О лонг-листе премии «Большая книга»
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 78, 2022
Традиционно идя по премиальному фарватеру (не самый объективный, наверное, путь, но какой-то важный срез он все же дает), сегодня поговорим о книгах, вошедших в лонг-лист «Большой книги», а в короткий список не попавших. О финалистах речь впереди. Несправедливо, если без обсуждения останутся «лонг-листеры», ведь очевидно всем, что попадание в финал во многом дело случая и, так сказать, изгибов настроения жюри. А вот попадание в «длинный список» какое-никакое свидетельство качества текста. Ну — или его попадания в актуальную тенденцию, что тоже интересно. И еще: действие всех трех рецензируемых текстов происходит за границами России.
Иерусалим и вокруг
Александр Иличевский. Исландия. М., Альпина нон фикшн, 2021
Роман Александра Иличевского хорош прежде всего своим названием. «Исландия» – это, собственно, не холодная страна с гейзерами, а бедный район жаркого Иерусалима (названный в честь первой страны, признавшей Израиль). Остроумно, причем в книге этот своеобразный оксюморон обыгрывается. Когда разгадаешь эту загадку, читать книгу становится не то, чтобы скучно, но как-то незачем. Такое ощущение, что Иличевский забыл поставить точку после своего предыдущего романа «Чертеж Ньютона». Все то же самое. Меланхоличные странствия туда-сюда-обратно. Умные (безусловно!) рассуждения и мысли обо всем на свете. Иерусалим как модель и центр мира. Собственно, все странствия героя-рассказчика происходят в нем и вокруг него (в прямом или переносном смысле).
Желающий может найти разницу — мол, тут сюжет еще менее проявлен, чем раньше; герой работает геодезистом, а не физиком, как бывало в прежних книгах; присутствует тема искусственного интеллекта. Но это, ей богу, детали.
Впрочем, я говорю с точки зрения читателя (и критика), жаждущего получить нечто новое. Позиция «новое пишет тот, у кого старое плохое» вполне имеет право на жизнь. У Иличевского есть постоянная и преданная аудитория. Удачно выбранная позиция всепланетного фланера, лирического путешественника не только в пространстве, но и во времени, делает прозу Иличевского, как минимум, познавательной (новые впечатления!) и комфортной (привычная интонация!) для таких читателей. Иерусалим описан с большой любовью и знанием (другое дело, что про этот город столько всего написано — в том числе и самим Иличевским! — что ничего нового не узнаем). Но любопытное есть и тут — например, рассуждение о принципиальной разнице между Тель-Авивом и Иерусалимом.
Нельзя не сказать еще об одном актуальном аспекте. Сегодня многие в одночасье оказались за рубежами России — а для многих, наоборот, покинуть ее, чтобы совершить турпоездку, проблематично. И для тех, и для других Иличевский может быть особо интересен. Как путеводитель реальный — или как путеводитель мечты. Благо, в новом романе степень мечтательности, лиризма возгоняется до такой степени, что и заканчивается «Исландия» подборкой стихов! (Как будто проза разжижается, превращается прямо на наших глазах в поэтический туман.) Лирические верлибры — все на ту же тему: об Иерусалиме, древностях, путешествиях. Стихи как стихи. Не лучше и не хуже многих прочих. Как, собственно, и вся книга.
То же, но в Америке
Елена Катишонок. Джек, который построил дом. М., Время, 2021
Елена Катишонок — автор семейной саги, тетралогии, которую открыл роман «Жили были старик со старухой», пожалуй, самый известный из цикла. Он выдержал более десяти изданий, другие три тома тоже переиздавались не раз. Там была рассказана история русской семьи с Юга, поселившейся до революции в Остзейском крае и вместе со всей страной перенесшей ужасы и взлеты ХХ века. Добавлю, что сама Катишонок тоже из Прибалтики, с 90-х живет в США.
Она еще и поэт — автор нескольких книг. Это хорошо видно по прозе, не столько эпичной, сколько лиричной, несмотря на широкий хронологический охват.
Новый роман открывает новую сагу. Помните, в «12 стульях»? «Сим стулом мастер Гамбс начинает новую партию мебели». Ну вот и здесь тот же случай.
Можно до хрипоты спорить о критериях массовой литературы, о должной мере элитарности, делающей книгу чем-то большим, чем коммерческая беллетристика… Но как ни крути, массовая литература предполагает стандартность фабульных ходов, использование психологических и идеологических клише. Это не порок. Это особенность, позволяющая добиться именно что массовости. Как пишет на одном из сайтов книжных отзывов читатель (а вернее, конечно, читательница) нового романа Катишонок: «Это грандиозный исторический фон, причем мировой; это целый список животрепещущих тем… иммиграция, еврейская тема, отношения поколений, разность менталитетов, поиск себя, любовь, тотальное одиночество, ну и конечно жизнь и смерть». Да уж, конечно, как без всего этого!
Разница с первой сагой не только в основном месте действия – загранице и многочисленных флешбэках из прежней советской жизни (роман и начинается с 1988 года, отъезда матери и взрослого сына в эмиграцию, этот сын, ученый Ян Богорад станет главным героем романа). Написана история широко по времени действия, да и по охвату мест, где действие происходит, но еще в меньшей степени эпично, чем прежние романы Катишонок. Лирику первой саги здесь, к сожалению, сменила едва ли не публицистическая скороговорка. И все перечисленные темы (а также немало других), вот так, публицистически, наспех, и рассматриваются. Размах достигается за счет обращения к максимально широкому кругу вопросов.
При этом само повествование автор держит и направляет умело. Явных стилистических огрехов нет, не тот уровень. Наконец, хочется узнать – что будет дальше. И это в данном жанре самое главное. Сериал, сериал бы снять на этом материале хорошему режиссеру! А может, и снимается уже.
Но все же «Большая книга» — она, как кажется, для сочинений какого-то другого рода.
Эпидемия и истерика
Алексей Макушинский. Один человек. М., ЭКСМО, 2021
Макушинский, как и Иличевский, написал книгу целиком и полностью в своей манере, в своем стиле, который может быть назван культурологической скороговоркой, временами переходящей в поток сознания. А временами — прерывающейся на неожиданной ноте, будто героя рассказчика хватил инфаркт. Но нет! Через секунду он продолжает все так же, как будто на грани истерики.
Как обычно, мы узнаем тут много о чем. О фламандской живописи, например. О Николае Кузанском. Или о способах перемещения по Бельгии в частности и Западной Европе вообще (что, собственно, в романе самое полезное для читателя — а пожалуй, и самое интересное).
Содержание книги составляет описание автопутешествия по Европе ни много ни мало на «Астон Мартине» (в попытке обогнать наступающие карантинные меры по ковиду) с параллельным припоминанием героем подробностей своей юности, окруженной книгами, духовными учителями и богемными ровесниками. Главной фигурой тут является некий Яс из института искусствознания, введший героя в мир высокого искусства и философии. Так сказать, кумир молодости. Инициатор (но в хорошем смысле). О, эти московские подпольные и мегакультурные тусовки 70-х! Собственно, авторской иронии во всем этом немало (пожалуй, больше, чем в других сочинениях Макушинского). И это ситуацию в известной мере спасает.
Ну, это лучше показать на примере. Как раз о такой тусовке: «Тут Аркаша попытался что-то ляпнуть в том смысле, что метанья, сомненья как раз и заканчиваются в созерцании божественной бесконечности и очкасто-клокастый (кажется, Коля) тоже попробовал ляпнуть что-то про божественную любовь и покой созерцания (и не потому пытались они все это ляпнуть, что в самом деле так думали или в самом деле имели что сказать и ответить, но, как прекрасно понимали все присутствующие, исключительно ради того чувства превосходства, которое всегда испытывает отвечающий по отношению к тому, кто спрашивает: ты, мол, спрашиваешь, потому, что не знаешь, а я вот знаю и отвечаю тебе)…» Да, это все в одном предложении. Более того, я цитату прервал, дал только половину предложения. И так вся книга.
Ну, правда в финале (эпидемия ковида уже в разгаре) автор пытается, как нынче говорят, подпустить сюжетный «твист», то есть, происходящее несколько повернуть и показать под другим углом зрения, позволяющим нам, например, усомниться в надежности рассказчика… Да как-то, на мой взгляд, неубедительно.
