилорог, олень, пума, койот или человек, задевая ветки, невольно стряхивает с них насекомых, которых кукушка и склёвывает.
След кукушки был свежим. Прошло полчаса или около, как она пробежала под пало-верде. Получалось, что убийца находится от Серого Призрака не более чем в часе ходьбы.
Следовало быть предельно осторожным, ибо затенённый кронами деревьев охотник за скальпами мог в любой момент оглянуться и обнаружить идущего по его следам человека.
Серый Призрак двигался, крадучись, и тоже пытался находиться в тени деревьев и высоких кустов, однако старался не выпускать из поля зрения как следы кукушки и человека, так и дымящийся оранжевым светом южный горизонт.
Убийца стал ступать шире: не удлинять шаг, а ставить ноги так, будто боялся потерять равновесие. Получалось, что его шаг как бы расползался: внешними краями ступней песок был сдвинут. Отпечатки подошв обрамляли удлинённые холмики. Казалось, что по внешнему периметру каждого следа возникала крошечная волна. Лишь только возникнув, она сразу застывала, чтобы после рассыпаться на отдельные песчинки. Человек, оставивший следы, устал, он хватал воздух широко открытым ртом. Иногда его шатало, и ноги глубже погружались в песок, словно его засасывало забвение, — не то, что клубится в раскалённой дали, а находящееся в глубинах земли.
Серый Призрак подумал о Паломине, которую отпустил искать воду. Сейчас главное, чтобы она не поспешила по его следам, даже если отыскала какой-нибудь источник, — убийца может её заметить, и тогда на преследовании можно поставить крест: останется в живых тот, кто дольше продержится без воды и вынудит другого потерять бдительность.
Он почувствовал в ногах пустоту. Было такое ощущение, что под кожей не мышцы, а вялые потоки воздуха или складки свисающей материи, которые в любой момент могут опасть, и ноги подогнутся. Серый Призрак опёрся о винтовку. Его жёлто-коричневые глаза блуждали над кронами деревьев, будто напитывались светом приближающегося полдня.
Солнце продолжало дорогу на юг, как механическое бездумное существо, для которого равнина являлась его гнездом, бесконечным в своей безысходности и застывшим в сияющей слепоте, где только извечное канувшее, и никогда не бывает будущего. Где пространство обрастает своим двойником и постоянно в него просачивается, так что, сколько ни движешься по пустыне, всё равно оказываешься в минувшем, точно таком же, которое приходилось пересекать прежде, с теми же пало-верде и мерцающими листьями щуплых мескито.
«Убийца недалеко, — думал Серый Призрак, — пятьсот-шестьсот шагов, иначе бы кукушка не следовала за ним». Но невозможно было постоянно уходить взглядом на юг, чтобы вовремя заметить уже ослабевшего, пошатывающегося человека, который продолжает верить, что останется в живых. Необходимо было смотреть и на следы, ведь снявший скальпы, увидев нечто, что прельстило его или испугало, мог резко свернуть в сторону. Он мог свалиться от изнеможения, однако, руководствуясь чутьем, лежать головой на север, сужая зрачки над стволом, зев которого будет направлен в ту сторону, откуда крадётся Серый Призрак.
Убийца ступал тяжело, будто брел по глубокому снегу, а после тянул за собой носки, оставляя на песке слабые полосы. Такой след Серый Призрак называл приклеенным. Подобные отпечатки оставляют, когда начинается головокружение, темнеет в глазах, а к горлу подступает тошнота.
Солнце перевалило через низенькие кроны, будто ползло, как личинка, съедая тень под деревьями и разглаживая даже самые глубокие следы.
Отпечатки подошв, которые в тени ещё можно было разглядеть, под лучами солнца исчезали, как если бы их смывало водой. Кромку каждого следа можно было увидеть, только низко согнувшись или лёжа, прижав взгляд к поверхности пустыни. Песок, отодвинутый в стороны подошвами сапог, образовывал по краям отпечатков крошечные, почти микроскопические бордюры и возвышался над краем следа всего на десятые доли дюйма. Под солнцем эти песчинки вспыхивали ярче остальных, и, когда взгляд натыкался на них, напоминали далеко рассыпанное конфетти или металлические опилки, возникшие после того, как светило оторвалось от земли и по нему заскользил, точно точильный камень, синий монолит неба.
А потом приходилось подниматься на ноги и ждать, когда пелена перед глазами рассеется, стараться дышать только через нос и снова брести через серые пески. Благо, что возле высоких пало-верде ещё оставалась густая тень, где отпечатки сапог убийцы можно было разглядеть, не ложась на землю.
Серый Призрак спешил. Лишь только солнце достигнет зенита, следы «увянут», жара и ветер сгладят кромки отпечатков ступней, и тогда необходимо будет очень медленно, часто замирая, двигаться к мексиканской границе. И лишь когда светило окажется на западной стороне неба, следы либо то, что от них останется, опять начнут проступать на песке — невыразительные и смутные.
Возле низенького мескито убийца остановился, о чем свидетельствовало пятно утоптанного песка. Потом следы повернули за деревце и уже не выглядели приклеенными. Их очертания стали относительно ровными, почва вокруг них не была ссунута в стороны и не осыпалась внутрь отпечатков подошв. Как и раньше, убийца ступал, перекатывая ступню с пятки на носок, а потом высоко отрывал ногу от земли. Он старался продвигаться максимально бесшумно, значит, что-то заподозрил.
Серый Призрак замер. Он стоял полусогнувшись, окидывая внимательным взглядом пылающее пространство. Воздух наполнился трепетом, еле уловимой зыбью: последние испарения поднимались над землёй, зашторивая деревья и линию горизонта дрожью крошечных бликов. Казалось, что стоит расфокусировать взгляд, как из бликов, искрясь чешуёй, выскользнут светящиеся рыбки и поверхность пустыни подёрнется опадающими кристаллами изморози.
Серый Призрак осмотрел мескито, возле которого остановился. На другой стороне деревца одна из веток была сломана. Слом был зубчатым. Однако конец ветки получается изрезанным, когда нижние резцы оленя-мула перекусывают её, оставляя неровный, с зазубринами край, а не гладкий срез. У оленя-мула один ряд зубов — нижний, а нёбо твёрдое, почти ороговевшее. Его уши похожи на уши мула, поэтому он и получил такое название. Эти животные живут в предгорьях, но часто заходят в пустыню, питаясь ветками деревьев, травами, ягодами и плодами кактусов.
До гор Чирикауа около восьмидесяти миль, значит, олени вполне могли оказаться посреди пустыни, ведь у них отличное обоняние, и они способны учуять воду, которая залегает на глубине двух футов от поверхности земли. Во время засухи эти животные могут мигрировать на значительные расстояния в поисках доступной пищи.
Следуя за вмятинами в песке, Серый Призрак обошёл мескито. На обратной стороне в самом деле были чёткие отпечатки копыт оленя-мула. На песке был разбросан тёмно-коричневый помёт — сужающиеся на одном конце гранулы величиной в полдюйма. Убийца раздвигал помёт носком сапога, чтобы определить степень его свежести. Помёт был недавним, не прошло и часа, как олень облегчился.
Животное останавливалось возле дерева на короткое время: почва не была взрыхлённой, только частые отпечатки копыт. Олень подошёл к мескито с юго-востока, откусил молодой побег, сжевал его и лишь затем направился на восток. Он просто переходил от одного деревца с сочными листьями к другому, или срезанная им ветка была последней в его утреннем рационе, и после он пошёл к источнику воды или к густым зарослям баккариса, чтобы в их тени переждать жаркое время дня, ибо наиболее активен олень-мул утром и вечером, когда нет зноя.
Олень не был встревожен. Он размеренно ступал и не делал высоких прыжков, отталкиваясь от земли одновременно четырьмя ногами, как обычно делает, когда чует опасность. Взлетая в прыжках над кустами, он не только молниеносно покидает опасную территорию, а ещё и осматривает местность вокруг.
Олень повернул на восток, и убийца пошёл на восток по его следам. Возможно, на его месте Серый Призрак сделал бы то же самое, ведь о редких источниках воды в этой местности знают только апачи чирикауа и олени-мулы. Последовав за оленем, убийца надеялся найти воду. Обычно олени-мулы держатся пересохших русел, арройо, на излучинах которых, особенно под обрывами, часто остаются небольшие водоёмы или просто влажная почва. Вырыв в ней копытами небольшую яму, животное может добраться до водоносных слоёв. Но олень-мул способен преодолевать за день десятки миль, поэтому возможность с его помощью отыскать воду практически равна нулю.
Человек не выдержит такого перехода, каким бы выносливым он ни был. Даже Серый Призрак. Рано или поздно он выбьется из сил. Это был отчаянный шаг — в надежде найти воду прервать свой бросок на юг. Но ничего другого не оставалось: убийца уже укрепился в мысли, что без воды не сможет дойти до мексиканской границы, поэтому и решил следовать за оленем.
На некоторое время его поступь стала твёрже: внезапный прилив сил был вызван надеждой добраться до источника воды. Однако довольно быстро его шаг начал ослабевать и путаться, — носки сапог задевали песок, и снова перед глазами Серого Призрака тянулся прерывистыми линиями приклеенный след.
Серый Призрак уверенно шёл по следам до полудня, почти не озираясь и не замирая на фоне мескито, чтобы стать невидимым, ведь убийца, окрылённый надеждой на скорое спасение, вряд ли будет оставаться проницательным и осторожным. В таких случаях в голове бьется одна только мысль — остаться в живых. Эта мысль одинока и всесильна, как и солнце пустыни, она неподвластна ни рассудку, ни здравому смыслу, как неподвластны никакие проявления жизни под раскалённым солнцем.
Серый Призрак дошёл до места, где убийца опустился на колени и долгое время стоял на четвереньках. На это указывали следы колен и ладоней на земле. Они также поведали о том, как убийца задыхался от бессильной ярости, как расширялась и опадала его грудная клетка, из-за чего руки уходили вперёд, хотя он хватался пальцами за песок.
Рядом со следами убийцы темнели ямочки, расположенные парами: олень, отталкиваясь одновременно четырьмя ногами, перешёл на длинные прыжки.
Серый Призрак смотрел на восток. Его жёлто-коричневые глаза словно выжигали пространство, оставляя нетронутым только то, что могло свидетельствовать о передвижении оленя и о состоянии убийцы. Ветер колыхнул прядь волос возле левого уха Серого Призрака, значит, дует с севера, и не из-за запаха человека олень перешёл на длинные прыжки. По состоянию свежести следов трудно было определить, на каком расстоянии от оленя находился убийца, когда тот почувствовал или заметил опасность. Всё произошло полчаса или сорок минут назад. Серый Призрак вспомнил прыжки оленей-мулов. Особенно они впечатляют, когда олени прячутся за креозотовыми кустами, а затем, почуяв опасность, высоко подпрыгивают. Их жёлто-коричневая шерсть напоминает цвет пустыни. Чудится, что части равнины, выкроенные по форме тел оленей, возносятся и распластываются над кустами чапараля.
Убийца направился на юг, отчаявшись идти по следам оленя, но через двести шагов снова повернул на восток и вышел на следы уже успокоившегося и медленно бредущего животного.
«Значит, не снявший скальпы вспугнул оленя-мула», — подумал Серый Призрак. Другого выхода у убийцы не было. Он не знал о тайных источниках воды, за которыми, как за живыми существами, ухаживают апачи чирикауа, и ясно осознавал, что не выдержит два или три дня пути до мексиканской границы. Тогда, привязывая снятые скальпы к своему поясу, он был уверен, что ему осталось страдать от жажды только два или три дня, а потом он достигнет спасительных мест. Но стервятник, колыхнув крыльями над Серым Призраком, заставил его вернуться и полночи провести в засаде. В итоге он напрасно потратил время и силы, да и спал только час или полтора. Он израсходовал драгоценное время, целых полдня следуя за оленем-мулом. Поэтому путь на юг для него закрыт. Ему остаётся только надеяться, что олень выведет его на источник воды, или же удастся подстрелить оленя и напиться его крови. Ничего другого не оставалось, а продолжать следовать к мексиканской границе означало умереть.
Он устал. Его следы постоянно отклонялись на ярд или на пол ярда от ровной цепочки следов оленя. Его шатало. У него заплетались ноги, и он уже не шёл, а, как говорили белоглазые скауты, тащил борозду: не отрывал носки сапог от поверхности земли, а протягивал их от одного отпечатка стопы к другому.
Мерещилось, что пустыня, ушедшая в высокий полдень, навсегда увязла в нём и уже не способна сдвинуть время, чтобы начал приближаться вечер. Вечность над равниной проявляет себя всего на несколько часов, а затем уходит, оставляя пространство для постепенного исчезновения минут, но это не означает, что настоящее становится таким, каким могло бы стать, если бы после него наступало будущее.
Убийце ничего другого не оставалось, как только брести по следам красивого животного. Слабый ветер скользил с северо-востока, и олень-мул не мог почуять убийцу, но он мог его увидеть или услышать.
Ему следовало выбросить скальпы: их запах, если ветер изменит направление, олень учует на расстоянии шестисот-девятисот ярдов. Однако странная, безграничная уверенность двигала им. Он был человеком, который всё твёрдо рассчитывает, как это принято у большинства белоглазых. Он всё правильно осмыслил. Логическим путём он даже приблизился к рассуждениям о собственной гибели, но не увидел её, потому что верил в свою звезду, в свою исключительность, хотя всю свою сознательную жизнь ничем не отличался от других искателей наживы. Это была слепая напористость организма, проявление чисто физиологической деятельности, а не умозаключение ясной работы сознания.
Он ковылял вдоль следов оленя, словно был загипнотизирован. Продолжая учитывать и соблюдать все тонкости выслеживания в пустыне, озираясь по сторонам и низко пригибаясь на открытой местности, он уже не способен был вычленить из однообразного ландшафта близкую или далёкую перспективу собственной гибели как вполне возможное, а не гипотетическое событие. Вот почему белоглазые считают, что будут существовать вечно. Но даже пустыня имеет пределы. Вечности она касается только в полдень, когда время замирает, а если и продолжает двигаться, то только к гибели живых существ, волей судьбы оказавшихся на раскалённых равнинах.
Человек, снявший скальпы, часто садился на землю, отдыхал, поднимался и шатающейся походкой продолжал двигаться на восток. Даль окутывала пелена, и он часто щурил глаза и протягивал руку вперёд, как бы пытался сорвать завесу.
Серый Призрак определил по следам, что олень ускорил свой шаг, но убийца все равно преследовал его.
Солнце оттянуло даль к её скорому исходу: пространство, сжалось и сморщилось, даже малейшие неровности на земле обрели рельефность, словно начали расти.
За час или полтора до заката, когда ветер стих, Серый Призрак дошёл до места, где олень повернул на юг. На юг за оленем побрёл и снявший скальпы. К горизонту, за которым находилась мексиканская граница, олень и убийца двигались четверть или пятую часть мили. Но затем убийца остановился и присел. Дальше он двигался снова на восток, однако проделывал это на четвереньках.
Серый Призрак медленно опустился на колени и так же медленно, плавными движениями перекинул винтовку со спины на грудь. Убийца двигался на четвереньках около сорока ярдов, а дальше пополз. Широкая полоса, оставленная его телом, уходила к двум пало-верде. Серый Призрак перевёл взгляд на юг — в пятистах ярдах от него темнела сочной листвой небольшая рощица мескито. От мескито на восток и на запад лежала открытая местность, только кое-где виднелись кусты юкки и пустынной полыни высотой в два-три фута. Всё просматривалось как на ладони, если не считать двух пало-верде и рощицы приземистых деревьев.
Серый Призрак так же медленно, как опустился на колени, лёг на землю и положил возле себя винтовку. Он закрыл глаза, зачерпнул ладонями песок и осторожно высыпал его себе на голову и на плечи. Он лежал, вжавшись в землю, и почти ничем не отличался от земли, — присыпанные песком волосы и вылинявшая одежда сливались с поверхностью серо-белой пустыни. Как два шарика янтаря виднелись лишь его жёлто-коричневые глаза с суженными, почти исчезнувшими зрачками.
Убийца не пошёл за оленем, а начал неуклюже, на четвереньках, передвигаться к двум раскидистым пало-верде. Было очевидным, что он намеревался спрятаться за их ветвями. Дальше на юг, кроме рощицы мескито, цепенело под солнцем открытое пространство, где невозможно скрыться и легко быть замеченным.
Серый Призрак прокручивал в голове различные варианты развития событий, но ни один из них не был благоприятным. Убийца, выйдя на открытое пространство и опустившись на четвереньки, мог в таком положении находиться довольно долго, ибо раздумывал, что делать дальше. Он мог оглянуться и далеко на севере разглядеть идущего по его следам человека. Но могло случиться и так, что, увидев, что до мескито, куда направился олень, больше четырёхсот ярдов хорошо просматриваемой местности, повернул к пало-верде и, уже переползая к ним, заметил Серого Призрака. Однако он мог увидеть Серого Призрака, когда тот остановился на развилке следов. Одни — животного — уходили на юг, другие — мужчины — тянулись на восток к двум пало-верде, растущим в двухстах ярдах от того места, где Серый Призрак остановился, а потом лёг на землю.
И убийце, и Серому Призраку предстояло ждать, кто первым из них откроется для выстрела.
Оставалась ещё надежда, что снявший скальпы был полностью поглощён оленем и ничего вокруг себя не замечал. Он уже не мог идти по следам животного, ибо перед ним лежала открытая равнина, где негде спрятаться. Да и до захода солнца оставалось недолго. Однако он всё равно всё рассчитал до мелочей.
Серый Призрак, потрогав углубления от копыт, предположил, что животное здесь прошло не более чем три четверти часа назад. Холмики песка вокруг отпечатков ещё не слежались и от лёгкого прикосновения пальцев теряли форму. И когда Серый Призрак, прижавшись щекой к земле, скользнул взглядом вдоль поверхности пустыни, отдельные, ещё не слепившиеся в общую массу песчинки будто шевелились и кварцитовыми гранями отражали лучи заходящего солнца: возникало впечатление, что над кромкой следов свёртываются капельки крови. Казалось, что стелющийся над землёй красный свет задерживался вспученной над кромкой следов почвой, а потом истекал в их глубокие отпечатки.
Убийца был рядом. Он всё вычислил: олень искал убежище на ночь либо, что тоже вполне вероятно, пытался утолить жажду: скорее всего, рощица мескито росла на берегу пересыхающего ручейка, как раз там, где во время дождей скапливается вода.
Серый Призрак перевёл взгляд на запад. Плоскость равнины, в самом деле, приблизительно каждые пять-семь дюймов на сто ярдов понижалась в сторону мескито. В принципе, наклон невозможно было заметить, но можно было определить его незначительные признаки: редкие кусты большой полыни ближе к роще выглядели выше и осанистей.
Убийца это тоже заметил. Он не последовал за животным. До захода солнца оставались считанные минуты, и именно в предзакатное время и в сумерках, когда спадает жара, олени-мулы становятся наиболее активны: стараются насытиться, поедая листья и траву, и ищут место, где можно провести ночь. Однако, не найдя воды, они частично могут утолить жажду на рассвете, съев достаточное количество покрытых росой листьев.
Убийца отполз к пало-верде и там затаился. Он прекрасно понимал, что никогда не догонит оленя и не сможет к нему подойти незамеченным. Олень-мул отлично видит в темноте, у него острый нюх, и человека он может почуять на расстоянии тысячи ярдов.
Убийца надеялся, что олень выведет его на место, где можно найти воду. Он его почти и вывел или, наверное, выведет. Оставалось только проверить, что расположено за рощицей мескито — такая же пустыня, как и везде, или русло высохшего ручейка, где грунтовые воды расположены близко к поверхности земли. Возможно, он отправился бы к роще сразу же, как только увидел её, если бы не надеялся убить оленя, чтобы напиться его крови, или если бы не заметил Серого Призрака, что тоже вполне вероятно.
Но даже если за рощицей есть участок влажной почвы и водоносных слоёв, ночью его трудно будет отыскать. Самый верный признак, по которому определяют место с неглубоко залегающей водой, — это насекомые. Мошки и мотыльки после восхода солнца вьются над такими местами, садясь на них, чтобы высосать воду из влажной почвы, хотя со стороны участок, над которым роятся насекомые, может показаться абсолютно сухим, особенно неопытному человеку.
Но не стоило обольщаться. Убийца мог не пойти к рощице мескито только потому, что заметил крадущегося по его следам человека. В таком случае время уже повернулось к Серому Призраку именно той своей стороной, которая мутнеет и исчезает по мере бега минут и часов. Время нависает, как кровососущая тварь, поэтому вздрагивание её плоти, отсчитывающей угасание секунд, совпадает с частотой биения сердца несчастного, к которому подкрадывается его гибель.
Серый Призрак приник к земле. Ещё раз очень медленно, так что со стороны его движения трудно было заметить, обсыпал себя песком. Солнце коснулось равнины, и кусты полыни потянулись длинными тенями к востоку. Мерещилось, что кроны мескито бродят по южному краю неба: две ветки качнулись, будто по ним ударили, а потом задрожали, словно их начали трясти. Листья, облитые светом заходящего солнца, багрово трепетали — олень-мул рыл копытами небольшое углубление в земле. Эти животные так часто делают, чтобы приготовить себе место для сна — прохладное и лишённое ползучих насекомых.
Серый Призрак вжался в землю. Песчинки, соскальзывая с головы, падали перед глазами, словно ночь, грузно ступая и волоча за собой ноги, начала кружиться вокруг него — размеренно, настойчиво и неотвратимо.
Серый Призрак понимал, что у снявшего скальпы множество преимуществ. Если он его заметил, то может после наступления ночи, прикрываемый двумя пало-верде, отойти дальше на восток и вернуться обратно по дуге, чтобы подкрасться со стороны запада.
Было бы слишком опрометчивым лежать и дожидаться, пока луна поднимется высоко и окутает равнину светящейся паутиной. Возможно, что снявший скальпы уже удаляется от деревьев на восток. Если он в самом деле решил подойти к Серому Призраку со стороны запада или севера, это у него займёт не меньше часа, а может, и больше, — смотря какую дугу он решит описать, прежде чем пойти навстречу уходящему солнцу.
Опять задрожали ветки одного из мескито: из сумерек проступал тёмный подтёк, то исчезающий, то возникающий снова.
Серый Призрак неотрывно смотрел на рощицу мескито, и, как только замечал движение веток, медленно, не отрываясь от земли, снимал с себя китель. Он расстегнул пуговицы, поочерёдно вытянул руки из рукавов и потом как бы выполз из военного мундира.
Всё это он попытался сделать как можно незаметнее, двигаясь только тогда, когда дрожали ветки далёких деревьев. Когда-то китель был синим, но за долгое время ношения выцвел под солнцем до бледно-голубого, почти серого цвета.
Сгребая ладонями рыхлую почву, Серый Призрак соорудил возле себя продолговатый холмик, накрыл его мундиром и присыпал концы рукавов песком. Он хотел присыпать и светлые нашивки сержанта, которые выделялись даже в сумерках, но передумал. Он начал отползать вдоль условной прямой, которую можно было бы провести от него к пало-верде, но чтобы холмик с кителем тоже находился на этой линии. Вряд ли убийца стоит во весь рост и осматривает местность из-под ветвей. По логике вещей, он должен лежать, как можно сильнее вжавшись в землю. В таком случае он скользит взглядом над поверхностью равнины, а когда посмотрит на запад, натолкнётся на китель и не сможет разглядеть ни того, что им скрыто, ни отползающего к кустам полыни Серого Призрака.
Ярдах в восьмидесяти от места, где Серый Призрак недавно лежал, росло несколько кустов большой полыни. Полынь возвышалась на всей плоскости, прилегающей к мескито, но эти кустики находились на условной прямой, вдоль которой отползал Серый Призрак. Ему необходимо было добраться до большой полыни, пока луна не поднялась над пало-верде и не запеленала равнину призрачным светом. Если убийца не знал о Сером Призраке, то должен наблюдать за движущимся пятном, которое на фоне тёмного неба образовывали ветки низеньких деревьев, ибо там находился олень-мул.
Серый Призрак отползал к полыни ногами вперед. Для взгляда убийцы, если бы тот смотрел на запад, он оставался почти невидимым. Но на всякий случай Серый Призрак решил максимально скрыть свои следы. Могло случиться что угодно, и лучше будет, если снявший скальпы, добравшись до места, где недавно лежал Серый Призрак, не увидит на песке полосу, которая от кителя тянется к пустынной полыни. Следы Серого Призрака там и оборвутся.
Он снял налобную повязку, развернул её. В итоге получился кусок материи длиной три фута и шириной десять дюймов. Серый Призрак сложил повязку пополам, взял её за один край, и, отползая, начал водить ею перед собой по земле, как половой тряпкой, перемещая руку то влево, то вправо. След, который оставляло его тело, становился менее заметным, почти невидимым, если смотреть на него с расстояния десяти-двадцати ярдов, но с более близкого расстояния опытный следопыт мог увидеть не столько полосу, сколько лежащий гранями под одним углом слой песчинок.
Над пало-верде показалась луна. Она была похожа на пузырь воздуха, который под тёмным льдом передвигало медленное течение. Стоило сделать неосторожное движение на земле, как по льду пойдут трещины, и он разверзнется: вся равнина окажется в том месте пространства, где каждый выстрел становится роковым, и где перспектива — всё видимое и невидимое — сужаются до траектории полёта пули. Тишина давила, как каменная глыба. Мескито исчезли из поля зрения, а открытая местность рассыпалась в блестящие грани кварцитового песка, будто ощетинилась короткой шерстью и намеревалась сделать прыжок, — дальше, чем пролегала даже самая глубокая ночь.
Четыре дня назад полковник Чарльз Кроуфорд, докурив сигару и уже повернувшись, чтобы войти в дощатый дом, служивший ему в резервации Сан-Карлос резиденцией, спросил стоящего на солнцепеке лейтенанта Гейтвуда, который наблюдал, как распределяют между апачами продовольственные пайки.
— Кто в вашей роте лучший скаут, лейтенант? Из апачей, конечно, а не из этих проходимцев, которые считают себя знатоками Юго-Запада.
— Апач Белой горы Серый Призрак, — ответил Юджин Гейтвуд.
— Это тот, я понял, с которым вы дружите, — сказал, немного замешкавшись, Кроуфорд.
Гейтвуд пытливо смотрел на полковника, ожидая вопросов.
— Пришлите его ко мне. Мне нужен хороший следопыт, — сказал Кроуфорд и скрылся в дощатом домике.
Полковник Чарльз Кроуфорд не разложил на письменном столе бумаги, чтобы, когда войдёт Серый Призрак, сделать вид, что он внимательно просматривает приказы и депеши. Он даже не сел за стол, а, стоя и постукивая пальцами по грубо отёсанной сосне, приготовился ждать.
Серый Призрак вошёл в дом совершенно бесшумно, появился перед полковником, словно тень. Он смотрел на Кроуфорда безразличным взглядом, будто и не видел его, а как бы угадывал в далёком прошлом, чтобы тут же выбросить из памяти.
Полковник сглотнул. Отметил про себя, что скаут умеет держаться и, возможно, даже оставаться хладнокровным к любому событию, которое происходит или может произойти на его глазах.
— Лейтенант Гейтвуд сообщил мне, что ты в его роте лучший скаут, — сказал Чарльз Кроуфорд.
Взгляд Серого Призрака сосредоточился на полковнике, но в нём не было ничего, что говорило бы, что он пытается подыскать слова, чтобы подтвердить сообщение Кроуфорда. Глаза апача говорили, что он видит полковника, только и всего. Но Чарльз Кроуфорд именно на это рассчитывал и на это надеялся. Другими словами, он ничего иного от апача не ожидал.
— Ну так что? — спросил он.
— Лейтенанту виднее, — холодно ответил Серый Призрак.
— Может быть, что и так, — согласился Чарльз Кроуфорд. Он прищурился, от уголков глаз лучиками брызнули морщины.
— Только что пришла колонна. Привели в резервацию апачей из Охо Кальенте. Тех, естественно, кто добровольно согласился жить в резервации. Викторио и его воины ушли к горам Гила. Из сопровождаемых индейцев убежала семья апачей хиленьо, — муж, жена и их дочь. Это случилось два дня назад. Мне доложили, что солдаты приставали к их девочке-подростку. Она симпатичная. Я уже наказал солдат, которые это делали. И я бы не хотел, чтобы у апачей возникло мнение, что солдаты могут безнаказанно приставать к их дочерям.
Лёгкое удивление появилось в глазах Серого Призрака, но только на мгновение. Через секунду он опять смотрел на полковника, как на неодушевлённый предмет, такой же, как всё вокруг.
— Найди их и приведи. Я лично попрошу у них извинения, — сказал Кроуфорд, а сам подумал: «Совершенно каменное лицо».
— Но, если я их не найду? — спросил Серый Призрак.
— Тогда так тому и быть, — ответил полковник.
— А если они не захотят возвращаться?
— Передай им мои извинения. Ведь ты не будешь заставлять их вернуться.
— Нет, конечно, — ответил Серый Призрак.
Полковник посмотрел на стол, подыскивая слова поубедительней, но, когда поднял глаза, увидел пустой проём дверей, похожий на раму для высокой картины, и долго пытался избавиться от ощущения, что он как бы пытался набросать на картине основные моменты, но замысел того, что он хотел изобразить, ускользнул от него.
Серый Призрак вспомнил слова полковника Кроуфорда. Они не вызвали в нём никаких чувств, однако сильнее обострили внимание, заставили ещё раз пытливо осмотреть залитую луной местность.
Серый Призрак вырыл возле себя углубление, лёг в него, накрыл голову развёрнутой налобной повязкой и постарался равномерно присыпать себя песком. Луна маячила, как пулевое отверстие в сияющей бесконечности, где нет ни надежд, ни сожалений, — один холодный свет, излучаемый стальным льдом небес.
Перед восходом солнца пространство окрасилось на востоке малиновым цветом, который постепенно переходил в сиреневую полосу. С поверхности равнины исчез серебристый отблеск: пустыня как бы просачивалась в тускнеющие пласты воздуха, в самом верху которых ещё царила темнота. Луна утратила магический ореол и одиноко сияла, как зеркальце, которым передают сигналы на большое расстояние. Олень показался, как просвет между деревьями, и можно было подумать, что там, где стояло животное, открытая местность перетекала, словно через бутылочное горлышко, в другую — унылую и ещё более обширную пустошь.
Серый Призрак промёрз до костей: тонкий слой песка, которым он себя укрыл, забирал из его тела последнее тепло. Ясно работало только сознание, и глаза, жёлто-коричневые, медленно скользили над равниной.
Тишина накапливалась; она будто опадала, сгущалась над пустыней, делая пространство непроницаемым для любого звука. Возможно, именно поэтому Серый Призрак сначала увидел пыль, взметнувшуюся над кителем, и только потом, хотя всё произошло мгновенно, его оцепеневшее сознание оттолкнуло от себя грохот выстрела и сразу стало ясным и холодным, словно набирающий силу рассвет.
Убийца стрелял, лёжа на земле. Он находился позади Серого Призрака, ярдах в семидесяти или восьмидесяти, но шагов на пятнадцать ближе к северу. Случилось так, как Серый Призрак и предполагал: в начале ночи снявший скальпы удалился от пало-верде на восток, а после, описав широкую дугу и приблизившись к месту, где лежал китель, начал подкрадываться.
Он тоже, наверное, окоченел, ведь ему пришлось ждать полночи, прежде чем удалось осмотреть местность от пало-верде до рощицы мескито. В свете луны предметы становятся нереальными и часто выглядят совершенно иначе, чем на самом деле. Как только тишина начала опадать и сгущаться, а открытое пространство, за которым находились мескито, казалось, всплывало из глубин земли огромным тёмным пятном, но не искажённым и без налёта призрачности, снявший скальпы наконец-то смог заметить человека, одетого в военный мундир и притаившегося в двухстах ярдах от пало-верде. Но он тогда не выстрелил — было слишком далеко. Он ещё некоторое время осторожно подползал, координируя свои движения с движениями оленя-мула, который уже вышел из рощи и принялся поедать укрытую росой полынь. Как только тело оленя смещалось, убийца делал движение вперёд. Так или иначе, но для него человек в голубом мундире лежал головой к мескитовой роще и должен был видеть оленя. Даже если он не обращал на оленя внимания, всё равно для мучимого жаждой человека животное делало окружающее не столь безнадёжным и гиблым и тем самым усыпляло его бдительность.
Убийца выстрелил, когда к притаившемуся человеку оставалось ярдов сто пятьдесят. Ближе подползать было нельзя: человек в военном мундире мог услышать слабый шелест песка.
Серый Призрак затаил дыхание. Над поверхностью земли возвышались только его нос и глаза. Местность перед собой он видел через просвет, образованный плоскостью равнины и налобной повязкой, которой он накрыл голову, а затем присыпал её песком. Никаких движений он не делал, просто сильнее сжал винтовку и весь обратился в слух.
Равнина проникала в начинающийся день медленно, укрывалась буроватым цветом и понемногу растекалась вширь, становясь всё более отчётливой, пока все её пределы не удалились за границы видимого.
Ни шороха, ни звука, ни еле заметного движения. Всё замерло, затаилось, как перед броском в мнимую вечность, которой и начинает казаться зарождающийся день, обнажая обманчивые горизонты.
Прошло минут двадцать, может, немногим больше. Восточное небо поднималось и оставляло за собой малиновые разводы, точно рвалось над исчезающей далью, как живая, напитанная кровью плоть.
Шаги прошуршали ярдах в десяти от Серого Призрака. Убийца шёл, с трудом отрывая ноги от земли. Он приближался сзади и ещё не появился в поле зрения апача Белой горы, который, наблюдая за пустыней сквозь узкий просвет, видел только то, что находилось перед ним. Убийца смог бы заметить разглаженную повязкой полосу, что осталась от отползавшего Серого Призрака, но для этого ему нужно было лечь рядом с ней и бросить взгляд над поверхностью земли. Тогда бы он смог разглядеть все неровности и странное расположение песчинок. По крайней мере, он должен был идти, низко пригнувшись. Он нисколько не расслабился, хотя еле тащил ноги. Он просто решил, что убил своего врага. Он подумал об этом, как о свершившемся факте.
Он шёл, держа карабин «Спрингфилд» перед собой, наставив его на бледно-голубой китель, который он принял за лежащего человека. Он находился в ярдах двадцати от места, где ранее лежал Серый Призрак, как раздался выстрел. Прежде чем упасть на землю, снявший скальпы успел оглянуться и прочертить глазами открытую местность. Он не чувствовал боли — одну слабость. Пространство опрокинулось, плоскость пустыни слилась с небесами, и только тогда он, пытаясь ещё раз повернуться, чтобы посмотреть на выцветший мундир, повалился на землю. Он упал лицом вниз, придавив своим телом приклад карабина.
Серый Призрак откинул повязку с головы. Он лежал ещё минут пятнадцать и грел пальцы на тёплом от выстрела стволе винтовки. Поднявшись, некоторое время стоял, наставив винтовку на тело убийцы. Потом плавно повернулся на месте и осмотрел пустыню. К убитому подошёл очень медленно. Прижав зев ствола под лопатку незнакомца, долго смотрел в его затылок, как будто пытался догадаться, какое у него лицо. Шляпа убитого лежала в полутора шагах от тела. Каштановые волосы были коротко подстрижены. Серый Призрак отодвинул карабин в сторону и только потом перевернул тело охотника за скальпами: лицо как будто выкатилось из-под груди — бледное, поросшее редкой русой бородой. Глаза были открыты, но ещё не остывшая влага одного была залеплена песком. На убитом была короткая мексиканская куртка, с пояса прядями в пыль свисали скальпы.
Серый Призрак расстегнул куртку убитого, чтобы проверить внутренние карманы. Вытянул сложенный вчетверо лист бумаги и осторожно развернул его. Это была купчая на ранчо в шесть тысяч квадратных акров на западе Нью-Мексико. Серый Призрак скользнул по фамилии и имени убитого, но они ему ничего не сказали. Если он останется жив, отдаст бумагу полковнику Кроуфорду, и пусть тот сам доискивается, кем был человек, который убил семью хиленьо и так долго преследовал оленя. И всё это он сделал только для того, чтобы найти свою смерть.
До выстрела Серый Призрак держался. Он страдал от жажды, по ночам дрожал от холода, но почти не чувствовал усталости. Однако, разогнувшись над убитым, пошатнулся. Перед его глазами всё поплыло, а к горлу подступила тошнота. Одновременно с приступом тошноты виски пронзила острая боль, которая рвала мозг в такт ударам сердца.
Серый Призрак скосил взгляд на свой китель, — в области правой лопатки темнело пулевое отверстие. «Выстрел на рассвете», — подумал он, поднимая китель и отряхивая с него пыль. Но он подумал издалека, не как об искусстве владения каким-либо оружием, а как о деталях пространства или ландшафта, поскольку у них появился ещё один призрак. Надев мундир, долго, непослушными от холода пальцами застёгивал пуговицы. «Обезвоживание», — сделал он вывод. Он хотел посмотреть на рощу мескито, но она всё никак не могла появиться в поле его зрения: стоило огромных усилий оторвать взгляд от земли и протолкнуть к горизонту. Взгляд налился тяжестью всего прежде увиденного, но не зафиксированного сознанием, поэтому было невозможно сфокусировать глаза на чём-то реальном, будь то пало-верде или большая полынь. Наконец вдалеке колыхнулась тёмная полоса — роща деревьев мескито, где олень-мул нашёл себе ночлег. Там могла быть вода. Несколько веток олень сломал и съел. Следы его копыт показывали, что, услышав выстрел, он убежал в открытую местность, что лежала за рощей.
Серый Призрак надеялся, что мескито растут на берегу пересыхающего ручейка, но, когда миновал общипанную оленем полынь, увидел на другой стороне рощи несколько поваленных ветром деревьев. Ураган вырвал их с корнями давно: они вросли нижними краями в землю, из-под них пробивалась редкая мексиканская трава. Но в период дождей они служили тем незначительным препятствием, которое на некоторое время задерживало стекающую воду по слегка наклонной местности, что примыкала к роще с севера. Под одним из деревьев виднелось место, где олень-мул отгрёб копытами палые листья и вырыл небольшое углубление для отдыха, чтобы ползающие насекомые не докучали ему.
Рыть яму, чтобы докопаться до воды, не имело смысла: ничто не говорило о том, что грунтовые воды близко подходят к поверхности. Мескито и так растут где угодно благодаря своим корням, которые уходят в глубь почвы на десятки ярдов.
Выйдя из рощи, Серый Призрак пошёл по своим следам обратно на север. Услышав выстрелы, Паломина должна определить, где находится её хозяин, и найти его. Но это в том случае, если она находилась в зоне слышимости. Но если она далеко на северо-западе, всё равно рано или поздно должна выйти на его следы и пойти за ним даже при условии, что никакой воды не нашла. Где-то, на уже ранее пройденном пути они должны встретиться — Серый Призрак и его лошадь.
Серый Призрак долго учил Паломину искать воду, а потом возвращаться к нему, где бы он ни находился. То есть непосредственно учить её искать воду не было необходимости: по запаху любая лошадь может найти источник воды или влажную землю. Нужно было приучить её возвращаться к хозяину по его следам.
Серый Призрак часто покидал стоянку вместе с Паломиной, хлопал её по крупу ладонью, давая понять, что она свободна. Сначала он это делал, находясь от известного ему источника воды в пределах видимости. Естественно, что перед такими занятиями он долго не поил лошадь: животное должно было испытывать сильную жажду.
Лошадь находила воду, и он подзывал её к себе. С течением времени Серый Призрак увеличил расстояние до источника, и Паломина, напившись, уже без его зова возвращалась к нему. Главное, Паломину необходимо было обучать каждый раз в незнакомой ей местности, чтобы она где угодно могла найти по запаху источник воды, а затем, утолив жажду, вернуться к своему хозяину. Для этого Серый Призрак учил Паломину находить хозяина по его следам.
Оставалось надеяться, что Паломина уже двигается ему навстречу и что ей удалось отыскать воду, — иначе для него и для лошади это путешествие в пустыне закончится плачевно.
Набирающий силу день оттолкнул Серого Призрака от будущего и оставил в том месте, где люди и животные прощаются с жизнью: раскалённая равнина подняла свои далёкие пределы и соединила их над собой, будто окуклилась для превращения, — любой путь никуда не вёл и нигде не заканчивался. Ударил, как забиваемая свая, слепящий оранжевый свет. Потом он растёкся дрожью солнечных лучей, но деревья, редкие кактусы и кустики травы истончились и исчезли.
Пытаясь разглядеть как можно больше, Серый Призрак прищуривался, но даль напоминала развевающиеся полотна, на которых бледным рисунком проступало изображение пустыни. Полотна опадали одно за другим; день словно срывал с себя покровы, чтобы обнажиться как абсолютная пустота, где невозможно определить точку отсчёта, от которой можно уйти мыслями в прошлое или устремить взгляд в будущее.
Серый Призрак двигался по своим следам. Он пытался удержать их перед глазами, но не признаками внешнего, находящегося за пределами его рассудка, а как собственную мыслительную деятельность, которую он после сможет вспомнить. Серый Призрак всегда запечатлевал в памяти последовательность своих передвижений в пустыне, каждый свой поворот или шаг в сторону, не забывал о тончайших ощущениях жара солнца на щеке, — с какой стороны жгло светило и сколько ему довелось пройти, прежде чем он почувствовал обжигающие лучи на другой стороне лица.
Он заставлял себя останавливаться и внимательно осматривать местность, сверяя общее впечатление со своими ощущениями недавнего прошлого. Он хорошо помнил все незначительные приметы, которые пытался фиксировать, когда преследовал убийцу. Поэтому даже обычное напоминание о них, их смутный рисунок, проступающий сквозь сияющую завесу дня, в которую начала превращаться перспектива всего, что находилось за пределами десяти шагов, давало ему возможность успешно ориентироваться и точно определять место, где он находится.
Когда солнце приблизилось к полудню, а цепочка следов, оставленная им самим и тем, кто убил семью хиленьо, начала изгибаться к деревцам пало-верде, Серый Призрак присел отдохнуть. Он был полностью изнурён. Он даже не мог без огромных усилий поднять взгляд. Однако, если бы возникла необходимость, прошёл бы ровным шагом ещё полдня, а может, и день. Однако для этого он должен был знать, что кто-то нуждается в его помощи. Сейчас все его стремления были направлены на поиск Паломины, — неважно, нашла она воду или нет.
Он поднялся и побрёл дальше. Со стороны казалось, что его бледно-голубой китель дымится, словно живая плоть, исходит паром, как ошмёток полуденного неба, который апачу Белой горы удалось вырвать у выси и накинуть себе на плечи, пытаясь самого себя сделать продолжением дня, забрать эту роль у солнца, которое катилось по кругу и скручивало время в бесконечную спираль.
И Паломина возникала как существо, что пребывает вне шевелящихся полотен с нарисованными на них кактусами и кустарниками. Она то исчезала, то появлялась, словно каждое полотно, являя её голову и грудь, лепило рельеф приближающейся лошади, а потом опадало складками и растекалось зыбью по песчаной плоскости.
Её ноги, голова и грива были уже хорошо видны, но всё равно вся она напоминала истаивающие линии ландшафта, которые лишь случайно приняли контуры приближающейся лошади. Сквозь напитанный пеленой день её глаза излучали живую печаль, способную изменяться и переходить в другое состояние, в отличие от омертвевшей тоски равнин, от горизонтов однообразия, унылости и бесчувствия.
Серый Призрак опустился на колени. Он опёрся правой рукой о винтовку, которую впечатал прикладом в землю. Он хотел посмотреть на небо, но солнце слепило глаза. Укрытая пылью грива коснулась его лица. Он обнял лошадь за шею, а потом отстранился немного назад, чтобы заглянуть в её зрачки. Паломина смотрела на него робко и обиженно, как всегда. Она качнула головой, но, скорее по привычке, а не пытаясь что-то ему сообщить. В её позе, в изгибе её шеи чувствовалось понимание. Серый Призрак существовал для неё как неотъемлемая часть её естества, которая может находиться в пространстве отдельно от неё. Но только временно. Он не был её рассудком. Приказы и команды Серого Призрака отнюдь не исходили из той области души лошади, которая способна изливаться в чувства. Он был её данностью, но одновременно являлся и частью ландшафта, постоянно пребывающей в ней самой. Она не была выдрессирована покоряться его командам, а только следовала призывам своего инстинкта. Она легла возле него, чтобы он, изнурённый, мог на неё взобраться, ибо только так она может почувствовать обретение целостности, а не то состояние утраты, которое наполняло её последние два дня.
Серый Призрак с трудом перекинул ногу через её спину. Оказавшись в седле, наклонился и прильнул к телу лошади, но винтовку продолжал держать крепко сжатыми пальцами.
Когда Паломина поднялась, равнина оставалась всё такой же — чужой, покинутой и одинокой, но более подвластной желаниям человека, даже самым робким и непритязательным.
Однако пустыня снова раскрылась, как распускается фантастический цветок, у которого вместо пестиков и тычинок просторы без границ; и чем больше их вспоминать, тем они становятся необозримее. Хищное растение, блеклое, затуманенное дымкой и распростёртое своими шуршащими лепестками в виде далёких и изменчивых миражей к последнему краю небес.
Можно было отдохнуть, как часто удаётся, сидя верхом на лошади. Она знает дорогу, а опасность уже миновала, да и не было сил обращать внимание на какую-либо угрозу, если бы таковая вдруг появилась. Серый Призрак прижимался к шее Паломины, пустыня скользила под ним отдельными, чередующимися заплатами с изображёнными на них отметинами от ног лошади и двух мужчин. Под воздействием ветра они постепенного растворялись в бескрайнем песке.
До вечера оставалось часа два. Серый Призрак всё так же прижимался к шее лошади и скользил взглядом по земле, — песчаная равнина постепенно переходила в щебнистую, кое-где иногда обнажалась скальная порода, сглаженная временем. Она выходила на поверхность овальными участками и была похожа на панцири полузарытых в сыпучую почву черепах, которые охраняли яйцо, отложенное какой-то из них, — растекающееся, как разлитый мёд, солнце.
Паломина остановилась перед расщелиной. Разлом в скальной породе тянулся ярдов на сто пятьдесят. Восточная его сторона круто обрывалась вниз, но западная была пологой, и по ней можно было спуститься до тёмной и застывшей, как смола, лужицы воды.
Паломина не ждала команд: она остановилась на восточной стороне разлома, чтобы показать Серому Призраку свою находку. Вдоль расщелины тянулись следы, которые она оставила раньше. Лошадь обошла расщелину, а затем осторожно, упираясь передними ногами в осыпающуюся гальку, спустилась к воде. Серый Призрак сполз с седла, камни дышали прохладой. Он прижался к ним. Неподвижная вода блестела, как поверхность отполированного опала. Серый Призрак подтянулся на руках к лужице и чуть было не коснулся губами воды. Он замер, потом медленно поднялся и, словно забыв о мучившей его жажде, внимательно осмотрел расщелину и её внешние, срезающие небо контуры. Апачи, найдя источник, не ложатся на землю, а пьют воду с ладоней, стоя на коленях или присев на корточки. К лежащему человеку легче подойти незамеченным. К тому же такому человеку необходимо время, чтобы подняться на ноги и приготовиться к схватке. Он становится уязвим.
Однажды Локо, один из самых уважаемых мужчин апачей Охо Кальенте, после долгих блужданий в пустыне нашёл источник. Обессиленный, он повалился на землю и начал пить воду, лёжа на животе. В это время на него сзади набросился чёрный медведь. Локо успел выхватить из-за пояса нож и убил медведя, но потерял в схватке со зверем правый глаз.
Серый Призрак, осмотрев расщелину, перевёл взгляд на лужицу воды. Он уже сложил ладони лодочкой, чтобы зачерпнуть живительную влагу, но снова замер. Апачи не заглядывают в спокойную воду, ибо им нельзя видеть своё отражение. Кто знает, что за человек смотрит из глубины на склонившегося над водой, хотя он может быть очень похожим на него. Возможно, что это Уссен — Дитя Воды, сын Женщины, Раскрашенной Белым, создатель апачей, который, сотворив мир, удалился, чтобы апачи сами решали свою судьбу.
Серый Призрак провёл ребром ладони по поверхности воды, чтобы взволновать её и убрать своё отражение. Вода заиграла переливами света. Серый Призрак сложил ладони чашечкой, зачерпнул воду и поднёс руки к лицу. Он пил, медленно поворачиваясь и скользя зрачками по расщелине, чтобы фиксировать всё, что окружало его.
Он так сделал несколько раз, потом усилием воли остановил себя, — сразу много воды пить нельзя. Он поднялся на ноги, погладил Паломину, достал из седельной сумки флягу. Паломина, сделав несколько шагов к луже, начала пить. Подождав, когда лошадь напьётся, Серый Призрак плашмя опустил флягу в лужу и набрал воды. Он опять осмотрел расщелину, оглядывая каменистые отвесы, встретился глазами с глазами Паломины. Она смотрела на него, и в её глазах были то ли робкая обида, то ли смущение.
Паломина ещё раз опустила голову к воде, а когда напилась, Серый Призрак вывел её из расщелины, поставил ногу в стремя, приподнялся и снова осмотрел вокруг себя пространство, которое уже начало медленно всплывать в сиреневый свет сумерек.
Он направил Паломину на север, в резервацию Сан-Карлос. Во внутреннем кармане его кителя лежала бумага, которую он взял у убитого охотника за скальпами. Он отдаст её полковнику Кроуфорду и расскажет, что случилось в пустыне со сбежавшей семьей апачей. Его жёлто-коричневые глаза были внимательными и пытливыми, хотя ввалились на осунувшемся и изнурённом лице.
Солнце выплёскивало свои последние лучи слева от него, расщелина осталась позади, на северо-востоке росли кусты железного дуба, широкий выход скалистой породы виднелся на северо-западе. Серый Призрак всё запоминал и, если возникнет необходимость, назовёт каждый незначительный ориентир. Он сможет в своём сознании полностью воссоздать это место, вообще всю территорию, которую ему придётся преодолеть — небольшое поле гальки, по краям которого пробивалась мексиканская трава: солёные, чахлые кусты росли сразу за каменистой поверхностью, а в уголках глаз Серого Призрака уже не отражалось солнце.
Он медленно въехал в ночь, будто раздвинул её, как полог огромной палатки. Паломина мягко ступала, оставляя следы, похожие на отчеканенные серебряные монеты. Луна поднялась нетронутой, — по её поверхности ещё никто не провёл ладонью и не взволновал её. На дне луны просматривались несколько замерших существ, и, хотя до дна было рукой подать, выглядели они расплывчатыми. Небо, опустив на пустыню ночь, поднималось всё выше и выше, пока не вонзилось в звёзды, которые пронизали его насквозь.
Серый Призрак знал, как вернуться в резервацию Сан-Карлос. Он проедет ещё половину ночи, а потом, обогнув заросли юкки, повернёт на северо-восток. Но прежде он доберётся до места, где лежат убитые хиленьо и предаст их тела земле.
24 сентября – 31 октября 2021 г.